Эта история написана в рамках зимнего турнира Мракотеки (декабрь 2023 — январь 2024 года)
Мать позвонила ровно тогда, когда Маринка стояла под ёлкой и размышляла, что делать.
Ёлка росла возле входа в супермаркет и, казалось, должна была давным-давно согнуться под тяжестью новогоднего убранства, но всё никак не сгибалась. В блестящих шарах отражались тёплые пятна уличных фонарей и холодный блеск вывески, а внизу, на оттаявшем кусочке земли сидела старая кукла.
На неё-то Маринка и пялилась.
Кукла была наполовину лысая и выглядела так, словно сбежала то ли с нервной работы, то ли прямиком из ужастика. У Инги, подруги детства, когда-то была такая же, только новая, — и Маринка боялась её до истерики. Теперь страха не было, только тонкий, болезненный укол ностальгии.
— Привет. — После секундного размышления Маринка взяла трубку. Мать в основном звонила по делу, но приятными дела были редко: привези, забери, займи до зарплаты.
— Бабушка в больнице.
Вот чёрт.
Перехватив пакет поудобнее, Маринка зажала трубку плечом и опустилась на корточки, чтобы свободной рукой подхватить старую куклу.
— В какой? — сухо спросила она. — Куда ехать?
Мать коротко то ли всхлипнула, то ли икнула (Маринка предпочла решить, что икнула).
— Увезли в районную. Мы с Игорем уже там. — Она на секунду замялась. — Заберёшь Каспера? На скорую его не взяли бы, один остался в деревне.
Каспером звали бабушкиного кота. Имя ему выбирала Маринка, в честь своей первой киношной любви, и, честно говоря, последние годы оно всё чаще звучало как что-то вроде теста на возраст.
— Заберу, конечно. — Забросив пакет на заднее сиденье, Маринка села в машину и стиснула зубы. Ехать в деревню до смерти не хотелось, но Каспер есть Каспер.
— Помнишь как ехать?
— Помню. Если что, карту посмотрю, мам, я не маленькая.
Вот и весь разговор.
Маринка вздохнула. Кот, с его пушистой шубой, до утра в неотапливаемом доме, конечно, дотянет, да и до обеда, дотянет, наверное, а там и до вечера, но от одной мысли о том, как он сидит, один-одинёшенек, рядом с медленно остывающей печкой, мороз шёл по коже.
Она покосилась на левую руку. До деревни езды — часа три, по зимней дороге, четыре. Пятнадцать минут — поймать Каспера, устроить в машине гнездо из одеял, благо, это будет уже глубокая ночь, никому из соседей на глаза не попасться, разговаривать с ними нет ни сил, ни желания, а потом сдать назад и по той же дороге вернуться домой.
Про карту она, конечно, просто так сказала, чтобы мать не приставала с расспросами.
Дорогу до деревни Маринка захотела бы — не забыла, даром, что давным-давно там не ездила. Водить она вообще не любила. Но ещё меньше любила одеваться зимой как «капуста», и, если выбирать нужно было между колготками под джинсы и днём за рулём, всегда выбирала второе.
А если ехать нужно было не одной, вообще красота!
Сегодняшнюю компаньонку Маринка пристроила на соседнем сиденье, прямо поверх помятых чеков из сервиса. Даже пристегнуть сначала хотела, но потом решила, что это уже слишком. Только смахнула грязь с потёртого личика и волосы попыталась пригладить, будто вспомнив об Инге, но тут же плюнула, отвернулась, и, нервно выкрутив руль, выехала с магазинной парковки.
* * *
Машина подвела, когда до деревни оставалось не больше семи километров.
Сначала вырубилась музыка, потом как-то разом подмигнули и погасли все лампочки, и Маринка осталась на простуженной дороге одна. Ну, не считая куклы, которая в зимней полутемноте сразу стала выглядеть угрожающе.
А может, угрожающей выглядела не она, а ближайшие перспективы: на календаре второе января, почти третье, и деревня, хоть и не самая богом забытая, но от основной трассы в часе езды. Ждать, пока кто-нибудь проедет, можно целую вечность (так и насмерть замёрзнуть можно), а шагать больше часа по зимнему лесу в джинсах без колготок и в короткой водительской куртке — то ещё развлечение.
Но вряд ли смертельное.
Хотя… Это, конечно, с какой стороны посмотреть. Инга пропала пять лет назад ровно на этой дороге. Во всяком случае, такова официальная версия, и местные уже все языки сточили, гадая, кто же мог оказаться маньяком.
Никто с тех пор больше не пропадал, но почему-то все говорили исключительно о маньяке.
Маринка понимала всю абсурдность версии, но, выбираясь из машины, всё равно не могла не представлять, как кто-то подкрадывается к ней, взмахивает топором и…
— Иди сюда, чучело. — Она обернулась к машине за куклой. — Не бросать же тебя в холодной машине? Ты и без того настрадалась.
Маринка сунула куклу под куртку и потрясла телефоном.
Сеть не ловила. Некоторые вещи никогда не меняются.
Ладно. Скоро Маринка вызовет такси и эвакуатор, вот только до бабушкиного дома доберётся, прошмыгнув под окном тёти Таси — для всех уже давно бабы Таси, а для неё всегда «тёти», — и Каспера поймает, и чаю выпьет, чтобы согреться… Или нет, какого там чаю, это надо печку топить, тогда её все на свете заметят, лучше самогонки, благо, она у бабушки дома всегда есть, всегда была, две константы — самогонка и травы…
Холодно.
Очень холодно.
Снег скрипел под ботинками — как в мультике, хрустко, и ночь была тоже как в мультике: небо — чернильное, луна — как серебряная пуговица, пригоршни звёзд, каких в городе никогда не увидишь. Стены ёлок, которые были бы чёрными, если бы не толстый, как крем на торте, слой снега.
Снег. Снег. Снег.
Лежал на дороге, по краям от дороги, на ветках деревьев, скрипел под ногами. Даже за ботинки забивался. Хорошо хоть не падал за шиворот.
И без него было холодно.
В школьные годы их такая погода не останавливала: и без шапки ходили, и в осенних сапогах по мёрзлому снегу, и в коротких куртках. Выходишь из дома — и шапку в карман, чтобы по дороге в школу причёску не помять, хотя какая там в те годы причёска. Но нет же. Украдкой красились с Ингой, кривлялись.
Школы в деревне больше нет. И Инга погибла. Нет, неправильно, не «погибла», а просто пропала. Пока тела не нашли — ещё может вернуться.
— Шаг за шагом, Чучело, — прошептала Маринка, уже трясясь от холода. — Так всегда и надо идти, шаг за шагом. Тут чуть больше часа всего лишь.
Кукла под курткой будто вздохнула и устроилась поудобнее, пластмассовыми руками вцепившись в рубашку.
Причудится же.
* * *
В бабушкин дом Маринка ввалилась уже изрядно замёрзшая.
Ключ нашла, как обычно, под крыльцом — нет, это не мать позаботилась, это запасной всегда там валялся. Открыла дверь, про себя молясь, чтоб не скрипнула (молитва не помогла!), шагнула внутрь, привычно пригибаясь от свисавших с потолка веников с травами, закрыла за собой дверь, проскочила внутрь, из крохотных сеней в такую же крохотную прихожую.
Кот встретил её радостным мяуканьем.
Сколько Маринка его (и себя) помнила, всегда удивлялась, когда слышала о кошачьей якобы бесчувственности: Каспер всю жизнь встречал её у порога, тёрся об ноги, забирался на колени, а если она закрывалась на ночь чердачную крышку, мяукал под ней, пока Маринка не сдавалась.
Она подхватила его на руки и зарылась носом в пушистую шею.
Чувство вины — горькое, практически невыносимое, — захлестнуло с головой, и Маринке, наверное, хватило бы двадцати секунд, чтобы в нём утонуть, если бы где-то на пятнадцатой пластмассовые пальцы куклы не впились бы в живот.
— Ах ты ж, Чучело, — выругалась она и, отпустив кота, полезла под куртку.
Куклу, чтобы больше не мешалась, пристроила на печи (пока пристраивала, уронила какую-то книгу, пока поднимала — ударилась лбом о ручку сковородки, рассыпала что-то хрусткое, сухое, как иван-чай или листья смородины, только без запаха, наткнулась пальцами на блюдце с бесполезным огарком).
Без света было непросто.
Хоть Маринка и провела здесь всё детство, темнота всё меняла. Она не была полной, эта темнота — сквозь незакрытые ставнями окна слабое сияние луны всё же просачивалось, но делало ли оно ситуацию лучше?
В полной темноте она могла бы представлять комнату такой, какой помнила.
В непонятной, неопределённой, лунной полутьме всё казалось совершенно другим. Незнакомым, заставленным, причудливым. Как когда просыпаешься посреди ночи и то, что днём было обычным стулом с одеждой, вдруг кажется страшным монстром, готовым напасть.
Как маньяк на Ингу, по мнению деревенских.
Маринка знала, что маньяка бояться не стоит, а вот соседей — пожалуй. И именно поэтому не тянулась ни к выключателю, ни к свечам, которые раньше хранились в выдвижном ящике самодельного кухонного стола. Она согласилась бы сейчас разве что на свет от экрана мобильного, но на морозе тот сел минут через двадцать после того, как она отошла от машины.
Отогреть его — и утром можно будет вызывать такси для себя и эвакуатор для тачки. А пока — неплохо бы выспаться. И от кота не закрываться на этот раз.
Впрочем, в бабушкиной спальне и дверей-то никогда не было, только шторы из бисера.
— На чердак в темноте не полезу, обещаю, — сказала Маринка коту.
Спать она предпочитала в своей кровати, но своя — это своя, нынешняя, а вовсе не детская, до которой по темноте ещё попробуй добраться.
А вот до бабушкиной комнаты добраться раз плюнуть. Добраться, одеться во что под руку в темноте попадётся и, стуча зубами, вместе с котом забраться под одеяло.
* * *
Она проснулась от кошачьего рёва.
— Каспер, чего орёшь, я же с тобой, — пробурчала, но кот не унимался, мяукал ещё истошнее, чем она помнила.
И чем-то хрустел.
Или нет. Не хрустел. Маринка прислушалась и замерла на постели: хруст раздавался снаружи. Вокруг дома кто-то ходил.
Шурх-шурх-шурх.
Мгновенно проснувшись, она покосилась в сторону окна. Ещё не рассвело, кажется, даже не думало. Маринка машинально потянулась за телефоном, тряхнула его и тут же перевернула экраном вниз, чтобы не привлечь внимание людей — или человека — во дворе. Всё-таки человека.
Шаги слышались только одни.
Сколько фильмов ужасов ни смотрела, Маринка всегда считала дурами тех, кто в одной ночнушке спускается в тёмный, заведомо опасный подвал. Хорошо, что сама заснула в тёплых бабушкиных штанах поверх джинсов и в шерстяном свитере, и не к двери в подвал сейчас скользнула, а к краю окна.
Осторожно, боком, чтобы посмотреть можно было, а её саму — не увидели.
Глупости.
Наверное, тётя Тася встала и снег убирает.
Хотя, конечно, именно с тётей Тасей видеться ей хотелось бы меньше всего.
Или не с тётей Тасей.
Того, кто бродил по двору, Маринка точно не ожидала увидеть.
Сутулый изгиб спины, гулька на макушке, объёмный силуэт любимой толстовки с капюшоном…
— Инга? — прошептала Маринка. — Живая, что ли?
Без куртки.
Инга подняла голову, и Маринка невольно дёрнулась, прижимаясь к стене. Половину лица заливала такая темнота, с которой даже безлунная ночь не сравнилась бы. Деревья вдалеке — и те были не такими тёмными. Тучи на небе ей проигрывали, как и тень за сараем.
На живую Инга не походила ни разу.
Вместо знакомой походки — механические движения, тяжёлое волочение ног по рыхлому снегу. Вместо осмысленности, целенаправленности — бродит и бродит по двору.
Нет. Целенаправленность есть, осмысленность есть, просто понятно не сразу. Инга (не-Инга?) ходила туда-сюда словно челнок, с каждым разом продвигаясь всё ближе и ближе к крыльцу.
Входную дверь Маринка, по старой деревенской привычке, конечно же, не закрыла.
Она выругалась сквозь зубы — и не-Инга снова подняла голову, склонила её набок, как собака, прислушалась. Каспер перестал мяукать, Маринка затаила дыхание.
Шурх-шурх-шурх.
Отвратительный звук. Ничего хуже Маринка не слышала, ну, кроме разве что того раза, когда вернулась домой раньше времени, и прямо на лестничной площадке, трясущейся рукой засовывая ключ в замочную скважину, поняла, что заходить внутрь ей не нужно.
С тех пор она успела сменить две съёмных квартиры и въехать в одну ипотечную, и до очередного платежа оставалась неделя.
Внесёт ли она его?
С той же ясностью, которая накрыла её в тот вечер, у порога, за которым муж трахал другую, Маринка поняла: если не-Инга до неё доберётся — нет, не внесёт.
И фиг бы с ней, с ипотекой, но Каспер и бабушка?
* * *
Она решилась, только когда не-Инга добралась до крыльца.
Не драться решилась, не сражаться за свою жизнь, а бежать и прятаться.
Как говорят, есть два вида реакции: бей или беги, и это та вещь, которую люди не выбирают. Но Маринка уже била когда-то, поэтому «бежать» сейчас было самым что ни на есть собственным, настоящим и сознательным выбором.
Сунула Каспера под мышку, вон из бабушкиной спальни, через зал — запнувшись сначала о ковёр, потом о что-то ещё, через старую детскую, на чердак. Забираться по лестнице, прижимая к себе вырывающегося кота, было неудобно, но место из детства казалось сейчас единственным правильным выбором.
Только закрытым.
Закрытым на долбаную тяжёлую крышку и долбаный же висячий замок.
Маринка дёрнула его — больше от бессилия, чем в реальной попытке открыть, и, крепче прижав к себе вырывающегося кота, присела на край ступеньки. Голова — упиралась в чердачную крышку, в голове — роились суматошные мысли.
«За мной пришла».
«Вот и всё».
Подтянув колени к груди, она погладила Каспера и поцеловала мягкий, по-кошачьи пахнущий лоб.
Может быть, пронесёт. Может быть, Инга её не услышит.
Где-то далеко лязгнула и тут же скрипнула дверь. Открылась. Закрывать её за собой не-Инга не стала, шаркающими шагами направилась внутрь, судя по звукам, ударяясь лицом о свисавшие с потолка веники трав.
Хрипло вскрикнула — как показалось Маринке, вполне себе радостно.
Зашумела, зашуршала, зашагала — наверное, всё в той же манере, прочёсывая каждый сантиметр, сжимая круги всё уже и уже, чтобы ничто от неё не ускользнуло…
При жизни она всегда была внимательной и дотошной.
Такой, видимо, и осталась.
Слушать, как она ходит по бабушкиному дому, было невыносимо.
Что там было про два вида реакции, бей или беги? Маринка била когда-то — и это до добра не довело, с «беги» тоже не задалось. Но на самом деле, есть ещё и третий способ, и это способ «замри».
Замри, зажмурься, постарайся не дышать и ни о чём не думать, потому что даже если будешь думать «Только бы она меня не заметила», она всё равно заметит.
Она всё равно заметила.
Прошла целая вечность прежде, чем шаркающие шаги остановились у подножия лестницы, но они всё-таки остановились.
Каспер вырвался у Маринки из рук и с коротким испуганным мявком бросился прочь.
Может, и правильно, успела она подумать. Вряд ли зомби-подружка пришла за котом. Точнее: зомби-подружка пришла точно не за котом.
Не-Инга замерла прямо напротив Маринки.
— Ты, — прохрипела она.
— Я, — выдохнула Маринка в ответ.
Тёмные тяжёлые руки легли на её лодыжки и сильно дёрнули вниз.
Маринка ударилась виском о край ступеньки и отключилась.
* * *
Очнулась она от щекотного ощущения в носу: это Каспер по старой привычке свернулся чуть ли не на лице, пушистой шерстью щекоча ноздри.
Живая?
Целая и невредимая?
Только замёрзшая.
Кое-как усевшись, Маринка огляделась: всё было ну если не по-прежнему, то хотя бы в порядке, никаких разрушений. Не-Инга ничего не сломала и не разнесла — ни в комнате, ни в Маринке (разве что на толстых штанах остались блестящие пятна, следы от ладоней).
И зачем приходила?
Проснувшийся Каспер боднул Маринку головой в локоть, и она, почесав его под подбородком, поднялась на ноги. Штаны шуршали на каждом шагу, и это, пожалуй, было единственным звуком, раздававшимся в доме.
Кроме кота и Маринки, здесь никого не было.
Чучело, сброшенная с печи, валялась у двери, как будто не-Инга хотела забрать её с собой и в последний момент то ли не смогла, то ли передумала.
Маринка подняла её и посадила обратно на печку, рядом со вчерашней книгой.
Книга, кстати, оказалась скорее блокнотом — с толстой деревянной обложкой и торчащими отовсюду цветами и травами.
«Бабушкин гербарий», — усмехнулась Маринка и раскрыла блокнот. Что там может быть? Заметки на память? Рецепты? Описания вложенных растений и советы, сколько нужно соды для того, чтобы отстирать с одежды засохшую кровь?
Господи, да про отстирывание крови каждая девочка лет с четырнадцати знает больше, чем ей хотелось бы.
В блокноте, впрочем, не оказалось ничего из того, о чём думала Маринка. И всё из перечисленного одновременно.
Две капли крови и цветок, который зацвёл в день рождения покойника. Соды не нужно, но без соли не обойтись. И водки. Не забыть дать настояться в течение тридцати трёх дней. Ворованная из церкви свеча. Заговор, который нужно читать сутки подряд (и лучше заранее попросить кого-нибудь вызвать скорую к окончанию этих суток, потому что обязательно станет плохо, колдовство высосет силы).
— Какие странные святки.
Бабушке поздновато гадать на суженого, разве не так?
Но это ведь и не про суженого ни разу.
Прядь волос — лучше от родственника (на полях карандашом написано: «Таисия» и три восклицательных знака). И старая игрушка — она поможет узнать, что на самом деле случилось.
Кукла наклонила голову и дважды моргнула.
Показалось?
Маринка тяжело осела на стул.
Бабушка, выходит, пыталась сделать то, что оказалось не под силу полиции: найти маньяка, убившего Ингу. Ради себя самой, выросшей с тётей Тасей бок о бок и с малолетства знавшей её дочку? Ради, собственно, тёти Таси, потерявшей самое дорогое на свете? Или ради Маринки?
Она опустила лицо в ладони и горько заплакала: позволила порыдать себе больше привычных двенадцати минут, не считаясь со временем.
Каспер обеспокоенно крутился у её ног. За окном, где-то поверх тяжёлых снежных облаков, поднималось над деревней неяркое зимнее солнце.
* * *
Такси она вызвала вместе с эвакуатором прямо к машине.
Каспера усадила в спортивную сумку, утеплив бабушкиным пуховым платком и оставив щёлку для воздуха, но на полпути к оставленной тачке свернула в лес по старой, под снегом почти незаметной тропе.
Её следы тоже скоро заметёт, а если и не заметёт, то и ладно.
Говорят, убийца всегда возвращается на место преступления.
Маринке сложно было не возвращаться: она там жила.
Но вот туда, где она закопала Ингу, Маринка возвращалась впервые.
Жалела ли она о том, как всё получилось?
Конечно, жалела. Иногда даже спрашивала саму себя: ну, чего стоило в тот день задержаться на работе подольше? Действительно задержаться подольше вместо того, чтобы устраивать сюрприз и спешить домой с подарком для мужа – супернавороченными беговыми часами, о которых он так долго мечтал.
Сюрпризов она с тех пор никому больше не делала.
Подруг не заводила, с мужчинами не встречалась. Во всяком случае, с одними и теми же – больше двух раз.
Часы из супернавороченных превратились в устаревшие, но их никто так ни разу и не выгулял на пробежку. Маринка до сих пор их носила — как часы, как будильник, как таймер.
Она остановилась между двумя деревьями, прислушиваясь не к ориентирам типа мохнатой скалы, парусом проступающей из-под земли чуть поодаль, а к собственным ощущениям. Осмотрелась. Два раза шагнула в бок, прижимая к себе сумку с котом и одновременно доставая Чучело из кармана.
Прищурилась.
— Ты у меня всю жизнь забрала. Может, мне у тебя куклу забрать? — Собственный голос в лесной тишине звучал гулко и горько. — Ладно-ладно. Шучу. Это твоё. Возвращаю.
Она усадила куклу в сугроб. Наполовину лысую голову тут же припорошило густыми снежными хлопьями.
Даже если представить, что ритуалы работают, они же не обязаны давать именно тот результат, которого ждали? Узнать, что случилось — задачка со звёздочкой. Найти убийцу — тем более. Для начала пусть кукла к могиле Инги приведёт, а там и посмотрим.
Тоже как-то неправильно, если Чучело всю работу за полицию сделает.
Маринка погладила снег рукой.
Пальцы провалились в холодное, колкое.
Ярость, когда-то застилавшая глаза, за пять лет успокоилась. Не сказать, что давно, но зато окончательно. Вместо ярости осталась тоска.
— А что уже сделаешь? — Маринка часто заморгала. — Ничего уже не сделаешь.
Нарезкой кадров, комиксной рисовкой, нуаром как в «Городе Грехов» — как всё было: муж сбегает, на ходу натягивая одежду, они с Ингой орут друг на друга, Маринка в бешенстве, приближается, плачет, толкает. Инга цепляется за её плечи, локти, падает, ударяется головой об тумбочку.
Всё.
Когда Маринка усаживала её в машину, Инга была ещё в сознании, дышала, самостоятельно двигалась, хоть и с трудом.
Когда Маринка, неумело вихляя по пустым переулкам, искала самый короткий путь до больницы, осталось только дыхание.
Когда и оно затихло, Маринка закусила губу, огляделась по сторонам — и, развернувшись через двойную сплошную, утопила педаль газа в пол.
Если больница была больше не нужна, значит, надо было ехать в лес возле деревни.
— Мы же обе хотели остаться здесь навсегда, Инга, помнишь? — Маринка всё-таки хлюпнула носом, хотя рыдать дважды в день никогда себе не позволяла.
Не плакала дольше двенадцати минут, не вспоминала, в деревню не возвращалась.
Оставила бабушку, оставила Каспера.
Себя тоже оставила, прямо рядом с Ингой, в этом лесу.
— Может быть, ещё встретимся.
Кто знает, как эти бабушкины ритуалы работают.
— Ладно. Пора мне. Кот мёрзнет.
Над головой у Маринки зашелестели деревья. А кто сейчас не мёрзнет, говорили они голосом Инги. Или, может быть, «в земле ещё холоднее». Но ей хотелось верить, что шорох веток был скорее прощанием. Или — но это вряд ли возможно, — прощением.
* * *
— Привет, мам. Да, застряла на дороге. Уже вызвала и такси, и эвакуатор. Деньги? Есть, не переживай. Тебе на такси, может, скинуть? С Каспером? Да что с ним будет, поживёт у меня, пока бабушка не пойдёт на поправку. Она же пойдёт?
Выяснить бы у неё про две капли крови, немного соли и цветок, что цвёл в день рожденья покойницы… Или лучше не нужно?
Маринка взвесила телефон в ладони и убрала в карман. Так и не подаренные мужу часы зацепились за резинку рукава, куртка задралась, зимний воздух ласково коснулся обнажившегося запястья.
«Потеплеет, выйду на пробежку».
«Если успею».
Но сначала, в любом случае, матери денег перевести, Каспера в тепло забрать, с бабушкой повидаться. Жить, шаг за шагом — во искупление ли, в наказание ли.
…Снег падал на землю, засыпая Чучело с головой, возвращая куклу хозяйке и пряча Маринкины следы от любого, кто захотел бы их отыскать.