Ваня с дедом сидели на завалинке старого дома. Фасад его уже почти лишился всей краски, явив под ней деревянный брус жженого коричневого цвета. Несмотря на почтенный возраст, дом уверенно стоял в углу участка, ничуть не кренясь. На фоне обветшалых соседских построек он скорее выглядел не старым, но матерым.
— Ну, а козы что? – Ваня раскусил очередное семечко, вынутое из подсолнуха.
— Да че козы-то? Паршивеют понемногу. Днесь вон еще одна захворала, придется резать, ¬ – дед разочарованно чавкнул полубеззубым ртом. – Говорю тебе, Ванькя, един я остался. И сколько протяну так?
Парня передернуло.
— О-о-ой, деда, не говори ерунды! На тебе еще пахать можно. Было б только кому.
Ваня оглядел пустынную улицу деревни, фыркнул, давя смех. Дед зажмурил глаза, но через секунду, блаженно скрипя, рассмеялся и сам. Немного переведя дух, парень продолжил.
— Ну, можно ж на крайняк в социальную помощь обратиться? Документы-то есть.
— Ой-да, ну ты. Пособие назначат, вот и вся тебе помощь. Вон, Егоровне плотят по полторы тыши в месяц, вроде как и радоваться должна. А мне на что деньги-то? Да и ей уж на что?.. Курей ими не накормишь. Водку только сторговать, дак и то не возят, – дед ехидно прокряхтел. – Ты, кстати, лей давай, не ныкай.
Молодой человек поднялся к окну, вынул из-за занавески бутылку пива, спрятанную в тени комнаты, разлил остатки по кружкам. Выпили, традиционно, «за успех нашего безнадежного дела». Отставив кружку, дед продолжил довольно жмуриться на солнышко, а Ваня вздохнул, чуть потупив взгляд.
— Знаешь вот, в детстве хотелось, чтобы день рождения почаще наступал, а сейчас хочется притормозить немного. Тридцатник уж.
Дед рассмеялся.
— Все будет нормально, Ванькя, поживешь еще. В тридцать ты, считай, зеленый. Ты, главное, слушай меня и советское радио.
— Нету давно уж твоего советского радио-то, – лениво отмахнулся парень.
— Значит, только меня и слушай.
* * *
Спал Ваня беспокойно, но проснувшись со вздохом, не смог вспомнить ничего толкового. Лишь какой-то тягучий морок из ночного густого ельника, клацающих и рычащих пастей и долгой погони. Не иначе, сказался стресс от дальней дороги.
Природа напомнила о затянувшемся накануне вечере, и Ваня, накинув на себя телогрейку, трусцой направился из дому за угол к туалету. Стоило ему свернуть к деревянной кабине, как позади нее мелькнула и с неясным мявом скрылась крупная тень.
«Нет, говорит, никого, а у самого по участку чупакабры бегают, – мысленно ухмыльнулся парень. – Забор надо бы починить ему что ли? Того и гляди, животину какую-нибудь утащат».
Изрядно облегченный, Ваня вернулся к крыльцу, сунул в зубы сигарету, подкурил и бросил взгляд за ограду на соседние участки. Деревня, конечно, погибала на глазах. И хотя по состоянию заборов, построек и печных труб однозначно это было заявить нельзя, но парень знал, что практически все уже уехали из этих мест, а из оставшихся до сего дня дожила от силы треть. Виднеются два дома на том конце улицы, где хозяйство ведет большое, но пожилое теперь уже семейство. Поближе дом бабы Насти – Егоровны, – через три дома от дедова. Позади через дорогу чудом еще не упавшая хата Юры-алкаша. Да еще… Ваня мысленно осекся, потому что это, в общем-то, и все. Жилых домов больше не осталось. Нет, можно сказать, несомненно, что жизнь в них еще теплится – и сорняк жадно прёт на участках, и индюк какой-нибудь придет разорить брошенное имущество, а за ним вслед и лисица явится из-за опушки ближайшего леса. Жизнь свое возьмет. Но именно как рукотворное пространство, дышащее некогда трудом молодых крестьян, деревня бесповоротно гибла.
Незаметно для себя подкурив вторую сигарету, Ваня нырнул в воспоминания еще глубже. Вот за этими воротами носился он в одних трусах с соседскими мальчишками, стараясь осалить самого нерасторопного. Вон на ту черемуху влезали по очереди за неспелыми еще ягодами. А на том пятачке когда-то работала колонка, из которой в жару можно было вволю утолить жажду, пока взрослые не видят. С шестого класса каждое лето его привозили сюда родители, оставляя на попечение деда, по меньшей мере, на месяц. Бабушку Ваня в сознательном возрасте не застал, но все же здесь он никогда не был обделен заботой. Дед научил его паять и выжигать по дереву, рыбачить «на донку», разгадывать кроссворды. Дед привил парню любовь к природе и воспитал в нем бережное отношение ко всему живому. И именно деду Ваня мог довериться, рассказав о победах и неудачах на личном фронте. Но одно лето сменяло другое, Ваня взрослел, краска продолжала осыпаться с фасада, а деревня – мельчать горящими по вечерам окнами и струйками дыма. К концу школы отсюда разъехались уже все Ванины ровесники, а спустя несколько лет и вовсе остались лишь старики. Ну, и Юра-алкаш. И чем дальше отступал человек, тем ближе к прежним его владениям подбирался лес. Последние лет пять все чаще дед рассказывал, как за местными погнался кабан, как пропала еще одна собака и как затянуло буйным кустарником очередную нахоженную прежде тропу.
Словно в подтверждение этим размышлениям, невдалеке раздался тоскливый волчий вой. Вслед за ним будто бы еще громче зашумели в траве сверчки, зашуршала в кустах мелкая живность. Ваня постоял на крыльце еще пару минут, а затем задумчиво вздохнул и отправился в постель досыпать свое. Отпуск все-таки.
* * *
Надо оттащить и зарыть под сосной, под корнями.
Влага неспешно течет по моим жилам.
Скорее в нору.
Надеюсь, завтра удастся опылиться.
Отсыпаться надо, а я шатаюсь.
В лунном свете так хорошо видна крошка-мышь.
Свет и запах мяса так и манят подойти.
Носимся уже полночи.
Эта ветка не слишком хороша.
У нас потрясающий ансамбль.
Я должен прорыть еще один тоннель.
Хоть бы дождь прошел.
Опять воют, поганцы.
Придется сходить за ним еще несколько раз.
Я устал.
* * *
— О-ох!
Едва открыв глаза, Ваня осознал, что ночное пробуждение состоялось еще «во хмелю», а вот сейчас наступил момент расплаты. Похмелье. Нескончаемый гул и тяжесть в башке намекали, что пиво в селе по дороге сюда продают все же преотвратное. Комок омерзительной мяши во рту, слежавшейся за ночь, настойчиво просился наружу. Ваня едва не шатаясь поднялся с раскладушки, вывалился передом из окна и отплевался. Затем в таком же положении нашарил курево и зажигалку, затянул горький густой дым, от которого в голове стало еще тяжелее. Глянул на время. «Одиннадцатый час… Деда на огороде поди уже…» ¬– как бы незачем подумалось парню.
Оказалось, впрочем, что дед Вани еще мирно спит на своем промятом диване, едва ли не ровеснике внуку. Ваня хмыкнул, но будить старика не стал – пусть отсыпается. Можно под шумок как раз заняться чем-нибудь полезным. Но, конечно, все это после туалета, умывания и душеспасительной кружки пива.
Приведя, наконец, себя в порядок, найдя под навесом у дома склад очевидно невостребованных досок и прихватив молоток с коробкой гвоздей, парень взялся за починку забора. Правда, тут же оказалось, что просто заделать дыру не получится – с дальней стороны участка забор буквально повалился, в паре мест повиснув лишь на честном слове. Несколько столбов были выворочены из земли под весом перекладин и собственным. Ваня почесал репу, вернулся к дому в поисках садового бура. В сарае бура не нашлось, пришлось зайти в сени, чтобы порыться в кладовке. За открытой дверью среди леса лопат, грабель, тяпок и вил показалась змея. Парень в оцепенении замер. «Гадюка Никольского, – прозвучало голосом деда в голове. – Одна из двух ядовитых змей средней полосы». Все еще держась за ручку двери, надеясь в случае чего вовремя ее закрыть, Ваня вперился глазами в черные бусинки гадюки. Она, казалось, так же внимательно изучала его в ответ, ожидая подвоха. Собравшись с силами, Ваня протянул руку к замеченному в углу кладовки буру, без лишнего шума выдернул его из вороха прочего инструмента, после чего плавно закрыл за собой дверь. Изрядно мысленно поматерившись, он, впрочем, не заметил никакой видимой агрессии со стороны незваной гостьи. Через минуту, прислонившийся к двери, парень почувствовал, что сердце, наконец, отстучало, вошло в нормальный ритм. Пора обратно на воздух.
У ближайшего поваленного столба Ваня первый раз задумался о том, как он будет бурить землю, поскольку прежде в руках такого инструмента не держал. Однако, вспомнив, как ловко дед накручивал лунки во льду для зимней рыбалки похожим ледяным буром, он взялся, провернул для пробы ручку, и вскоре дело пошло на лад. Спустя полтора часа неспешной работы, забор был починен. Ваня так увлекся, что заменил даже несколько еще вроде целых, но уже начавших подгнивать перекладин. Оглядев творение рук своих, он решил, что надо новые доски защитить от влаги, и, не придумав ничего лучше, пошел за морилкой и кистью. «Сколько-то простоит, а на следующий раз надо будет прочесть в инете, как хороший забор сладить». За последними штрихами парень не заметил, как с крыльца за ним вот уже несколько минут наблюдает дед.
— Вату возьми, чтоб подтеки снимать! – проскрипел знакомый голос.
Ваня обернулся в испуге, будто его застали за самовольной стройкой шалаша на участке, но встретил лишь одобрительный взгляд деда, кивнул и побежал к дому. Спустя несколько минут они удовлетворенно разглядывали обновленный участок забора, сидя в саду в разложенных креслах.
— Мог бы и сам справиться, а? – незлобно подкалывал деда парень. – Тут работы-то раз плюнуть.
— Мог, да на что мне?.. – старик в ответ сперва лишь рассеянно повел глазами вокруг, потом перевел взгляд на внука. – …Когда у меня такой помощник есть?
Оба довольно ухмыльнулись.
* * *
Егоровна ходила по огороду, как оцепеневшая. Сегодня ей совсем дурно спалось. Мало того, что снился ночной густой ельник, клацающие и рычащие пасти и долгая погоня. Мало того. Еще и небо было окрашено каким-то совсем уж неестественным свечением. Баба Настя всегда уделяла должное внимание снам – все-таки через них с людьми говорит Господь. Но вот уже больше года как сны ее стали пугающе отчетливыми, какими-то телесными, будто взаправдашними. Не единожды она просыпалась с ощущением вкуса крови во рту или со скрипом хитина на зубах. Конечно, все это проходило за первые часы после пробуждения, но само впечатление оставалось с ней на весь день. Похоже, возраст все же брал свое.
Одной отрадой был для нее ближайший сосед Федор – старик, живущий через три дома от, да изредка выходящий поглазеть на околицу, а больше пропадающий дома или занимающийся у себя во дворе хозяйством. Наська, как она сама себя мысленно звала, нет-нет, да и проходила мимо его жилища, надеясь на встречу. И случалось. Иной раз застанет его во дворе за поливом, а иной – и у ворот на улице встретит. И всяк раз старалась хоть немножко поговорить с соседом, хоть парой слов перекинуться. Сама не знает, отчего, а становилось легче после недолгих бесед. То о детях своих поведает, то о быте расскажет. А бывало, что Федор берет и кивает – знаю, мол. Неразговорчив сосед, но по-всякому наблюдателен.
И вот, пошла она в сей раз снова к оградке участка знакомого. Глядь, а Федор там с юношей каким-то сидят среди грядок, на забор любуются. Любопытно стало бабе Насте до одури, но… Все-таки воспитывали ее матушка с отцом – не лезь в семейное. А и без того показалось, будто Федор глянул на нее через оградку. Вродь как улыбнулся даже. «Ну и хватит того, неча отвлекать человека в такой час. Не каждый день к нему гости являются, а по правде сказать, так и вовсе никогда. Ну, разве что может в прошлом году кто заезжал…»
И пошла Егоровна обратно к себе на участок, да как будто бы и легче ей стало – хоть бы и оттого, что соседа повидала просто. Ниче. Сегодня проснулась, чай и завтра еще проснется. Надоть крапивы на суп нарвать, яйчишко какое в курятнике найти – будет ужин. А ужин будет, так и завтрашний день будет. И можно жить.
У самого дома баба Настя приметила, что перловая похлебка для Полкана, варившаяся до того на одноконфорочной «Мечте» у крыльца, уже поостыла. Можно угостить брехуна. Наложила Егоровна получившейся каши в эмалированную миску, тряхнула поварешкой пару раз для верности, да понесла угощение единственному своему защитнику. Пес, облизываясь, смотрел на нее с привычным аппетитом, заглядывал в глаза, тянул нос к миске. Но только стоило бабе Насте поставить миску перед ним, как вдруг Полкан вцепился ей в руку, пустив из-под кожи жизненные соки, сжал челюсти на ней, да так и не выпустил, пока не свалилась старуха подле него.
А уж что после было – ей не ведомо.
* * *
Ваня с дедом зажаривали на импровизированном мангале козью тушку. Обложенные кирпичами алые угли, накрытые сверху решеткой со скотиной, растянутой в ритуальной позе, являли собой нечто среднее между все еще модным у городских пижонов барбекю и древним, как свет, приготовлением мяса на огне.
— Рано положили, сгорит.
— Не поперёчничай! Ты еще очень мал и глуп…
— Ой, тьфу на тебя.
— Вот бы я своему деду так!
За пустым препирательством, призванным лишь скоротать время, тушка дошла до готовности. Под голодное нетерпеливое чавканье и холодное пенистое пиво она за каких-нибудь пятнадцать минут превратилась в невзрачный остов. Дохрустывая свою четвертинку огурца, дед собрал оставшиеся косточки и побрел к калитке.
— Пойду живых умаслю…
Не особо придав значения этой фразе, Ваня продолжал цедить через зубы напиток, разглядывая, как прогорают угольки – одинокие, погибающие от собственного пламени. Каждый, будто черный глазок, в котором мечется туда-сюда алое пятнышко зрачка, не могущее разглядеть новую жертву, чтобы занять огнем и ее.
Дед вернулся в круг тусклого света будто бы еще более хмельной и жизнерадостный. Ваня встретил его вопросом.
— Освежить?
Дед заглянул в свою кружку, мотнул головой.
— Не, хватит уж. Спать надо. Иль ты собрался до утра тут сидеть, а? – произнес он как будто с издевкой.
— Ну, у меня отпуск. Думал, часика два-то еще посидим.
— Не, Ванькя, я все же пойду, не серчай, – дед опрокинул в рот остатки жидкости из кружки. – Но и сам тоже долго не блазни.
Ваня лишь фыркнул.
— Вот она – старость!..
— Слушай меня! – неожиданно серьезно гаркнул дед. – Нечего ночью попусту шляться! Не твое это время.
— Да ладно, ладно, чего ты! Скоро приду. Добью тут немного и приду, – замялся парень.
Дед, не оглядываясь, лишь шумно выдохнул через плечо и пошел в дом.
«И что только на него нашло? Может, завязывать пора с этим делом-то… Вдруг белка какая или еще че похуже? Трындец, конечно, погнал деда…»
Задумчиво хмыкая сам себе, Ваня налил еще кружку, закинул в рот остатки помидора, отжевав от них жопку, и глубоко, со вкусом закурил. Все же не зря приехал, думалось ему. Приятная истома звала в постель, а прагматичный городской ритм подсказывал – вообще-то можно не спешить. Вставать завтра некуда. А раз так – лучше потянуть минуту наслаждения подольше. И Ваня сидел с глупой блаженной улыбкой на лице, чуть прикрыв глаза и перебирая губами строчки из дедовых песен.
— …Галифе штабные серые на нем… – едва слышно протянул он. Он даже не подозревал, как это должно тянуться, потому что дед это всегда декламировал как какую-нибудь маяковщину, отрывисто и патетично. И все же протянул. И улыбнулся сам себе. И немедленно выпил.
Блаженство прервалось в одно мгновение. Будто бы все древние инстинкты свернулись внутри парня в один тугой комок и шепнули: кто-то рычит там во тьме. И правда – метрах в двадцати в совершенно непроглядной темени слышался приглушенный, как бы неуверенный рык. Ванины глаза, шарящие поверх еще тускло посверкивающего кострища, выхватили впереди два едва заметных отблеска.
«Спиной не поворачиваться, в глаза не смотреть». Второй раз за сутки Ване пришлось припомнить слова деда. Он был уверен, что перед ним волк. Впрочем, он и без того не мог отвернуться от пришельца. Так же, как не мог он и перестать смотреть прямо ему в глаза. Волку это не понравилось. Он зарычал настойчивее, клок тьмы вокруг него ощетинился, готовясь к прыжку. «Нужно оружие», – пронеслось в голове у парня, и все, что он смог нащупать, это кочерга, до сих пор лежавшая рабочим концом в догорающих углях. Два огонька сорвались с места, и крупная тень вдруг перемахнула кострище, целя в незадачливую жертву. Лишь каким-то шестым чувством Ваня в последний момент почуял, что надо отпрыгнуть с линии броска, и так и сделал. Волк тут же развернулся к нему, пытаясь отрезать путь к дому, но парень еще во время отхода предусмотрительно сделал пару шагов в сторону крыльца. Продолжая буравить хищника взглядом, он чудовищно трясся и едва держался, чтобы не взмолиться о пощаде, делая, тем не менее, полушаг за полушагом к заветной двери дома. Волк столь же неспешно придвигался к нему, затем вдруг припал к земле и метнулся вперед, в надежде достать зубами до плоти. Ваня сделал то единственное, что мог сделать человек, переполненный адреналином – ткнул вперед все еще горяченной кочергой. Она угодила волку под левый глаз, тут же занявшись шипением в его шерсти и издав неприятный запах. Серый взревел, как ребенок, отпрыгнул, не теряя из виду свою цель, чуть отпрянул. Этих мгновений Ване хватило для того, чтобы взбежать боком по лестнице крыльца и скрыться за дверью.
Сил раздумывать не оставалось. Парню хватило рассудка лишь на то, чтобы проверить надежность засова на двери, отдышаться до хоть сколько-нибудь приемлемого сердцебиения и пойти к раскладушке. К дьяволу такие посиделки.
* * *
Хочется есть.
Голодный.
Голодный.
Есть.
Я голодный.
Еда.
Пахнет едой.
Голодный.
Еда.
Еда.
Хочется есть.
Я голоден.
Я так сильно хочу есть.
Голодный.
Я голоден.
* * *
Проснулся Ваня еще позже вчерашнего, совершенно разбитый и угрюмый. Образ набрасывающегося на него волка преследовал его из одного сновидения в другое, сколько бы он ни ворочался, ни вскакивал среди ночи на влажной простыне, скрипя пружинами раскладушки. Он уже было подумал, что весь остаток вечера был лишь галлюцинацией, что после такого он в жизни не притронется к местной сивухе, но взгляд его упал за окно, выходившее на крыльцо дома. У входа среди редкой травы были видны смазанные следы спасающегося человека и отпечатки лап и когтей крупного зверя. «Бля…» – только и заключил про себя Ваня, прижавшись лбом к прохладному стеклу.
Постояв так минуту-другую, он решил, что надо бы расспросить деда о том, часто ли здесь волки подходят к людям так близко, нападают на них. И снова к удивлению внука, тот еще спал, укутавшись в одеяло так, что одни только пятки торчали наружу. Пошатавшись туда-сюда с незажженной сигаретой в зубах, Ваня напялил штаны, рубаху, дворовые тапки и вышел из дому. Следовало хоть немного размяться на свежем воздухе после такой ночи.
В раздумьях, все также с не подкуренным табаком, он брел через двор, невольно оглядываясь, ища глазами место, откуда серый мог прийти. Взгляд зацепился за вчерашнее кострище. «Угли-то так и не потушил ведь. Вот бы я выхватил, если б дед узнал». Теперь, конечно, среди кирпичей осталась уже только одна зола.
Осмотр участка ничего вразумительного не дал (да и следопытом Ваня себя не мнил), так что решено было выйти за ограду, дойти до ближайшего обитаемого дома, расспросить соседей. Ближайшим обиталищем, впрочем, оказалась кривая хата Юры-алкаша, куда Ваня не собирался идти, хоть бы вчера ему пришлось сразиться с гиппопотамом. Пришлось брести в другую сторону, к дому бабы Насти. Черт ее знает, помнила ли она еще шкодливого пацана, бегавшего по этой улице с прочей ребятней, но, по крайней мере, она не квасит так, что привидеться может хоть леший, а значит можно и поспрашивать – видела ли чего, слышала ли.
Дойдя до отгороженного рабицей участка, Ваня вдруг понял, что вокруг не слышно ни звука – даже пресловутые воробьи на деревцах сидели молча и неподвижно, лишь провожая его взглядом. Он немного поежился.
— Баб Насть! – дернул он калитку так, чтобы сетка застучала, привлекая внимание. – Есть кто?
Вход в дом Анастасии Егоровны не было видно из-за сарая, так неудачно отгораживающего хозяйке обзор от калитки. «Глупость какая», – подумалось парню. Он прошел немного дальше вдоль изгороди. Вот показалось за постройками окно дома, затем чуть покосившийся навес входной двери, а рядом с ним… нога лежащей старухи. Ваня сделал еще шаг, уже собравшись звать на помощь (кого?), как вдруг ему открылась самая жуткая картина, что он видел. Тело, видимо уже лежавшее здесь какое-то время, выше пояса было практически полностью обглодано и растаскано на кости по всему двору. Ваня проглотил вопль, стараясь не впасть в истерику. Загремела железная цепь. Из конуры в нескольких метрах от двери дома показался здоровенный беспородный пес. Он повел носом, таща за собой цепь, приблизился к останкам старухи, лизнул вываленную в месте разрыва плоть. Ваню едва не вывернуло от такого зрелища, но тут пес заметил его и с диким лаем бросился вперед. Парень рефлекторно отпрянул от забора, мысленно примеряясь, что делать с таким противником. В пару прыжков животное сократило расстояние между ними и будто бы врезалось в невидимую стену в полуметре от сетки. Прочная толстая цепь надежно держала собачий ошейник, натянувшись сейчас подобно струне и не позволяя зверю рвануть дальше положенного. Он продолжал оглушительно лаять на парня, тянулся вперед, привстав на задние лапы и едва не удушая себя об ошейник, с массивных челюстей летели слюни. Безумный взгляд его был красноречив – дай мне только шанс, и я разорву тебя. Но больше всего Ваня обратил внимание на отметину под левым глазом пса – узкий продолговатый ожог. Такой могла бы оставить, например, раскаленная кочерга.
Растерянно пятясь и едва переставляя ноги, парень как мог припустил назад, к дедову участку. Бешеный лай провожал его до самого дома.
Рухнув на ступени крыльца, Ваня схватился за виски, будто пытаясь унять головную боль, которой не было. «Что это была за херня? Кого я вчера прижег? Ведь раз пес на цепи, значит я сам пошел туда и докопался до него… Нет, стоп. Следы! Где следы?!» Ваня припал к земле, проводя пальцами по месту, где еще полчаса назад отчетливо видел отпечатки лап. Ничего не было. Никаких свидетельств ночного нападения. С очумевшими глазами парень побежал внутрь дома.
— Деда!
Он ворвался в избу, обшарил все закоулки, но старика здесь не оказалось. Вконец обессилевший, Ваня повалился на раскладушку, свернулся на ней в комок и неожиданно для себя беспомощно заревел. А спустя несколько минут, он столь же неожиданно уснул.
* * *
Одна кровь.
Одна кровь.
Одна кровь.
Одна кровь.
Одна кровь.
Одна кровь.
Одна кровь.
Одна кровь.
Одна кровь.
Одна кровь.
Одна кровь.
Одна кровь.
Одна кровь.
Одна кровь.
В нас течет одна кровь.
* * *
К вечеру поднялся шквалистый ветер. Случайным сквозняком в комнате, где спал Ваня, резко и с грохотом открыло створку окна. Он тут же очнулся, плохо соображая спросонья, что произошло. Небо за окном стремительно темнело, становилось тяжелее, словно кто-то там прямо сейчас водит акварелью по влажной бумаге, роняя каплю за каплей. Ветер пригибал деревья, заставлял их аплодировать ветвями, шумно струился через листья и иголки. Стало ясно, что вот-вот невдалеке сверкнет молния.
Ваня вспомнил, что его дед невесть куда ушел, и испугался – как бы чего не приключилось с ним в такую погоду. «Или он уже здесь?» Парень поднялся, закрыл поплотнее окно, обошел дом. Деда так и не было. «Неужели что-то случилось?!» – екнуло в груди. Надо было что-то делать. Надо было отправляться на поиски.
Через минуту парень сбежал с лестницы во двор, одетый по-походному, держа в руке небольшой топор – при таких диких нравах местной фауны идти совсем с голыми руками уж очень не хотелось. Ваня рассудил, что идти придется в ближний лес, поскольку по деревне дед прогуливаться не любил, а собравшись в дальнюю чащу, он ушел бы ровно в том облачении, которое было сейчас на самом парне. Здесь же, в ближнем лесу… хрен знает, может, старик отправился ягод каких насобирать или просто подышать воздухом. А дальше и вовсе неясно – вдруг спину прихватило или инсульт, не дай бог, ударил? Ваня решительно вышел за ограду.
Обойдя заброшенный участок через дорогу от дедова, он оказался уже практически на опушке. Ветер не утихал, на голову упали первые крупные капли, предвещавшие ливень, но впереди среди вековых стволов непогода, казалось, была бессильна. Перехватив топор поудобнее и еще раз просмотрев путь впереди, насколько хватало глаз, парень пошел вглубь.
Да, надвигающийся шторм здесь действительно ощущался слабее. Конечно, кроны в вышине раскачивались и шипели, будто там, среди них, закипала и пенилась вода, но у самой земли было весьма спокойно. Спокойнее обычного. Не попадалось на глаза никакой живности – не только середняка вроде белок, но даже комаров и жучков. Неприятно щекотало предчувствие, будто все живое, что только обитало в этом лесу и могло двигаться, собралось дальше в глубине на тайную церемонию. Отмахнувшись от бредовых размышлений, Ваня продолжил путь, все дальше продвигаясь мимо широких стволов сосен, вязов и дубов, через цепкие малину и шиповник, по зарослям папоротников, земляники, крапивы, болиголова и сныти. Примечая одно растение за другим, парень понемногу успокаивался, будто одно лишь их перечисление свидетельствовало о присутствии рядом его деда, учившего различать листья, обращать внимание на форму крон и стволов, распознавать соцветия. Ваня машинально хлопнул по руке в том месте, где укусил комар, и лишь расчесав ее до волдыря понял, что фауна в самом деле не ушла из этого места. Что он к чему-то приближается. И с каждым следующим шагом отмечал он, что все чаще где-то мелькает тень, пролетает мошка, свешивается на серебристой ниточке паук. Небо сверкнуло, и практически тут же раздался рокочущий гром, едва не заставив Ваню подпрыгнуть на месте. И, будто по нажатию волшебной кнопки, в ту же секунду на землю обрушились мириады тяжелых дождевых капель. Лес вдруг наполнился звуками, словно ожил, все чаще являя впереди хвосты и мохнатые спины. Топор в руке вдруг показался ужасно скользким и неудобным.
Еще через каких-нибудь двадцать метров за очередным стволом перед Ваней открылась небольшая поляна, посреди которой на земле сидел его дед, окруженный самой разной живностью. С ошеломлением парень наблюдал, как одной рукой его деда подавал зайцу траву, а другой – скармливал точно такого же зайца волку. Как рядом бесновались кабаны и лисицы, тетерева и сороки, мыши и ужи. И казалось, будто все они, как в каком-то сне, вполне мирно заигрывают друг с другом, напрыгивая и отбегая, но то тут, то там кто-то внезапно хватал свою добычу, смыкал безжалостные пасти и клювы, драл когтями, а жертва словно бы сама отдавалась этому циклу жизни. Дед посреди этого всего сидел и смотрел на зверей и птиц с нескрываемой любовью и теплотой.
— Не надо было тебе. Зря пришел, – произнес он негромко, не глядя на внука.
Проглотив первый шок, парень все же нашел хоть какие-то слова.
— Что за херня здесь происходит? – глухо вопросил он.
Лицо деда расплылось в простодушной улыбке. Так улыбаются отцы, видя, как их сыновья впервые берут в руки станок для бритья. Так улыбаются матери в ответ на реплики дочерей, которые, мол, никогда не пойдут замуж. Неприятной, все еще любящей, но отстраненной улыбкой, будто со снисхождением.
— Здесь происходит жизнь, – коротко ответил дед.
Краем сознания Ваня отметил, что его хорошо слышно, несмотря даже на шум падающей с неба воды. Будто сам лес вторил движениям губ старика. Продолжая глазеть, парень вдруг обнаружил вещь, возможно, еще более странную, чем все, что он видел до этого.
— Деда… А это что у тебя такое, под глазом?
К улыбке старика как бы прибавилась горечь.
— Сам знаешь. Твой подарок.
Ваня нервно сглотнул.
— Но… к-как же это? Ведь там же волк… не ты…
— Говорю ж тебе, Ванькя, – вздохнул дед. – Един я остался. Всё во мне, и я во всём. Каждый из нас теперь часть друг друга.
Парень слушал, но слова не складывались в текст. Казалось, он тяжело и болезненно бредит.
— Смотри, – добавил дед, и всё живое, что было сейчас вокруг, повернулось к Ване.
Под левым глазом каждого животного, у кого вообще можно было различить глаза, была одна и та же отметина. Топор, все еще бывший в руке парня, вывалился из пальцев и глухо упал оземь. Его замутило.
Вернувшись снова каждый к своему делу, птицы и звери перестали буравить Ваню взглядами, в отличие от деда. Он, кажется, чего-то ждал. И Ваня спросил.
— Это ты на меня напал?
— Я, – молвил дед. – Но не чтобы убить. Только напугать, заставить отступить. Сами по себе они, поверь, ни за что бы тебя не тронули.
— С чего бы это?
И снова эта ухмылка.
— В нас течет одна кровь.
Насквозь промокший, трясущийся от холода и шока, наблюдая и слушая всю эту невнятицу, Ваня решил цепляться за единственное обычное, что у него еще есть, достал сигарету и закурил. Дед недовольно поджал губы. Парню, впрочем, было глубоко наплевать, пусть дышит. Или… пусть дышат? Как теперь вообще об этом говорить, какими словами? Чуть уняв мандраж, Ваня глубоко выдохнул и набрал воздуха для последнего вопроса.
— И что? Я теперь тоже… с вами?
Дед опустил глаза, то ли пряча взгляд, то ли обращая его к ежу, бродящему подле.
— Нет, пока еще нет. Но станешь, если пробудешь здесь еще несколько дней. Может... часов? – совсем уж неуверенно заключил старик. – Поэтому вот и тебе мой подарок. Уезжай. Если хочешь, то уезжай, Ванькя. Или же останься здесь со мной. С нами. Навсегда.
И Ваня понял, что они только что попрощались. Как смогли уж, учитывая все положение вещей. И заплакал.
Спустя полтора часа он уже несся пригородным поездом назад – к крупным городам, холодному свету фонарей и центральному водоснабжению. Мимо проносились какие-то рябины, стаи голубей, заболоченные озерца… Они будто цеплялись за Ваню, вторили голосу деда, звали к себе. Звали причаститься. Но все-таки он неуклонно, с болью и некоторой злобой мчался назад в пропахшие бензином каменные лабиринты. Домой.
* * *
Совсем один.
Совсем один.
Совсем один.
Совсем один.
Совсем один.
Совсем один.
Совсем один.
Совсем один.
Совсем один.
Совсем один.
Совсем один.
Совсем один.
Совсем один.
Совсем один.
Навсегда один.