Эта история написана в рамках осеннего турнира Мракотеки (октябрь 2025 года)
Хеллоуин... Честно, никогда особо не понимал этого карнавала-маскарада. Не праздник, а массовый психоз, узаконенный на одну ночь. Ну, знаете, нацепил нелепый костюм, набил желудок конфетами и, в финале, надрался в хлам. Особенно с Олегом. А теперь я смотрю на эту веселую, пеструю толпу, на ряженых ведьм, призраков и кукол, и в голове стучит одна-единственная мысль: интересно, мамка хоть заметила, что я пропал?
Накинул сегодня свой старый добрый черный плащ, а в рот засунул эти дурацкие пластиковые клыки вампира. Они, зараза, все время спадали и натирали десны, так что приходилось поправлять их языком. Подумал: черт с ним, раз в году оторвусь по полной! Знал бы я, чем это обернется...
Умирающий октябрь отдавал сладкой гнильцой переспелых яблок. Ветер гонял пепел от костров, обрывал украшения с витрин и поднимал пыль с дорог. Городок наш в этот Хеллоуин как с цепи сорвался. Ор, рев, такой хард-рок из каждого угла, что, казалось, кто-то потрошит живого человека и записывает его предсмертные вопли на камеру. В прохладном осеннем воздухе пахло тыквой и сладостями, повсюду фонарики светятся, страшные рожи нарисованы. Мы с Олегом перли сквозь человеческую массу, нас толкали, мы спотыкались на каждом шагу. Куда ни глянь — дети шныряют в костюмах всяких там супергероев, гоблинов, ведьмочек, все с ведерками для конфет. Мой друг, с его бычьей шеей, прокладывал путь, расталкивая локтями оживших монстров и фей. Я же плелся сзади, чувствуя, как от вампирских зубов распухают десны.
От Олега за версту несло перегаром, еще в подъезде он рыгнул так, что, кажется, содрал со стен штукатурку. Хеллоуин для него — просто повод нажраться и выпустить пар на кого-нибудь. Костюмчик подобрал соответствующий: грязная футболка под курткой и хоккейная маска. Правда, она треснула у подбородка, когда он недавно грохнулся носом об асфальт. Теперь из-под пластиковой щели на футболку текла самая настоящая кровь. Я ждал воплей, но он, похоже, вообще ничего не чувствовал, только ржал, как лошадь, покрикивая на прохожих:
— Эй, вы, чмошники! Сладость или гадость?!
Малявки в костюмчиках шарахались от него, взрослые же, ускоряя шаг, валили подальше. Это, само собой, подливало масла в огонь его бешенства.
— Ау, черти глухие?!
Я дергал его за рукав.
— Олег, уймись, а? Давай уже до бара доберемся...
До сих пор не пойму, как он умудрился ее проглядеть. Прямо под фонарем, на перевернутом ведре, прислонившись к мокрой кирпичной стене, сидела бабка. Он нее тянуло сыростью подвала и мокрым трухлявым деревом. Выглядела попрошайка так, словно ее вывернули наизнанку, прополоскали в канализации и вывесили сушиться. Лицо — сплошная паутина морщин, глаза — крошечные желтые точки, заплывшие гноем и безумием. Одета в такие обноски, что даже тряпками стыдно назвать. Перед ней валялась консервная банка с горстью мелочи да парой конфеток — видно, подачек какого-то подвыпившего добряка. Олег, споткнувшись о ее вытянутую ногу, снова влетел носом, только на этот раз в лужу, где плавала какая-то гадость.
— А-а-а, вот же стерва старая! — заорал он, хрипя от боли и злости.
Подскочил, начал эту маску с лица сдирать, а у него вся физиономия в черной, вонючей жиже. Грязь забилась в ноздри, в ранку на подбородке. Олег взбесился, как пнул ее банку для подаяний — та с визгом покатилась по тротуару, разбрасывая монеты.
— Олег, да ладно тебе, она же…
— Да замолчи ты, Марк! А ты, старая карга, куда костыли свои выставляешь?
Схватив ее сумку, валявшуюся рядом, он принялся в ней копаться, вытряхивая все содержимое. На землю посыпались мелкие корешки, обрывки тряпья, куски засохшего хлеба.
— Ну-ка, что тут у тебя? Колдуешь, да? Ведьма старая!
И тут бабка, до этого момента неподвижная, как труп, дернулась. Медленно так подняла руку — костлявую, всю в коричневых язвах — и указала прямо на нас. В мой лоб сразу впечаталось ощущение вонючего пятна из жира и гнили. Ее беззубый рот приоткрылся, губы мелко задрожали. Из-за грохота музыки слов было не разобрать, но этот ядовитый шепот будто скребся прямо в моих костях, щекоча нервы. Меня пробрал озноб. Словно мы натворили делов, переступили черту, сорвали древний замок, который лучше бы не трогать. Олег, кипевший от ярости, смачно харкнул ей под ноги комком слюны с кровью. Вцепившись ему в куртку, я оттащил его прочь, почти поволок за собой.
— Пошли болван, быстро!
На последнем повороте я не удержался, оглянулся. Бабка так и сидела на своем ведре, провожая нас взглядом. Ее костлявый палец, не дрогнув, по-прежнему указывал на нас. Олег с силой втолкнул меня в какую-то подворотню. Его всего трясло, как осиновый лист, но не от злости, а от странного, сдавленного хихиканья.
— Гляди, что я стащил у карги.
Он вытащил из-под своей куртки что-то, что до этого, видимо, прятал, прижимая к груди. Его и без того грязное лицо расплылось в улыбке до ушей. Это была та самая тыква, болтавшаяся у старухи на сумке. Небольшая, с кулак, вся какая-то корявая, почти черная.
— И что? Выкинь эту дрянь.
Но он уже ковырял в ней толстым пальцем, отрывая верхушку, а там вместо мякоти — свернутая в трубочку бумажка. Олег вытряхнул ее на ладонь, развернул, и мы обалдели:
ФЕСТИВАЛЬ МЕРТВЫХ!
У нас:
— Веселье, от которого могилы трещат по швам!
— Конкурсы с призами на тот свет для самых отбитых!
– БЕСПЛАТНОЕ пиво, пока не закончится...
Для живых — вход свободный!
Мы переглянулись.
— Что за чертовщина? — пробурчал я. — Весь город превратился в какую-то клоунаду.
На обороте листка, в самом низу, небрежно чернела нарисованная от руки стрелка с подписью: Начинай здесь.
— Да брось, это просто кто-то прикалывается, — я попытался забрать бумажку, разорвать ее и положить конец этому цирку, но пальцы Олега сжались в кулак.
— Бесплатное пиво, Марк! — просиял он, и в глазах загорелся нездоровый азарт. — Ты видишь?
Он показал пальцем на стену за моей спиной. Обернувшись, я увидел на кирпичах, потемневших от сырости, вторую стрелку, явно нарисованную той же рукой. Она указывала вглубь темного переулка.
— Понял? Ведут, — Олег хрипло рассмеялся. — Не будь засранцем. Живем один раз, надо развеяться.
Мы чуть не подрались в той вонючей подворотне. Я орал, тыча пальцем ему в лицо, что он спятил, что в башке у него опилки, что нас там точно зарубят маньяки с топорами. А он, слюнявя губы, бубнил, что я — трусливая баба, и что он один пойдет, плевать ему на то пиво, ему просто ХОЧЕТСЯ УЗНАТЬ, что там. В конце концов, он продавил меня своим упрямством, как это бывало всегда. Но, черт побери, мое вечное любопытство тоже подначивало. А нутро чуяло — ничего хорошего из этой затеи не выйдет.
Мы шли по указателям, оставляя позади улицы с их пьяным гамом и гирляндами. Мой плащ цеплялся за всякий хлам, а под ногами хлюпала вязкая, безнадежная хмарь. Свет фонарей становился жиже и вскоре пропал совсем. Мы углубились в лабиринт задворок, куда город, похоже, скидывал свои отбросы: старая мебель, сломанные холодильники, горы битого кирпича. Очередная стрелка вела в узкий проход между двумя заборами, заваленный колючкой из ржавой проволоки. Пришлось ползти на карачках. С другой стороны нас ждало здоровенное кукурузное поле, раскисшее после осенних дождей. И тут до нас донеслись звуки: визгливая шарманка перекликалась с ударами барабанов. Я возился со своими клыками, ну никак не хотели держаться, вечно съезжали. Поднял голову и огляделся.
Мы попали на фестиваль, который раскинулся под свинцовым небом, посреди этого богом забытого поля. Никаких тебе орущих гитар, сладкой ваты или визжащих от восторга детишек. Торчат ворота, смастеренные из двух старых, гнилых телег. За ними — целый лес шатров, сшитых из грязного, засаленного брезента. В центре этого безобразия медленно крутилось огромное, ржавое колесо обозрения. Кругом, куда ни кинь взгляд, горели тыквы с вырезанными рожами, пылали факелы, на крюках болтались чучела, будто туши на скотобойне. Несло могильной сыростью и смертью.
И люди... Или то, что я по глупости принял за людей. Клоуны с лицами, перемазанными краской, похожей на запекшуюся кровь. Скелеты в рваных тряпках, с настоящими желтоватыми костями, торчащими из дыр. И что-то высокое, в черном, с оленьими рогами.
Знаете, сначала даже показалось — все в порядке. В смысле, жуть, конечно, но пахло дешевым самогоном, жареным салом и пафосом. Знакомые до боли ароматы сбивали с толку своей обыденностью. Олег, унюхав пиво, сразу ринулся к стойке, бросив на ходу:
— Реализм просто бешеный!
Но это не были костюмы. Меня словно обухом по голове ударило при виде жонглера. Этот тип спокойно так подбрасывал три апельсина... и свою же башку, оторванную от шеи, с мокрыми позвонками и пучками дергающихся сухожилий. Голова, летая по кругу, умудрялась мне подмигивать, вращая глазами в разные стороны. Народ вокруг него просто плясал от восторга. Мой взгляд цеплялся за другие кошмарные детали. У мужика рядом на шее сидел не «реалистичный» гриб-паразит, а самая что ни на есть сочная поганка. Он ее еще и жевал, причмокивая от удовольствия, будто яблочко хрумкал. Другой, вроде бы в маске, обернулся, а там никакая не маска — это его собственное лицо, только с черепа снятое и на проволоке держится. У одного зомби-пацана щека почти отвалилась, висела на соплях, показывая кость и дыру под ней.
Мы протолкались дальше, мимо старухи, которая помешивала в котле какую-то бурду из поломанных кукол и стеклянных глаз, и наткнулись на конкурс: Пролезь без слез. Два столба, между ними — натянутая колючая проволока, увешанная крюками, осколками бутылок и острыми обломками костей. Под всем этим зияла яма, заполненная мерзкой, копошащейся жижей. Один парень, в костюме клоуна, пытался над ней проползти по протянутому бревну. Не повезло: рыдал бедняга, раздирая спину в кровь, пока снизу не выскочила чья-то зубастая пасть, и ноги ему до колен не отхватила. Ужин подан.
Следом пошел конкурс «Последний глоток». На длинном-предлинном столе стояли кружки с мутным пивом. Участники, человек пять, жадно пили. Но пиво словно заколдовали — ни на глоток не убавлялось. Они пили и пили, кадыки скакали, животы шарами раздувались, но никто не сдавался. Один из них вдруг захрипел, изо рта пена пошла, и его брюхо лопнуло. На стол и на зрителей вывалились внутренности, еще пару секунд дергавшиеся в луже пива.
— Офигенные костюмы! — удивлялся пьяный Олег.
— Да какие костюмы, дубина! Они же покойники...
Он молча посмотрел на это мертвое веселье, на неживые, застывшие в оскале лица в свете факелов. Потом повернулся ко мне с лицом, серым, как пепел.
— Марк. Это что... все взаправду?
Спазм подкатил к горлу горькой, желчной волной. Я огляделся, пытаясь сообразить, куда бежать, но позади — ничего. Бескрайнее кукурузное поле со стеной леса вдалеке. Обратной дороги не было.
— Бегите! Бегите отсюда, пока не поздно!
Мы обернулись на голос. По полю, спотыкаясь о кочки, словно самим ветром гонимая, неслась девчонка. Вся в грязи, в каком-то розовом, порванном в клочья костюме феи. Крыло одно отломалось и болталось за спиной. Я хотел крикнуть, спросить, что случилось, но она промчалась мимо и исчезла в этой безумной толпе.
И тут меня как током ударило.
— Алина... — выдохнул я, и внутри все похолодело. — Это же Алина из 10 «Б». Помнишь? Которая на Хеллоуин пропала год назад.
Олег аж замер, глядя туда, где она исчезла, и вся его хмельная удаль вмиг улетучилась.
— Слушай, Марк. А вдруг эта нищенка у стены не просто старая карга? Может, она вовсе не послала нас куда подальше, а... прямо туда и отправила? Что, если мы не в нашем городе? Даже не в нашем измерении, блин?
Все вдруг стало кристально ясно. Костюмы уж больно правдоподобные, с них даже краска ненастоящая капала. Проигравших в конкурсах не штрафовали, их тихонько так засовывали в мешки для тряпья и уносили вглубь этих шатров. Больше их никто не видел.
— Это ловушка, — я схватил его за рукав. — Сматываемся, живо. Пока мертвые не поняли, что среди них есть живые.
Мы рванули назад, ну, по крайней мере, в ту сторону, откуда пришли на это чертово поле. Обходили пьяных, еле держащихся на ногах, вдрагивали от рук, сующих бесплатное химозное пойло из бочек. Каждая клетка моего тела кричала об опасности, нервы выли сиреной. Бежали так, словно за нами гнались все черти ада, пока дорогу не загородили две здоровенные фигуры. Пугала. Чудовищные, под два метра ростом, из гнилых досок, обмотанных черной мешковиной. А на плечах у них — тыквы вместо голов, с вырезанными зубастыми ртами и прорезями для зловеще мерцающих глаз. В длинных соломенных пальцах были зажаты тупые вилы.
Одно из пугал противно заскрипело, наклоняясь к нам:
— Для живых вход свободный.
Второе, с кривым носом-морковкой, подтолкнуло нас вилами обратно:
— А вот выход — только для мертвых...
Я чувствовал, как земля уходит из-под ног, глядя на эти горящие глаза, на кривые рты, и понимая: это не шутка.
Олег, задыхаясь, попятился назад, толкая меня спиной:
— Ребята... мы просто... ошиблись, — пролепетал он. — Мы уйдем, и все забудем. Честно-честно.
Первое пугало медленно покачало своей гнилой башкой. Из отверстия для рта посыпалась труха.
— Хозяин будет недоволен.
Мы рванули назад, в самое пекло этого жуткого праздника. В голове долбила одна мысль: надо найти выход, хоть какую-то лазейку из этого дурдома, иначе он точно нас проглотит.
— Куда?! — в панике захлебывался Олег. — Марк, куда бежим?!
— Да сам бы знал...
Продирались сквозь эту гниющую толпу, лавируя между декорациями, отпихивая окоченевших зомби и уворачиваясь от безумных ведьм в остроконечных шляпах. Казалось, этому полю, утыканному факелами, не будет конца. И тут на нас обрушился рев, от которого задрожала не только земля, но и мои кости.
Прямо из-за гигантского колеса обозрения вылезло что-то ужасное. Огромное, сколоченное из досок, скрипящее, словно старый сарай на колесах, который оголодал и решил пообедать людьми. Хозяин фестиваля… Вместо головы на плечах-балках сидела обугленная тыква, а в дырках от глаз — кишмя кишели жирные пауки, то ныряли внутрь, то выползали наружу. Когда эта штука двинулась на нас, ревя, как заведенный в аду трактор, из ее глазниц повалил черный дым.
Олег то ли застонал, то ли всхлипнул.
— Невозможно...
Но не сам монстр заставил кровь заледенеть в жилах. Из его толстенных плеч торчали заостренные костяные штыри. На одном болталась тыква поменьше, на другом, насаженная точно леденец на палочке, — голова Алины. Меня не то чтобы напугало, меня просто вывернуло наизнанку. В животе все похолодело.
И мы снова дали деру, без мыслей, без плана, одни лишь ноги и инстинкты. Петляли между телег, врезались в прилавки, спотыкались о тела тех, кто уже отыграл свое. Прятались за спинами покойников, толкали их вперед, крича: Вот, забери их! Но тыквоголовый комбайн смерти сам себе прокладывал дорогу. Наступит — и все, пиши пропало, какая-то визжащая ведьма под ногой захрустела. Рукой махнул — безголовый жонглер только апельсинами в разные стороны раскидал. Пару клоунов так вообще в грязь втоптал, одни размазанные рожи остались.
— Он... он их как мусор... — выдавил я.
Мы влетели в первый попавшийся шатер, завалились на колючую солому. В ушах стоял звон, и сквозь него я с ужасом осознал: я не чувствую своего сердца. Оно не колотилось, не прыгало за ребрами. В груди — тишина. И подумалось: а может, мы уже давно умерли, и это наш личный ад, такой вот дурацкий и праздничный. И теперь за нами шел этот монстр, скрипел и грохотал, а на том штыре болтались волосы девочки, которая целый год искала выход там, где его нет.
— Он нас достанет... — Олег скулил, уткнувшись лицом в колени. — О, боже, он нас достанет...
Деревянный каркас шатра затрещал, словно налетел ураган. Брезентовую крышу сорвало одним махом, и наше убежище сложилось враз. Когда внутрь полезли лапы, похожие на грабли для трупов, Олег заорал. Не успел я глазом моргнуть, как тыквоголовый подхватил его за ногу и давай молотить им обо все подряд: соседние шатры, спины мертвецов, железные стойки, которые гнулись и скрипели. Тело Олега на моих глазах стало мешком, полным хрустящих палок и мясного фарша. А напоследок он шмякнул им об землю так, что из проломленного черепа вылетел глаз. Хозяин снял с тыкву со своего штыря, открутил Олегу голову и просто поменял их местами. Олег, мертвый, но не сдавшийся, как ни в чем не бывало, нахлобучил тыкву поглубже на плечи и, шатаясь, влился в эту дикую пляску покойников. А когда хозяин обернулся ко мне, я понял сразу: смыться с этого проклятого фестиваля мне не судьба.
Мое тело, тоже с тыквой на плечах, до сих пор болтается где-то там, в этой дикой толпе. Зато мою голову приспособили с пользой. Хозяин установил ее на платформе силомера — том самом аттракционе, где надо лупить огромным молотком, чтобы звоночек зазвенел. Теперь любой желающий может проверить свою силушку, отдуши приложившись по моей макушке.
И, знаете, я часто вспоминаю ту старуху на ведре, закутанную в вонючие тряпки, с протянутой костлявой ногой. Вот вам совет: никогда не берите чужого и не издевайтесь над попрошайками. Вы не знаете, какими силами они платят за свою долю, и какие силы приходят к ним на помощь. Особенно в ночь Хеллоуина, когда гирлянды сияют ярко, а люди так беспечно примеряют на себя маски смерти. Иначе вы окажетесь на моем месте. Будете получать по голове, поправлять эти идиотские клыки вампира и смотреть на веселую толпу из ведьм, призраков и кукол. И думать при этом лишь об одном: интересно, мамка хоть заметила, что я пропал?