Мы обычно на новый год улетаем куда-нибудь. До того, как мелкий родился, в Тай или на Бали. С мелким в Египет. А тут все один к одному: кризис, курс доллара, Египет закрыли. Прикинули, что в этот раз экзотическое путешествие всей семьей не потянем. Моя говорит:
— Поехали тогда к бабушке в деревню.
Я сначала чуть не послал ее: охренительный вариант, вместо «олл инклюзив» в глушь под Истру ехать. Но мелкий вдруг маму поддержал. Короче, набили полный багажник продуктами, поехали.
Деревня, где бабка жены живет, глухомань. Таких в Подмосковье, считай, не осталось почти. Я имею в виду, что ни один коттеджный поселок еще к околице вплотную не подступил. Хотя лес под застройку уже вырубают на пути, видели. Дорога так себе, на джипе проедешь. В самой деревне полторы улицы. Бабкин дом предпоследний. В последнем зимой не живет уже никто. Таких в деревне половина. Тракторов ни у кого за забором не видел, а снежный плуг в нескольких дворах есть. У бабки огород, забор-штакетник, за ним что-то вроде поля при деревне (там картошку, кажется, сажают), а еще дальше лесок начинается. Метров триста до него, наверное, может, пятьсот. Лес жидкий, чахлый.
Как ни странно, время хорошо провели. Елку я рубить не стал. Во дворе у бабки столб деревянный, электрический. Я на уровне головы гвозди в него по кругу повбивал, в землю — электроды (в сарае откуда-то нашлись). Веревки натянул, гирлянды развесил. Как на Кутузовском получилось! Телевизор есть, еды навалом. Бабка рада: внучка и правнук приехали! Мы там, если честно, редко бываем. Не тянет меня в деревню. Но тут вышел новый год с импортозамещением.
Первого января, как проспались, хотели с мелким снежную бабу слепить. Не вышло, снега много, но он пушистый, сухой, плохо липнет. Время уже сильно после обеда, три, наверное. Серые такие сумерки. Ладно, я курю, мелкий по двору бродит. Копошится у забора. Деваться там некуда, я спокоен. Потом смотрю: он с кем-то общается. Псина снаружи подбрела. Двор-терьер в ошейнике. Белый, в рыжих и черных пятнах. В снегу по самое пузо стоит, и борозда куда-то к лесу тянется. Одно пятно вокруг глаза, из-за него кажется, будто собакер подмигивает. Мелкий говорит:
— Он кушать хочет, давай покормим!
Я в окошко стукнул, жена сосисок дала. Подошел к штакетнику, псу одну протягиваю. Он топчется, морду тянет, но не подходит. Я бросил сосиску на снег, она утонула. Пес даже носом не повел.
— Сытый, — говорю мелкому.
Он возражает:
— Тебя боится.
Ну, я сыну сосиски в руки сунул, говорю:
— Корми сам, — потому как псина совершенно безобидная.
Отошел, чтобы не дымить на своего, сигарету новую закурил. Пса за сыном не видно почти. Тут вдруг мелкий радостно так: взял, взял! И шорх, шорх — это собакен к лесу в снегу погреб.
Дома командую мелкому:
— Мой руки, их пес облизал.
Мелкий:
— Не облизывал!
— Как же так, — спрашиваю, — он же сосиски слизал с ладони?
А мелкий объясняет:
— Он вот так их забрал.
И изобразил: вытянул вперед руку с растопыренной пятерней, свел пальцы в щепоть и ко рту их поднес.
— Ага, — говорю. — Прямо вот так. Лапой в рот.
Мой кивает: папа все правильно понял!
На другой день псина снова пришла. Стоит за забором, молчит и ждет. Подмигивает.
Я сходил, взял колбаски. Немного, пару кусочков. Протягиваю — не берет. Руку тяну дальше — отступает. Бока в снегу, спина, башка и хвост над сугробом торчат. Подождал, посмотрел на меня и к лесу. Да, кстати, снова конец дня был. Пес на меня все оборачивался. Метров через сто пятьдесят притормозил. Там из снега что-то торчало — не то палка, не то железка. Он на нее, похоже, поссал. Лапу поднял, а она какая-то чудная, сломанная, что ли. Будто изгиб у нее лишний. Ну, и в лес. Я колбасу на снег за изгородь бросил. Туда, где он примят был. Не на стол же возвращать.
На следующий день после завтрака вышел покурить. Зачем-то к забору подошел колбасу проверить. А ее нет. Пес, похоже, приходил. Не то, чтобы я специально следы запоминал, но борозда новая появилась рядом со штакетинами. Я сверху глянул… Там отпечаток один получше других получился. Точнее, он один и вышел, остальные просто осыпались. След… Короче, четыре пальца.
Я подумал сначала, что вороний. Но у птиц один палец назад торчит. А тут они веером. Да и ворон я в деревне еще не видел с приезда. Стою, смотрю. Понимаю, что ерунда полная. Сигарету спалил. Зацепило меня.
Вышел со двора, обогнул соседний участок. Хотел по следам к лесу пройти, проследить, откуда пес приходит. Зачем — сам не знаю. Лыж у меня не было, у бабки — тоже, конечно. Ботинки у меня высокие, тимберленды. Поперся через поле. Сгоряча ничего, а потом снег выше колена. Метров через сто спекся. Это кажется, что по снегу идти легко, раз он пушистый. От меня пар, в боку режет, пить хочется, хоть снег горстями жри. И тут впереди, между кустами, знакомая морда. На меня глядит. До пса — вдвое дальше, чем до дворов. Я дыхание перевел. И вдруг подумал: что, если собакер мне сейчас пятерней помашет? Привет, мол? И такой меня мороз продрал на ровном месте!
Только что кипел от натуги, а тут чуть не трясусь от озноба. И страшно отчего-то, пусть день на дворе, хоть и серенький. Я обратно. А оттого, что спиной к лесу, еще жутче.
Я бы решил, что ко мне белочка в гости зашла, а не собачка. Но пил-то умеренно, и не самогон, а коньячок, с собой привез.
Перед закатом еще по деревне прогулялся: раз на псе ошейник, значит, он от кого-то приходит? А населенных пунктов поблизости нет. Может, местный, крюки пишет? Не нашел.
Вечером дождался, когда жена мелкого стала укладывать. К бабке наедине подвалил:
— А что тут у вас с бродячими собаками? Не бешеные ли?
Та помолчала, а потом в глаза мне:
— Видел, что ли? Из леса приходили?
— Не приходили, а приходил. Один. Сосиски ест. Мы его с мелким кормили.
— И хорошо, что покормили. Только во двор не приглашайте.
— Почему? И что за собака?
— Нипочему. Негоже это. Хоть собаку, хоть кого. Пришли, ушли в лес — и бог с ними. Беду просто так не принесут, бояться нечего. Главное — не приглашать и калитку перед ними не распахивать.
Я ее пытался еще расспросить. Про пальцы. Про то, как пес еду в рот запихивает. Уперлась дура старая. Нечего, мол, ей больше рассказать. И вообще, спать пора.
Утром я своих построил, в машину загрузил и домой. Жена удивилась, мелкий ныл. Бабка промолчала.
Я, если подумать, не от самой псины деру дал. А от той серьезности, с какой меня бабка выслушала. Не улыбнулась, пальцем у виска не покрутила. И инструктировала четко: не приглашать.
Своей не рассказывал. Жена не бабка, подумает, что допился. Самое главное — не знаю теперь, как в дальнейшем от таких поездок отбрехиваться. Сам не хочу, и семье там делать нечего.
Я, между прочим, мелкого потом еще не раз пытал. Но он тоже хорош — вечно насочиняет себе такого, что сам поверит. Просил его пса деревенского нарисовать. Нарисовал огурец с головой, ножки-линии с черточками-пальцами. Правда, он и лошадь так рисует, только размером побольше (горожанин, лошадку живую не видел). И других собак так же. Вот только у всех животных пальцы на картинках прямые, а у твари из леса крюками вниз загнуты.