1
Я задернула шторы. Я всегда задергиваю шторы в семь пятнадцать вечера. Он не любит, когда слишком светло. Я задернула шторы во всех комнатах, пришла на кухню и села на табуретку так, что задвинутая штора касалась складкой моего правого локтя. Секунды тянулись медленно, и казалось, что времени проходит очень много. Но на самом деле ровно в семь семнадцать место напротив меня перестает быть пустым.
Он всегда появляется в одно и то же время на этом месте, сепиевидный, как старая выцветшая фотокарточка, высокий и неизменно усмехающийся. Точнее, обычно усмехающийся. Сейчас он напряжен.
– Ты не пришла во вторник, – говорит он голосом сжатым, шумным, как звук патефона.
– Не пришла во вторник – пришла сегодня, – отвечаю я, глядя в полупрозрачные глаза. Он качает головой:
– Я тебя ждал во вторник, – отвечает. Печально, разочарованно, пряча глаза. Молчим.
Я рассматриваю своего собеседника. Ровесник, может, чуть постарше. Красивый, несмотря на странный эффект полупрозрачности и старой фотографии. Даже не могу понять, брюнет он или блондин, бледный или смуглый, только глаза кажутся светлыми из-под нависающих темных бровей. Меланхоличный и вечно печальный вид скорее раздражал меня с самого момента нашего знакомства, скорее всего, встреть я его на улице, – не заметила бы, не запомнила и прошла бы мимо. Но мы вынуждены делить одну жилплощадь, поэтому вынуждены и общаться.
Иногда мой собеседник – он просил называть его Саймоном, уж не знаю, в самом ли деле это его имя, – тяжело вздыхал, явно давая понять, что очень расстроен моим поведением. Я не поддавалась на дешевую уловку и не начинала разговор снова. У нас только час, и если этому необычному персонажу в моей жизни хочется потрепать мне нервы – то время явно на исходе.
Наконец, он поднимает на меня взгляд.
– Не делай так больше, пожалуйста. Здесь невыносимо в это время одному, – его голос смягчился и перестал быть похожим на звук патефона. А я еще удивилась этому спецэффекту поначалу: вероятно, он добавляется при сильной обиде.
Я молчу, и пауза затягивается. Понимая, что я не пойду у него на поводу, он смягчился еще больше:
– Хотя бы оставь в следующий раз записку на этом месте, чтобы я не переживал. Двое суток я был уверен, что ты…
Он не закончил. Это было необязательно. Я подумала, что записка – в самом деле не так уж и сложно, и медленно кивнула. Саймон будто просиял.
– Спасибо, это важно для меня. Расскажи, что у тебя случилось за это время?
И оставшееся время – минут сорок или около того – мы делимся малозначительными новостями и событиями, пытаясь не дать возникнуть паузе и задуматься хоть на минуту о том, что такое, вообще, происходит. Я старательно умалчиваю, что вторник провела на свидании. Саймон явно чувствует мою закрытость, но не пытается расспросить или разузнать подробности. Понимает, что все его поведение с момента нашего знакомства так и сочилось ложью и притворством.
Когда я искала квартиру для съема полгода назад, я старалась обойтись без риелторов, но вскоре поняла, что незнакомый город, куда я перебралась ради хорошей работы, не спешит раскрывать мне свою тайную коллекцию классных квартир, и от помощи я бы не отказалась. Агентство выделило мне в сопровождение высокую сухую и строгую женщину, которая с удивительным для риелтора рвением сначала водила меня по дорогим квартирам, потом по жилью ненамного дешевле, убеждая, что моя новая работа с постоянным неплохим заработком позволит мне жить в комфорте. Каждая наша встреча заканчивалась ничем, я возвращалась в квартиру, куда меня временно пустила пожить подруга по переписке, и мрачно обдумывала каждую минуту прожитого дня в постели, прежде чем вырубиться. Все превратилось в треклятый день сурка: пробуждение по будильнику, утренняя рутина, рабочий день и гонка по потенциальному будущему жилью под подстегивающим ворчанием риелтора-жокея, недовольной моей привередливостью.
Однако в какой-то момент она повела меня в район, соседствующий с районом моего рабочего места, и показала настоящую жемчужину. Двушка с давним, но не «бабушкиным» ремонтом, за смешные деньги. Я критически осматривала каждый квадратный сантиметр территории и решительно не могла ни к чему придраться: кухонный гарнитур был очищен от жирных пятен то ли бывшими арендаторами, то ли хозяйкой; в ванной комнате на стенах была настоящая кафельная плитка, а не пвх-панели, скрывающие горы грибка и плесени; мебель была нестарой и в хорошем состоянии, имелся неплохой компьютерный стол, а в спальне стояла настоящая кровать с ортопедическим матрасом, застеленная, правда, старым постельным бельем, но это не проблема, перестелем, заменим. На мои удивленные вопросы на тему дешевизны жилплощади риелторша отмахнулась: хозяйка – пожилая женщина, вредная, сдает только одиноким девушкам славянской внешности, в гости не захаживает и ждет только своевременной оплаты и уважительного (подчеркнуто: уважительного) отношения ко всему, что эту квартиру наполняет. Я попросила пару дней подумать, и следующие пару вечеров исходила вдоль и поперек этот квартал, заглядывала в окна, подслушивала разговоры, даже поймала идущую домой старушку и помогла занести ей покупки на третий этаж, параллельно расспрашивая про район и всякое прочее. Затем мы подписывали договор на просторной кухне, и владелица – в самом деле пожилая и крайне ворчливая женщина, – все рассказывала и рассказывала про предыдущую квартиросъемщицу, «хорошая девица, покладистая да вежливая, но вот сбежала под конец очередного месяца, даже на чай не забежала на прощание». Я все еще не понимала, почему такая низкая цена, на что женщина ответила, что денег у нее предостаточно, а «дать возможность милым приятным работящим девушкам не по коммуналкам трястись и не бояться в плохом районе за свою жизнь – это за благое дело зачтется».
2
Настоящую же причину низкой цены я узнала только через две недели, когда в четверг после рабочего дня пришла домой и после семи отправилась на кухню поужинать. Он материализовался прямо на глазах, и, прежде чем я открыла рот для криков или многоэтажного мата, принялся горячо убеждать меня, что он не призрак, не призрак и не маньяк какой-то. Постепенно подружились.
– У тебя Мазель голодная, – произнес Саймон, кивая на пришедшую на голоса кошку. Я завела ее через месяца три после знакомства с Саймоном, скорее чтобы убедиться, что я не сошла с ума, и долго упрашивала хозяйку, благо, девочки на передержке клялись, что аристократичнее кошки еще не видали. Мазель села посреди кухни и, наклонив голову, переводила внимательный взгляд с меня на Саймона и обратно. Я пожала плечами:
– Договорим – и покормлю, ей две минуты погоды не сделают. Кстати, какого цвета кошку ты видишь? – мне всегда было интересно, как меня и мой мир видит Саймон: так же в сепии – или в цвете, просто не признается. Саймон засмеялся:
– Она явно светлее пола, на котором сидит. Почти как ты.
Белая Мазель начала сверлить меня взглядом, словно осуждающе: мол, какая почти ты, мать, тебе до меня еще бледнеть и бледнеть. Я улыбнулась и повернулась обратно к Саймону, борясь с желанием скользнуть глазами по часам. Он не любит, когда я проверяю время. Правда, за десятки таких посиделок я научилась отсчитывать нужный час. И вот, за пару секунд до окончания срока, Саймон прощается, машет рукой и растворяется в воздухе.
При первой нашей встрече я на удивление быстро пришла в себя, села на против и приготовилась выслушивать какую-нибудь чушь. Призрачный парень представился и рассказал, что эта кухня – точка пересечения двух параллельных реальностей, что регулярно открывается окно – и он может общаться с теми, кто здесь обитает. Что с предыдущей квартиросъемщицей они сильно поругались, и ему долго было одиноко и не с кем поговорить, что само наличие такого окна будто накладывает какое-то ограничение на его мировосприятие и что он хочет регулярно хотя бы одним глазком заглядывать за завесу тайны и слушать, слушать истории из другого мира.
Собеседником он оказался очень приятным, и поначалу его просьба встречаться с ним на этом же самом месте каждые вторник и четверг в девятнадцать-семнадцать на час поговорить не напрягала. Мысленно я усмехалась, что пожилая владелица квартиры за копейки отдала не только квартиру, но и возможность прикоснуться к неизведанному, побеседовать с кем-то интересным порой на философские темы, посмотреть на случившиеся в течение дня события под другим углом. Саймон рассказывал, что уже общался с предыдущими жильцами этой квартиры, и многое знает про наш мир; шутил, что бзик старушки на тему сдачи квартиры исключительно молодым девушкам играет ему только на руку, ведь наверняка с какими-нибудь злыми стариками он не нашел общего языка.
Про свой же мир рассказывал неохотно, когда я задавала прямые вопросы, но, увлекаясь разговором, рассказывал все больше и больше о своем детстве, юности и каких-то моментах из жизни. Рос в полной семье, но в какой-то момент разом стал сиротой, как и я. Чувствовал себя одиноко среди сверстников, полюбил читать, научился общаться, но так и не научился толком дружить. Отношения были мимолетными, болезненными, но в результате отпустил эти мысли. По большей части ведет образ жизни затворника, благо технологии того мира довольно близки с технологиями нашего мира и позволяют ему работать из дома. Саймон пытался объяснить мне принцип работы их компьютеров, я в ответ пыталась объяснить принцип работы наших, и этими беседами мы путали друг друга все больше, веселились все сильнее и на удивление сближались.
Потом эти регулярные беседы превратились в рутину. Я подстраивала свои планы под наши встречи на кухне, и мне было все труднее заставить себя бежать после работы домой от предлагаемых прогулок и посиделок с коллегами. Какими бы ни были приятными эти вечерние беседы на кухне, они не могли заменить живых людей, к которым я тянулась все больше. Когда мне стал оказывать знаки внимания парень с соседнего отдела – я долго не могла принимать их всерьез, помня про ожидающую дома увеличенную погруженную в меланхолию фотографию. Но потом поддалась и пропустила встречу, из-за чего нервничала все вторник, среду и четверг.
Посидев для собственного успокоения еще пару минут, я встала, потянула затекшую спину и раскрыла шторы в кухне обратно. Люблю, когда кухню заливает свет неоновых вывесок снаружи. В нос ударил запах индийской еды – помнится, об этом обмолвилась хозяйка квартиры, мол, не будет ли запах проблемой. Он был, но потом он стал спасением, возвращающим меня в реальный мир после долгого разговора с кем-то, кто находится одновременно напротив за столом – и по ту сторону чего-то неизведанного. Я думала о том, как так получилась, что небольшая кухонька стала точкой размещения своего рода кротовьей норы. Но ничего не придумала. Посоветоваться, рассказать об этом тоже было некому; это превратилось в мою маленькую-большую-огроменную тайну, которая сначала грела, затем начала давить.
За четвергом следовала рабочая пятница с очередным свиданием, которое плавно пыталось превратить пятницу в субботу. Я вырвалась ненадолго подбросить Мазели корма, сменить лоток и почесать за упрямым ухом – и убежала навстречу чему-то, что могло знаменовать новую жизнь для застрявшей словно в такой же сепиевидной фотокарточке меня.
3
Вернувшись в субботу после обеда, я не нашла нигде Мазель.
Я облазала каждый уголок квартиры, отодвинула каждую тумбочку, простучала каждую щель. Корм не был съеден, лоток не был тронут, и все выглядело так, будто кошка умудрилась выбежать в подъезд одновременно со мной и смылась, пока я запирала дверь. Я полезла в соцсети, но никакого «найдена кошка, белая, красивая и совсем ручная» – не попадалось.
Как насмешку над собой я отметила, что любимую игрушку Мазели – маленькую погремушку в виде серого гуся (наверняка очень веселого) тоже нигде не было видно. Мне казалось, что в пятницу, прибежав домой в ночи, я заметила гуся неподалеку от кормушки Мазели. Но это могла быть игра расстроенного сознания, и я это понимала.
Остаток субботы и воскресенье я провела, закидывая просьбы о помощи в разные соцсети и расспрашивая о кошке всех, с кем успела познакомиться в эти дни. Мой новоиспеченный молодой человек вызывался помочь в поисках, напрашивался переночевать у меня или же зазывал вновь к себе, лишь бы не оставлять меня одну, и на все идеи я отвечала отказом. После. Мне нужно это пережить.
Понедельник и вторник прошли в рабочей рутине, ожидании новостей и бесконечной тоске. Вечер вторника – и я механически, по какой-то инерции и мышечной памяти закрываю шторы, выключаю свет и сажусь на свое место на кухне.
– Ты кажешься расстроенной, – вместо приветствия говорит привычно улыбающийся Саймон. Я отвечаю, что не хочу это обсуждать. Саймон спрашивает, что случилось за эти дни, – и я вновь изъявляю желание оставить все мысли при мне. Кажется, полчаса мы сидим в полной тишине, он смотрит на меня, я смотрю на-сквозь него. Из его мира тихо-шелестяще звучит что-то, на что он поспешно убеждает меня, что это товарняк, мимо идет.
Так забавно. Полгода проводим такие вечера – и лишь сегодня, когда так тихо, я замечаю и узнаю, что рядом с ним проходит железная ветка. Впрочем – железная ли? Может, она каменная, кремниевая, углеводородная или вообще урановая, я не понимаю физику предметов его мира. Саймон, будто прочитав мои мысли, на секунду исчезает из кадра и возвращается с чем-то крупным и каплевидным в руках.
– Это чайник, – говорит он. Предмет правда похож на электрический чайник, однако я знаю, что в мире Саймона нет электричества как у нас. Я так и не смогла понять, как у него все работает, но он постоянно говорит про различные поля, что заставляет меня думать, что в его мире Тесла победил.
Саймон ставит чайник на свою зону стола, делает непонятные манипуляции руками, и через доли секунды из того места, где должен быть носик, начинает извлекаться пар.
– У вас все очень быстро, – замечаю я и чувствую, что немного отвлеклась от напряжения. Саймон улыбается и снова достает из-за кадра штуку, которая оказывается тостером. Странно, что он раньше не показывал всего этого. Мне было бы любопытно.
Когда наш час подходит к концу, Саймон наклоняется ко мне и чуть тише, чем раньше, бормочет, что хотел бы познакомиться со мной в других обстоятельствах. Он исчезает – а я остаюсь в смешанных чувствах, понимая, что заметила что-то в самую последнюю секунду, но не успела понять и запомнить, что же именно.
Наша четверговая встреча началась как обычно, но в какой-то момент, довольно быстро, Саймон изменился в лице и сказал, что вынужден сам меня покинуть, случилось что-то, что он не может рассказать. Он выходит за пределы кадра, и еще минут десять я сижу на своем месте и ошарашено смотрю на выцветший участок пустующей кухни, так не похожий на мою кухню. Подобного никогда не происходило за все это время. Затем, отряхиваясь, я встаю и ухожу в другую комнату.
4
На следующий день я позволяю молодому человеку расспросить меня о происходящем, увести к себе, а в субботу проводить на вечеринку, устраиваемую в снятом ресторанчике моей подругой по переписке в честь ее двадцатишестилетнего дэрэ.
Большое количество незнакомых людей, выпивка и расслабленная атмосфера помогают мне немного сбросить напряжение. Я вручаю виновнице торжества купленный заранее подарок – какая-то кухонная приблуда, нужная ей скорее для коллекции, нежели для реальной готовки. Девушка начинает расспрашивать меня про жизнь и всякое новое.
– Подожди, какой конкретно адрес ты назвала мне тогда? – вдруг переспросила она посерьезневшим голосом. Схватив меня за руку, она потащила меня вглубь толпы.
– Напомни мне свой предыдущий адрес! – скомандовала она, дернув за рукав девушку в джинсовом комбезе. Та отвернулась от своих собеседниц и посмотрела на нас. Высокая. Красивая, но синяки под глазами явно хронические и не уйдут просто так. Волосы густые, каштановые, до середины лопаток. Девушка назвала адрес, и я почувствовала холодок в середине груди: она назвала мой адрес.
– Почему ты сбежала оттуда? – спросила я. Девушка, замешкавшись на долю секунды, взяла мою руку и потащила прочь от толпы, от снующих официантов, к балкону.
Мы вышли наружу, и я почувствовала холодный октябрьский вечер на своих обнаженных руках. Девушка облокотилась на перила, стала вглядываться в вечерний город, и я последовала ее примеру.
Где-то через десять минут она нарушила тишину:
– Как давно вы?
– Полгода, – почему-то я сразу поняла, что конкретно она имеет в виду. Девушка, безымянная, напряженная как струна, помолчала еще немного. Я не рисковала лезть с расспросами.
– Он знает, какого ты цвета, – сказала она, и я почувствовала, как ледяной ком рухнул от горла куда-то в самый низ живота. Не поворачивая ко мне головы, она продолжила: – Он знает, какого ты цвета, и когда ложишься спать. Эти разговоры про кротовью нору и расписание – брехня полная, попытка привязать к себе, заинтересовать, зацепить. Нет никакого расписания. Нет никакой отдельной точки связи на кухне.
Я молчала. Девушка молчала тоже, но ей было что сказать, и я понимала, что последние – девять месяцев? Год? – она ни с кем не могла об этом поговорить.
– Ему ни во что не упали эти разговоры, беседы эти сраные философские. Ему одиноко. Ну типа да, человеку приятно, что есть, о чем поговорить, что не придется просто молчать с кем-то новым, что он успеет узнать о тебе больше, – но ты сама понять должна была, что это все гребаная маска. И бабка эта наверняка пособничает.
– Зачем? – спросила я, заранее зная ответ. Незнакомка молча качает головой и возвращается в ресторанчик, бросив напоследок:
– Не возвращайся туда.
5
Через полчаса меня нашли люди и утянули с собой в здание. Я напряженно осматриваюсь, понимая, что не вижу нигде ту девушку, видимо, ей срочно захотелось покинуть это место. Я тоже чувствую удушающую тяжесть в закрытом пространстве, и, найдя молодого человека, упрашиваю уйти отсюда как можно дальше и надолго.
В понедельник после работы мы идем забирать мои вещи в квартиру, и все время нахождения там я чувствую чей-то сверлящий, недобрый взгляд в затылок. Когда мы выходим за порог, и я поворачиваюсь, чтобы запереть дверь, я вижу красно-коричневую пелену на пороге кухни. За ней стоит Саймон и с нескрываемой злобой смотрит на меня. На его руках сидит немного взъерошенная, но совершенно спокойная Мазель.