Перед прочтением данной статьи следует ознакомиться со статьёй «Медный медальон», являющимся его предысторией.
Что ж, психиатр посоветовал мне написать краткую автобиографию и время от времени её дополнять, дабы и мне, и ему было «проще разобраться во мне». Отлично, хотя, конечно, думаю, что мне больше бы помогли сильные антидепрессанты. Или стационарное лечение в психиатрической клинике. Хотя врачу, конечно, виднее.
Начнем. Меня зовут Тайлер Уолкер, родился 26-го апреля 1989-го года в семье бедного торговца антиквариатом Билла Уолкера, мать — Эмма, соответственно, Уолкер... Вряд ли стоит все это описывать, верно, док?.. Делу это все равно никак не поможет, перейдем сразу к сути.
Все началось весной 1996-го года. Случай был действительно необычайный и беспрецедентный — на рынке, неподалеку от палатки моего отца, был найден труп. Причем как он там появился, откуда вообще взялся — не знаю, да и никто, похоже, не знал. Интереснее всего то, что причиной смерти послужило, как сказали, падение. То есть он разбился насмерть, а, чтоб вы понимали, в округе на тот момент ничего выше метров так 3-х с половиной не было.
Не знаю, что мне тогда взбрело в голову — мне было 7 лет, это стоит учесть — я снял с шеи трупа старый медный медальон и оставил себе, хотя в лавке отца таких была уйма просто. Что-то меня в нем привлекало и завораживало — возможно, почти неразличимые, затертые то ли рунические символы, то ли просто странный орнамент, сделанный неумелой рукой начинающего мастера.
В общем, я стал носить эту безделицу на шее, за что систематично получал подзатыльники от отца. Он говорил: «Сними это, не позорься», или еще: «Не выставляй нас бедняками», но я все равно носил. Не знаю, зачем и почему.
Детства у меня, как такового, не было, надо сказать. Я, начиная с самых малых лет, помогал отцу в лавке, чем мог, а маме — по хозяйству в доме. Ни с кем из сверстников я не дружил, потому что родители говорили, что они — «плохая компания» для меня. Поэтому все свободное время я либо читал книги, либо тайком брал из отцовской лавки какую-нибудь безделушку — старую монету, посеребренную пряжку от ремня или что-нибудь подобное и вертел в руках, рассматривал под всеми возможными ракурсами за неимением лучшего занятия.
Но с получением этого медальона все изменилось. Я открыл для себя новый мир. Удивительный мир. Мир снов.
И если до этого я сны либо не видел, либо не запоминал, то теперь я не просто видел сны — о нет — я стал сны осознавать. Я, засыпая, попадал будто в свой собственный, иной, красочный мир, где я мог делать все, что только хотел. И все это было как наяву — ярко и реалистично.
У меня даже появился друг в мире снов. Звали его Рэндольф. Он часто приходил в мои сны и рассказывал мне множество удивительных историй об удивительных вещах — об иных мирах и летающих городах, о других цивилизациях, превосходящих людскую во всех аспектах в несколько раз. Рэндольф также говорил, что ему уже очень много лет, настолько много, что он уже не считает года — хотя выглядел он лет на 30. И я ему верил — что-то подсказывало мне, что он не обманывает меня. Общались мы с ним не как взрослый с ребенком, а абсолютно на равных — как старые друзья.
Еще Рэндольф научил меня управлять своими снами. Он рассказал о неведомых мне возможностях, и теперь я мог летать, изменять мир снов так, как я захочу, создавать все, что захочу и даже изменять ход времени во сне. Но одна проблема оставалась всегда — мне приходилось просыпаться.
А наяву жизнь была не такой, как во сне. В этой жизни не было красочных миров и рассказов Рэндольфа. Зато тут был отец, погрязший в долгах и все более скатывающийся в пропасть безвозвратного пьянства. А реальный мир был грязным, тусклым и невообразимо безразличным.
Из-за постоянного нервного напряжения я стал терять даже самое ценное, что у меня есть — сны, ведь я то и дело просыпался среди ночи в своей кровати, разбуженный каким-либо незначительным шумом. А после таких пробуждений я уже не мог заснуть, как ни пытался.
Рэндольф, кажется, знал о моих проблемах. Он говорил, что скоро найдет способ увести меня «подальше отсюда». Он говорил, что скоро все это кончится.
В скором времени, и вправду, все кончилось.
Я проснулся, разбуженный криками родителей. Доносились они с кухни. Они часто ссорились, так что в этом ничего удивительного не было, но в этот раз явно что-то было не так. Я встал с кровати и аккуратно прошел в коридор, откуда было видно кухню, где мать кричала на отца:
— Идиот! Ты неспособен ни на что, ни на что не годен! Посмотри во что мы превратились!
— Я старюсь как могу, чертова дура, разве сама не видишь?!
— Стараешься? Сидишь в своей лавке весь день напролет, бездарный торгаш!
Отец, вдруг как-то странно ухмыльнувшись, ударил мать по лицу.
На мгновение они оба замерли. Затем она снова закричала:
— Ах-х, урод! Ты за это поплатишься! Жалкий э...
Еще один удар заставляет её замолчать. Следующий удар валит с ног, и она, лежа на полу, начинает пытаться отбиваться от отца подвернувшейся под рукой вилкой. Она втыкает вилку отцу в ногу, но он этого, кажется, не замечает, а лишь продолжает наносить удары — теперь уже ногами, превращая лицо своей жены в кровавое месиво.
Наконец, все затихает. Я не в силах пошевелится, не в силах сказать ни слова. И когда отец вдруг поворачивается ко мне, я даже не могу убежать от него.
— Привет, сынок. Почему ты не спишь? — говорит он спокойным, ровным голосом. Вилка все еще торчит из его ноги.
А я, не в силах пошевелиться, стою в коридоре. Я до конца не осознавал того, что тогда произошло, ведь такого просто не могло быть...
На следующий день отец, протрезвев, запер меня в моей комнате. Я не стал пытаться выбраться, мне было все равно — я ждал новой ночи, ждал встречи с Рэндольфом. Почему-то мне казалось, что он знает, что делать.
На следующую ночь я не сразу заснул. Отец так и не выпустил меня из комнаты, но сквозь запертую дверь я слышал, что кто-то пришел к отцу, они о чем-то говорили, о чем — я не мог и не хотел разобрать.
Как только мне все-таки удалось уснуть, Рэндольф рассказал мне о том, что сегодня он придет за мной, и уведет меня отсюда, из этого ада, что все уже готово. Я был несказанно рад. Рэндольф сказал, что сейчас мне придется проснуться и пойти в парк на окраине моего городка, где он будет меня ждать.
Тотчас же меня «выбросило из сна». Медальон на моей шее, который я никогда не снимал, светился синим цветом. В ушах звенело, будто выла сирена — сигнал к действию. Я взял первое, что попалось под руку — стул, отломал от него ножку, и с силой, несвойственной 7-милетнему ребенку ударил по окну. Раздался звон стекла, и я пулей вылетел на улицу, стараясь не оглядываться.
Я бежал и слышал позади страшный, нечеловеческий крик своего отца. Не знаю, бежал ли он за мной — я не оглядывался и не сбавлял скорость. Сердце стучало все быстрее и быстрее, я уже не бежал, я почти летел через грязные, мокрые улицы, не замечая никаких преград — ноги сами несли меня к цели.
Вбежав в парк, я остановился, чтобы отдышаться. От изнеможения я упал на землю, а затем, по прошествии минут десяти, я встал и огляделся. Вокруг — ни души, только откуда-то доносятся приглушенные ритмичные трубные звуки. На них я пошел.
По мере приближения к источнику звуков шум в моей голове все усиливался, напряжение росло. Мне становилось страшно — страшно идти вперед, но еще страшнее — вернутся назад.
Но вот я вышел на поляну, с единственным деревом — старым дубом, под которым сидел Рэндольф. Я почему-то сразу понял, что это он, хотя он и не имел ничего общего с тем человеком из моих снов. Рэндольф наяву был серым, слизистым, склизким существом с тонким, дистрофичным телом. На его руках и ногах были перепонки, как у рыб. Голова Рэндольфа была громоздка относительно туловища, походила она на голову больного водянкой — стенки черепа неимоверно раздуты, вены выступают сквозь кожу, будто вот-вот готовые лопнуть. Глаз не было, а на затылке находилось воронкообразное отверстие, через которое он, по видимому, дышал — оно и было источником тех звуков.
Каким-то образом заметив меня, Рэндольф медленно, будто это ему с трудом давалось, повернул ко мне свою голову, открыл слизистый рот, полный острых черный зубов, издал несколько булькающих звуков, а затем сказал:
— Подойди... ко мне... скорее.
Это не был голос Рэндольфа, и почему-то именно это вывело меня из оцепенения. Я закричал, закрыл глаза, пытаясь закрыться тьмой век от этого кошмара. Кажется, я упал в обморок.
Очнулся я через несколько дней в нашей городской больнице. Голова неимоверно болела.
К тому моменту следствие по делу моего отца, насколько помню, было уже практически закончено. Его признали невменяемым, и остаток своей жизни он провел — а, может, и сейчас проводит — в психиатрической лечебнице.
Моим опекуном стал откуда-то взявшийся дядя Альберт — нищий, совершенно равнодушный ко мне старик, взявшийся за опекунство ради крыши над головой.
Дела пошли лучше. Я наконец-то пошел в школу, попытался найти друзей, правда, безуспешно — люди меня будто не замечали. Про медальон я забыл, ведь нашли меня уже без него — видимо, я потерял его, пока бежал на зов.
Но если до этого кошмары происходили наяву, то теперь я видел отголоски кошмаров ночью.
Я потерял контроль над своими снами, Рэндольф больше не приходил в них. Вместо сказочных стран и необычных миров я в каждом сне стал попадать на место, названное мной проклятым полем.
Это поле, полное высоких, сухих и желтых трав, то и дело цепляющихся то за одежду или, того хуже, за кожу, что приводило к множественным кровоточащим и сильно чешущимся порезам-ожогам.
Земля под ногами на проклятом поле влажная, пропитанная затхлой водой. Повсюду зловонные ручьи и канавы, в которых шевелится что-то, похожее на толстых, слизистых червей, конвульсирующих в черной земле. Один раз я, взяв палку, ткнул в такого червя, и он, сжавшись еще раз, повернул ко мне то, что когда-то, похоже, было человеческим лицом.
— Привет, сынок. Почему не спишь? — сказал червь голосом моего отца.
Кошмары снятся мне практически каждую ночь. Я уже знаю это чертово поле вдоль и поперек, но, оказавшись на нем во сне, я каждый раз теряю все накопленные знания, и страх с новой силой пробуждается в глубинах моего сознания.
Дела мои становились все хуже и хуже. Школу я окончил кое-как, хотя я и был до этого практически лучшим учеником в классе. Все мои силы отняли ночные кошмары, а также то, что из-за них я стал стараться меньше спать. Стоило мне только сомкнуть веки, и я — на проклятом поле.
Все хуже и хуже становилось мне, все глубже и глубже я проваливался к свои кошмары, и поле в моих снах становилось все более реальным, а реальность — все более тусклой. Пару раз я даже боялся, что я могу не вернутся, остаться там, среди колких сухих трав и бесконечной темной воды.
Я все чаще болел, все больше ран наносили мне желтые стебли. Я старался зацепиться за что-нибудь — найти друзей, девушку, хоть какую-нибудь родственную душу — но люди меня не замечали, будто меня уже нет здесь.
Мне стало сниться, что мое тело обрастает серой пленкой, руки и ноги слабеют, уменьшаясь в размерах. И вот, однажды, в одном из снов, я очутился с головой в темной, мутной воде. Пытаясь вынырнуть, я понял, что у меня больше нет ни рук, ни ног, а мое тело вытянулось, и стало неповоротливым, будто онемевшим. Я захлебывался в воде, но не мог выплыть наверх.
Годы шли, мне становилось все хуже, но закономерный конец кошмара все никак не приходил. Даже смерть посчитала меня недостойным ее внимания.
Но недавно мое состояние стало улучшаться. Да, вот так, почти хэппи-енд.
Кошмары перестали мне сниться, поле выпустило меня. Мое здоровье постепенно приходило в норму. Я почувствовал вкус жизни, а не вкус затхлой воды моих зловещих сновидений.
Но что же меня привело, в таком случае, к психиатру, если все снова хорошо? — закономерный вопрос.
Неделю назад я нашел в своем комоде медный медальон. Потерянный мною много лет назад, будто в другой жизни.
А позавчера я стал слышать зов Рэндольфа. Все те же звуки, гул, словно завывание ветра в трубе.
И мне страшно. Снова страшно. Я боюсь всего — боюсь вернуться на проклятое поле, боюсь Рэндольфа, боюсь самого себя, боюсь вместо своего отражения в зеркале увидеть серую, склизкую массу.
Я не хочу туда снова, нет, не хочу.
(семь строк тщательно заштрихованного текста, слова невозможно различить)
Медальон стал светиться синим цветом. Гул усиливается. Ха-ха, все не так. Не так, теперь я все понял. Я не понесу этот текст ни к какому психиатру. Мне нужно не это. Мне нужно идти. Идти на зов. Мне больше не страшно, нет, ведь я все понял.
Рэндольф, встречаемся на прежнем месте? Чудесно.
Автор: ColdBreathe