Здесь приведены выдержки из дневника Элиаса Дж. Mиллера, прежде неизвестного участника печально знаменитой Пaртии Доннера. Содержание дневника, отданного в дар Национальному Историческому Обществу в этом году ранее, уже пролило свет на причины странных решений, привёдших пионеров к столь ужасному концу. Анализ этих страниц показывает, что эскалация убийств и даже каннибализма началась гораздо раньше, чем считали прежде, и что Миллер сыграл в ней ключевую роль. Хотя «странная птица» Миллера не идентифицирована, исследования Owen Corporation обещают скорое разрешение этой загадки.
* * *
16 Июля, 1846, Форт-Ларами
Как рана, чёрная дыра развёрзлась в небе этой ночью, но это видел только я. В темноте, пока я стоял один, глядя на звёзды и оплакивая смерть Клары, ещё такую свежую в моей памяти, это выглядело так, будто сам Бог разорвал вселенную, чтобы сорвать её душу, как цветок… Что-то я разошёлся с художествами.
Я не любитель изливать чувства, но когда Клары не стало, мир как будто изменился. Всё напоминает мне о былом, всё глубже и глубже, пока воспоминания не начинают меня душить. Мне нужно уехать из этого городка на большой дороге, прочь от её тела, оседающего на землю, и дырки в её красивой головке. Я ничего не могу сделать, чтобы вернуть её, и ничего не мог сделать, чтобы спасти. Только продолжать то, что мы начали, добраться до новых мест, отмыться начисто от её крови. Мне нужно попасть в Калифорнию.
Калифорния всегда была мечтой Клары. Её головка была набита историями о Льюисе и Кларке, о конкистадорах и исследователях, и о бескрайних просторах девственных земель, где всё, чего она коснётся, могло стать её. Если бы это зависело от меня, я бы так и сидел дома в Спрингфилде. Но оно не зависело, а теперь я зашёл слишком далеко.
Принять предложение мистера Доннера присоединиться к нему за $300 было не очень хорошо. У него уже есть шесть попутчиков, и зачем бы ему ещё один. Но, думаю, у него достаточно припасов и места, чтобы их везти, и он похож на рачительного хозяина. Всего с избытком: свинины, муки, скота, повозок. Почему бы не взять лишнего человека, чтобы управиться в случае чего? Кроме того, когда я доеду, мне понадобятся деньги. И одному путешествовать слишком опасно.
22 июля, 1846, Орегонский Путь, Вайоминг
В путешествии есть такая интересная вещь, что неважно, насколько оно легко — всегда есть что-то, что будет вас раздражать. Или кто-то: в моём cлучае, маленькая девочка Ридов, Патти. Ей всего восемь, но боже, как она бесит, всегда на своей лошадке, осыпая нас вопросами и пытаясь идти вместе со мной и другими мужчинами, вместо того, чтобы оставаться позади с матерью и остальными детьми. A её пёсик Уно ещё хуже. Нет, я люблю животных, но это создание всё время путается под ногами и пугает лошадей. Хоть бы девка ушла назад с моей дороги и осталась там с матерью.
За исключением Патти, путь лёгок, дорога прохожена, и времени просто сидеть и думать предостаточно. Это мне не нравится. Но я занимаю свой ум, пытаясь увидеть то, что Клара могла бы заметить в высохшем пейзаже. Мне местность кажется точно такой жe, как дома, но она бы не согласилась. Нет. Она бы пыталась найти различия, заметить мелочи, которые делают открытую дорогу такой большой и значительной, и это попытался сделать и я. Что я заметил, так это небольшую странную птицу, следовавшую за нами.
Необычное существо, ростом всего по колено, я точно никогда не видел ничего подобного. Оно напоминало грифа, но не с такими крыльями, а маленькими и короткими. И она напоминала и кошку своей большой головой, покачивающейся, как кошачий хвост. Не знаю, откуда она пришла, и почему не испугалась повозок с волами и людьми, поднимающих пыль, но она выглядела настолько тощей и имела такой растерянный вид, что мне стало её жалко. Патти, конечно, не могла оставить бедолагу без внимания и стала кидать ей куски чёрствого хлеба, которые ту не впечатлили. У меня в переднем кармане был кусочек вяленого мяса, и я отщипнул от него. Оно птице понравилось намного больше.
Проследовав за нами около полумили, она куда-то убрела. Патти начала канючить у меня ещё мяса, чтобы она вернулась — не знаю, почему бы ей не пойти в свою повозку и не взять из запасов семьи. Непохоже, чтобы у них его было недостаточно.
11 августа, 1846, горы Уосатч
Пересечь горы Уосатч — значит прорубать дорогу через густой лес. Работа трудна, однообразна, и делает всех утомлёнными и раздражительными. Пару недель назад мы оставили торную дорогу и идём по указаниям, которые на маленьких листах бумаги оставляет нам Гастингс. Считается, что он как бы наш проводник, но единственные свидетельства его существования — эти крошечные заметки. Мы находим их приколотыми к деревьям или прижатыми камнями, и меня всегда поражает, как их вообще ухитряются найти. Но каждый раз, когда мне кажется, что мы сбились с пути, очередной клочок бумаги светится на тёмной древесине, и каждый раз уверяет, что Гастингс впереди нас всего на несколько дней. Пытаться настичь его всё равно, что пытаться поймать голыми руками рыбу, или облако в небе, или воспоминание на задворках памяти.
Я почти забыл тебя, Клара… прости. Твои глаза были голубыми, но я не помню, голубыми, как вода, или как небо, а может, даже зелёными. Зато лучше всего я помню запах твоей крови. Металлически сладкий, как вода из горного источникa.
Патти стала звать птицу Констанс, потому что она постоянно выпрашивает объедки. Я бы посмеялся над этим, если бы чёртова птица чуть не укусила меня, и у меня было не то настроение. Думаю, она бы тебе понравилась, Клара — в смысле, Патти, а не птица — хотя, может быть, и птица тоже. Я не знаю.
23 августа, 1846, горы Уосатч
Тяжёлый день. Люк Хэллоран умер oт чахотки. Не могу сказать, что хорошо его знал, но чахотка — ужасная болезнь, а в дороге вдвойне, и даже если закрыть занавес, облегчение будет невелико. До самого конца я мог слышать, как он просит воды, жалуется Богу, и кашляет так, что его рёбра едва не ломаются. И мы ещё не отчистили всю кровь в повозке, где он был. Она в конце так и лила изо рта.
На его месте я бы пустил себе пулю в голову, прежде чем дойти до такого. Зарядил бы пистолет, надел одежду получше, и выстрелил бы. Всё. Здесь можно даже не беспокоиться о моём погребении; пусть объедят дочиста канюки.
Патти восприняла смерть довольно тяжело. Она ничего не сказала, по-детски притихла, и обнималась со своим пёсиком Уно, сидя в караване рядом со мной и глядя в пустоту впереди. Смерть — это часть жизни и всё такое, но мне бы хотелось, чтобы она не видела, каким отвратительным это может быть. Девочка не должна была видеть, как старик ходит под себя, и плачет, и, кашляет, и заходится в ярости в хвосте проклятого каравана чёрт знает где в лесу в поиске грёбаных бумажек, следуя за торгашом, который... простите. Просто вид этого тела довел меня до грани. Размышлений o… ну, о всяком.
Остальные в лагере после похорон стали тихи и злы.
Констанс куда-то исчезла.
7 сентября, 1846, Пустыня Большого Солёного Озера
Твою мать. Разрази тебя Господь! Будь проклят Гастингс, и его маршрут, его указания, и эта проклятая пустыня. Три дня в соляных равнинах, говорил он. Три дня наши ноги кровоточат. Три дня, и мы даже не видим другой стороны. После трёх дней без воды волы Ридов разбежались, и нам пришлось оставить одну из повозок. Три дня. Если мы только догоним Гастингса, ему несдобровать. Три дня. И, в довершение всего этого, говорят, что у нас недостаточно еды, чтобы достичь Калифорнии вовремя. Чёрт подери!
Калифорния. Я должен помнить o ней. Я должен хранить эту мечту, мечту Клары, живой где-то в своей памяти, иначе, боюсь, я потеряю последнее, что осталось от неё. Последнее, что она любила, прежде, чем умерла. Что она любила даже больше, чем меня.
В один момент мне показалось, что я вижу её вдалеке, прекрасный мираж, но я знаю, что это глупости. Ничто не может вернуть мёртвых.
Единственный луч света во всём этом то, что Констанс возвратилась, и выглядит очень довольной собой. Ей удалось развеять Патти от грусти. И меня тоже. Прошлой ночью она подошла к нам совсем близко, и позволила погладить свои гладкие перья. На этот раз она не кусалась.
5 октября, 1846, Река Гумбольдта
Урезанный рацион сделал всех раздражительными. Видимо, голод довёл Джона Снайдера так, что он подрался с одним из спутников, а следующее, что мы увидели — Джон и Рид стояли друг против друга с ножами, а потом Джон получил удар в грудь. Кровь была везде, и дети онемели в шоке. Чёрт, онемел и я.
После этого мы проголосовали за изгнание Рида, но не думаю, что добавлять беду к беде хорошее решение. Может, милосерднее было бы убить его. В любом случае, Патти остаётся без отца. В любом случае, это означает его смерть.
По крайней мере, глупая птаха счастлива. Она повадилась ласкаться к Патти, слизывая слёзы с её щёк, как собака.
7 октября, 1864, Река Гумбольдта, у гор Сьерра-Невада
По его лицу видно — морщинистому и безобразному от голода и ненависти — что Кесеберг таит в себе злобу. Я думал, что я плохой человек, и, может быть, ты тоже так думала, Клара, но, по крайней мере, я никогда не выкидывал старика из своей повозки, чтобы он шёл, покуда нарыв на ноге не лопнет, и он не сможет больше идти. Нет, Клара. Я не таков, как Кесеберг.
Когда язва на ноге мистера Хардкупа окончательно вскрылась, так, что кровь и гной текли на дорогу, где Констанс и собаки слизывали её, он сел у ближней реки и сказал идти без него, что он догонит. Не представляю, как. Почти 70 лет, с открытыми кровоточащими ранами, трудно представить, чтобы он оправился и один прошёл несколько миль по глуши, чтобы встретить нас.
«С ним вместе хотя бы Констанс, правда, Элиас?» — спросила Патти, её круглое личико умоляло о надежде.
Она сидела рядом со мной на лошадке, и я не мог рассказать ей, как видел поблёскивающие на солнце при виде крови зубы Констанс, как она весь день вертелась около старика, облизывая пасть и ухватывая его за лодыжки. Я не мог ей ничего этого рассказать.
«Констанс хорошая девочка», — сказал я. — «Она защитит его от вреда».
Этим вечером опять было мало пищи, и, так как я чувствовал себя хорошо, я отдал свою долю Патти и её брату Джеймсу — их разбитая семья так изголодалась по доброте, что мне было всё равно, что сам останусь без еды. Но беспокоиться о голоде мне не пришлось.
Поздно, уже когда костёр гас и все остальные укладывались спать, я увидел маленькую фигурку, бегущую по краю лагеря. Конечно, это была Констанс, вся взъерошенная и жутко довольная собой, она вернулась к теплу костра. В челюстях она держала кусок мяса, которым гордо взмахнула, прежде чем положить его к моим ногам, как подарок. Мясо выглядело свежим и нетронутым, так что я поблагодарил её за него, и не стал задумываться, откуда оно взялось.
Обжаренное, на вкус оно было как свинина.
31 октября, 1846, озеро Траки
В эти дни везде вижу зловещие предзнаменования. Повсюду падает скот, влекущий пустые повозки и людей, ненамного более живых, чем сами волы, их лица измождены от голода и переутомления. Уже почти закат, и когда я гляжу на горизонт, небо чисто, кроме зловещего гало вокруг луны. Мистер Доннер говорит, что это значит, что скоро будет буря, но я знаю не хуже: «Гало вокруг луны - скоро перемены».
Даже животные чувствуют. Констанс при холодах угрюма и тиха, и жмётся ко мне, пока я сижу, глядя, как другие ставят лагерь, чтобы переждать бурю, и чиню очередную ось повозки. Думаю, она так прижимается отчасти из привязанности, а отчасти потому, что ей не хватает собственного тепла. Иногда она так дрожит по ночам, что я вытягиваю её за хвост вдоль моего костра — удивительно, почему она не осталась в более тёплой местности, когда погода в очередной раз испортилась. Я рад, что она осталась. Mой маленький друг.
20 ноября, 1846, озеро Траки
В этом лагере мы стоим уже двадцать дней. Повозки починены, но в снегу идти некуда. Всё здесь бесконечная цепь начинаний и преждевременных концов. Начало зимы. Конец запасов пищи. Начало очередной попытки перейти гору. Её конец. Начало очередного бурана. Конец жизни очередного животного. Бесконечные жалкие попытки сделать что-то, лишь бы продлить наше никчёмное существование. Руби дрова. Свежуй волов. Руби дрова. Разводи огонь. Съешь крошечный кусочек пресного мяса без хлеба. Руби дрова.
Патти ещё приходит ко мне в хижину, которую я сооружал вместе с семьями Мёрфи и Эдди. Как и все, она худа, и когда я могу, я отдаю ей свою малую долю сушёного конского мяса отогнать муки голода прочь. Я не могу видеть её такой, как трупик, я делаю всё, что могу. Птица тоже похудела, но ей как-то a удаётся держаться бодро. Хочу думать, что она тырит припасы у Кесебергов, но, скорее, у неё иные, более животные способы питать себя. Пёсик Уно умер той ночью, и никто нe заметил маленькие следы укусов у его горла, и что у него было мало крови.
29 ноября, 1846, озеро Траки
Иногда, когда воет ветер, мне кажется, что я слышу тебя. Сначала это было красиво, низкий стон, прозвучавший сквозь деревья, похожий нa долгие ночи в дороге из Иллинойса, пока мы, распахнув глаза, смотрели в будущее, полные надежд, пока не сбились в Форт-Ларами. Пока это не случилось.
Но теперь это звучит как вой. Звук крика, когда ты умерла, в боли и страхе. Я затыкаю уши и лежу на земле и средоточусь на пустоте в желудке, чтобы эти мысли ушли прочь. Когда я достигаю этого, кричит Констанс, заглушая звук ветра, помогая мне по-своему.
Уильям Фостер кинул в неё ботинок, чтобы она замолчала, но я не хочу этого. Замолчи ты. Перестань кричать, Клара. Пожалуйста. Я так виноват перед тобой.
3 декабря, 1846, озеро Траки
Уильямы Фостер и Пайк пытались убить Констанс той ночью. Не знаю, от голода или её постоянного плача, но им это не удалось. Она сильное, свирепое существо, питающееся лучше, чем они, пусть лишь Бог знает, откуда она берёт еду, и она оборонялась зубами и когтями, так, что пролилась кровь. Пайк таки при этом лишился мизинца. Надеюсь, они умрут от заражения. Надеюсь, она последует за ними в чащу, куда они идут за хворостом, и вырвет их тёплые, влажные кишки из их брюх, оставляя на снегу яркий след. Она съест их при случае. Я знаю это, потому что она худеет, голодная, и когда она смотрит на них, то облизывает мордочку. Мне так кажется. И я надеюсь, когда она съест это мягкое, сладкое мясо, она сбережёт его немного для меня.
Мать Патти больше не нравится, когда я прихожу к ним. Ей не нравится, как ветер дует при мне. Как другие шепчутся обо мне. Может быть, Констанс тоже её съест.
8 декабря, 1846, озеро Траки
Я рубил дрова для костра, когда увидел тебя. За деревьями твоё платье бело, как в день, когда ты умерла, белее, чем снег, белее, чем кость. И эта дыра в твоей голове, где вошла пуля, она как узел на старом дереве.
Я видел тебя краем глаза, но когда оглянулся, это была Констанс, кричащая на ветру, отгоняющая тебя, спасающая меня, спасающая меня от твоей ярости.
Констанс хорошая девочка, хорошая птица, хороший питомец. Mоя маленькая птичка охраняет меня.
10 декабря, 1846, озеро Траки
Со времени нашей встречи Клара стала ещё громче. Смелее. Я везде её слышу, даже когда небо ясно. И вижу тоже: в пластах белого снега, в колеблющемся огне, меж скелетов деревьев, их ветви тянутся, как пальцы. Я не знаю, что делать, ведь никто мне не поверит, а я не могу рассказать правду. Я не могу рассказать, почему она стоит тут на ветру и снегу, ожидая меня. Я не могу рассказать, почему она воет, почему дыра в её голове как усмешка надо мной, почему она бдит, стережёт, покуда я не выйду наружу, чтобы утянуть меня туда, где бы она ни была после смерти.
Oднажды она даже смахнула ткань с навеса и протянула туманную руку, чтобы поймать меня. Констанс огрызнулась на неё и спугнула её. Констанс единственная, кто верит мне: я хороший человек. Mоя девочка хранит меня, и я должен хранить её.
Ведь никто не поделится с моей бедной птицей, и мне приходится резать себе руку, чтобы насытить её кровью. Она так голодна. Но она этого заслуживает, моя девочка.
12 декабря, 1846, озеро Траки
Я не такой, как Кесеберг, не такой, Клара. Я не дам девочке умереть от голода с её тупой матерью. Последние остатки шкур можно сварить в жижу и съесть с древесной корой. Отпусти меня, Клара, я отдаю это Патти. Я могу спасти её. Отпусти меня, Клара. Я делаю это. Я хороший человек, говорю тебе.
Я хороший человек!
15 декабря, 1864, озеро Траки
Мы должны уйти. Это единственный способ остановить её. Мы должны добраться дo безопасности, пищи, и спасения. Я должен оставить этот ветер и его голоса. Я не могу видеть, как Патти всё тает. Не могу слышать хоть ещё слово oт Клары, её обвинения, её гнев, её крик. Я не могу сказать «прости» ещё один раз.
Но я могу исправить это. Мы можем исправить. Мы сделали снегоходы из частей телег, и готовы перейти перевал хоть завтра. Я тоже пойду. Они назвались «Потерянной Hадеждой», и это звучит верно, потому что это наш единственный шанс.
Когда я пришёл вниз по реке попрощаться с Патти, это был лишь почти череп на изодранном одеяле, слишком слабая, чтобы хотя бы посмотреть на меня.
«Я приду с помощью», — сказал я. «Ты слышишь меня, Патти?»
Она не ответила, и я попытался спросить ещё раз. Громче. Я спасу её. Не слушай Клару. Мне приходится кричать, чтобы перекричать её на этом ветру. Я трясу её, чтобы она заметила меня. Её мать едва отводит мои руки от неё, просит уйти, но Патти должна знать. Знать, что я это исправлю.
Я трясу её, пока глаза на её маленьком черепе не откроются в страхе. Страхе меня. Патти тоже знает?
22 декабря, 1846, озеро Траки
У нас осталось припасов на шесть дней. У нас их семь.
Клара следует за мной, распространяя свою ложь, точно так же, как раздвинула ноги перед тем торговцем в Форт-Ларами.
24 декабря, 1846, Перевал Траки, Лагерь Смерти
Мы все голодны, отряд поговаривает об убийстве. Я. молчу. Заткнись, Клара. Я молчу. Я молчу.
Они хотят убить Констанс потому что это лишь животное, но она кричит, и кусается, и когда кто-то достаёт пистолет, она быстрее них, и убегает в лес. Мы тянем жребий.
Жребий достался Патрику Долану, но никто не осмеливается убить его. Трусы. Это лишь кровь. Лишь тело. Лишь мясо и пища, и тепло в желудке. А если мы продержимся ещё один день, мы сможем одолеть крик, спасти моих девочек, остановить чёртов вопль Клары. Но нет. Нет, они все слишком боятся Бога, ада и судьбы. Они что не видят, здесь уже ад? Призраки здесь.
Боюсь, ты убьёшь меня сегодня ночью, Клара. Мне нужно найти Констанс. Нужно продолжить двигаться.
[[следующая часть, хотя написана тем жe днём, читаема слабо]]
Теперь они хотят сидеть у костра, жаться от слепящего снега. Они хотят ждать. Но ожидание означает опоздание. Ожидание — приглашение её. Ветер воет. Констанс, я вижу её снаружи, за деревьями. Она наблюдает за мной, удивляется, почему я не помогаю ей. Mоя бедная девочка, должно быть, так голодна без меня. Mоя бедная девочка.
[[Следующий раздел последний. Он не датирован.]
Не могу ждать дольше. Патти умирает. Клара приходит. Они что, не видят её? Не холод и голод, так она достигнет нас? Констанс наша единственная надежда. Я должен идти, идти за ней. Бедной, голодной, верной птицей. Я должен идти. Должен. Я должен, и ты не собьёшь меня, Клара. Mоя девочка поможет мне.
Автор: Донна Гибсон
Перевод: Aoife Cormach