Прошлым летом я рассчитался с практикой в родной шараге и с чистым сердцем отправился домой. Небольшой поселок: редкие тополя, сожженные дикой июльской жарой, разбитый асфальт с вырезанными квадратами покрытия, покосившиеся маленькие домики на окраине. Вот один из таких домов мой отец и выбрал в качестве источника материалов для постройки бани. Дом этот раньше принадлежал сестре моего деда, старой одноглазой сгорбленной бабушке. Она умерла, когда мне было лет пять или шесть, сейчас уже и не вспомню, но помню, что она пребольно дернула меня за волосы, когда я уринировал на угол ее дома. Или это мне почудилось, и все было не так? Не помню. Давно это было. А отец однажды подколол меня, дав мне в руку какую-то коробочку из массивного бабушкиного буфета. Открыв ее, я испуганно вскрикнул — в ней лежал белый круглый черепок с черной точкой в центре и радужкой вокруг — «косметический» глазной протез.
Когда бабушка умерла, ее дом мы долго использовали, как склад под сельхозпродукцию, которую мы выращивали на окружающем дом участке. Картошка, капуста, свекла, табак для дедовых самокруток, вишни, сливы, яблоки... Но дом без хозяйки пылился и ветшал, от стен отваливалась штукатурка, забор потихоньку разваливался на штакетины и плетневые прутья, в общем, tempus fugit. Со временем мы забросили этот участок — земля подмывалась грунтовымим водами и выращивать что-то на ней становилось трудно. Соседи тоже забрасывали свои участки и дома стояли пустыми.
И вот, отец решил, что доски пола в доме очень хорошо подойдут для пола в бане. Сказано — сделано, мы взяли ключи и пошли на разведку. До искомого дома нужно было идти около километра по железнодорожной насыпи, которая уже давно перестала быть железнодорожной и стала «улицей». Жара, слава Тлалоку, спала, небо хмурилось и протекало редкими дождевыми каплями. Пришли. Вокруг трава, разруха и уныние. Отчего-то мне захотелось все это сфотографировать — поймать миг ускользающего времени, поэтому я достал телефон и сделал несколько снимков: сам дом, заросшая тропинка в тени огромного тополя, окружающий пейзаж.
«Пошли полы смотреть, папарацци!», — усмехнулся отец, оттаскивая в сторону то, что когда-то было калиткой. Лязгнули ключи в замке, дверь открылась. В нос ударил ветхий запах вперемешку с пылью. Мы минули прихожую, свернули на кухню и прошли в комнаты. Комната со шкафом, буфетом и печью, нет, отсюда доски рвать неудобно... комната с кроватями и столом — спальня. Ага, здесь. Островки плесени на стенах, густая паутина по углам, пыльная икона в «красном уголке», древний тюль на окнах, красота! Отец оторвал одну доску, осмотрел ее и довольно кивнул: «Оно. Завтра приедем с прицепом и будем грузить.» Вышли, закрыли дверь и направились домой. По дороге я встретил старого знакомого, к которому приехала его девушка, и он предложил распить втроем чего-нибудь горячительного. Уговаривать долго меня не пришлось, тем более, что дома сидеть не хотелось.
Солнце, хотя его и не было видно, упорно ползло к горизонту, сумерки медленно завоевывали вечер, небо все так же хмурилось. Мы сели неподалеку от пресловутого дома и накрыли «поляну». Разговор шел легко и непринужденно, приятель с тней потягивали домашнюю наливку, а я, сидя на валявшемся бревне, приканчивал бутылку «Жигулевского». «Хорошо сидим», — хихикнула тня, — «Только б дождь не ливанул». И кто тянул ее за язык?
Хорошо, что ключи от дома лежали прямо над входом, мы быстро юркнули в него и уселись на кроватях. Наливка заканчивалась, приятель с тней уже недвусмысленно друг на друга зыркали, а я, допивая пиво, сидел с телефона на тирече. Хе, опять в /vg/ кто-то SOSNOOL. Неожиданно, мне в голову пришла шальная мысль, я подошел к буфету, достал коробочку с протезом и дал ее тне приятеля. Она открыла ее, перевернула белый кругляш и ойкнула. Мы с приятелем дружно рассмеялись. Я быстро забрал коробочку из рук тни, потому что было видно, что она готова в меня ей кинуть, и вернул в буфет. «Фу, дурак, кто ж так делает?», — хохотала тня, — «так же заикаться начне...»
«скрип»
Мы замерли. Звук слышали все мы, и он был из другой комнаты. Скрип, как будто кто-то провел ногтями по дереву.
— Что это?
— А хрен знает... Пойду, гляну.
С этими словами я подошел к дверному проему и выглянул в другую комнату. Посветил фонариком телефона — пусто. Шкаф, сундук, буфет и печка. Заглянул в шкаф — только старая вешалка. В сундук — какие-то тряпки.
— Не, пусто, — сказал я, вернувшись, и сев на кровать.
— Может, ну нахрен тут сидеть, а? — спросил приятель. Мы уже допили, вроде...
«скрип»
Мы вскочили с кроватей. Теперь звук был ближе и длился секунды три.
— Собираем бутыл...
«скри-и-и-и-и-и»
Я помню только то, что парочка позади меня мчалась по тропинке к дороге, а я никак не мог попасть ключом в скважину двери. Кое-как заперев дверь и, дрожащими руками сунув ключ на старое место, я кинулся за ними следом. Выбежав на дорогу, мы остановились перевести дух. На дом никто старался не смотреть, но когда мы уже собирались идти, друг прошептал: «В окне тюль шевелится...», и рванул, увлекая тню за собой.
На ватных ногах я пришел домой. Спать не хотелось совершенно, поэтому я засел за «Лишний Меч». Почему-то постоянно хотелось посмотреть что-то в телефоне. Фотографии, точно. Когда я открыл с компьютера фотку с домом, меня передернуло. Хмурое небо, развалины забора и дом. Одинокий, зловеще выглядящий, с увитыми плющом боковыми стенами и чистой лицевой. Облезлый жестяной номер у окна. У окна, в углу которого тюль был отодвинут, а в глубине дома, в образовавшемся черном треугольнике маячило что-то размытое, маленькое и белое... Я машинально закрыл фотку и удалил ее и остальные через «шифт». Хватит с меня на сегодня..
Перед сном в голову лезли всякие мрачные мысли, вспоминались фильмы ужасов, ранние выпуски «Криминальной России», чановский шок-контент и прочие красивости. Проворочавшись в кровати часа полтора, я, наконец, забылся.
Вставать было тяжело, — круги под глазами, слабость и гудящая голова явно показывали, как мне спалось ночью. «Ну, что, айда за досками?», спросил отец после завтрака. Я уныло кивнул. Возвращаться туда мне не хотелось совершенно.
Машина, собрав по пути к дому все ухабы, остановилась перед останками калитки. Отец проворчал, мол, забыли закрыть вчера, как уходили, и отправился к двери. Я шел за ним следом, стараясь не смотреть в то окно. В комнате было тихо. Я взял гвоздодер и принялся рвать доски, отец присел на кровать. «Странно», — сказал он, — «смотри, как на иконе масло поплыло». Лик на иконе был хорошо виден, пыль кто-то стер, и это точно были не мы вчера. Масло поплыло с нижней губы лика, искривив рот Богоматери в скорбной гримасе. «Жуть какая», — коротко прокомментировал отец, взял второй гвоздодер и принялся отдирать доски с другой стороны лаги. Наконец, все было готово: кровати и стол вынесли, доски оторвали, сложили и начали выносить. Когда мы вернулись за последней партией, мое внимание привлекло что-то на земляном полу, который когда-то скрывали доски. Там лежал белый круглый керамический черепок. С черной точкой в центре и радужкой вокруг.