Слушай мою прохладную, ночной.
Рассказывала мне эту историю бабушка в детстве, а ей — то ли ее бабушка, то ли мать, я уж не знаю теперь, просто передали эту легенду, и все, как своеобразное такое семейное предание. Говорила, ее мать в детстве пугала этой байкой до усрачки, похлеще всякой буки и бабайки.
Дело было, как я понимаю, до революции, еще при царе Горохе. Бабушка моей бабушки была тогда маленькой, лет десяти или около того. Были вроде и еще дети, но она была самой старшей и мать ее уже везде брала с собой, помогать по хозяйству: на покос, вязку снопов, дрова рубить, короче, познала она тяжелый крестьянский труд с малых лет. Не знаю, мужа у матери походу не было, раз все вдвоем с дочерью делали.
Один раз задержались они в лесу, то ли грибы с ягодами собирали, то ли веники вязали на зиму в баню. Дело вроде как уже к осени было, в августе или в сентябре наверно, но еще было тепло, готовились к осени. Стемнело. Дальше буду рассказывать со слов маленькой бабушки. Мать говорит: «Ульяна, пошли быстрее, нам до ночи надо успеть из лесу выбраться, а то здесь и волки водятся, страшно». Дело на Дальнем Востоке происходило, в Забайкалье. Вот идем, идем, и вроде понимаем, что зашли куда-то не туда. Заблудились, в общем. Вышли черт разбери куда, вроде к какому-то озеру. Ну мать хорошо здешние места знала, сообразила, куда мы зашли. Говорит, нам туда-то надо. Ну и пошли вдоль этого озера, по бурелому, чуть поодаль от бережка. Тем временем стемнело окончательно, не успели до темноты. Луна еще засветло чуть висела над горизонтом, а теперь уже высоко так поднялась и освещала дорогу молочным бледным светом. Идем-идем, тут вроде стал доноситься звук такой со стороны воды, как будто в воде кто-то плещется. И смех такой серебристый, девичий будто. Мы сначала с матерью подумали, что нам причудилось, переглянулись еще так, и обеим вдруг стало страшно, будто водой ледяной окатили из ведра. Мы стали двигаться осторожнее в ту сторону, откуда шел звук. А плеск не прекращался. Все явственнее доносился он, иногда прерывался смехом. Мне было так жутко, никакие волки так не напугают. А мать мне наказала стать на месте и подождать, а она пока сходит посмотрит, что там. И стала пробираться через кусты в сторону берега, до него недалеко было. Я присела под кустик, чтобы меня не шибко видать было, а то мало ли что. Сижу, дрожу, боюсь.
Матери не было минут семь, не больше. Она внезапно бегом выбежала из кустов, схватила меня за руку и как сумасшедшая бросилась бежать, не разбирая дороги, тащила меня за руку. Мне было больно, но я не стала спрашивать у матери, что случилось. На ней лица не было, до того жуткое и белое было у нее выражение. Я не соображала тогда ничего, просто поняла, что мать увидала что-то на самом деле страшное, и надо просто бежать не останавливаясь. А скоро показалось и село, мы совсем недалеко от него были.
Всю последующую неделю мать ходила угрюмая и какая-то сама не своя, будто на нее давило что-то. Разговаривала в неохоту, больше молчала. А потом сказала мне: «А знаешь, Ульяна, я ведь скоро умру!». Я испугалась от ее таких слов, стала говорить ей: «мамочка, что ты, зачем ты такие страсти говоришь? не надо так!». А она мне говорит: «Помнишь, там, в лесу, на озере... Ведь то русалки были. Они саван мой стирали. Я, — говорит, — когда вышла к бережку-то, так их и увидела. Они вроде как девушки такие, волосы длинные распущенные, сидят на берегу, на меня смотрят и смехом заливаются. И в воде полощут саван белый. Меня по имени позвали, говорят, Устя, иди-ка сюда, к нам! А я испужалась от них, откуда ж они, проклятые, имя-то мое знают. А русалка-то одна мне и говорит, как будто слышала, что я подумала: э, Устя, да мы все знаем-то! И смеется сама. А еще, — говорит, — ты, Устя, помрешь скоро, совсем недолго тебе жить осталось. Мы вот тебе саван стираем, готовим, — и показывает мне. Тут я и бросилась бежать оттуда как угорелая, тебя схватила только...».
Баба Устя померла месяца через четыре, как и говорила. Бабушку моей бабушки с малыми взяли к себе в дом какие-то дальние родственники. Так и выросла она сиротой. Из малых поумирали все, только брат ее вроде выжил. Приемные родители обижали ее часто, и не кормили толком, и не одевали, только работать заставляли во всем доме самую грязную работу.
Вот такая старая деревенская крипи, которую передавали в нашем роду по наследству. Мне ее в детстве бабушка рассказывала, я с нее нехило высирал, помню. Ну, а теперь и с вами поделился.