Я работаю рядовым помощником машиниста на электропоезде 2008 года выпуска. Многие из вас видели этих милых железных созданий, настоящих трудяг пассажироперевозок, которые днем и ночью готовы отвезти хоть на край света. Но не об этой стороне медали пойдет речь.
Как и вся техника, электрички иногда сбоят. Начинают капризничать, словно дети. Обычно это простенькая поломка: залипла одна бесчисленных реле, подгорели высоковольтные контакты, лампочка в салоне начала сдавать позиции и неприветливо моргает, — перечислять можно бесконечно.
Но происходят и более серьезные вещи, порой выходящие за грань здравого смысла. Мы, транспортники, посвящены в эти вещи, но не можем открыто говорить; уносим все тайны с собой в могилы. Но мне слишком тяжело молчать. Я видел слишком много.
В один рассказ моя история явно не уместится. Я буду периодически выкладывать новые документы, если буду жив и если получится извлечь из памяти и упорядочить события, коих за мою недолгую карьеру было немало.
Сегодня вспомнился самый яркий случай на моей памяти. Он же, как по мне, самый печальный, хотя обошлось без жертв.
Всё началось со звонка из отдела кадров. Я проводил с семьей последний день отпуска в деревне под Курском и должен был на следующий день ехать в Москву. Но звонок поменял планы. Мне поручили выполнить работу — весьма простую, как подумали бы другие, но морально было тяжело.
Как вы уже знаете по предыдущим моим историям, поезда на самом деле не то, чем они кажутся. У каждого есть то ли душа, то ли какое то проклятие, — но они живые.
Я знаю, что это звучит бредово, но так оно и есть. Электрички одержимы чем то странным. Но давайте по порядку.
Согласно заданию, я должен был сопроводить списанную электричку из одного города в другой на станцию, где поезда разбирают и утилизируют. Уже эти слова мне не понравились. Не люблю смотреть, как техника умирает. Тем более техника, которую я знаю и на которой я работаю. Я должен был просто присмотреть за поездом, чтобы в пути ничего не отвалилось, не повредилось и не причинило какой-либо ущерб железной дороге.
Рано утром я уже был в ранжирном парке поездов — проще говоря, на кладбище. Около «пациентки» уже ходили мастера, которые проводили последние приготовления перед отправкой машины в её последний рейс: проверяли тормозную систему, изучали колесные пары, осматривали экипажную часть.
Словно одинокий капитан, я поднялся на свой «корабль», и меня встретило весьма печальное зрелище. Салоны были уничтожены вандалами, бомжами и ещё невесть кем. Судя по следам волочения на полу и мелким бурым пятнам, я понял, что даже сейчас, когда поезд пребывал в таком состоянии, в нём было небезопасно. Вандалы и остальные обидчики получали по заслугам, ведь под обшивкой салона были кондуиты со все еще исправными проводами, на «чердаке» что то монотонно щелкало, слышались звуки возни, скрипы и, будто бы, тяжелые вздохи.
Через пару часов приехал тепловоз и прицепился к автосцепке первого вагона. Кабины у моей подопечной не было, так что я мог из тамбура видеть тепловоз и локомотивную бригаду в нём. Было интересно находиться в этом тамбуре, где вместо межвагонной двери и переходной площадки в соседний вагон открывались виды на улицу. Я знал, что это может мне помочь в случае нештатной ситуации. Пока я размышлял, тепловозники закончили пробу тормозов, начали вытаскивать электричку из парка на станцию. Экипажная часть угрожающе хрустела, обесточенные двигатели выли от вращения колесными парами, с которыми были соединены, переходные площадки дыбились и скрипели, терлись друг о друга, напоминая жернова. Непонятные шумы на крыше усилились; электричка будто сознавала свою участь и выражала недовольство всем своим металлическим нутром.
Наконец мы выехали на станцию. Тепловоз сделал маневр, прицепился с другой стороны и повез нас на следующую станцию. В пути мне все казалось не таким, как обычно: свет не горел, трансформаторы молчали, сиденья были покрыты толстым слоем пыли, по полу были раскиданы внутренности шкафов электрички и куски изоляции с проводов. Кое-кто явно очень хотел поживиться цветными металлами, и останки его я нашел в средней части поезда, где были кучей свалены кресла и скамейки с других поездов. Местами эти «горы» доставали почти до потолка, а что было под ними, кроме костей вандалов, мне было страшно представить.
Казалось, что из-под этой кучи кресел на меня смотрят маленькие злые глаза, что-то неустанно ползает и копошится под завалами. Я понимал, что это явно не к добру. Было чувство, что все здесь одичало, окончательно отбилось от рук. Мне стало не по себе. Пока тепловоз тащил нас, я прошелся по остальным вагонам. Электричка представляла собой солянку из вагонов разных версий. Были и новые пластиковые, как те, что собирали в Торжке, были и с деревянными торцевыми стенами, покрытыми лаком. Были абсолютно пустые вагоны, — настолько пустые, что навевали какую то тоску вперемешку со страхом, словно внутри вагона расположилась какая-то смертельная зона, откуда убежало или исчезло все, что могло убежать и исчезнуть. И лишь защитные люки смотровых окон все так же лежали, закрывая собой упругие муфты под вагоном.
За все время, пока я там находился, меня не покидало ощущение, что за мной кто-то наблюдает, хотя я был один. В какой— то момент я окончательно в этом убедился, когда механизмы начали оживать а звуки с чердака усилились. Открыв один из шкафов, я увидел знакомую картину, как в моей заметке про тест на скорость, но быстро реагировать было не нужно. Я увидел, как те самые «металлические челюсти» пытались меня схватить, но из-за отсутствия множества деталей мешанина из фрагментов реле и контакторов лишь беспомощно хрустнула перед моим лицом. Я быстро закрыл шкаф. Посмотрел на часы. Половина двенадцатого дня, а уже такая активность. Хоть бы доехать до полуночи, когда активность достигнет своего пика.
Тепловоз бодро тащил меня сквозь смеркающиеся пейзажи лесов и полей. Шли километров девяносто в час: максимальная конструкционная скорость для этих работяг. Вагоны полумертвого электропоезда пронизывал ледяной поток встречного ночного воздуха, который легко находил себе путь сквозь разбитые окна, дыры и люки в полах. Казалось, что сами стены стали нематериальными и пропускали ледяного гостя без препятствий. Мне стало совсем холодно. В дело пошёл старый добрый термос с кофе, который для меня стал другом и напарником, а не просто посудой. Горячий, крепкий кофе немного взбодрил и согрел, но внезапно я почувствовал запах горелого. Вначале я думал, что мне просто показалось, что я принял запах кофе, который смешался с пыльным и затхлым запахом старого вагона, за горелую резину. Но нет. Из-под пола в вагон залетал ветер, который принёс с собой дурные вести.
Как пахнет сгоревшее дизельное топливо, я хорошо знал — несколько месяцев работал на магистральных тепловозах, — так что грешить на локомотив не было смысла. Где-то в поезде под вагоном горела упругая муфта.
Я встал, включил фонарик, — от света немного прищурился, — простоял так несколько минут, пока глаза привыкли к освещению. Но идти вглубь этого непредсказуемого полумертвого чудовища я не хотел. Мне было жутко. Подумав несколько минут, я понял что ситуация с муфтой может привести к серьезным последствиям, и в моих же интересах будет исправить проблему. Я глубоко вдохнул, собрался и пошёл по вагонам, прислушиваясь и высвечивая фонарем все подозрительные места, скопления проводов и деталей.
К звукам в вагонах не было смысла прислушиваться. На ходу поезд был похож на помесь старого корабля и реактивного самолета: всё скрипело, трещало, дверцы шкафов хлопали друг об друга, точно беззубые десна. И ко всему этому примешивался шум от экипажной части. Из-за отсутствия люков в полах звук был такой же громкий, каким он был бы, стой я рядом с летящим на всей скорости поездом.
Я шел по вагонам, словно по минному полю. Мне было холодно, я ничего не мог услышать, только видел, как то там, то тут по углам бегали странные тени. Половицы странно дрожали, и дрожь эта была не от движения поезда; в вентиляции сновали мелкие тени, а когда я убирал луч фонаря, с потолка через прорези на меня смотрели сотни пар мелких светящихся точек. Я прибавил шаг и почти дошел до конца поезда, когда услышал странный звук, словно к вращающемуся велосипедному колесу прислонили что-то твёрдое. Место неисправности было найдено.
Через люк в полу я увидел следующую картину: защитная решётка упала на упругую муфту и теперь стирала её, собирая на прутьях расплавленные ошмётки резины. Нужно было как-то вытащить решётку и не лишиться при этом пальцев. Побродив по вагону, я нашёл подходящий кусок проволоки и сделал из него крюк. Подошёл к зияющему и дымящемуся люку в полу. Зрелище было угрожающим — на секунду я почему-то подумал, что это какая-то ловушка. Но, отбросив все плохие мысли, запустил импровизированный багор в отверстие, зацепил решётку и вытащил её. За время поисков муфта успела отполировать решётку до первозданного блеска и нагреть так, что в руках её нельзя было удержать. Я вздохнул, бросил кусок металла прочь от себя, проводил его лучом от фонарика и тут же пожалел о том, что вообще согласился на эту работу.
Из глубины вагона на меня смотрело нечто, чего изначально там не было. Непонятная конструкция из проводов и деталей, которые хаотично бегали, вечно меняясь друг с другом местами, но сохраняя общий «вид» этой конструкции. Меня бросило в дикий жар, спина вспотела, и тут же по телу побежали мурашки. Почему я сказал, что смотрело? Потому что у него реально были глаза, — вернее, их подобие. Один глаз был из прожекторной лампы, которая почему-то тускло горела, подсвечивая уродливое нутро. Второй был идеально круглым; спустя секунду я понял, что, это был манометр из кабины управления.
Я медленно начал пятиться назад, понимая, что сейчас ситуация вышла за пределы всех инструкций, которые я только знал. Мы были в курсе об особенностях, о том, что детали и проводка могут менять своё положение и даже совершать какие то действия, но ЭТО…
Тут случилось то, чего я боялся больше всего. Куча деталей и проводов начала двигаться в мою сторону, почти не издавая никаких звуков. Я развернулся и побежал, на ходу доставая спецключи, чтобы закрыть межвагонные двери и задержать его. По пути к своему вагону я только надеялся на то, что мы остановимся раньше, чем поезд меня настигнет.
До полуночи я, конечно, до конечной точки не доехал. Тепловоз дотащил меня до промежуточной станции уже поздно ночью, и его сменил другой тепловоз. До самого тяжелого и мистического времени суток оставалось пятнадцать минут, а до станции назначения было еще несколько часов пути. Бежать мне оставалось несколько вагонов; я задерживался лишь для того, чтобы закрыть на ключ очередную пару межвагонок.
Десять минут. Я начинаю не только слышать, но и видеть, как уродливые клубки проводов начинают тянуться из-под половиц, обвивают сиденья. Со всех сторон слышатся шорохи и громкое лязганье.
Пять минут. Я бегу по поезду к крайнему вагону — единственному месту, которое соединяет меня с внешним миром.
Две минуты. Отовсюду доносятся уже не механические, а словно бы человеческие крики и стоны. Всё это внезапно заглушает ужасный рёв, смешанный со звуком дизельного двигателя тепловоза. Я уже вижу его кабину, приветливый свет внутри, ярко-белый буферный фонарь, предупреждающий о маневровой работе по станции. Я почти спасся.
Полночь. Пол вагона уходит у меня из-под ног. Я теряю равновесие из-за сильного толчка, произошедшего где-то в головной части поезда, откуда я убежал совсем недавно. Стоит страшный грохот. Что-то хватает меня за руку и отбирает фонарь. До спасительного выхода остается половина вагона.
Тепловоз применяет экстренное торможение. Меня бросает вперед, буквально вырывая из хватки агонизирующего чудовища. Я смог быстро подняться, добежать до спасительной двери и выпрыгнуть на пути, благо к тому времени тепловоз уже полностью остановился, недовольно шипя выходящим из тормозных цилиндров воздухом.
То, что происходило далее, уже мало заинтересует обывателей, да и меня тоже. Осмотрев состав вместе с помощником машиниста тепловоза, мы увидели, что два последних вагона сошли с рельс. При этом не просто сошли, а поехали на соседний путь, деформировав рельсы и оставив сколы на бетонных шпалах.
Внутри вагонов, до этого относительно целых, было словно поле боя. Скамейки были вырваны с мест вместе с кусками половиц, потолок обвалился, обнажив внутреннюю поверхность крыши и систему вентиляции, все с теми же бурыми пятнами на воздуховодах. Причиной схода оказались злосчастные переходные площадки между вагонами — они заклинили и вызвали сход, будто электричка сама не хотела быть окончательно уничтоженной. Будто бы она решила вызвать аварию и остаться здесь. Что по итогу и случилось: начальство забраковало колесные пары поезда и приняло решение оставить его на этой станции на старых тупиковых путях.
С тех пор прошло много времени, но я хорошо запомнил момент, когда мог погибнуть в объятиях одичавшего поезда.