Эта история написана в рамках осеннего турнира Мракотеки (октябрь — ноябрь 2023 года)
Шел я днем солнечным, а навстречу мне шествовали три фигуры в закрытых бархатных плащах с заостренными капюшонами, надвинутыми на лица. Они грязно ругали и день, и солнце, и божий мир. Проходя мимо я услышал, как они проклинают меня. Тогда я обернулся и сказал им «Господь да пребудет с вами. Да излечитесь». Они посмотрели на меня, и их лица были сплошь покрыты темными венами, а глаза полыхали пламенем исподним. Зашипели они, зашептали, будто ждут меня вечные адские муки, и тогда я перекрестил их. Они развернулись и в страхе скорым шагом удалились восвояси.
Брусничный свет угасающего солнца слабо пробивался сквозь матовые витражи грязного и треснутого подвального оконца. Я прибыл сюда, чтобы присмотреться к городу, в котором царствует зло. Октябрь был уже на исходе, и приближалась ночь, в которую могли пострадать невинные души. Я собрал свой небольшой саквояж коричневой кожи, тщательно отбирая самые необходимые предметы. Со мной, конечно же, была книга слова Господня, священный крест и фиал с афонским маслом. Мне самому довелось бывать на той горе не далее как в прошлом году. Хорошее было время, спокойное и благое. Но тьма неустанно ищет любую крохотную щель, любой изъян в сердце человеческом, дабы войти туда, распространиться и разрушить божье творение. Обнаружив такое место прямо подле нашей столицы, братья призвали меня, как крепкого духом и светлого помыслами, в эту обитель зла. И я пришел, взяв свои артефакты, но самое важное — молитву — я повсюду носил в сердце своем.
Мне доводилось и ранее щитом веры и мечом молитвы выходить на битву с бесовским отродьем. Но в прежние времена со мной бок о бок стояли братья, и мы действовали сообща. Нынче же меж нашим братом ширился раскол, ослабляющий всю нашу общину. Кому-то изменила крепость духа, кто-то ослепил себя грехом гордыни и стяжательства, впустив зло в свои чистые прежде души. Другие же трудились на извечном фронте, защищая мир людской от напастей демонических. Вот и вышло так, что мне выпало одному из смертных встать лицом к лицу с врагом в этом городе. Впрочем, Господь был со мной, я чувствовал это беспрестанно.
Перекрестившись, я вышел из своей временной утлой кельи в тяжелый и плотный осенний туман. Мои ноги вминали в размокшую грязь закисшую рыжую падалицу, а ноздри глубоко в себя вбирали терпкий запах этой палой, печальной листвы. С неба сыпалась редкая морось, оседая на моем лице и пальто, собираясь в капли на моем саквояже. Я мерно шагал по полупустым темнеющим улицам, совершая рекогносцировку. Необходимо было разведать обстановку и понять, где мое присутствие будет наиболее необходимо в решающий день. Навстречу мне попадались местные жители, частью — обычные люди, могущие стать жертвами, частью — охотники, входящие в силу в это самое время. В глаза мне бросилась афиша — детский маскарад на главной площади, до которого времени оставалось два дня. Я сразу почувствовал — это именно то, что я искал. Замечательно, дата и время назначены, дело за малым. Я продолжил свой путь.
Безусловно, дети — всегда самые желанные жертвы для сил тьмы. Они чисты и беззащитны, их души светятся силой жизни и обжигают вместилища зла. Каждая такая душа на вес золота. Среди взрослых людей большинство — погасшие светочи, погрязшие в унынии, отдавшиеся грехам и тем сами сдавшие себя в руки тьмы. Души их тонки и серы, и тем дешевы для поборников нечистого. Маскарад же — самое благоприятное мероприятие для нечисти, где легко остаться незамеченным, растворясь в толпе ряженых и раскрашенных людей. Вовремя же я прибыл сюда.
Вдруг я встретился глазами с одиноким прохожим. Он пристально глядел на меня из-под надвинутой на лицо шляпы, и я ощутил горячую волну ненависти, исходящую от него. О да, он сразу распознал, кто я таков. Нечистые создания нутром чуют таких как я. Им нестерпим дух святой и белый пламень молитвы, облекающий моих братьев во Христе.
Что же мне было делать — гнать этих тварей прочь от себя, или же найти способ усыпить их бдительность и попытаться выведать их планы? Я безмолвно вознес молитву, томясь невозможностью совершить выбор, и мой визави распахнул клыкастую пасть и с шипением оскалился на меня, а затем поспешил прочь.
Несомненно, молва о моем приезде нынче же ночью захватит город, и это пойдет мне во вред. Темные отродья смогут соединить свои усилия супротив меня, и мне, стало быть, придет надобность держать оборону в одиночестве против их армии. Я испытал неприятное чувство, похожее на страх. Давно я не боялся, ибо всецело и искренне полагался на Господа. Маловерие прежде было мне несвойственно, но и испытаний такого рода на мои плечи ранее не возлагалось. Состояние мое усугубляли сомнения — мне пока было невдомек, какую же тактику избрать. Было очевидно, что в поединках один на один выстоять мне будет проще, а смогу ли одолеть их всех разом — в этом я уверен отнюдь не был. Ну вот, опять страх подкрался и зацепил острыми когтями мое сжимающееся сердце. Быть может, не поздно еще призвать братьев на подмогу, — тешил себя я тщетными надеждами. Некому было помочь мне, некому стать плечом к плечу со мною. Уберегу ли я невинные души от армии тьмы? — я не знал.
В отдалении я заметил одинокого ребенка, бредущего вдоль вереницы тусклых фонарей. Он несильно ударял по небольшому мячу, катившемуся затем вперед, после приближался к мячу и снова посылал его вперед. Я быстро огляделся, нет ли поблизости отца или матери ребенка, но не обнаружил таковых. Я тут же решил проследовать за мальчиком на расстоянии, дабы убедиться, что тот без происшествий доберется домой. Было не столь позднее время, но в эту пору слишком рано темнеет, а тьма, как известно, привлекает тьму и вольготна для всякого рода злых дел. Мяч, выскочивший из-под ноги мальчика, закатился в кучу мокрой палой листвы. Нас отделяло несколько десятков метров, но резкий запах перегноя волной накрыл меня, заставив поперхнуться. Казалось, что сквозь ноты сырости я ощутил смрад разложения. Холодный пот покрыл мою спину и пропитал рубашку. Стало зябко, несмотря на теплое пальто.
От ближайшего к ребенку здания отделился серый силуэт и неспешно двинулся в сторону мальчика. Мое сердце отчаянно забилось о ребра, и я вонзил ногти в ладонь, тщась сохранить самообладание. Страх, бывший призрачным, обретал реальные очертания. Ребенок ни о чем не подозревал, он был увлечен поиском мяча и разбрасывал кучу листьев носками ботинок. Главной моей целью стало не привлечь к себе внимания мальчика и неизвестного человека, приближающегося к нему. Был ли то обычный человек? Если же нет, существовал единственный способ остаться незамеченным — мне необходимо было отринуть молитву и дать страху заполонить мое сердце. Тогда я сойду за простого прохожего, и инстинкт супостата никак меня не обнаружит.
Я на мгновение закрыл глаза, вдохнув поглубже смрад — теперь я был в этом совершенно уверен — телесного гниения и позволил себе бояться в полную силу. Казалось, Господь в эту минуту оставил меня, и я погрузился в пучину отчаяния, безысходности, одиночества, и дрожь распространилась по моему бренному телу. Прекрасно, это было именно то, чего я искал. Я чуть ускорил шаг, и на моих глазах серый силуэт достиг мальчика, схватил его за плечо, развернул к себе и выдохнул тому в лицо, низко наклонясь над ним. Ребенок не кричал и не сопротивлялся, он сначала безвольно обмяк, а затем восстановил равновесие и безропотно последовал за незнакомцем по самой темной из тропинок. Я преследовал их довольно долго, удерживая в себе самые темные и разрушительные чувства, истово отдаваясь во власть окружающего декаданса. Дома, мимо которых мы следовали, становились неухоженнее и грязнее, под ногами вместо брусчатки давно была сплошная черная грязь, а последний фонарь остался давно позади. Дорогу подсвечивали редкие освещенные тусклым огнем окна, да слабый свет убывающей луны.
Мы достигли последнего дома, за которым темнел заросший кустарником лесок. Незнакомец подтолкнул мальчика к незапертой облезлой двери, и они скрылись внутри здания. Я почти бежал, торопясь нагнать их. Темный дом таращился на меня пустыми провалами окон, а ветер, застревающий в мокрых кронах с остатками листвы шептал — уходи. Я отбросил сомнения и скользнул следом в недобрую дверь. Меня настиг глубокий мрак, лишающий зрения. Под ногами что-то негромко хрустнуло, нос уловил запах затхлой сырости и плесени. Руками я нащупал холодную стену с облупившейся краской. Я до предела напряг слух, чтобы суметь различить направление, в котором скрылись незнакомец и ребенок. Дурное предчувствие тяжким гнетом легло на мои плечи. Готовили этого мальчика к жертвоприношению силам тьмы или хотели надругаться? Много ли их, похищенных детей, поведут на заклание в день Жатвы? Я не знал. То ли шорохи, то ли шепотки донеслись до моих ушей из недр таинственного дома. Ужас обуял меня, подрывая веру и волю.
Глаза немного привыкли к темноте, и я уловил слабое движение чего-то более черного, нежели окружающая тьма. Хотелось задержать дыхание, но мое сердце с такой силой гнало кровь по венам, что я опасался потерять сознание от недостатка воздуха. Чья-то чужая нога скрипнула по рассохшемуся полу неподалеку от меня. Мне чудилось, будто я ощущаю жар, исходящий от скрывающегося во мраке. Конечно, это было игрой воображения, но это не облегчало моего положения. Я сам, добровольно пришел в западню, не успев ничего еще сделать в этом городе. Был ли тот мальчик приманкой для меня? Я был готов поверить в это. Спазм сжал мое горло, и я прислонился к стене. Некто поблизости глубоко вдохнул запах страха, исходящий от меня. Как давно до сего дня я не вспоминал это жуткое чувство непреходящей тоски и покинутости Господом, привычное простому человеку. Какой же серой никчемной песчинкой казался себе я в этот час…
Меня поразила алая вспышка в паре метров передо мной, я был абсолютно дезориентирован. Дурное зловоние сероводорода распространилось по помещению. Я неосознанно вдохнул и закашлялся, незрячие глаза мои заслезились. Некто внезапно оказался прямо передо мной, и его пальцы больно впились в мои ссутулившиеся плечи.
Я очнулся в тесной комнатушке, голова моя гудела и раскалывалась, члены закостенели и затекли до боли. Пошевелившись, я понял, что руки мои связаны за спиной. Ноги были свободны, но пока — совершенно бесполезны. Огарок свечи коптил стену возле закрытой двери, едва освещая обстановку. Когда глаза привыкли к свету, я осмотрелся — напротив меня лежал ребенок в веревочных путах, видимо, он был без сознания. Был ли это тот самый мальчик, за которым я шел — я не ведал. Саквояж мой пропал. Я перевел взгляд на собственную грудь — крест с нее тоже исчез. Ну что ж, во всяком случае, я достиг искомого и прибыл в самое логово моих противников. Не думал, что получится сделать это так скоро, не предполагал, что окажусь лицом к лицу с опасностью совсем беззащитным. Раньше меня бы не расстроила утрата моих артефактов, ибо со мной повсюду была вера и моя молитва. Сейчас же я был весьма обескуражен и будто бы гол перед врагом рода человеческого.
Как много усилий и времени необходимо приложить, чтобы обрести ощутимое благословение веры, и как мало, чтобы его потерять. Я остро чувствовал одиночество и затмение воли, безысходность и тьма проникли в мое сердце. Помощи было ждать неоткуда. Вдруг я услышал еле уловимые слова молитвы. Мальчик, лежавший тут же, не открывая глаз шептал «Отче наш». В комнате будто стало светлее. Я был поражен, сколько искренности звучало в молитве ребенка. Я, зрелый мужчина, погрязнувший в страхе и унынии, не мог выдавить из себя даже слова во славу Господа. А эта чистая душа, попав в казавшееся безвыходным положение, вкладывала всю свою надежду и веру в самую простую и известную каждому молитву.
Всем известно, что никакие слова и речитативы не несут в себе силы, если сказаны не от всего сердца. Призыв к отцу нашему небесному тем паче требует приложения сердца и души, а не бездумного повторения вызубренных фраз. Сила моя была со мной повсюду, пока я мог искренне обратиться к свету, а сейчас меня обуревали сомнения — не принесёт ли моя молитва вреда, не раскроет ли меня раньше времени? А если тянуть и дальше позволить страху и тьме просачиваться в мое нутро, не сделает ли это хуже? Мои метания оборвал грохот распахнувшейся двери.
— Заткнись! — яростно выкрикнула красивая молодая женщина в темных одеждах.
Она подскочила к мальчику и наотмашь ударила его по лицу, и ребенок в страхе затих. Следом тяжелой поступью вошел высокий грузный мужчина, неся мой саквояж. Он раскрыл его и с брезгливой гримасой потряс передо мной, демонстрируя его содержимое. Фиал с афонским маслом выпал и разбился. Разлитое масло будто провело широкую черту между жертвами и палачами. Капля масла брызнула на женщину, отчего та взвизгнула и бросилась вон во тьму коридора. Теперь враги уже не сомневались, кто я и зачем прибыл в их обитель. Скрываться более не было толка.
Я немного приободрился, что хотя бы часть моего груза разрешилась — прежние сомнения подрывали мой дух. Теперь же я выпрямился, смело посмотрел на своего противника и начал безмолвно творить молитву. Я сосредоточился, вкладывая смысл в произносимые про себя слова, и несколько секунд висела тишина. Враг возвышался передо мной смелый, полный силы, а я был распростерт перед ним, с онемевшими за спиной руками, не могущий даже подняться. Вдруг он понял, что я делаю, лицо его исказилось, он выронил мой саквояж и дернул рукой, от которой отделилась алая вспышка, созданная, по всей видимости, чтобы оглушить меня. Доля секунды — и она врезалась в незримую преграду, начерченную моим разбитым фиалом, и пламя жадно набросилось на лужицу освященного масла, не пойдя далее. Огонь ярко осветил нашу темницу, заставив супостата попятиться и, наконец, ретироваться. Я испытал прилив радости и укрепление веры, чем это могло быть, кроме как промыслом Господним? Масла было немного, и прогорело оно быстро, даже не задев тлением доски пола. Ведьмовской огонь стал огнём священным — это ли не чудо? Мальчик поднялся, насколько позволяли путы, и внимательно наблюдал за происходящим. Я не видел страха в его глазах. Он дотянулся до креста, выпавшего из моего багажа, и взял его в свои руки.
Радость моя закончилась, когда пламя погасло и враги вновь вошли в комнату. Они пребывали в великом гневе, и теперь я просто обязан был найти способ, как защититься самому и защитить ребенка. Молитва моя с каждой минутой набирала силу, и я более не переставал творить ее. Вошедшие направились сначала к мальчику. Тот выставил крест перед собой, но женщина, оскалившись, лишь наступила ногой на руку ребенка, заставив того выпустить священный предмет. Она хитрым движением ухватилась за путы и поволокла свою жертву прочь из комнаты. Я что-то крикнул и изо всех сил дернулся в попытке подняться, но лишь опрокинулся на живот, расшибив нос. Мужчина бросил в меня очередной алой вспышкой, обжегшей мои руки и спину нестерпимой болью. Я стиснул зубы, чтобы сдержать крик, но не смог подавить рвущийся наружу стон. Сквозь притупленное болью восприятие действительности я лишь услышал, как хлопнула дверь и настала тишина.
Некоторое время я лежал в той же позе, утешая свои телесные страдания, пока сила духа не начала возвращаться ко мне. Я попросил Господа укрепить меня и простить мою слабость, и стало легче. Боль понемногу утихла, и я обнаружил, что мои руки теперь свободны. Вспышка ведьмовского огня обожгла их до волдырей, но испепелила путы. Вот и второе чудо явилось мне за сегодня. Я привстал и обозрел свои все еще затекшие, а теперь и обожженные руки, и возрадовался. Кровь стучала в пальцах свободным потоком, а ожоги, это я точно знал, быстро заживут и оставят после себя лишь чуть заметные шрамы. Теперь оставалось выбраться отсюда и спасти ребенка. Я пока не знал как, но это было моим долгом.
Огарок свечи вспыхнул и погас, оставив меня во тьме. Но теперь я уже не был раздавлен беспросветным унынием — Господь явил мне свое присутствие и поддержку.
Когда мои руки обрели чувствительность, я принялся ощупывать стены и пол в поисках подсказки. Все было тщетно, даже моих вещей я не нашел. Тогда я решился и осторожно отворил дверь. Так ли беспечны мои враги, что не закрыли ее на ключ, или они не знали, что я освободился от пут? Или же были уверены, что выхода отсюда я не найду?
В дальнем конце коридора было вполне светло, и идти туда мне подумалось небезопасным. Я медленно двинулся в противоположном от света направлении и нашел дверь в другую комнату. Она была заперта на засов с моей стороны. Как интересно, подумал я, каких же узников там содержат? Я, силясь издавать как можно меньше шума, поднял засов и заглянул внутрь. В первое мгновение мне показалось, будто на полу этой комнаты — а она была намного просторнее моей темницы — разбросаны мешки или тюки с сеном. Я пригляделся получше, насколько это позволяло еле заметное освещение где-то в недрах узилища, и ужаснулся. Тут и там лежали безвольные и неподвижные тела двадцати или более детей и отроков, и лишь слабое дыхание, колеблющее ребра, позволяло надеяться, что они все еще живы. Я замер и погрузился в размышления. На то, чтобы вызволить их всех сейчас, не было никакой надежды. Я сам освободился лишь чудом, и даже не представлял, в какой стороне выход, доберусь ли я туда невредимым. Пару десятков детей без сознания я бы не вынес никак. Взвалить на плечи хотя бы двоих, и наудачу бежать? Что если, очнувшись, они поднимут шум и навлекут на всех пленников гнев мучителей? Очевидно, готовилась большая жертва, и до назначенного часа супостаты должны беречь жизни похищенных детей.
Неподалеку послышались голоса и уверенные шаги двоих или троих людей. «Уже завтра» — донеслось до меня. Я прикрыл дверь и бросился во тьму коридора, забыв приладить засов на место. Нашарив ступеньки, я начал крадучись спускаться вниз, тогда как в нескольких метрах от меня шаги затихли и снятый засов был обнаружен. Немедленно тон голосов повысился, началась суета, и я, уже сильно не скрываясь, ринулся вниз, еле прикасаясь к перилам. Стук сердца грохотом отдавался в висках, мешая мне расслышать разговор преследователей. Я ожидал погоню, и это подстегивало меня бежать быстрее чем когда-либо.
Запнувшись внизу лестницы, я кубарем пролетел расстояние до двери и с силой приложился плечом, что взорвало болью обожженную руку. Отбросив жалость к себе, я выскочил вон из здания и нырнул в плотные заросли кустарника у кромки леса. Было совсем темно, даже луна скрылась за облаками. Едва ветви вокруг меня перестали колыхаться, как из жуткого строения выскочили несколько силуэтов и разбежались по округе. Они разбросали несколько алых вспышек по округе, одна из которых достигла моего укрытия, окутав пламенем кусты передо мной. Первым моим стремлением было выпутаться из колючих зарослей, больно царапавших кожу, но я с удивлением обнаружил, что огонь не причиняет мне каких-либо неудобств. Я не ощущал жара пламени, и некоторое время, пораженный, наблюдал за чудесным явлением. Вдруг я осознал, что провидение направило меня прямиком в объятия терновника. Я вознес благодарственную молитву, а затем пламень погас. Моих преследователей не было видно, и я окольными путями достиг своей кельи.
«Уже завтра» — сказал кто-то из супостатов в ужасной темнице, и это не давало мне покоя. Я промывал свои раны и размышлял — неужели это означало то, что я целые сутки провел в застенках без сознания? Тогда дело плохо, времени оставалось совсем мало. Я обозрел свой обедневший арсенал. Лишиться саквояжа было совсем мне не на руку, но делать нечего. Нательный крест мой так же остался у врагов, как и прочие принадлежности. Я взял две небольшие палочки, обрывок веревки и смастерил себе новый. От красивого ювелирного креста толка как и от бездумной молитвы, это я знал наверняка. Осмотрев свою одежду я обнаружил, что рубашка и пальто обожжены до дыр и более непригодны.
Было слишком холодно, чтобы выходить на улицу в одном пиджаке, но других вещей у меня с собой не было. Зимнюю рясу я захватить с собой не подумал, ведь привлекать внимание своим родом занятий мне совсем не хотелось. Ничего, справлюсь и так. Оставшееся время до рассвета я провел в непрерывной молитве.
Наутро я вышел в город и убедился, что сегодня — тот самый день. Солнце раздвинуло в низком сером небе узкий просвет и поливало чуть теплыми лучами оживленные улицы. Отовсюду слышался детский смех, кто-то уже нарядился в костюмы, предназначенные для маскарада. Взрослые метались от лавки к лавке, подгоняя стайки ребятни. Мне хотелось подкрепить тело и дух, и я направил свои стопы в городской храм. Истинную цель своего визита я был готов раскрыть только союзникам, и предстояло выяснить, обитают ли здесь таковые. Войдя, я сразу уловил — что-то здесь не так. По дороге в этот город я долго раздумывал, как же так вышло, что в короткий срок целое поселение заполонило зло. Вот я и нашел ответ. Иконы мироточили, но не благословением, а слезами Богородицы и святых был омыт иконостас. Дурно пахло, и свечи отчаянно трещали на кануне. Хмурый священник ухмыльнулся, глядя на меня. Я развернулся и пошел прочь.
Сев недалеко от паперти, я обхватил голову руками и уставился в землю, напряженно размышляя. Как же мне было одолеть целый сонм нечистых отродий, как было оградить пленников и прочих жителей от опасности? Или мне предстояло бессильно наблюдать за кровавой Жатвой, проливая тщетные слезы? Какой-то прохожий бросил к моим ногам монету. Я с удивлением поднял глаза, но человек уже прошел мимо. Подобрав монету, я оглядел ее — совсем мелочь, еще тёплая от рук подавшего ее. И тут перед моими глазами предстали чудеса, посланные мне за предшествующий день, и я вновь углубившись в молитву, побрел к центру городка.
Площадь была украшена бесовской атрибутикой и подготовлена к празднеству. Вряд ли простые жители вкладывали сакральный смысл в грядущее действо, скорее, они ждали просто веселья. Я предчувствовал, что жертвоприношение должно состояться в присутствии большого числа людей, покорив и поработив их. Значит ли это, что уже через несколько часов целый город окончательно падет под гнетом зла? Это казалось весьма вероятным. Если я не смогу сдержать скверну, никто из простых людей не сумеет этого сделать.
Сегодня слишком быстро темнело. Было зябко, порывы холодного ветра задували под пиджак и играли моими волосами. Я стоял, облокотившись о фонарный столб, а вокруг меня сновали люди, собираясь на площади. Поначалу все выглядело весьма безобидно — ряженые дети, родители в масках зверей. А потом я увидел их — три фигуры в бархатных плащах с заостренными капюшонами. Они торжественно вышагивали впереди небольшой процессии, замыкал которую местный священник. Я двинулся вперед и оказался в тисках посреди шумной толпы. Верещали дети, переговаривались родители, кто-то топал, кто-то прыгал, послышалась пронзительно-минорная мелодия свирели. Почему-то стало совсем темно, и вокруг площади начали зажигаться фонари и факелы. Я не видел часов, но знал, что сейчас должно быть не позднее полудня. Чертовщина, ей-богу. Фигуры в бархатных плащах заняли подмостки и толпа воззрилась на них жадными глазами. Шум, изрядно действующий мне на нервы, затих, и одна из фигур принялась говорить. Это был долгий монолог, большую часть которого я, буду честным, пропустил мимо ушей. Отдельные слова долетали до моего сознания — кровь, жатва, плодородие, враг, жертва. Я поднял голову. Теперь толпа сверлила недобрыми взглядами меня. Я огляделся — как же много здесь было людей, видно, весь город собрался сейчас здесь. Несколько рослых мужчин пробирались сквозь людскую массу по направлению ко мне. Что-то тяжелое обрушилось на мою макушку, и я потерял сознание.
Когда я пришел в себя, холод сковал мое бедное тело. Я обнаружил себя на неком постаменте, накрепко привязанным к ледяному столбу. Подо мной высилась гора поленьев и хвороста, вокруг были расставлены крупные раскрашенные тыквы, а между ними лежали связанные дети с кляпами а маленьких ртах.
Картина повергла меня в ужас, я дернул головой, острая боль заставила разум заработать в полную силу. Руки мои были вновь прочно стянуты за спиной, и не было надежды освободиться. Веревки впивались в мое обнаженное тело, а толпа, окружающая бесовский алтарь, неистово хохотала и улюлюкала. Темные фигуры в плащах достигли приготовленных в жертву детей. Прислужники, согнувшись в поклонах, подали своим хозяевам длинные ножи с драгоценными рукоятями.
Я пропустил миг, когда кто-то из толпы бросил факел к моим ногам. Хворост занялся, и тепло поначалу заставило мое измученное тело немного расслабиться. Спохватившись, я начал творить молитву. Одна из фигур с ножом прокричала проклятие и метнула в меня алую вспышку. Та прожгла незащищенную кожу моего живота, и я бы согнулся в муке, если бы мои путы позволили это. Следом в небе над моей головой блеснула молния и грянул гром. Боль, истощение, рев толпы, шум грома так отвлекали меня, что я больше не мог молиться про себя и начал сначала шептать, а затем в полный голос призывать Господа. В меня полетели еще несколько алых вспышек, но я отринул страх и боль меня мало заботила. Я говорил, а затем кричал о несправедливости, о разрушениях, которые несёт зло, о единственном спасении. Простые горожане начали бросать в меня чем ни попадя, а жар начал обжигать мои ноги.
Слезы потекли из моих глаз, когда первый нож коснулся плоти несчастного отрока. Молния ударилась в землю и тыква возле одного из детей подскочила и треснула, брызнув ошметками рыжей мякоти. Толпа расступилась лишь на мгновение, а затем сомкнулась вновь. Все эти люди сейчас были рабами тьмы, они воспевали зло и призывали смерть жертвам от рук палачей. Я воззвал к Отцу Вседержителю, дабы помешал он нечистым отнимать души невинных детей. Я так глубоко погрузился в молитву, что перестал слышать окружающих шум, а слезы мои стали холодны. Но то были уже не слезы — дождь полил косым потоком на город. Я взглянул на связанных детей и узнал среди них того мальчика, с которым давеча делил узилище. Он глядел прямо на меня своими чистыми глазами. Я крикнул ему «молись со мной» и узрел, как губы его отверзлись и стали шептать. Камни летели в меня, но я обратил взгляд к небу и возопил «Отче наш, иже еси на небесех…». Мир будто замер, и в нем существовали только дождь и эта молитва.
Холодные струи омывали мое измученное тело, а я улыбался и молился так искренне, как никогда прежде. В полной мере я ощущал, что Господь со мной, что смерти нет, а все муки можно вынести, даже если они кажутся непосильными. Жар под моими стопами стал ослабевать, а в толпе начали раздаваться крики очнувшихся от морока людей. Дождь святой водой промочил горожан, смывая с них грим и маски, обезвредил нечисть, не дав ей совершить свою Жатву. Мальчик, молившийся вместе со мной, этот чистый и светлый ребенок, взял острый нож, приготовленный для жертвоприношения, подошел ко мне и освободил меня от пут. Кто-то набросил на меня плащ, и я покрыл свою наготу. Я взял мальчика за руку и пошел вперед. А дождь все лил и лил.
30-31.10.23