Эта история написана в рамках осеннего турнира Мракотеки (октябрь 2025 года)
Накрапывает. Солоно. Кипит чайник.
Что такое чайник?
Антонина морщится, силясь вспомнить, бурчит коллеге:
— Ты давай… работай. Нам ещё во-от такую партию заготовить надо! — и разводит руками.
Звякают друг о друга золотые цепочки неснимаемых браслетов, трясутся кончики пальцев.
Взгляд вдруг цепляется.
Странно, куда подевалось кольцо? Оно ведь точно здесь было. Прямо здесь. Здесь прямо. Тут. Здесь. Здесь. Здесь.
Здесь.
Так что сказать-то хотела?..
— Ты куда положила мои перчатки? Верни!
Это точно она, кто ж ещё? Вот стоит, горбится, смотрит в лицо бесстыжими синими глазами, мотает головой. Говорит, что не брала, а у самой полный шкаф чужого добра.
Слышится:
— Мама, я же с тобой была.
Отпускает.
Накрапывает. Солоно. За мутной пленкой-пеленой дождя даже не разглядеть своего лица. Остаётся только смотреть в стекло, гладить его, будто пытаясь потрогать щеки, а на самом деле желая выйти.
Оттуда, с той стороны смотрят в ответ чьи-то незнакомые серые глаза, обрамлённые морщинками век.
Кто это?
Пусть она уйдет.
— Она мне спать не даёт. — Жалуется Антонина дочери, помахивая ладонью куда-то в сторону переполненного вещами шкафа. — Ночью приходит… Смотрит. На меня. Я боюсь спать.
Мрачная тень мотается по краю сознания, иногда выползая на свет, чтобы укусить побольнее.
— Все будет хорошо, мама, ты ложись, я тут побуду.
Врёт ведь. И не краснеет. Врёт.
Врёт.
Все они врут.
Все.
Отпусти!
— Я же знаю, что это ты взяла. — И не докажешь ведь, сколько ни хватайся ногтями за воздух, сколько ни потрясай кулаками. Им ничего не объяснить. Они не хотят слушать. Они — дураки. — верни мои перчатки! — тянет бессилием.
Накрапывает.
Когда уже Валечка любимый, родной с работы придет? Чай бы поставить… соскучилась так! Он ведь на заводе опять до ночи, допоздна. А ему и картошка наварена, и яичек пара. Где они, кстати?
Поесть бы.
Сто лет не ела.
Поесть бы.
А как там отец, интересно? Давно уж в гости не заходил. Все дуется, что замуж вышла? Ну и дуйся!
— Мама, у тебя опять давление!
Кто это говорит? Какая еще «мама»? Чья?
Нечего отпускать — все концы в воде.
Антонина ворочается сама внутри себя, будто боясь выползти на свет. Хочется свернуться клубком и закрыть серые, что небо над головой, глаза.
И на работу скоро, на комбинат родной, где она — начальница, а рядом девочки бегают, в рот смотрят, слушают.
Соскучилась так по ним!
— Тая, верни перчатки. — А у самой голос дрожит, прямо как руки. И все на душе не то, не сладко, волнение какое-то придушивает, цепляется за шею пальцами.
Когда уже Валечка придет?
А придет ли?
Бросил меня, сволочь.
А кто такой Валечка?
Люблю.
— Она мне спать не дает. — Антонина смотрит в окно, что в зеркало, не в силах разобрать ни единой черты собственного лица, пока капля за каплей по стеклу бежит время. — Ведьма… она забрать меня хочет, Элечка.
— Мама, я Тая.
— Мама?.. какая я тебе мама, мне двадцать всего.
Накрапывает.