Одинокая фигура покинула шумящую кишку вагонов, выйдя на монолитную платформу. Закатное солнце освещало ощетинившуюся потертыми объявлениями доску. Словно трупные мухи, афиши с исчезнувшими людьми облепили разбухшее дерево, не оставляя места новостным буклетам.
Слегка занервничав, Богдан устремился к уползающей вглубь леса тропинке. Под лакированными туфлями зачавкала болотная почва, осока изучающе дотронулась до белой рубахи, оставив зеленый след, а крапива с жадностью вгрызлась в брюки, пытаясь добраться до кожи.
Ругаясь про себя, с сумкой наперевес, он боролся с яростно удерживающими его зарослями. Сама природа не хотела пускать парнишку дальше, утягивая обратно к платформе.
Домики выплыли из-за толстых столбов деревьев аккуратно, все еще скрывая свое присутствие, сливаясь с кустарником. Запустевшие и дряхлые, пожираемые изнутри зеленью, они тянулись к земле, ожидая своей скорой кончины.
Лишь один из них сумел сохранить свое архитектурное величие, угрожающие нависнув над заросшей колеей, когда-то служившей дорогой. Но за этой мнимой угрозой скрывался родной дом полный теплых детских воспоминаний. Богдан до сих пор помнил пирожки уже покойной бабушки, с которыми она встречала его на крыльце при каждом летнем приезде из города. Горячие и хрустящие, с мастерски запиханным внутрь вареньем.
Ступени жалобно заскрипели под уверенной поступью молодых ног, сигнализируя дому о прибытии гостя. В грязном от разводов окне мелькнула тень. Приезжий резко остановился, прищурился, вглядываясь в темные очи дома. Ничего, лишь занавеска слабо колыхалась от проникшего внутрь сквозняка.
Толстая дверь стонала, сопротивлялась изо всех сил, цепляясь за проем, не желая открываться, однако все же поддалась, выпустив из помещения застоявшийся воздух.
Уронив тяжелую сумку на пол, он, казалось бы, должен был расслабиться, но вместо этого наоборот вытянулся в струнку, прислушиваясь. За шумом захлопывающейся двери и падающего груза скрывался другой, настораживающий звук. Звук чуждый для края, где нет больше места человеку. Звук шагов. Он донесся со стороны лестницы, уходя на второй этаж, и окончательно затих лишь на чердаке. Громко сглотнув, Богдан двинулся к подъему наверх, прижавшись спиной к стене. Свет телефонного фонарика стал единственным его спутником в столь пугающем путешествии. Все помещение скрипуче дышало, заставляя шарахаться от каждого шороха и неясного движения в тени. Тьма блистала насмешливыми металлическими глазами дверных ручек, наполняясь ужасающими образами. Дальняя комната жадно раскрыла бездонную пасть, ожидая свою переполненную любопытством добычу.
Измазанный в чем-то смердящем люк со скрипом открылся от легкого, почти невесомого толчка. Просунув голову в отверстие, парень огляделся. Ничего. Даже потолок украшала только блестящая паутина. Куча грязных вещей, оставленных им во время прошлого визита все так же ютилась в пыльном углу. Выдох облегчения поднял толстый слой пыли в воздух.
Закрыв проем, гость уже более уверенным шагом двинулся в сторону распахнутых дверей залы. Насчет остальных комнат беспокоиться не приходилось – он запер их в прошлый раз. Здесь мрак казался еще более вязким и обволакивающим. Повсюду кишело разложение и грязь. Фонарь отчаянно пытался распороть завесу мглы, но она не желала отступать, беспощадно пожирая лучики света.
Через окна было видно, как сумерки на улице сгустились, а солнечная корона окончательно скрылась за горизонтом. По спине пробежался холодок. Осознавая свою непростительную ошибку, паренек сорвался с места и, разорвав тишину пулеметной очередью быстрых шагов, устремился вниз по лестнице. С удивительной легкостью подхватив сумку, он ринулся в последнее непроверенное место – подвал.
Скользкие ступеньки вели в самое нутро ужаса, где фонарик с уверенностью можно было назвать бесполезным атрибутом. На полу, стенах и даже потолке, мокром от скопившейся влаги, показались многочисленные углубления. Они складывались в узоры, схожие с письменами неведомых первобытных языков. Те, в свою очередь, формировали барельеф, общую картину, центром которой служил рогатый череп в центре. В его пустых глазницах таилась вселенская злоба, жажда крови и первозданного хаоса. Свечи, гурьбой столпившиеся под ним, смиренно ждали своей участи.
Выключив фонарь, парень чиркнул зажигалкой, поджигая фитили. Подвал ожил в неровном свете танцующих огней.
Лицо скривилось от мерзопакостного металлического запаха, вырвавшегося из зубастой пасти расстегнутой сумки. Под ногтями отрубленных пальцев скопилась грязь, желтоватая жировая прослойка мешков, напоминающих грудь, слегка поблескивала. Извиваясь, в размякшей плоти активно копошились бесчисленные мясистые личинки. Прогрызая мертвенно-бледную кожу, они создавали выходы из своих глубоких, ветвистых нор.
Из аккуратного женского ушка медленно сочился желтый, полузасохший гной. Спекшаяся кровь скопилась на лоскуте кожи, висящем у основания неровно обрубленной шеи. Закатившиеся кверху глаза дополняли скошенный в сторону рот, формируя гримасу искреннего ужаса. Он прильнул к ее вспухшим синим губам, зарываясь одной рукой в слипшиеся кудрявые волосы. Ржавый привкус наполнил юношеский рот. Окутав язык мертвеца собственным, он изучающе прошелся по склизким зубам и деснам, взбухшим от обитающих внутри опарышей. С трудом отрываясь от своего занятия, разорвав тонкую нить слюней, Богдан обратил свой взор на череп, положил перед ним голову и воздев руки к небу, запел.
Запел в обращении к богам своим Омэлю и сыну Неродившегося – Войпелю. Он фанатично выл на древнем наречии, раскачиваясь из стороны в сторону, танцуя вместе с язычками пламени, воспевая космогонические сущности, спящие в горах предков. Они пробуждались, протягивая свои скрюченные лапы все дальше, демонстрируя истинную природу темной чащи. Уже скоро Гнездо Ветров разразится, высвобождая разрушительные бури, после чего Омэль утопит человечество в океане зелени и тьме, забрав с собой свой культ.
А пока от верного слуги потребовали лишь одно – предать земле свидетелей его яростной молитвы.
Куча одежды на чердаке слегка зашевелилась. Бездомный старик судорожно дрожал, укутавшись в различное тряпье. Как только демонические песнопения, доносящиеся снизу, вдруг смолкли, он замер в ожидании, превратившись в одно большое ухо. В коридоре кто-то с еле слышимым скрежетом снял с гвоздя топор. Глаза расширились, тело окатил жар паники, когда он услышал грохот открывающегося люка и топот уверенных, нарастающих по направлению к нему шагов.