«Что мне ваши книжные вампиры? Стыд да смех. Налакаются крови и висят башкой вниз. Конечно, потом глаза как блюдца, и вены сквозь них торчат.
В нашем лесу, в том, что за калиткой начинается, жуть похлеще водится. Не приведи господь, одной туда соваться.
Двоедушник, к примеру. В молодости сама видала одного. И не раз. Выйдет к забору, станет под берёзой, той, что на рогатку похожа. И смотрит, не мигает. Деревья качаются от ветра туда-сюда, и он раскачивается, только в другую сторону. И смотрит.
С первого взгляда на обычного мужика похож. Пригожий даже, прости господи. А приглядишься: половина лица синюшная, левый глаз чёрный, рука, тоже левая – усохшая, сукровицей сочится. Потому как живой он только наполовину, другая половина – мёртвая...»
Сколько таких историй баба Надя рассказывала – не перечесть. Взрослая Нина осознала, что так её жизни учили, воспитывали. Лучше пусть девочка боится «двоедушника», чем, наплевав на запреты взрослых, сбежит в рощу за ягодами, свалится в медвежью яму и ноги переломает.
Но тогда Нина благих намерений не понимала, зато, как капуста листьями, обрастала страхами. Простое хождение в туалет на улицу оборачивалось кошмаром. Мало дойти, особенно если ночью приспичило. Так и попу невесть кому не подставишь: выскочит неведомая тварь из дыры и вцепится в самую аппетитную часть тела.
В общем, как шёпотом говорила ей мама: «Свекровь моя – добрее некуда. Только от доброты этой бежать хочется на край света». Бабка пережила маму на четыре года. Хоронили её соседи. Нина убедила себя, что никак не может оставить работу – сроки горят. И к похоронам не успеет. И вообще давно не приезжала в деревню, даже не звонила бабке, которая на исходе жизни стала желчной. Каждое слово обращала в яд, разъедающий душу.
Но вернуться к детским страхам пришлось. Дом сам себя не продаст, а Нина в деньгах нуждалась.
Бабка встретила внучку на кладбище свежим, ещё не осевшим земляным холмом. Над местом, где у покойницы, должно быть, голова лежала, воткнули некрашеный деревянный крест. Судя по тому, что он накренился как алкаш, хоронили кое-как, нехотя.
Сейчас Нина стояла перед распахнутым настежь окном и смотрела на деревья, притихшие за забором из сетки-рабицы. Словно не было всех прошедших лет. И берёзка, похожая на рогатку, так же качала ветвями. Разве только набрала сантиметров в талии. И листва так же темнела, скрывая двоедушника, что бродит там ни жив ни мёртв. И звериный вой звенел в ушах, тревожа сердце. «Если долго смотришь в лес, то лес тоже смотрит в тебя...»
Стоп! Вой не из детства, а уже из новейшей истории.
Бабка оставила довесок к наследству – пса. Чёрного, будто в саже родился. Вроде не домашний – ободранный, шелудивый, – а на дворе ни будки, ни вольера. Вот и воет – внутрь просится. Придётся впустить: и псину жалко, и ночевать одной в страшном доме Нина не хотела.
Оказавшись по тёплую сторону двери, собака благодарно завиляла хвостом, но в комнаты не пошла. Свернулась калачом в коридоре. Учёная, видать.
* * *
Нина вздрогнула от грохота. В дверь стучали, как будто к себе домой.
За порогом обнаружилась Евгения Анатольевна. Евгеша, как за глаза называли в деревне. Соседка и закадычная подруга бабки. Улыбка на её массивном лице не вязалась с колючим, тяжёлым взглядом. Такая с одинаковой ухмылкой и дитя поцелует, и котят в ведре утопит.
– Нинуля, здравствуй, дорогая! – елейным голоском начала соседка. – Лет сто не видались. А я смотрю – свет горит. Ну, наконец, думаю, Ниночка приехала. Нужно зайти проведать. Рогалика тебе принесла. С маком, вкуснющий. Сама пекла.
Не переставая болтать, обняла Нину так, что рёбра затрещали, и зашла. Приглашения ждать не стала. Обходила комнату за комнатой, осматривала, обнюхивала, будто впервые сюда попала. Подошла к серванту, скользнула хитрым взглядом по шкатулке, где бабка украшения хранила. Нина только сейчас поняла, за чем соседка пожаловала.
– Слыхала, дом продавать будешь. А я сына женить собралась. Ну, Витеньку-то ты помнишь. Как соседи сговоримся? Так и быть, двести тыщ дам за хибару. Тут ещё ремонт нужен. Капитальный... Могу до хаты сходить, принести. Уже завтра у себя в городе будешь кофей попивать.
Евгеша уговаривала, а у Нины, не из сердца даже, из печени, поднималась злоба вперемешку с желчью. Надеялась хорошие деньги выручить, а соседка брала за бесценок.
– Вы меня, конечно, простите, Евгения Анатольевна, но за такую сумму не продам. Даже вам... Добавьте столько же, потом поговорим, – тихо, но твёрдо сказала Нина.
Евгешу как обухом огрели. Выражение её лица менялось на глазах. Словно тучами заволокло.
– Так вот как заговорила, Нинка?! А я-то, дура, хотела по-хорошему... Кто Надьку хоронил, напомнить? А кто защищал её всегда? Когда дом решили сжечь к чертям вместе с бабкой твоей, я людей отговорила. Все знают, что она ведьмой была. Жизнь нормальным человекам портила. Одна я заступалась, у людей в ногах валялась. Ничего, попомни мои слова, Нинка, дом за грош отдашь. Вылетишь отсюда как пробка! – строчила Евгеша, надвигаясь на девушку.
Закончив, погрозила мясистым пальцем у носа Нины и вышла, хлопнув дверью. С полки упала старая иконка ликом вниз. Девушка задумчиво посмотрела на неё, а опомнившись, поспешила за соседкой. «Мириться надо, проходу не даст».
Евгеша тараном пёрла к воротам, на зов не откликнулась. Жирная спина тряслась от злости. Ноги методично вбивали в грязь головки бархатцев, обрамляющих дорожку.
У выхода повернулась, видимо, чтобы контрольный выстрел сделать обидным словом. И вдруг изменилась в лице. Будто призрака увидела. Смотрела вроде на Нину. «Или за спину?».
Заранее испугавшись, Нина обернулась. Никого. Только пёс стоял в дверном проёме и беспокойно поскуливал.
Когда она опять взглянула на Евгешу, та сползала на землю. Попыталась ухватиться за ограду, но рука странно подогнулась, и соседка упала навзничь.
Нина бросилась к ней, присела рядом, поддержала голову. Евгеша выпучила на неё глаза. Красными жилками в них пульсировал неподдельный страх. Рот скособочило так, что левый край пригнуло к подбородку. С уголка тянулась нитка слюны. Нина знала, что такое инсульт. Отца так же когда-то разбило, ещё до рака, который его уже доконал.
Нина закричала, что есть сил. Хорошо, Витёк – сын Евгеши – поливал огурцы за забором. Впрочем, помог он мало. Щуплый, малахольный суетился без толку. Только когда всю улицу на уши поставили, мужики сбежались, дотащили-таки полтора центнера Евгеши до кровати.
– Я останусь, помогу, – предложила Нина, когда все разошлись. – У отца инсульт был, знаю, как...
– Пошла вон! – перебил Витёк. – Ты её довела. Признавайся, тварь, прошмандовка городская, что наболтала ей?! Ты виновата!
Он долго кричал вслед Нине, обильно поливая словесной грязью.
* * *
Нина места себе не находила и решила пройтись, развеяться. Да и холодильник пустой. Из города только бутылку коньяка прихватила, чтобы бабку помянуть. Пёс увязался следом.
У входа в магазин стоял странно одетый мужчина: сандалии на босу ногу и короткие штаны венчал зимний пуховик. Глаза прятались за чёрными очками, а рука сжимала палку наподобие лыжной. «Слепой», – догадалась Нина.
И сильно удивилась, когда тот проводил её движением головы. То ли шаги услышал, то ли аромат парфюма уловил. Вдобавок кривовато улыбнулся как старой знакомой. Нине стало не по себе.
Ещё больший сюрприз ожидал на выходе. Нина пересчитывала сдачу, не глядя вперёд, и налетела на слепого. Тот крепко ухватил её за руку и подтянул к себе.
Очков уже не было, и на девушку в упор уставились две ямки. Гладкие, словно кто-то чайной ложкой выскреб глазные впадины, ни следа не оставил. Слепой запричитал. Да так торопился, что некоторые буквы пропадали в гортани, и Нина не сразу поняла, чего он хочет.
– Постой, не бойся, я сми-и-ирненькай! Знаю тебя. Надьки последыш. Она глаза мои забрала, ведьма... Прости, сам виноват. Сам довёл её, в смерти человека обвинил прилюдно. Во всём винюсь, ничего не утаиваю.
Слепой тараторил, и в Нину летела пена из его рта так густо, что она зажмурилась.
– Только ты поможешь. Знаю, бабка дар тебе передала. Чую его внутри. Верни мне зрение. Тошно без него. До петли тошно. Что хочешь, делай, а верни. Христом Богом молю, верни!
– Вы с ума сошли! – опомнилась Нина. – Отпустите меня немедленно. Вам лечиться надо!
Пёс запрыгал вокруг, облаивая чужака. Нина вырвалась так, что слепой чуть не упал, и пошла прочь. «Определённо, все здесь рехнулись». Перед поворотом Нина оглянулась. И охнула. Слепой стоял на четвереньках посреди проезжей части и елозил руками по земле. Искал что-то. Дурная собака всё лаяла. «Палку выронил». Нина глубоко вздохнула и поспешила обратно.
Но не успела трёх шагов ступить. Из ниоткуда вынырнула «девятка». Водитель не видел человека, ползающего в пыли. Слепой исчез под днищем машины. По затихшей улице пронёсся противный скрежет.
Нина даже вскрикнуть не успела. Замерла на миг. И юркнула в переулок. «Чем тут поможешь?»
Бежала, не разбирая дороги. Обогнавший её пёс семенил впереди, указывая путь. В голове крутились кадры: слепой слышит рёв мотора, бампер точно выцеливает голову, та взрывается фонтаном, алые капли орошают машину, колёса перемалывают пальцы. И так снова, снова и снова...
Дома рухнула на стул, закурила, жадно втягивая дым. Пальцы с зажатой меж ними сигаретой прыгали по столешнице. Пёс понял состояние хозяйки: положил голову на колени и тихонько заскулил.
«Зря сюда вернулась. Хотела же оставить эту погань в прошлом».
* * *
Она не знала, сколько так просидела. Раз за разом прокручивала в голове события странного и страшного дня и не могла успокоиться. Пепельница уже выплёвывала смятые окурки.
Нина не сразу осознала странность. А когда осознала – похолодела. Волоски на шее встали дыбом.
За секунду до этого она гладила пса. Голова его всё так же лежала на коленях Нины. И вдруг она поняла, что машинально теребит не волосатое собачье ухо, а гладкое человечье.
Медленно опустила взгляд. Визг. Стул с грохотом отлетел. Нина отскочила и вжалась в стену. Сердце билось как взбесившийся метроном. И хуже всего то, что выход из комнаты издевательски глядел из-за спины чужака.
«Кто это? Или что?..»
Перед ней стоял полупёс, полумужик. До шеи тело скрывала иссиня-чёрная собачья шерсть. А выше – человеческая голова. Тоже тёмная, словно обгоревшая. Злобные глазки откровенно разглядывали Нину. Существо ухмыльнулось, обнажив большие жёлтые клыки.
– Чего дрожишь? – сказал, как пролаял. – Аль не люб я тебе? Да не боись. Ты ж давно меня знаешь. Аль забыла?
И противно запел:
– Чёрна цыпа на заборе. Не бери – получишь горе.
«Клобук!» – выдало подсознание Нины байку из детства. Дух или демон. Обманом, под видом чёрного цыплёнка, попадает в жилище. Заманивает хозяев обещаниями богатства. Отравляет разум, склоняет на преступления. Жиреет с человеческой жадности. В конце концов, губит тех, кто его приютил. И отправляет их души к зловещему Чернобогу.
– Вижу, вспомнила, – продолжал клобук. – Хорошая девочка. Петухом нынче быть не модно, лаю теперь. Ав-ав! Старая хозяйка покинула меня. Теперь ты заместо неё будешь. Покормишь, напоишь, а то и спать рядом уложишь. А я тебя озолочу взамен. Весь день тебя оберегаю, спасибо скажи хоть. Толстуха Евгеша тебя со свету бы сжила, да и слепой проходу не дал бы...
Демон врал, а Нина слушала и глазам не верила. Выходит, бабка не сказки рассказывала, а реальность описывала. Только раньше ограждала себя и родных от нечисти. А потом одиночество сломало её.
Нина осторожно подняла стул и подсела к столу. Демон умолк. Морда вытянулась – не сумел скрыть удивления. Он опустился рядом и положил собачью лапу ей на руку. «Вот и коньяк пригодился», – подумала Нина и улыбнулась клобуку.
Если хотела, Нина могла быть очень хитрой. Весь вечер поила демона, заставляла себя шутить с ним, заигрывать. А когда он завалился спать, схватила сумку, благо, так и не распаковала её, заперла дверь, подперев для верности поленом, и пустилась бежать. Босиком, чтобы не шуметь.
Мат застрял в глотке Витька, когда он разглядел выражение лица Нины. Она всучила ему ключ, документы на бабкин дом, пообещав позже всё оформить как полагается, забрала задаток и исчезла в ночи...
* * *
«Ой, заживу! От матушки съеду, найму кого, пусть ухаживает. Теперь хрен что сделает. Разве только проклянёт... мычанием, хе-хе», – думал Витёк на следующее утро по пути к соседскому дому. Скалил зубы как кот, укравший сметану.
Одно раздражало – вой собачий. Нинка, дура, псину внутри заперла. Ничего, на крыльце заприметил палку, слепые с такими ходят. Быстро отучит её орать.
Витёк распахнул входную дверь и замер.
– Ты чего тут делаешь, а?.. Ты кто, а?..
Ответом ему послужило довольное рычание. Ни зверя, ни человека. Витёк попятился. Вылетевший из его горла крик умер, не успев окрепнуть. Взвыли собаки в окрестных домах. Захлебываясь лаем, рвались с цепей. Чуяли кровь.
* * *
Спустя полчаса в доме Евгеши скрипнули несмазанные петли. Хозяйка задремала под бубнящий глупости телевизор и не видела незваного гостя. Может, и к лучшему. Знающие люди говорят, что если сильно напугать человека перед смертью, то... Впрочем, это уже другая история.
ㅤ
Автор: Тимур Нигматов