Жена поставила мне условие: секс у нас станет регулярным, если я буду три раза в неделю посещать спортзал. Вот уже четыре месяца у меня хватало воли лишь на один визит в фитнес-центр. Подтянутые, накачанные греческие боги вызывали во мне ощущение глубочайшей фрустрации и ненависти к себе. Эти округлые, обтянутые лосинами задницы, сиськи в спортивных лифчиках… Представьте, каково это – истекая пóтом на беговой дорожке смотреть, как очередная красотка в коротких шортиках томно тянется в «позе собаки» на татами. Не помогает даже отвести глаза: все равно кто-то позади тяжело дышит или вскрикивает, заставляя вспоминать, каково это – ощущать себя рядом с женщиной.
Некто однажды сказал, что смеяться над толстяком в спортзале – то же самое, что смеяться над больным в госпитале. Разумеется, в раздевалке надо мной никто не подтрунивал, но я видел их брезгливые взгляды: исключительно тактично, вскользь, эти «спортсмены» с пренебрежением глядели на меня. На мой рыхлый белый зад, на фартукоподобное брюхо, прячущее под собой далеко не внушительные гениталии. Особенно активно пялился какой-то долговязый парень, вечно прячущий лицо за дверцей шкафчика. Да, давай, смейся, у тебя-то нет проблем с лишним весом. Всем смеяться над толстяком! В эти моменты мне хотелось убежать, скрыться с глаз долой, спрятав свое уродливое тело в темных подземных лабиринтах.
Сидячая работа и углеводы – вот истинный приговор для социального статуса. С утра и до позднего вечера я перебирал бумажки в подвальном помещении, которое нарушало практически все пожарные и трудовые нормы. Словно крот из сказки Андерсена, я подслеповато щурился над документами, копиями, приложениями и считал, считал, считал...
К счастью, перерыв длиною в час позволял мне ненадолго покинуть эту затхлую нору с плесенью по углам и отправиться на свежий воздух. Раньше я обедал в кантине, но вскоре избавился от этой привычки – когда я ел, мне казалось, что взгляды коллег липнут ко мне, как крупные влажные слизни к плитке. Извлекая очередной бургер из пакета, я почти видел, как кто-то качает в изумлении головой за моей спиной. Казалось, краем глаза я могу заметить, как на их лицах шевелятся губы, произнося беззвучное «И он это все сожрет?».
Да, я люблю поесть. Люблю вредную жирную еду — бургеры, картофель фри, наггетсы, конфеты, креветки в панировке и чипсы. Нельзя просто взять и решить для себя, чем ты будешь наслаждаться по жизни. Мне кажется, это заложено в фундамент нашей личности изначально — некая направленность мышления, своеобразные рельсы, с которых у нас никогда не получится сойти. Рельсы, которые закончатся лишь со смертью.
В очередной раз во время обеда я вышел из офиса, вдохнул свежего весеннего воздуха и направился в сторону раскидистых крон над темно-желтым каменным забором. Южное Кладбище очень редко использовалось для захоронений. Места там было очень мало, и почти все участки принадлежали знатным семьям, что засевали своих усопших словно морковь — в пределах своего огорода по ровной линии.
Стоило мне ступить на гравийную дорожку, как живот заурчал. В воздухе аппетитно пахло чесноком, словно кто-то поджаривал ароматные головки на гриле. Рот наполнился слюной, я уже представил себе сочный, истекающий жиром стейк, украшенный веточкой розмарина с белыми зубчиками по краю. Разумеется, на кладбище никто бы не додумался устроить барбекю — виной головокружительному запаху служили тонкие зеленые ростки берлауха, льнувшие темно-зелеными стеблями к потрескавшимся могильным камням. Белые мелкие цветки дразнили, покачиваясь на слабом ветру, мешали думать, отвлекали, источая нестерпимое благоухание.
Ускорив шаг, я добежал до скамейки в центре и угнездил свой широкий зад рядом с подлокотником. На перекрестке кладбищенских тропинок тихонько журчал фонтан, из которого, высоко запрокидывая голову, неторопливо пил ворон. Недолго понаблюдав за птицей, я, наконец, позволил себе открыть контейнер с обедом. Вдыхая витавший вокруг чесночный аромат, я прикрыл глаза, предвкушая момент своего маленького грехопадения, но, взглянув в контейнер, скривился от омерзения.
На белом разваренном рисе, похожем на скопление личинок, лежало несколько тошнотворно-склизких обрезков водорослей. Венчали все эту гадкую смесь кубики тофу и короткая пластиковая вилка. Жена стала веганом пару месяцев назад, и из дома исчезли все продукты, как-либо связанные с животными. Сахар, который фильтруют через телячьи кости, молоко, в котором якобы содержался гной из неухоженного вымени несчастного животного, и, разумеется, «мертвечина» — так в нашем доме теперь называли мясо. Нынче Анна готовила мне на работу «здоровую и полезную» склизкую дрянь, производство которой не «причинило страданий ни одному животному».
Я с досадой оторвал взгляд от контейнера. Хотелось выбросить эту гадость прямо в фонтан, чтобы это сожрали так любимые женой зверушки — вороны, голуби, крысы и прочие городские паразиты. Отчаянный и раздраженный, я беспомощно смотрел по сторонам, словно надеясь, что пока я не вижу мерзкую массу у себя в контейнере, она магическим образом станет чем-то иным — мясным рагу по-венгерски, шницелем с картофельным салатом или курицей карри. В какой-то момент мне стало так жалко себя самого, что на глаза навернулись непрошеные слезы. Желудок уже бурчал и требовал соответствия запаха реальности. Обводя взглядом окружающие меня могилы, я представлял себе, как, должно быть, роскошно питались все эти лорды, графы, бароны и промышленники, над останками которых теперь возвышались монументы из песчаника, украшенные готической вязью, крестами и масонскими символами. Мое внимание привлек сильно заросший памятник, торчащий откуда-то из кустарника. Даже на расстоянии добрых десяти метров было видно, что все надписи давно стерлись с щербатой поверхности даже не плиты — какого-то покатого валуна, с вросшей в него скульптурой ангела. Небесное создание, когда-то наверняка прекрасное, теперь уродливо возвышалось над серой грудой, опустив осыпающиеся крылья. Молитвенно-сложенные на груди руки потеряли любые очертания, но самой пострадавшей была голова. Из нее, напоминающей бесформенный гриб торчали то ли гвозди, то ли куски проволоки, лицо было сколото почти целиком, сохранился лишь рот — казалось, искривленный в зловещей усмешке, хищный, с узкими губами. Мое сердце замерло, когда каменные уста будто бы приоткрылись, и оттуда неспешно, словно в замедленной съемке, выполз тонкий черный язык. Глаза ангела были потеряны вместе с остальной частью лица, но я чувствовал всем своим естеством, что взгляд каменного уродца направлен прямо на меня. Вдруг язык окончательно покинул рот статуи и, шевеля многочисленными ножками, убежал куда-то вниз. Фух, всего лишь сороконожка! Чертово насекомое меня так напугало, что я чуть не подскочил на месте, когда заметил боковым зрением промелькнувшую рядом тень.
На спинку скамейки рядом со мной забралась тощая девушка. Сгорбившись почти до предела, она обратилась ко мне с легким французским акцентом:
— У вас сигарета найдется?
— Разумеется, — отозвался я, хлопая себя по карманам, сам исподтишка разглядывая девицу. Несмотря на прохладную погоду та была босиком. Черное платье висело изорванным лохмотьями, корсет стягивал и без того тощую грудную клетку до анатомических пределов. Лицо незнакомки драпировала черная похоронная вуаль, украшенная кружевами, а на руках у нее были точно такие же перчатки. С образом резко диссонировал опущенный капюшон, грубо пришитый прямо к корсету. Готесса. Из тех, что тусят на кладбищах и пьют пиво в переходах. «И трахаются с панками и байкерами» — завистливо подумал я.
— Пожалуйста, — я, наконец, нашел пачку и протянул девушке. Та одним запястьем потянулась к сигаретам и ловко выудила белую палочку своими невероятно длинными, как у пианистки, пальцами.
— Прошу, — я поднес зажженную зажигалку, и под вуалью блеснули кольца и шарики пирсинга, хаотично разбросанные по лицу девушки.
— Благодарю, — она глубоко затянулась и выдохнула серое облачко, заметавшееся под вуалью, выходившее из него, словно из-под горящей листвы, — Так вот что едят современные мужчины?
Незнакомка с явным пренебрежением кивнула на ненавистный красный контейнер, все еще лежащий у меня на коленях.
— Моя жена, — неопределенно махнул я рукой в воздухе, чтобы она увидела кольцо, — Она стала веганом, и считает, что я похудею гораздо быстрее, если не буду есть мяса.
— Похудеете? — переспросила девушка, видимо, исключительно из чувства такта.
— Ну да, набрал я за последнее время, — с горькой усмешкой я в подтверждение своих слов приподнял фартукоподобное брюхо и немного потряс им в воздухе. На самом деле, я, конечно, солгал. Вся эта мерзость, свисающая с моих боков, наполняющая мои сиськи, уподобляющая мои ноги колоннам была, разумеется, накоплена не за год и не за два. На моих коленях покоилось, грозя одышкой при любом резком движении, свидетельство моего долгого и планомерного грехопадения.
— А зачем вам худеть? — недоуменно спросила готесса. Я почти разозлился. Легко задавать такие дебильные вопросы, насмехаясь над случайно встреченным толстяком, когда ты выглядишь, словно модель эпохи «героинового шика» со своими запястьями толщиной в палец и талией в пол-моей шеи. Кто эта соплячка такая, что сидит здесь, курит мою сигарету и смотрит на меня с пренебрежением и брезгливостью, как и все остальные!
— Да потому что бабы мне не дают! Жена мне моя не дает! Четыре месяца, вот уже думаю, где дату отметить! Говорит, что я разожрался! Слишком уж уродлив я для секса! — саркастически подхихикивал я своим словам, хотя на деле хотелось разрыдаться, опустив голову прямо в безвкусное кашло, приготовленное человеком, который меня ненавидит.
— Как можно называть кого-то уродливым за то, что тот ест вдоволь? — задала девица вопрос, выбивший меня из колеи. Я даже присмотрелся повнимательнее к незнакомке — не издевается ли та надо мной? Но ее глаза, скрытые какими-то гадкими белыми линзами ничего не выражали. С тем же успехом я мог бы попытаться поймать на лжи рыбу. Густо обведенные черной помадой губы мусолили фильтр, гоняя дым под вуалью. Я все силился понять — нет ли в ее словах насмешки, а девушка продолжила:
— Эти современные псевдотенденции я никогда не пойму. Раньше худыми были лишь крестьяне, что не могли себе позволить наедаться досыта, не могли добыть калорийную пищу. До сих пор во Вьетнаме и Камбодже полный человек считается привлекательным, достойным внимания. Подумайте — в Азии у вас бы от девушек отбоя не было.
Она подмигнула мне, чиркнув по кружевам длиннющими ресницами. Она что же, со мной заигрывает? И ее даже не остановило то, что я женат? Честно говоря, это огорошило меня ничуть не меньше, чем ее странные рассуждения относительно привлекательности полных людей. Ее журчащий, тихий голос завораживал, эти томные сонорные звуки в нос и картавость вкупе с легкой хрипотцой заставляли сердце биться чаще.
— Голод, — продолжала она, глядя словно сквозь меня, — Движущая сила прогресса. Голод заставлял людей менять место стоянки, учиться скотоводству и земледелию, находить новые способы охоты и новые способы употребления пищи. В основе всех первоначальных религий лежало два простых понятия — голод и насыщение. И если голод в современном понимании можно было бы сравнить с дьяволом, адом, чудовищами, то насыщение — это скорее божественность, рай, просветление. Считайте, что вы постигли дзен, — усмехнулась она.
— Дзен? — тут уже я не удержался от улыбки, — Просветление в виде лишнего веса и висцерального жира?
— Нет. Просветление в виде понимания вами истинного назначения плоти — насыщать и быть насыщенной, — незнакомка сделала последнюю глубокую затяжку и выкинула бычок в рядом стоящую урну, — Знаете, в азиатских культурах считается, что если погладить живот просветленного, то это приносит счастье? Вы не против?
Я не успел ответить — ее рука черным пауком метнулась к моему брюху и старательно, сверху вниз прошлась по моей рубашке, зацепив двумя пальцами пах. Неизбалованный женским вниманием, я мгновенно ощутил сильнейшую эрекцию и глубокое смущение, а ее рука продолжала совершать гладящие движения, будто специально соскальзывая мне на брюки. Длилось это лишь несколько секунд, но мое сознание уже успело погрузиться куда-то в объятия сладкой неги. Неожиданно — как заканчивается все хорошее — девушка вскочила со скамейки и зашуршала босыми ногами по гравию, удаляясь от меня прочь. В ушах шумело, глаза не различали цвета, только вездесущий аромат черемши забивал ноздри, густо замешивая похоть с чувством голода. Лишь чудом мне удалось расслышать брошенную ей на ходу фразу:
— А мужчинам необходимо есть мясо, а не это…
Опустив глаза, я увидел, что готесса, гладя меня по животу, случайно сбросила контейнер на землю, и кашица из риса, водорослей и тофу неаппетитно растеклась под моими ногами. Ворон, что сидел на фонтане, оставался там же — теперь черная птица заинтересованно разглядывала то меня, то мой несостоявшийся обед, хитро поблескивая глазом.
— Подавись, — усмехнулся я, направляясь к выходу с кладбища. До конца паузы оставалось добрые сорок минут. Этого как раз хватит, чтобы успеть заказать и съесть клаб-стейк с картошкой-фри и чесночным соусом. Повеселев, я, повинуясь неведомому порыву, сорвал стебелек черемши и сунул его в рот. Кисло-пряный вкус растекся по языку дразнящим соком, заставив желудок издать громкий возмущенный рык. Обернувшись, я с легкой брезгливостью выплюнул жеванные стебли — хозяином «огорода» оказался тот самый безликий ангел. Вблизи он оказался еще уродливее — поросшая мхом голова делала статую похожей на гидроцефала, по каменным складкам хламиды ползали мокрицы, а идеально сохранившиеся губы презрительно кривились в мою сторону. Ну и страшилище!
Едва зайдя в ресторан, я кинулся к хостесс, чтобы сделать заказ побыстрее — на работу опаздывать не хотелось.
— Какой прожарки стейк вы желаете?
— Пожалуй, пусть будет «блю»! — не думая, ответил я, мечтая о красном, истекающем кровью сыром мясе и о прикосновениях кладбищенской незнакомки.
Сочившийся теплым соком кусок едва прожаренной говядины я проглотил почти незаметно для себя. Не успевая наслаждаться ее вкусом, я с каким-то садистским наслаждением расчленял мертвую плоть, запихивая в себя куски стейка. Кровь текла по моему подбородку, посетители неодобрительно оглядывались на меня, но я не мог остановиться — первое мясное блюдо за добрые два месяца полностью заняло мое сознание.
Когда я вернулся домой, меня ожидал скандал. Анна сидела на кухне, пила свое веганское вино, крутя телефон в руках, и с вызовом смотрела на меня.
— Что-то случилось, милая? — поинтересовался я, разуваясь в коридоре.
— Ага, случилось, — саркастически подтвердила она, поднося бокал к губам, — Несколько лет назад я вышла замуж за лживого бесхребетного ублюдка.
— Детка, почему с этого нужно начинать вечер? — промямлил я, уже мысленно примиряясь с тем, что после работы мне отдохнуть не удастся.
— Асадо Стейкхаус? Серьезно? Ты пообедал на сорок евро с нашего общего счета? В то время как я готовлю тебе еду с собой?
— Родная, ну мне очень захотелось мяса, понимаешь? Я-то не собирался быть веганом…
— Я думала, ты будешь меня поддерживать! Как и обещал! Или ты думал, что твоя ложь не вскроется? Ублюдок! — бокал вина пролетел в пяти сантиметрах от моей головы и разбился об дверь за моей спиной, несколько осколков попали мне за шиворот.
— Так, знаешь, это уже никуда не лезет! — попробовал возмутиться я.
— Брюхо твое уже никуда не лезет! Ты никогда не похудеешь — ты слишком слабохарактерный и ленивый! Сколько раз ты был в спортзале на этой неделе?
— Сегодня вторник…
— Значит, ты уже пропустил спортзал дважды! — безапелляционно заявила моя супруга и недовольно тряхнула своими золотистыми волосами, в которые я так любил зарываться носом раньше, когда она мне это позволяла.
— Слушай, я сегодня задержался на работе, а завтра обязательно пойду!
— Можешь не ходить. Мне плевать. Я устала от твоих отговорок, от твоих оправданий и от твоей лжи! Готовить я тебе теперь тоже не буду — можешь питаться подножным кормом. Или, если хочешь — ходи в рестораны, только сначала начни зарабатывать побольше, — Анна поднялась со стула и направилась в спальню, давая понять, что разговор окончен. Телефон в ее руке завибрировал, и она ускорила шаг.
Ночью, лежа рядом в кровати, я попытался приобнять Анну, но она брезгливо дернула плечом. Вздохнув, я отвернулся на другой бок. Вот, значит, брак, который я заслужил. Сон не шел, и я поднялся, медленно, стараясь не разбудить жену, и пошел на кухню. Освещаемый лишь лампой холодильника, я шарил глазами по полкам в поисках чего-то съестного, чего-то, что поможет мне на время забыть о своем стрессе, но ничего не вызывало аппетита. Какие-то мелкие кривые яблоки из отдела органических товаров — те, что в три раза дороже, — пророщенная соя, какая-то крупа в контейнере и миндальное молоко. Отойдя от холодильника несолоно хлебавши, я вернулся было в постель, но Анна разбросала конечности по всей кровати, замотавшись в одеяло на манер буррито. На любые мои попытки отвоевать себе хоть немного места жена реагировала недовольным бурчанием и резко махала руками, словно отгоняла какую-то особенно назойливую, жирную муху. Вздохнув, я поплелся в другую комнату на диван. Спалось плохо, ребра моего лежбища впивались мне в бока, а люк в подвал время от времени хлопал. Надо было его запереть, но я лишь отворачивался на другой бок.
* * *
Очередной рабочий день был наполнен цифрами и звонками. С небывалой раздражительностью я хватал трубку, выслушивал очередного бездельника, который вовремя не предоставил счет или требовал коррекции документов по истечению срока давности оных, и вновь с силой вдавливал ее в телефон, до хруста. В животе происходила настоящая война: красные бобы с морковью — мой завтрак — не прижились и теперь активно просились наружу. Куда бы я ни бросал взгляд всюду мне виделись крупные, истекающие соками куски мяса, обложенные золотистыми колечками лука, девственно-зелеными листиками салата и стебельками черемши. А еще из головы у меня не выходила та девчонка. Она даже не назвала своего имени, но я хорошо запомнил каждую деталь в ее облике — черные блестящие патлы, торчащие из-под капюшона, хаотичные переплетения пирсинга на лице, бесцветные рыбьи глаза и ловкие длинные пальцы, притронувшиеся ко мне там, где ко мне уже очень давно не прикасалась моя жена.
Как только настал обеденный перерыв, я, не глядя, вывалил в мусорку содержимое контейнера, который Анна вручила мне с собой — готовить для меня она все же не перестала. Раздражающее чувство вины сверлило изнутри и, выйдя из офиса, я тут же схватил телефон и решил ей позвонить. Трубку никто не брал. Наверняка опять поставила на беззвучный.
Ноги сами вынесли на гравий Южного Кладбища. Ворон на бортике фонтана, казалось, вовсе не покидал своего места. Разумеется, его примеру следовал и уродливый грибоголовый ангел. А вот девушки не было. Запах медвежьего лука сводил с ума, скручивал желудок голодной судорогой. На скамейке кто-то оставил газету. Заголовок гласил «Очередная Нимфенбургская жертва». Я уже слышал об этих случаях. Какой-то ублюдок выпускает своего пса порезвиться в Королевских Садах Нимфенбурга, и вот уже не в первый раз местный егерь находит разодранный труп оленя. Мысленно я представил во всех подробностях, как потомок тех самых благородных животных, которых разводил на дворцовой территории сам Людвиг Баварский теперь лежит вывернутой наизнанку тушей, кишки разбросаны в стороны, а на высохшие глаза садятся мухи. Из груди вырвался непрошеный смешок — моя благоверная выблевала бы все свои хваленые смузи, предстань ее глазам такая сцена. Я люблю животных, но где-то в глубине души во мне зрело одобрение по отношению к хозяину неведомого карнивора. Хищник должен охотиться. Почему-то мысль об оленьем трупе и о его свежей красной плоти, выставленной на всеобщее обозрение, пробуждала во мне лишь больший аппетит. Надо будет попробовать оленины.
Я недолго посидел на скамейке — той же, что и вчера, — торопливо выкурил крепкую, горькую сигарету и вскочил, почти бегом ринувшись к ближайшему китайскому ресторанчику.
Сегодня в меню сашими. Многие люди опасаются есть сырую рыбу. Слухи о страшных паразитах, которые потом наворачивают круги в глазах или суеверия относительно смертельных тропических болезней — все это я считал бредом. Во-первых, вся еда, которую привозят в Германию, проходит тщательнейшую проверку, во-вторых — едят же люди фугу. Казалось бы, дрогнула у повара рука, печень была извлечена не полностью — и вот, пожалуйста, за столом в ресторане восседает хладный труп с посиневшим, искаженным конвульсивной гримасой лицом. Но как сказал кто-то из японских мудрецов: «Те, кто едят фугу — глупцы. Но те, кто не едят — глупы вдвойне!» Разве право наслаждаться изысканной пищей не подразумевает некоторое количество риска?
* * *
Когда часы церкви при кладбище пробили восемь, я, наконец, встал из-за своего стола. Работы за последнее время накопилось, я и не заметил, как засиделся допоздна. Пропущенных звонков на телефоне не было — обычно Анна звонила мне, когда я задерживался, но на этот раз как будто бы забыла о моем существовании. Ну и черт с ней!
До метро можно было дойти и обычной дорогой — через узкую Блюменштрассе, в прошлом — Улицу Палачей, а теперь небольшое гейское гетто Мюнхена, — но мой мозг слишком устал, чтобы воспринимать весь этот шум и яркие неоновые огни. Я вновь свернул к кладбищу. В восемь вечера ворота по обе стороны стен еще не закрыты, и можно срезать угол, чем регулярно пользовались как велосипедисты, так и офисные крысы вроде меня.
Ночное кладбище очаровывало. Все эти древние надгробья, массивные кресты и золоченая роспись напоминали о старых добрых фильмах ужасов, смотря которые, я чувствовал себя как дома. Надрывались сверчки, над дальними могилами вились огоньки светляков, а берлаух продолжал все так же бесконечно благоухать, наполняя мои ноздри ароматами свежей лазаньи, пасты болоньезе и курочки кунг-пао.
Голоса я услышал, когда проходил мимо колонн колумбария. Не знаю, что меня дернуло, но я нырнул туда — в темноту неглубоких ниш, где частенько ночевали бомжи. Во мраке неровно поблескивали оранжевые огоньки сигарет. Когда глаза немного попривыкли, и я оказался совсем близко, мне удалось распознать свою кладбищенскую знакомую в компании каких-то парней.
— Эй, привет! Это мне вы рассказывали про дзен, — бросил я дружелюбно и помахал рукой, вполне ожидая, что при своих знакомых она и не посмотрит в мою сторону, но готесса меня удивила. Выйдя из тени — ей как-то удавалось горбиться даже стоя, — она подошла ко мне и как-то неловко поцеловала меня в небритую щеку. Из ее рта пахнуло зевом мусорного контейнера, но лишь на секунду.
— Привет. Знакомься, это Огр и Бокасс, — указала она своими удивительными длинными пальцами на тени, стоящие в нише. Оба казались невероятно высокими и при этом страшно сутулились, лица их были также скрыты капюшонами. У одного из-под накидки торчала всклокоченная серая борода, лицо другого, кажется, было черным и вовсе терялось во мраке, лишь поблескивали лихорадочно белые рыбьи глаза.
— Ты сама так и не представилась. Меня, кстати, Бенджамин зовут. Можно просто Бенни, — я протянул руку туда, во тьму, но стоящие в нише даже не пошевелились.
— Мы не жмем рук, — пояснила девушка поведение своих друзей, — Мы обнимаем друг друга за лица, вот так.
Она положила обе ладони мне на щеки и нежно провела ими по лицу, словно была слепа и пыталась понять, кто перед ней. Кружево ее перчаток щекотало нос, и я чуть было не чихнул.
— Теперь твоя очередь, — насмешливо предложила готесса. Вдохнув поглубже, я поборол смущение и залез руками ей под вуаль. Кожа у девушки была холодной и гладкой, словно резиновая форма для льда, но я не придал этому значения — куда важнее был для меня, женатого мужчины, тот факт, что я сейчас трогаю лицо чужой, почти незнакомой мне женщины, а обручальное кольцо цепляется за ее многочисленный пирсинг. Отняв, наконец, руки, я застыл, не зная, что делать дальше, а незнакомка удовлетворенно выпрямилась, оказавшись чуть ли не на голову выше меня.
— Кстати, мое имя Монт, если тебе интересно, — бросила она.
— Монт, — я мечтательно покатал на языке имя девушки, которая первая за несколько лет не смотрела на меня, как на прокаженного.
— Бенни, — растерянно повторил я, мечтательно разглядывая ее хрупкую фигурку в неровном свете далеких фонарей. Тем временем двое, стоявшие до этого поодаль приблизились ко мне и, бросив сигареты на землю, по очереди провели своими ладонями по моему лицу. Их длинные ногти — дань давно ушедшей моде — слегка царапали кожу. На щеках, подбородках и бровях готов поблескивали какие-то гвоздики, скрепки и кольца, а у Бокасса на черной коже болтались несколько цепей, скрепляющих веки с ноздрями.
— И что ты здесь делаешь в столь поздний час, Бенни? — раздался хрипловатый, бархатный голос Монт.
— Да так, решил срезать. Вы?
— Мы здесь… обитаем, — усмехнулась готесса, следом за ней всхрюкнул Бокасс. «Обитаем» — что за глупость? Странная все же компашка. Я вдруг почувствовал, как взгляды неформалов клином сошлись на мне. Стало неуютно, где-то под ребрами мокро ворочался ком снега, а снизу я ощутил приступ «медвежьей болезни». Мысленно я быстро перечислил в голове все ценные предметы, что были у меня с собой — мобильник, кошелек, ключи от квартиры… Если они их у меня отберут, им же в руки попадет и мой айди с адресом, они смогут заявиться ко мне домой и даже что-то сделать с Анной. Странным образом, я даже на секунду понадеялся на такой исход событий. Что сейчас эта троица оберет меня до нитки — сопротивляться я не собирался — я пойду в участок, буду там размазывать сопли, тянуть время. Потом полицейская машина привезет меня к дому, мы зайдем в квартиру, а там…
— Ну ладно, мне, наверное, пора. Приятно было познакомиться, — я медленно попятился от троицы фриков, словно проверяя, дадут ли они мне уйти. Те не двигались, будто какие-то гротескные могильные изваяния. Облегченно выдохнув, я развернулся в сторону выхода из колумбария, но тут же застыл в ужасе. Волосы на затылке встали дыбом, кишечник бунтовал против всего остального тела, а снежный ком в груди растаял, заливая внутренности холодной, склизкой водой. Безликий ангел стоял прямо передо мной. Как я его только не заметил по пути сюда? Сделай я еще шаг — и пнул бы валуноподобный постамент, надписи на котором стерлись почти окончательно и теперь напоминали следы от когтей животного. Зеленоватое могильное свечение окутывало потрескавшуюся, выщербленную фигуру. Вблизи обломки за спиной больше не походили на крылья, скорее на какой-то причудливый спинной гребень, руки казались не по-человечески длинными, а губы — последняя деталь, оставшаяся от лица — хищно кривились не то в презрении, не то готовясь обнажить зубы. Так скалятся приматы, выставляя вперед мягкую плоть, чтобы обнажить острые резцы и клыки. Казалось, что стоит мне отвернуться, как тварь запрыгнет на спину, вцепится острыми когтями в ребра и начнет питаться, как это делают гиены — не убивая свою жертву.
В суеверном ужасе я отшатнулся назад, уперся во что-то и тонко, по-бабьи вскрикнул.
Обернувшись, я увидел перед собой Монт.
— Ты как будто привидение увидел, — усмехнулась она, не меняя выражения лица. Где-то за ее спиной заливисто хохотал шакалом Огр, в тон ему попискивал цыпленком-пуховиком Бокасс. Смущение подожгло мои уши и щеки: испугаться старого памятника на кладбище — что может быть глупее? Но, девушка, кажется, не придала этому значения — взяв меня за руку, она потянула меня за собой, в нишу.
— Пойдем, выпей с нами…
В голове уже выстроилась, обросла запятыми и интонациями заготовленная фраза о том, что мне пора, я устал, и дома меня ждет жена, но внутренний голос предательски шепнул: «Нет, не ждет!» Другого повода отказываться я не видел.
Оказавшись в нише, я неловко кивнул парням, что неподвижными статуями прижимались к стенам, не обращая на меня внимания. Только чернокожий гот продолжал тоненько попискивать, словно все не мог отсмеяться. Их кислое дыхание обдавало меня с двух сторон, и мне в голову непрошеным воспоминанием влезла морда собаки, которая у меня была в детстве — хулиганистого лабрадора Макси. Когда он возвращался с прогулки, запах из пасти у него частенько был точно таким же — это означало, что пес наелся какой-то гнили. Обычно в такие моменты я гнал его от себя, не в силах сдерживать рвотные позывы. Но сейчас все было не так плохо — все же готы не тыкались в меня мокрым носом, а жуткий смрад из их ртов забивал очень сильный запах черемши, который доходил до какой-то совершенно запредельной концентрации здесь, в нише.
— А что вы пьете? — полюбопытствовал я, чтобы прервать тягучее молчание и хоть чем-то заглушить насмешливое попискивание Бокасса. В ответ Огр погрузил свою длиннопалую кисть в перчатке куда-то в ворох лохмотьев и извлек оттуда грязноватую бутылку без лейбла. Даже слабого света далеких фонарей хватило, чтобы заметить болотно-зеленый цвет жидкости, в которой плескались какие-то растения. Тонкие пальцы ловко извлекли пробку, и запах забродившей черемши ударил мне в нос.
— Что это? — стараясь скрыть свое недоверие к странному напитку, поинтересовался я у Монт.
— Настойка на травах. Немного того, немного сего, живучка ползучая, папоротник, крапива, в основном, черемша, — неожиданно ответил Огр. Голосом это можно было назвать с трудом — казалось, он сипел, шипел и хрюкал, очень стараясь воссоздать явно ему не родную человеческую речь. Я еле избавился от соблазна посветить ему в лицо фонариком.
— И как это называется? — тянул я время, в надежде как-нибудь «соскочить» с дегустации этой дряни. Неожиданно резко зашипел Бокасс, перебиваясь на писк и рычание.
— Извини, он не разговаривает, — Монт строго посмотрела на своего темнокожего товарища, — Болезнь связок. У этого нет названия. По крайней мере, на известных мне языках. Но не опасайся, эта вышла не очень крепкая.
— А вы ее готовите сами? — притворно изумился я. Если бы какой-нибудь завод в Баварии выпустил нечто подобное, ТЮФ бы уже подписывал приказ об их закрытии.
— Да. Все травы мы собрали здесь и в Нимфенбургском ботаническом, — почти с гордостью ответила девушка.
— Ешь тот лук, что ест медведь, никогда не будешь тлеть, — невпопад проквакал Огр.
— Мне бы лучше похудеть, — в шутку я продолжил двустишие, но тут же заметил, с каким недовольством на меня воззрилась Монт.
— Похудеть — очень легко. Насытиться — вот, что непросто.
— Ты же это несерьезно? Весь мир мечтает похудеть! Избыточный вес давно стал атрибутом уродства. Посмотри на всех этих моделей, звезд, законодателей моды — рельефные, гладкие тела, идеальные и прекрасные… И я — с растяжками, как у беременной бабы и целлюлитными ногами. В этом мире для таких, как я нет места, — закончил я дрогнувшим голосом. Откуда у меня эта гадкая привычка исповедоваться перед незнакомцами? Может, дело в том, что дома меня выслушать не готовы?
Бокасс как-то странно яростно откашлялся — словно выругался на каком-то древнем языке. Монт неодобрительно глянула на чернокожего гота, после чего прокомментировала:
— Как видишь, Бокасс с тобой несогласен. И я тоже. Нам тоже нет места под солнцем, но ты… по меркам наших предков ты — почти альфа-самец. Ты умеешь добывать еду, в тебе достаточно сил, чтобы прокормить себя и свою самку. Как по мне — вот это сексуально, — она выпрямилась во весь свой огромный рост и по-кошачьи потянулась, проведя темным тонким язычком по неподвижным густо напомаженным губам. Я отчетливо почувствовал, как кровь прилила к гениталиям, а в голове пронеслась череда картинок не самого целомудренного содержания, — Так что, выпьем?
Каждый из них по очереди приложился к бутылке, закидывая голову и довольно фыркая, передавая напиток друг другу. Наконец, очередь дошла и до меня. Холоднoe, как лед стекло попало в мою ладонь, и сильный запах спирта пополам с медвежьим луком ударил мне в нос так, что глаза заслезились. Я хотел было вытереть горлышко рукавом, но смутился — не хотел, чтобы мои новые знакомые подумали, что я брезгую. С мыслью «А, будь, что будет!» я сделал глоток.
Геенна огненная, горящий напалм, азотная кислота и раскаленные угли, сдобренные вкусом свежескошенной травы прокатились по моему горлу и взорвались самодельной бомбой исламского террориста в желудке, больно втыкаясь в стенки поражающими элементами. Я закашлялся и хотел передать бутылку дальше, но готесса шагнула ко мне, мягко положила мне руки на плечи, прижалась бедрами к моему паху и сказала:
— До дна. За меня.
Поддавшись собственной похоти и какому-то неведомому отчаянию, всплывшему из глубин моей души, словно раздувшийся утопленник, я принял горечь и пламя напитка. Мелкие кусочки травы и веточки прокатывались по языку, внутренности горели, словно я заливал в себя средство для чистки труб. Но в мыслях был лишь тот факт, что сейчас, прижимаясь ко мне, Монт чувствовала мою эрекцию и, кажется, вовсе не была смущена. Даже наоборот — нежно терлась бедром о мой пах, улыбалась, но глаза под этими чертовыми линзами были непроницаемы. Словно речные голыши, они ничего не выражали, неподвижно застыв в плену густо накрашенных век.
Когда бутылка опустела, я уже был пьян в стельку. Мир кружился, будто размытая черная карусель. Я пошатнулся, потерял равновесие и чуть было не плюхнулся на плитку колумбария, но меня вовремя поймал Бокасс и помог мне опереться о колонну.
— Закусить надо, давай-давай, — прошипел Огр, протягивая мне неизвестно откуда взявшийся красный пластиковый контейнер, в котором блестело темное влажное мясо.
— Что это? — вопрос был исключительно риторическим. Съесть я готов был сейчас все, что угодно, лишь бы перебить чудовищную горечь, вязавшую мне рот.
— Карпаччо из оленины. Я сама приготовила, — я уловил жаркое дыхание Монт над самым своим ухом, вуаль щекотала шею. По телу прошла горячая волна от ее близости. Когда я прикоснулся к мясу, оно оказалось слегка теплым, и мне вдруг стало невероятно интересно, такая же ли Монт мягкая и влажная там, внизу, как эти тонко нарезанные кусочки «мертвечины». Смотри, Анна, я поедаю трупы животных, приди сюда и останови меня!
Оленина оказалась на вкус немного кисловатой и горькой. Пахло от карпаччо, как от дорогого хамона — просоленного, повисевшего на солнце и засиженного мухами. Перед глазами почему-то встала картинка с висящими на крюках разделанными тушами, над которыми вьются насекомые, и между ребер которых проглядывают белые головки опарышей. Почему-то есть захотелось лишь сильнее.
— А вы будете? — опомнился я, проглотив, почти не жуя, два или три кусочка, но все покачали головами.
— Это только для тебя, — выдохнула Монт и укусила меня за мочку уха. По шее стекло что-то теплое, нервные клетки запоздало передали болевые ощущения в мозг. Какая страстная девчонка, что же она вытворяет в постели?
— Это очень вкусно, спасибо, — я слегка смущенно протянул контейнер Огру, но тот покачал головой.
— Не, это твой.
Я опустил глаза и хихикнул. И правда — мой. Как странно. Наверное, я его оставил здесь вчера, когда ушел есть стейк. Значит, Монт вернулась к скамейке, возможно, искала меня? Может, хотела взять у меня номер телефона? Я еще раз внимательно посмотрел на девушку, но ее лицо ничего не выражало, словно было высечено из камня. Засунуть контейнер в сумку с первого раза не получилось, я несколько раз промахнулся мимо, и в конце концов отбросил в сторону чертов пластик — все равно эта сука не собирается больше для меня готовить.
Огр оторвался от стены, следом за ним и Бокасс, оба двинулись в мою сторону. На секунду я внутренне похолодел, решив было, что меня напоили специально, чтобы легче было обобрать, но парни обошли меня с двух сторон и двинулись куда-то во тьму кладбища. За ними последовала и Монт.
— Вы куда? — растерянно бросил им я вслед.
— К могиле Сатурна — готесса на секунду задержалась, чтобы обернуться.
— Куда?
— Увидишь.
Пожав плечами, я пошел следом. Я и так перешел слишком много границ, чтобы затормозить перед этой. Я достал телефон, взглянул на дисплей, слегка сощурившись от яркого света — было уже без пятнадцати десять, но ни звонков, ни сообщений от Анны не поступало. Убирая телефон в карман, я промахнулся, и гаджет, за который я до сих пор продолжал выплачивать кредит, шлепнулся экраном о плитку. Поднимая его, я специально старался не смотреть, что произошло со стеклом. Хоть бы целый, хоть бы целый… Нет. Паутинка трещин нагло растеклась с верхнего края на всю поверхность. Как будто этим вечером хоть что-то могло пойти не наперекосяк.
Оторвав взгляд от испорченного смартфона, я, к своему ужасу, увидел, как мои новые знакомые подошли к чертовому безликому ангелу, который теперь как-то странно клонился набок, будто пытаясь вцепиться зубами в шею Огру. На расстоянии мне стало особенно заметно, насколько эти трое высокого роста. Сутулые, почти горбатые, словно кладбищенские вороны, они склонились над постаментом, упираясь в него руками. Скрежет камня о камень был оглушительно громким в ночной тиши кладбища, ангел продолжал сползать на сторону, и когда я подошел, на его месте зияла неровная земляная дыра. По краям ее торчали корни, темнота внизу казалась осязаемой, живой, клубилась, как черная прогнившая жижа на дне коллектора.
— Давай за нами, — один за другим Огр, Бокасс и Монт спрыгнули прямо туда, в темную бездну. Подойдя к краю, я ощутил первобытный страх. Где-то глубоко в сознании зашевелился мой далекий предок, укрытый шкурой, панически тыкающий копьем в пустоту. Со дна генетической памяти восстал древний запрет, перед глазами калейдоскопом пронеслись изображения пещерный медведей, саблезубых тигров, гигантских волков и чего-то еще, запредельного и ненормального. Того, для чего не стали придумывать имени, создавая речь.
Я помотал головой, неожиданно навалилась тошнота, прогнавшая трусливые мысли. Наверняка это какой-нибудь заброшенный склеп — как-никак, кладбищу больше четырехсот лет. Снизу раздались голоса, и показался свет яркого светодиодного фонарика.
— Ты где там? Не бойся! — дружелюбно, без подначки проворковала Монт. Лестницы в дыре не было, но высота была не больше полутора метров.
— А как мы отсюда выберемся?
— Есть другой выход, — раздалось снизу. Компания двинулась вглубь, и я поторопился последовать за ними.
Прыжок вышел неудачным. Я сгруппировался, вдохнул воздуха и шагнул вперед, но зацепился за корень, чуть не перевернулся и в итоге шлепнулся на задницу в какую-то влажную грязь. Передо мной в узком тоннеле прыгал огонек фонарика, удаляясь с каждой секундой, маня за собой, словно вилл-о-висп. Я поторопился вскочить на ноги и побежал за светом, несколько раз спотыкаясь о торчащие корни.
Нагнав компанию, я замедлил шаг. Монт пропустила Огра и Бокасса вперед и повисла у меня на руке. Кажется, моя жена так не делала со второго года наших отношений. Парни шли впереди, согнувшись почти пополам. Почему-то мне в голову пришло, что им было бы удобнее ползти.
— А что это за тоннели? — спросил я, чтобы прервать молчание. Ответил Огр:
— Для труповозов. Когда Альбрехт решил складывать зараженное мясо здесь, им пришлось прокопать тоннели, чтобы не оскорблять взоры благородных господ, — речь перемежалась недовольным шипением, словно это кощунственное действие оскорбляло лично Огра.
— Какой Альбрехт? — растерянно спросил я.
— Пятый. Герцог местный. Муж Анны Австрийской. Какая была красавица, — мечтательно произнес гот, — Какая целеустремленная. Жаль, что ее больше нет. Ей бы у нас понравилось…
Путь был долгим. Тоннель петлял, иногда на пути встречались ответвления, то шире, то ỳже, некоторые были размером с барсучью нору, не больше. Монотонный бубнеж Огра навевал сон. Давно я так не напивался — ноги заплетались, свет фонарика двоился в глазах. Взглянув на спину Бокасса, я прыснул со смеху.
— Ты чего? — спросила Монт.
— Он надел пиджак задом наперед. У него пуговицы на спине, — давясь от смеха, пояснил я.
Под ногами временами появлялись лужи грунтовых вод. Кажется, на нас что-то капало. В какой-то момент фонарик погас, и мы прошли в полной темноте добрые метров пятьдесят. Если бы Монт не держала меня за руку, я бы точно свернул себе шею.
— Огр, включи свет, Бенни ничего не видно.
Тот спохватился, и фонарик снова зажегся. Наконец, после получаса, а может, и часа пути, мы оказались перед деревянными воротами. Даже алкоголь в крови не смог заглушить чувство дискомфорта, которое я испытал при виде этих врат в преисподнюю. Толстое, поросшее бледными грибами дерево казалось холстом какого-то безумного декоратора. Перекладина по центру была усеяна черепами. Желтые, серые, черные от мха и гнили, они скалились в беззвучном крике, а лобную кость каждого из них пронзало несколько крупных ржавых гвоздей.
— Ч-ч-что это? — неожиданно для себя я начал заикаться.
— Суеверия. Это не работает, — безразлично бросил на ходу Огр, распахивая врата. Тоннель резко расширился, ушел куда-то вниз. Никаких ступенек не было, держаться на скользкой сырой земле было непросто. При каждом шаге я с усилием тормозил, чтобы не съехать на заднице по этой подземной горке. Мои сиськи тряслись от быстрой ходьбы, и я мысленно молился, чтобы Монт ничего не увидела в этой темноте. В определенный момент тоннель превратился в наклонную пещеру. B глубине шуршали невидимые крылья, повсюду раздавалось чье-то дыхание, и я затылком чувствовал, как цепкие взгляды следовали за моим силуэтом, а плоские носы дегустировали мой запах. Стало неуютно, фантазия придавала теням очертания страшных бесформенных созданий, хищно рыщущих в темноте. Я почти не удивился, когда в свете фонарика мелькнуло что-то живое, бледное, покрытое иглами. Попав в лучи, оно беспокойно заворочалось и поспешило прочь.
— Что это было? — я резко остановился, и ноги завязли в жирной земле. Кишечник недовольно ворочался, словно голодный питон, мне хотелось одновременно и поесть, и в туалет.
— Не волнуйся, они нe тронут. Не тебя.
Странным образом это заверение от Монт меня успокоило. Я даже испытал некое сочувствие к этому созданию, что не желало показываться на глаза и пряталось в глубине подземных лабиринтов, где, как я думал, самое место и моей безразмерной туше.
Мы спускались все ниже, и я чувствовал, как вокруг светового ореола скапливаются все новые и новые создания. К хлопанью крыльев и напряженному сопению прибавилось шуршание чешуи, треск костей, постукивание дерева и сосредоточенное чавканье. Они следовали за нами, не приближаясь к световому кругу от фонаря, и это успокаивало. Я осознавал, что даже если сейчас, пьяный в дрова, увижу все то, что великодушно скрывает тьма, то мое сознание разобьется на мелкие осколки, потеряет любые границы и покинет меня окончательно. Перед глазами все плыло, мир превратился в какую-то тошнотворную карусель, к горлу подкатило, и я вывалил на землю содержимое своего желудка. Бокасс повернулся, взглянув на красноватую лужицу как будто с аппетитом, но Монт шикнула на черного парня, и тот пошел дальше вперед.
Пещера сужалась, в свете фонаря начали проявляться земляные стены с длинными свисающими корнями, запах сырой земли и грибов почти пропал. Его заменило нечто аппетитное, похожее на то, как пахнут китайские вантаны, итальянские равиоли или украинские вареники с вишней, и к нему примешивался аромат сырого лежалого мяса. Луч фонаря выхватил из тьмы что-то громадное, неуместное здесь, под давящей массой земли, камней и асфальта.
Эта богохульная, не имеющая ничего общего с творениями рук человеческих гигантская фигура имела в самой своей природе нечто запредельное, словно видение о нем пришло неведомому скульптору в голову из каких-то иных миров, откуда-то с края Вселенной, где в окружении слепых богов-идиотов бурлит ядерный хаос, извергая смерть и безумие в нашу реальность. Теперь я осознал, что безликий ангел на кладбище — не жертва времени и стихий, а лишь некачественная копия чудовищного оригинала. Словно гавайские цветочные венки с шеи омерзительного творения свисали блестящие от крови кишки, прибитые гвоздями кости людей и животных покрывали влажную скальную породу. Монт отпустила мою руку, Огр и Бекасс отошли мне за спину, и я оказался совершенно один перед чудовищной статуей. В колыбели из сложенных вместе, переплетающихся пальцами, почти сросшихся рук что-то шевелилось и разворачивалось, возвышаясь над вскрытой и расчлененной оленьей тушей. Это нечто было отвратительно и одновременно притягивало взгляд, оно бесконечно двигалось и шевелилось, будто какое-то причудливое морское животное, анемон или морская звезда. Дыхание в груди замерло, я чувствовал, как за моей спиной все продолжают прибывать странные существа, но не мог оторвать взгляд от того, что сейчас двигалось там, наверху. Мое сердце наполнялось ужасом и восхищением, неким священным экстазом. Из глаз градом катились слезы, вопрос сорвался с губ сам, минуя сознание:
— Это бог?
— Его часть, — шепнула мне на ухо Монт — оказывается, все это время она не отходила от меня ни на шаг.
— Он прекрасен.
Сползая с ложа, бесконечно шевелящаяся масса потянулась ко мне, скручиваясь в длинный тонкий жгутик, из белых, самоподобных жгутиков поменьше. Влажная, беспрестанно движущаяся плоть приблизилась к лицу и нежно погладила по щеке, губчатое нутро существа поблескивало маленькими черными глазенками. Тонкие черви отделялись от щупа, и мягко, словно стараясь не причинять неудобств, заползали мне в нос. Я чувствовал, как они один за другим скатываются по носоглотке в пищевод. Хотелось остановить все это, выплюнуть странных созданий, засунуть два пальца в глотку, но я не мог пошевелиться. Не мог оторвать взгляд от древнего клоачного божества, стёкшего со своего тошнотворного ложа.
Мелкие твари вкручивались тонкими хвостиками мне в мозг, в глаза и желудок. Глазки на губчатом теле пронзили мое сознание, пролистав мысли и воспоминания. Черные зрачки налились неописуемым цветом, открывая мне то, имени чему нет. Перед тем как отключиться, я услышал радостное, многоголосое:
– Принял! Он тебя принял.
* * *
Утро встретило меня жутчайшим похмельем. Ужасно хотелось есть. Я мог почти слышать, как визжит желудок, требуя насыщения. Пошатываясь, я побрел к холодильнику, открыл дверцу и понял, что дома мне есть нечего — все эти бобы, травы и овощи вызывали во мне вместо аппетита омерзение . Анна, кажется, была в душе, судя по звуку льющейся воды. Нужно было поторопиться.
Запыхавшись после бега, я уже стоял у кассы, притопывая на месте от нетерпения. Кассирша пожелала мне доброго для, но я не ответил — все мое внимание было поглощено небольшим белым пакетом в руке. Стоило мне выйти из магазина, как я порвал вощеную бумагу пальцами и впился резцами во влажный кусок. Мясо было жесткое, свежее, пожалуй, даже слишком свежее. Ему нужно было бы немного полежать.
Стоило мне открыть входную дверь квартиры, как мозг просверлил нервный окрик:
— Бенджамин, ты совсем придурок? Что это за херня?
Обреченно вздохнув, я пошел на голос. Анна стояла у края кровати и указывала пальцем на грязные следы на простыне, где лежали мои ноги. Неужели я вчера добрался до дома босиком? Постельное белье было испачкано какой-то землей, маленькими веточками и листьями.
— Не знаю, милая, откуда это. Я сейчас уберу.
— Куда ты денешься? Где-то шлялся весь вечер, вдобавок… — она осеклась, взглянув на меня, после чего брезгливо фыркнула, — Выглядишь как свинья, так еще и ешь как свинья.
Я провел пальцами по подбородку. На пальцах осталось немного темной крови от съеденного мной куска говядины.
— Уйди с глаз моих. И постриги ногти на ногах — ты испортил носки.
Опустив глаза на ноги, я увидел, что ноготь большого пальца и правда прорвал носок и теперь торчал наружу заостренным концом. Пора было собираться на работу.
* * *
Не знаю, чего я ждал, идя на кладбище. Не живет же она там, в самом деле? Вдыхая густой аромат черемши, я методично обходил участок за участком в поисках Монт, но, кажется, я был единственным посетителем этой обители скорби. Лишь мой старый знакомый — кладбищенский ворон — скакал на черных лапках по бортику фонтана, вылавливая какие-то крошки из воды. Сев на «свою» скамейку, я привычно достал новый зеленый контейнер из сумки — Анна не забыла меня отчитать за потерю предыдущего. Внутри свалявшимися коровьими лепешками лежал домашний фалафель. Есть хотелось ужасно, но мой мозг словно отрицал саму возможность того, что эти желтоватые комочки вообще могут быть пищей. Раньше я бы сходил в какую-нибудь кафешку за пастой карбонара, уткой в манговом соусе или еще лучше — за меттвурстом с луком. К сожалению, посещению кафе состояться было не суждено — Анна заблокировала мою карточку, чтобы я «не транжирил семейный бюджет на то, чтобы набивать свое брюхо».
Попытавшись настроиться на трапезу, я открыл телефон и принялся читать новости, стараясь не обращать внимание на паутинку трещин. Новый мне сейчас не по карману. Почти все газеты голосили о происшествии в Хайдхаузене — якобы кто-то влез в морг при кладбище и «чудовищно надругался над телами усопших».
«Куда хуже, когда надругаются над живым человеком» — подумал я, засовывая в рот рассыпающийся кусочек фалафеля. Фу. Нет, не могу это есть. Я выплюнул желтую дрянь, которая, как казалось на вкус, состояла из опилок и песка. От отчаяния я чуть не разрыдался. Живот крутило, на виске пульсировала венка, в ушах гудело бесконечное «Голоден, есть, есть, голоден, поешь, умираю от голода!» Взгляд мой упал на ворона.
— Хорошая птичка, кис-кис-кис, иди сюда, — заворковал я, осторожно ставя контейнер с веганским дерьмом себе под ноги. «Какой кис-кис-кис?» — думал я про себя, а сам медленно, по сантиметру подталкивал контейнер в сторону птицы. Ворон явно заинтересовался — птица наклонила голову набок и внимательно следила за моими поползновения.
— Ну же, хорошая птичка, иди сюда. Ко мне, скорее! Я для тебя приготовил что-то вкусное!
Ворону совершенно очевидно хотелось приблизиться к лакомству, но присутствие человека заставляло его быть настороже. Он недовольно каркнул, словно прогоняя меня от контейнера, но я был непреклонен и продолжал отодвигать от себя емкость, но так, чтобы не быть слишком далеко. Птица попрыгала немного из стороны в сторону, взмахнула крыльями в попытке меня прогнать, но в конце концов сдалась и с опаской потопала ко мне. Наверное, в маленькой голове сейчас вертелись такие мысли: «Люди не опасны. Люди оставляют еду. Тем более, не опасна эта неповоротливая бескрылая туша. Я схвачу еду раньше, чем она среагирует».
Но я среагировал. Когда чернокрылый гость моего стола оказался достаточно близко, я прыгнул с места, выбросив руки вперед. Мои пальцы сомкнулись на хрупком тельце ворона, хрустнули косточки. Птица била крыльями и долбила клювом наугад, но я сдавил сильнее, и остатки жизни покинули маленькое сердечко. Отплевываясь от перьев и пуха, я жрал пойманного ворона. Мясо было жестким, железистым, отдавало бензином и мусором, но при этом казалось мне амброзией. В голове возникла странная мысль — если дать мертвой птице полежать под камнем неделю-другую, будет еще вкуснее, но я не был способен ждать. Когда от несчастного ворона остались лишь кости и перья, я сбросил объедки в кусты, под ноги безликому ангелу. Может быть, так упала тень от деревьев, но, кажется, статуя улыбалась. Когда я вгляделся в уродца внимательнее, в голову полезли какие-то странные видения о подземных ужасах, пещерных созданиях и дочеловеческих верованиях и религиях. Но, по крайней мере, страха полуразрушенный памятник у меня теперь не вызывал. С вызовом я сорвал из-под ног ангела листочек черемши и удалился с кладбища прочь, пожевывая кисловато-пряную траву.
* * *
Когда я пришел домой, Анна снова разоралась. Лицо ее было красным, прическа растрепанной, а от волос пахло сигаретами, хотя я знал, что она не курит. Причиной ее недовольства было то, что я не позвонил и не написал ей перед тем, как поехать домой — мол, она не знала, когда начать готовить ужин.
— Но ты же сказала, что не будешь больше для меня готовить, — злопамятно парировал я. Зря я это.
— Идиот! Думаешь, я могла позволить тебе ходить по кафе и жрать тот мусор, который ты обычно заказываешь?
— Об этом можешь не волноваться. Карточку-то мою ты заблокировала, — эти крики стали для меня в некоторой степени привычным шумовым фоном и уже не выводили из себя, но вот ее слова могли кого угодно выбить из равновесия.
— Да, заблокировала. И правильно сделала! Ты же не можешь себя контролировать, жрешь при любой возможности! Если бы у тебя на работе вместо кресла был унитаз, ты бы и вовсе не вставал с места.
— Знаешь, кажется, ты переходишь границы, — я немного повысил голос. Вся эта свистопляска по вечерам начинала мне порядком надоедать.
— Твои бока уже перешли все границы! Плевать, — она бросила быстрый взгляд на свой телефон в руке и направилась в другую комнату, фыркнув на ходу, — Не забудь постричь ногти.
С недоумением я воззрился на пальцы ног — я же постригал ногти перед выходом на работу! Из дырок в носках торчали желтые, заостренные пластины. Точно такие же оказались и на руках.
— Милая! — окликнул я жену, — А ты не помнишь, как я вчера вернулся домой?
Анна резко остановилась, повернулась, растерянно посмотрела на меня, словно вопрос застал ее врасплох, после чего бросила сварливо:
— Знаешь, спустись-ка уже со своих облаков в реальный мир. Я не помню, как ты вчера пришел домой, и мне, честно говоря, плевать! Просто мóй в следующий раз ноги, прежде чем идти в постель!
— Подожди-ка, как это не помнишь? А где ты была сама?
— Дома, придурок! — взъярилась она, — Я была дома! Знаешь, что? Иди ты в задницу! Подумай лучше вот о чем — я решила быть чайлдфри исключительно из-за тебя, не хочу, чтобы из-за твоих гнилых генов мой ребенок был таким же рассеянным, тупым, жирным уродом!
* * *
Остаток вечера я просидел один в комнате. Лазил в интернете, смотрел телевизор в наушниках, чтобы не мешать жене, ушедшей в спальню. Почитал немного про черемшу. Оказывается, у той было немало полезных свойств. Во-первых, огромное количество витаминов, чем регулярно пользуются медведи, восстанавливая организм после зимней спячки. Во-вторых, черемша обеззараживала пищу и придавала подпорченному мясу более приятный вкус и запах. Кстати, о запахах. Странным образом, я очень хорошо чувствовал, чем пахнет каждый предмет, окружающий меня. Суховатой пылью книги на полке, средством от моли одежда в шкафу, кислым пóтом мои собственные подмышки, стиральным порошком плед на диване. От обилия этой новой информации голова закружилась, и я чуть не упал набок. Надо было идти в постель.
Анна давно уже спала, я тихонько разделся, чтобы ее не разбудить и юркнул под одеяло. Сон не шел. В комнате было слишком светло. Я встал, закрыл занавески, опустил жалюзи, но все еще мог разглядеть каждый волосок на голове своей жены. А под затылком чуть ниже торчала из-под одеяла худая бледная шея. Взглянув на нее, я почти почувствовал, как под тонкой кожей пульсирует яремная вена. Неожиданно я заметил, что скалюсь, как животное. Хотелось впиться зубами в эту беззащитную шею, вгрызться в позвонки, высасывая костный мозг, как из суповой косточки. Прогнав дурные мысли, я лег в кровать и отвернулся к стене. В другой комнате снова хлопал подвальный люк.
Мне снилось, что Монт пришла ко мне из того самого люка и провела подземными тропами в пещеру. На этот раз я видел все без фонарика, и зрелище, представшее моим глазам, было одновременно грустным и прекрасным. Подземные создания – печальные, болезненные. Истощенные и покалеченные, они неуклюже перебирали своими отростками, приближаясь ко мне, проводили атрофированными пальцами по моему лицу, прижимались к ногам. Тощие, сгорбленные женщины, покрытые кто чешуей, кто шипами, как у дикобраза, они все смотрели на меня со смесью скорби и надежды. В ушах приятно журчал ручеек слов Монт:
– Много лет назад, мы не вышли за вашими предками из пещер, а отправились вглубь. Нас мало, и с каждым столетием все меньше. Мы не умираем, но наши роженицы уже ни на что не способны…
Она указала на стену, где в нишах, подобно диковинным урнам, стояли, лежали, прислонялись к стене узкие иссушенные тела, лишенные конечностей. Почти мумии, но я видел, как вздымаются торчащие ребра, как дергаются запавшие, выгнившие носы.
– Наши предки бы не выжили, но в недрах мы нашли Их. Боги научили выживать в пещерах, искать пропитание, ходить под землю… Мы будем жить, пока носим богов внутри себя.
Мы все спускались, и вот уже показалась циклопическая безликая статуя. Теперь я мог увидеть, что стены вокруг испещрены следами когтей, как и валун под кладбищенским ангелом. В их расположении виделась система, не в силах прочитать, я осознавал, что царапины рассказывают историю. Непроизносимую ни на одном на человеческом языке летопись подземного народа.
– Тогда не знали, что закрытые общины обречены на вырождение. Кровосмесительные союзы оставили следы, – Монт кивнула на вросшего в стену несчастного, с грустно-дебильными глазками. – Немногие сегодня способны добывать еду, и, тем более, выходить на поверхность. Нам нужен новый альфа. Нужна новая кровь. Ты, Бенджамин – наша надежда…
Она говорила и говорила, но я уже не слушал, беспрестанно шевелящиеся жгутики тянулись к моему лицу, а невыразимого цвета глаза бога проваливались сами в себя, словно бесконечно глубокие колодцы, в которые стремительно падало мое сознание…
* * *
— Просыпайся! Вставай, говнюк! Какого, мать твою, хера происходит? Ты это мне назло, да?
Постель в ногах была снова испачкана какими-то черными разводами. Взглянув на свои ноги, я установил их источник. Сменив белье, я ушел в ванную, подальше от криков Анны и принялся стричь ногти, но в этом не преуспел. Щипчики не налезали на эти чудовищные роговые пластины, а ножницы я умудрился об них сломать. Теперь мои ноги больше походили на кротовьи лапы, чем на человеческие конечности. Долго находиться в ванной было неприятно — запахи бытовых средств и мыла душили меня, казалось, я слепну из-за обилия химических соединений, витающих в воздухе. К тому же, я был ужасно голоден.
На этот раз не повезло соседской кошке. А нечего! Нечего выпускать домашнее животное на улицу, нечего было кормить меня травой, нечего было мне перекрывать кредитки. Оказывается, мои новые ногти отлично подходят для разделки мяса. Я без труда отделял жилы, конечности и волокна от тельца, стараясь не жадничать. Как только я почувствовал, что немного насытился, я сложил остатки трупа под балконом дома и прижал сверху тяжелой стопкой рекламных газет — это на потом.
* * *
Сосредоточиться на работе не получалось. Цифры не задерживались в голове, названия организаций путались, все мои мысли занимала Монт. Стоило прийти времени паузы, как я, обогнав всех своих коллег, вырвался на улицу и побежал к кладбищу. Мы должны встретиться. Она должна быть там. Я чувствую это. Как назло, я ошибался. Не было ни девушки, ни ее спутников, лишь запах черемши и ангел. Зато из мусорки тянуло чем-то сладковато-прогорклым. Запустив руку внутрь, я вытянул изрядно подгнившую половину охлажденной курицы. Когда-то розовое, теперь мясо превратилось в склизкую серую мерзость, и слюни текли по моему подбородку от того, как это было аппетитно. Я никогда не задумывался, что гной по вкусу похож на соус бешамель, а мухи, садящиеся на еду вовсе не мешают, а даже дополняют блюдо.
После обеда сидеть за столом на работе стало совершенно невыносимо. Казалось, удобные туфли заменил испанский сапожок. Пальцы гнулись, упираясь ногтями в стельку, стопа была болезненно сжата со всех сторон. Не без труда я стащил чёртовы пыточные инструменты с ног и остаток дня просидел босиком.
* * *
Дома пахло как-то странно. Чем-то соленым, потным. Как будто кто-то парился в бане. Я недоуменно вертел головой, пытаясь отыскать источник запаха, но не находил его. Попытался поцеловать жену при встрече, но та отвернулась, скривившись:
— Ты что, дерьма наелся? Иди почисти зубы!
К этому странному аромату прибавились нотки хлорки. Они были несколько четче и оформленнее, имели четкий след, по которому я и пошел. Анна с удивлением и опаской наблюдала за тем, как я шевелю носом, стоя в коридоре и направляясь к ванной. Здесь запах стал насыщеннее, он повел меня к корзине для белья. Наклонившись, я обнаружил источник. На самом верху лежали черные кружевные трусики Анны. Источником запаха была белая засохшая капля на внутренней стороне, не больше фаланги мизинца. Нет. Мне не хотелось верить в реальность того, что я видел. Направившись в спальню, я прильнул носом к простыне и обнаружил еще. Нет, никакой ошибки быть не может. Это совершенно точно мужская сперма. И точно не моя.
Я сидел на полу, положив голову на край кровати, не зная, что делать дальше. Дикая, нечеловеческая ярость разрывала мое сердце изнутри, хотелось пойти на кухню и вцепиться в лицо Анны когтями, высосать глаза, как сырые яйца, выломать ребра, раздробить зубами позвоночник, уничтожить все, что я когда-то боготворил и любил. На мое сознание навалилась чудовищная пустота. Это супружеское ложе, что я несколько лет делил с чужим мне человеком, эти стены, этот шкаф с вещами, которые когда-то принадлежали мне — все стало несущественным, чуждым. Словно что-то осознав, я пошел в комнату, где был люк и стал раздеваться. С недоумением — какое отношение ко мне имеют эти тряпки? — я остервенело сбрасывал с себя одежду, ненароком дырявя ее ногтями.
— Ну и что это за стриптиз? — раздался из-за спины недовольный голос женщины, с которой я когда-то был счастлив.
Не отвечать. Она уже не имеет значения. Ничто на поверхности больше не имеет значения. Я открыл люк подвала и спустился вниз. Анна ныла добрые года три, что нужно установить здесь свет, но я так и не собрался. Больше и не пригодится — в темноте я видел отлично. В нижнем углу плесневелой бетонной стены, как я и ожидал, зияло черное отверстие, плохо прикрытое фанерой. Сверху, из комнаты, как из другого мира раздавалось:
— Э, алё, я к тебе обращаюсь? Чего ты там шаришься?
Наверное, комично выглядело, как толстяк ныряет в дыру кверху задом, но свидетелей у этой сцены не было. Узкий тоннель послушно расширялся под движениями моих рук, которые, казалось, были идеально приспособлены для такой работы. Нос служил мне рулевым, направляя меня по слабой ниточке аромата вареников и заветренного мяса, но теперь я точно знал, что так пахнет бог. Мой бог.
Монт встречала меня под безликой статуей Сатурна. Гигантские губы изваяния были покрыты свежей кровью, в ложе рук шевелилось, разворачивалось и влажно блестело тело божества, священная колония, что дает таким как я право на счастье. Девушка возлежала прямо на земле, запачкав черное платье, ее босые ноги были раскинуты в стороны, выставляя на обзор темное лоно.
— Наконец-то, милый. Теперь ты готов.
Я взял ее быстро, резко, как спариваются животные. Ее плоть была жесткой, костлявой и холодной. Неуклюжим ламантином я колыхался у нее между ног, но уже не думал о том, как выгляжу. Здесь я дома. Здесь мое место. Обитатели пещер начали собираться вокруг, и на секунду мое человеческое смущение подняло голову, эрекция спала, спина покрылась холодным потом. Женщина-дикобраз, чешуйчатая безногая тварь, несчастное создание с головой, подвешенной между ног – все они были здесь, рядом, смотрели на мое бесформенное омерзительное тело. Осторожно, с благоговением они по очереди касались меня.
— Не волнуйся. Они всего лишь хотят воздать тебе почести, — промурлыкала Монт и поцеловала меня. Губы ее были холодными, склизкими, а язык — горячим и длинным, он залез мне в глотку и извивался там, подобно могильному червю. Невпопад подумалось, что таким языком должно быть удобно залезать в кости, чтобы вынимать вкусный костный мозг. Оторвавшись от поцелуя, я заметил, что принятые мной за пирсинг блестяшки оказались шляпками гвоздей, булавок и скобами степплера. Я вытянул палец над ее фальшивым лицом и разрезал пополам кожу, украденную Монт из морга в Хайдхаузене.
— Настоящая ты красивее, — сказал я, разглядывая слегка вытянутую, клыкастую морду с белыми бельмами глаз, и вновь поцеловал девушку. Изо рта у нее восхитительно пахло тухлыми яйцами и сигаретным дымом.
* * *
Анна проснулась в ночи от громкого стука в соседней комнате. Вот уже добрые полгода она спала вполглаза, ожидая, что в любой момент Бенджамин начнет ковыряться ключом замке. Хорошо, что она сменила личинку. Полиция знатно посмеялась, когда она сказала, что тот залез в дыру в подвале и пропал — с его громадной задницей и брюхом это казалось действительно фантастичным. Спать одной ей не нравилось, но у Франка есть своя семья, так что позволить себе частые ночевки он не мог. Так было и в эту ночь.
Вдруг в дверном проеме появились долговязые тени. Девушка хотела закричать, но что-то тощее и костистое метнулось под кровать, с двух сторон от постели выросли фантасмагорично длинные руки и прижали ее голову к подушке, заткнув рот. Из тьмы коридора ступил некто. В слабом свете фонаря, проникающем через занавески, она сначала приняла его за Бенджамина, но быстро поняла, что ошиблась. Лоснящаяся, похожая на резину кожа, беспрестанно шевелящийся вытянутый нос, черные, блестящие как маслины глаза отрицали, что это существо – человек. За ним в комнату вошли еще двое. Первый не имел ни губ, ни век, ни носа и единственный носил одежду. Вторая – невероятно тощая и нагая, с круглым раздутым животом, и лицом, напоминающим собачью морду. Из-под кровати на длинной костистой шее выплыла черная голова, с нее клоками слезала кожа, обнажая блестящую плоть.
– Ты так и не приучилась запирать подвал. Знакомься, моя дорогая травоядная, – голосом Бенджамина заговорила тварь в центре. Его руки были сложены на груди, точно он держал что-то очень ценное, – Это наша новая семья.
Одетый рассмеялся гиеньим смехом, голова из-под кровати по-цыплячьи запищала.
– И, как любой глава семьи, я несу некоторую ответственность, в том числе и за тебя, за все те годы унижений и ограничений, лжи и измен, – речь Бенни сбилась на злобное неразборчивое шипение. Беременная упырица погладила его по плечу, словно успокаивая.
– Бенни, – промычала Анна сквозь пальцы, надеясь достучаться хоть до чего-нибудь человеческого в нем. Но в ответ бывший муж лишь покачал головой.
– Теперь меня зовут иначе. – Он захрипел, захлюпал горлом, будто откашлялся. – А тебя ждет иная жизнь. Никакого больше веганства.
Черные руки держали крепко. Анна могла лишь в ужасе наблюдать, как нечто, бывшее Бенни, подносит к ее губам извивающийся комок тонких червей.
– И никакого «чайлдфри». Бокасс, подержи «роженицу», – злобно бросил Бенджамин, запихивая длинными когтистыми пальцами паразитов ей в глотку. В его черных, мутных глазах разворачивались тела червей, гипнотизируя своими движениями Анну. Она почувствовала, как ночные гости взялись за ее конечности с четырех сторон и с силой потянули. Проваливаясь в великодушную бездну беспамятства, девушка продолжала слышать треск рвущихся суставов и гиеньи смешки упырей.