Эта история написана в рамках осеннего турнира Мракотеки (октябрь — ноябрь 2023 года)
1 октября 2002 года мы встретились в привычном для нас месте — на одном из уличных перекрёстков нашего села, там, где просёлочная дорога спустя пять-десять минут ходьбы упиралась в лес.
Мой друг выглядел так же, как и всегда. Мы поздоровались, и я расспросил Диму о происходящем в его жизни. Он ответил, что всё как обычно, сказал пару слов о погоде, которая за пару дней с запоздалой жары сменилась на склизкую осеннюю прохладу, пожаловался на семью — в частности, на надоедливого брата, — и замолчал, уставившись на дорогу.
— Слушай, а куда пойдём? — спросил я.
Мы подходили к лесу, миновав ряды угрюмых изб.
— Не знаю. А куда мы не ходили? Что ты предлагаешь, к кладбищу или оврагу? Раз уж в лес идём.
— Давай, короче, к голове. Сто лет её не навещали.
— Ничего себе ты вспомнил… А хотя, давай. Давно там не были. — Дима на редкость легко согласился.
Этим летом исполнилось два года с тех пор, как мы обнаружили голову и завели обычай к ней ходить. Это напоминало странный ритуал в стиле язычества или вообще какой-то секты.
Поляна с головой находилась далеко, в самой глуши, однако мы хорошо помнили, как к ней идти. Не доходя до этого места был расположен заброшенный с советских времён завод, в котором обязан был побывать каждый уважающий себя ребёнок и подросток нашего села. В отличие от этого завода, голова была лишь нашим с Димой достоянием: никто другой, наверно, про неё не знал. И она была намного интереснее и необычнее классических «заброшек».
Я хорошо помнил, как выглядела голова. Издалека она напоминала что-то вроде переросшего гриба или общипанной куриной туши. Вблизи же косвенно-человеческая сущность угадывалась очень просто, пусть она и не была живой: не говорила, не моргала и не шевелила лицевыми мышцами, а лишь торчала из земли по подбородок, чуть склонившись в сторону. На первый взгляд она была лысой, но вблизи на бледном темени виднелись волосы. Глаза были полузакрыты, и под веками угадывались мутные глазные яблоки, как у околевшей скотины. Внутри открытого рта покоились коричневые зубы и комья земли. За всё время посещения этой странной лесной аномалии мы точно убедились, что она — не часть чьего-то трупа, в том числе потому, что мёртвые тела имеют свойство гнить, а голова уже несколько лет сохраняла относительную свежесть, сколько мы её ни навещали.
Мы прошли мимо угла поросшего мхом каменного ограждения. Под ногами шуршали опавшие листья.
— Слышь, а помнишь, мы хотели её выкопать?.. Ну, в смысле, голову, — внезапно сказал я.
— Ты что, забыл, что мы уже об этом говорили? Не копать.
Мы пытались это сделать в одно из первых посещений, думая, что обнаружим остальное тело в почве. Мы строили догадки о загадочном маньяке, кто закапывает жертв «кверху башкой» в глуши. Но когда я только начал рыть землю, и когда в ней не нашлось предполагаемого плеча, Дима меня остановил. Он мутно объяснил причину, почему продолжать не стоит, я обратно забросал яму, и с той поры в нашей компании было не принято пытаться докопаться до предполагаемых корней или грибницы нашего аномального сокровища.
— А почему не надо? Я тогда так и не понял, если честно. Знаешь, мне уж надоело просто на неё смотреть, как будто мы в музее, или… Да чёрт знает, что ещё.
— Ты как будто сам не понимаешь. — Дима выдержал немую паузу. — Там почва странная. В неё лучше не лезть.
Мы вышли на заветную поляну. Голова торчала там же, где обычно. Она образовывала центр неровного круга почти голой земли, обрамлённого деревьями и кустами. Я подметил про себя, что в прошлом году травы вокруг неё было больше.
— Не копать, говоришь… — задумчиво начал я. — Давай хотя б земли прихватим, этой странной почвы.
— Нет, лучше не надо. А зачем тебе?
— Да просто. Хочу бабке на могилу положить.
— А смысл?
— …Твоей.
— Мерзавец. Вот ты кто.
Бабушка Димы умерла несколько месяцев назад. Моя была жива, но я думал, что ей осталось недолго. Она пыталась выжимать из себя бодрость — даже участвовала в осеннем сборе урожая. Но я будто видел смерть, которая шла по пятам за бабушкой и выжидала подходящего случая.
— Пойдём отсюда, а? Мне надоело. — Дима почему-то выглядел огорчённым.
— Слушай, я поссать хочу. Ты иди, я догоню, хорошо?
— Ладно. Я пошёл тогда.
Дима равнодушно развернулся и постепенно скрылся за деревьями.
На самом деле, облегчаться я нисколько не хотел.
Я подошёл поближе к голове, снял со спины пустой рюкзак, присел на корточки, достал из кармана ветровки целлофановый пакет, развернул его и начал черпать землю. Почва оказалась странной: мягкой, будто её принесли из только что вскопанного огорода, и одновременно колючей, как древесная щепа. Я сложил её в пакет, впихнул свёрток в рюкзак, ещё немного подождал, — чтоб точно не догнать Диму на обратном пути, — и медленно побрёл из леса.
Я пришёл домой под вечер. Небо начало темнеть, надрывно дул холодный ветер. Во дворе было уныло и безлюдно. В распотрошённом огороде валялись лопата и грабли, и земля казалась почти чёрной.
Я достал из рюкзака пакет и вытряхнул похищенный чернозём с краю огорода, слева от грядки из-под картофеля, который вырыли то ли вчера, то ли сегодня. Я разровнял принесённую массу, чтобы она не выделялась среди окружающего, и пошёл в дом.
Родные встретили меня неоднозначно. Мать спросила, где я пропадал, и я ответил, что гулял с другом, — пояснение с каким не понадобилось, поскольку Дима был практически единственным из моего дружеского круга. Отец немного поругал меня за то, что я где-то бессмысленно шлялся, вместо того чтобы сделать что-то полезное. Я съел тарелку кислого жирного супа и в странном спокойствии отправился спать.
Наш дом был небольшим, поэтому я с детства спал в одной комнате с бабушкой. Я привык к её храпу и стонам и часто спокойно под них засыпал. Сейчас я погружался в сон медленно, и в полудрёме представлялись бесконечные клубни картофеля с перекошенными лицами. Когда я наконец уснул по-настоящему, то я увидел вспаханное поле, перезрелые колосья чего-то, похожего одновременно на рожь и на безобразные худые человеческие пальцы. По полю брела смерть. Она напоминала прямоходящую корову, укутанную в рваное тряпьё. Смерть сама состояла из гнилого деформированного мяса и пахла серой, сыростью и перегноем, как обычно пахнет осень.
Я проспал около десяти часов. Когда я нехотя проснулся, я узнал, что бабушки не стало. Оказалось, ночью она вышла в туалет, упала с инсультом, пролежала на мёрзлой земле и к утру умерла.
* * *
Я в одиночестве сидел на веранде дома, ел холодное мясо и смотрел во двор через окно. Виднелись туалет и сарай, рядом с ними отцветал облезший куст орешника, а под ним вот уже три дня валялась дохлая ворона. Чуть поодаль простирался огород, на первый взгляд запущенный и невостребованный. Внушительная часть его была укрыта старым агротексом.
Сегодня утром отец безучастно напомнил мне, что с тех пор, как хоронили бабушку, прошёл примерно год. То были скромные сельские похороны с пресным рисом, самогоном и недалёкими гостями. Весь день я вспоминал разговор с родственниками на поминках, а конкретно — как одна из тёток, бабушкина сестра, обратилась ко мне, вытерев подёрнутый морщинами рот от мёда:
— Ты, Кирюша, молодой ещё, сам это понимаешь. Так запомни: твою бабку земля унесла, мать с отцом тоже унесёт, всех друзей твоих унесёт, кого когда. И тебя унесёт, дай бог чтобы нескоро это было. Так земля не только мёртвых забирает: она, как мать, и кормит, и греет, и рожает. Двойственная у неё натура, двуликая. Всё здесь от земли зависит, но сама она тоже от нас зависит, понимаешь ли. Она и умерщвляющая, и живородящая. Ты с ней не путайся, только бери от неё, что даёт, лишнего не проси. А то она сама тебя запутает.
Это было не метафорой, не чем-то вроде дедовской пословицы. Когда я сопоставил очевидное, я понял, что земля действительно была живородящей. И сложно было прикинуть, насколько далеко зайдёт данное жизнетворчество.
Уже год никто, кроме меня, не трогал огород в нашем дворе. Родителям не было дела до него: они не спрашивали, почему он вечно чем-нибудь накрыт и почему он не порос травой. Сначала в нём образовалось несколько зубов, напоминавших белые орехи. Потом вытянулся искривлённый палец и созрело ухо. А затем я как-то позабыл про «урожай» и стал ждать осени. Село в очередной раз встречало её, а она неприкаянным нищим стариком таскалась по просёлочным дорогам, раскрывалась над домами и полями гнойным пасмурным небом. И этой осенью всё обрастало мясом, наполнялось жизнью, одновременно исходя трупным смрадом.
Я доел обед и наконец пошёл во двор проведать грядку. Я думал, что увижу, может быть, целую кисть руки или бугристый нос. Однако, сдёрнув покрывало, я увидел желтовато-бледное лицо с мертвецким выражением. С первого взгляда я подметил сходство с той самой головой в лесу, пусть лицо располагалось горизонтально и имело совершенно иные черты. Но потом, когда я рассмотрел его внимательнее, в меня вошёл тупой и странный ужас.
Лицо копировало мою бабушку, вплоть до каждой морщины.
* * *
1 октября 2004 года мы с Димой встретились, как раньше. До этого мы вместе окончили школу, и Дима уехал в город, чтобы поступить в вуз, однако поступить у него не вышло. А затем у него умер брат — спустя почти ровно два года, как отошла в мир иной моя бабушка и спустя примерно один год, как эта самая бабушка созрела у меня на грядке. Дима был вынужден вернуться, хотя бы ради того, чтобы побывать на похоронах.
Эта прогулка была непохожа на прошлые: не было в ней какой-то особой юношеской беспечности. Я чувствовал бесконечную вину, как нашкодивший ребёнок, хоть эта вина и была только частично перед Димой.
— Слушай, Дим… Я тебе не рассказывал…
— Чего ты не рассказывал? Выкладывай.
— Короче… Помнишь голову? Я у неё землю спёр и в огороде раскидал.
— Кирилл, ты ненормальный что ли?! Как тебе это вообще на ум пришло?
— Да просто, знаешь…
Я действительно не знал, зачем я это сделал. Я пытался избавиться от последствий так, как мог. В прошлом году я выкопал «странную» землю с огорода и отвёз её в лес, а перед этим сжёг все куски плоти, что успели оформиться за год, включая нелепый клон бабушки — бестелесную голову, соединённую с другими плодами чем-то наподобие грибницы-пуповины. Прах я тоже закопал в лесу, недалеко от той самой проклятой поляны. Но я был уверен, что свойство живорождения осталось у меня около дома, что оно распространялось, и что скоро кто-нибудь (если не снова я) обнаружит в «странном» чернозёме в лучшем случае ступню ноги с кривыми пальцами, а в худшем — свою мёртвую родню.
Я нервно рассказал всё это Диме. Он выслушал меня, а когда я кончил рассказывать, произнёс:
— Я же тебе говорил, что землю эту трогать лучше не стоит. Только ты меня не слушал.
— Да я понял…
Как и в прошлый раз, мы шли по лесу. Жёлтая трава и палая листва нещадно прели под ногами. Над деревьями, крича, неровной стаей пролетели птицы. Пару раз раз мне показалось, что я наступил на бледный кусок мяса неопределённой формы.
— Мне моя бабка суеверная рассказывала что-то про такую землю. Дед ещё её ругал, мол, дура старая, совсем на собственных поверьях крыша съехала. Я тоже ей не верил, а когда мы нашли голову… — Дима выдержал странную паузу. — Мне всё равно как-то плевать было на эти все легенды. Но я помнил, что мне бабка говорила, что такую землю лучше не тревожить. Я тебе не говорил про это — думал, засмеёшь и не поверишь. А ты вот каким в итоге оказался. Садовод, сучара…
Я бессмысленно смотрел по сторонам, ловя ноздрями воздух, и внезапно до меня дошло, что ноги сами несут меня в одном вполне конкретном направлении, а Дима просто следует за мной.
— А мы ведь к голове идём?
Мне не ответили.
Голова покоилась на поляне так же, как и в прошлые разы. Но было рядом с ней кое-что новое, издалека черневшее копной лохматых волос. Оно было похоже на старую голову и будто от неё отпочковалось, — хотя я и так с первого раза понял, что новая голова выросла из грибницы, из той самой, которую Дима не велел выкапывать.
Мы подошли поближе. Я сначала ничего не понял, словно идиот.
— Слышь, Кирилл, так это ж… Это ты, походу.
Это в самом деле был я.
Я рассматривал новое творение земли в неадекватном ужасе, и земля сама смотрела на меня в ответ моими же глазами, спрятанными под неподвижными веками, и источала запах перегноя.