Здесь холодно. Здесь неуютно.
Я иду по краю ослепительно белоснежного поля, потому что мои друзья — потрясающие шутники, которые наверняка считают, что если посреди посиделок зимней ночью куда-нибудь свалить, с целью разыграть старого доброго молчаливого меня, по обыкновению проронившего пару слов за весь банкет, то будет весело и смешно.
Как-то не особо.
Смотрю на мобильнике время — половина одиннадцатого вечера. Весёлое, но при этом спокойное и очень домашнее застолье, проводимое в деревенском доме моего друга Стаса, началось сравнительно недавно. Напиться ещё никто не успел, так что время для шуток — слишком раннее. Но тем не менее — вечно себе на уме Даша вышла в туалет — нету её. Тоня, её главная подруга, надежда и опора, пошла посмотреть как она — Тони нет! Только вроде бы какой-то сдавленный… не знаю, то ли всхлип, то ли смешок с заднего двора, там, где сортир. Я его услышал, когда криворукий мудень и по совместительству хозяин дома Стас пролил на меня сок, и я отмывал на кухне руки от липкой сладкой жижи. Не знаю, может они по венам втайне ото всех пускают — слухи ходили, что красавицы-то наши на игле. Не было, конечно, слухам этим подтверждения, да и сейчас я понял, что на самом деле они ржали, предвкушая уникальный в своём роде розыгрыш — оставить меня одного. Чтобы я пошёл всех искать. Как же охуенно-то, а. Правда я до сих пор не могу сказать, что это был именно смех — но своеобразный звук. Или мне послышалось, чёрт его разберёт. Ах да, Стасик — будучи со своей распрекрасной долбаёбкой Светочкой не в ладах, он вышел с ней, что-то «обсудить». Ну-ну. Зато приятно знать, что теперь-то они наверняка вновь помирились, раз строят против меня этот весёлый, задорный розыгрыш, ахахахаха! Кретины блять.
Ну и Вася. Вечно расторопный сверх меры, сик-пык-в манде бык, я там я тут Вася. Вася-энергетик, постоянно гиперактивный и нервозный, аки Твик из «Южного парка». «Нукудавсесвалилиогляньктотамстоитщапойдупозовувсехактоунасвбелойшубеходитнезнаешьщаприду» — вот что примерно я от него услышал, когда он вскочил и побежал на улицу как в жопу ужаленный. Ну, как всегда. А я остался сидеть один в чудесной предновогодней атмосфере — действительно, какая же погода на улице, если б вы знали — луна просто сияет, снег отражает её свет — и тоже сияет, да ещё и ровными, уютными снежинками тихонько падает с неба. Чудо, а не погода. Морозец, правда, стоит сильнее обычного — а я в лёгкой куртке. Ну я-то думал, что приеду на машине, потом дома будем отмечать — так зачем же укутываться. Ну, кто ж знал, что чувство юмора некоторых проснётся в такой неподходящий момент. Поэтому после пяти минут ожидания — накидываю свою куртку и выхожу на улицу.
Здесь холодно. Здесь неприятно.
А ещё здесь у Стаса наверняка какой-то подпол, где они все спрятались и наверняка уссываются. Другой причины, по которой я не нашёл их, облазив все закутки, пустующие курятники и прочую хреноту, я назвать не могу. Ну вот нету их, ну нигде. Следы зато есть, много следов. Среди них особенно выделяются большие такие, плоские — наверняка Васины. У него ноги ого-го размера, 45 точно есть. Эти, правда, на вид побольше будут, но может мне так кажется — я никогда особо не разбирался ни в размерах обуви, ни в размерах одежды. Вот почему эта сраная курточка мало того что прохладу пропускает на ура, но и дико мне мала. Тут не просто в обтяжку — ещё пару часов в ней походить, вообще сам в размерах уменьшусь. Как будто с брата младшего её стянул, честное слово.
Следы зато помогут мне узнать, где друзья мои распрекрасные притаились. И как-то странно они себя ведут, эти следы. Некоторые идут-идут, а потом раз — обрываются, потом начинаются где-то поодаль вновь, потом вообще в каких-то местах снег разбросан или примят. Как будто кто-то падал или что-то тащили — и везде, самое главное, следы больших подошв. Вася, неугомонный скот. Везде же побывать успел.
В конечном счёте все следы ведут к тому, что — внимание — мои друзья сорвались куда-то за деревню, мимо поля, в сторону осинника. Точнее, ведут туда только Васькины следы. И… В чём смысл? Они все шли шеренгой, наступая в следы друг друга, а сзади шёл притаптывая всё это дело Вася… Зачем? Они хотели меня дезориентировать, мол Васютка посреди ночи смотался в осинник, а что это даёт-то? Или у них там сюрприз что ли какой? Уважаемые знатоки, внимание — вопрос: по какому поводу может быть сюрприз посреди зимней ночи, где-то хуй пойми в каком-то глухом осиннике, да ещё и без повода (до Нового года месяц, день рождения у меня весной, никаких прочих знаменательных событий в ближайшее время просто НЕТ)?
На телефон, разумеется, никто не отвечает — я прошёл уже больше половины поля, обзвонил всех дураков — ноль внимания. Некоторые вообще телефоны выключили. Конспирация, знаете ли. Но я иду. Я узнаю, зачем они попёрлись в такую даль. К чему это. И узнаю. Правда, холодновато.
Здесь холодно. Здесь жутко.
Кроме скрипа снега под ногами звуков нет больше никаких вообще. Даже ветер не свистит. Нету его, ветра. А есть только я — уже входящий наконец в осинник — довольно редкий и хорошо освещённый луной, поэтому нестрашный. А ещё я успел тысячу раз себя обматерить. Я мог тупо остаться дома и в отместку выпить в одно рыло всю синьку, ну а если уж и пошёл бы — мог бы взять с вешалки любую висящую там куртку. Например, Дашин пуховик — бабский, но теплейший. И… Эй, Даша точно не с ними. Раз она выходила без пуховика, в одном свитере — то десятиминутная дорога через всё поле ей бы далась ой как тяжело. Ну наверняка же, часть пошла в осинник (один бы Вася туда не попёрся, он парень компанейский), а часть сидит дома, посмеивается и ждёт. Чего ждёт, что стоит за этим? Мне уже даже не страшно (идти через абсолютно открытое поле в полной, гробовой тишине было как-то стремновато, если честно). Вот только чем дальше я иду, тем меньше уверен, что это Василькины следы. По-моему, это не 45 размер всё же. Побольше будут. А так — хрен его пойми.
Захожу в осинник. Спускаюсь в небольшую низину, затем опять подниматься — странное дело. Следы, идущие вверх. Абсолютно ровные. Я при подъёме пару раз буксанул, чуть не упал — а такое чувство, будто все паровозиком, ни разу не оступившись взошли на скат — и дальше потопали. Странное дело.
Впереди — огонёк. Светится круглое отверстие в стене какого-то строения, полностью сварганенный из каких-то веточек, обломков фанеры и камешков шалаш. И «окно» — почти в самом верху, блять. И следов Васиных вокруг немерено. Ну, всё понятно — сварганил когда-то летом Стасик эту хурму (знатно сварганил, надо сказать — крепкий на вид шалашик-то), а таперича, значит, привёл туда всех — то ли посмеяться, то ли сюрприз сделать. Ну, сейчас посмотрим, что за сюрприз.
Резко отбрасываю в сторону большой железный лист, что вместо двери — я даже кажется знаю, откуда он — с комбайна обшивка, как пить дать — и хочу крикнуть что-то наподобие «ФСБ, суки, всем оставаться на местах!», но сам застываю на месте.
Костёр внутри шалашика как и полагается обложен камнями, чтобы огонь не расползся. Перед костром на оттаявшей земле сидит задумчивая тварина. Не сказал бы, что ЭТО было большим — может, на полголовы выше меня — но оно было парадоксально широким в плечах, абсолютно нескладным. Туша покрыта удивительно гладкими и волнистыми белыми волосами, будто он их моет каждый день. Идеальная маскировка посреди снега, чего уж… Лицо — не очень страшное, близкое к человеческому, но очень насупленное, с длинным крючковатым носом и пронзительными голубыми глазами. Пасть широкая. И какие же здоровенные плечи… На таких можно нескольких людей унести за раз. А он и унёс. Около костра лежат, родненькие — головы у всех свёрнуты жутко, в крови все перепачканы. Но не из-за голов свёрнутых, о нет — обглоданы они. Все. С ног и по самую грудь — съедено всё: кишки, мясо, мышцы — только кости окровавленные. Мясцо-то снял, а обгладывать основательно не стал. Но славно поработал — минут семь я искал «ушедших» около дома, минут десять шёл сюда, опять же минут пять ждал с тех пор, как ушёл последний из них — Вася… Ох, не его же это всё-таки следы были. Чуял же, что не его. А на подошву же похожи, даже пальцев ног на снегу не видно… Значит, при грубом подсчёте — за 22 минуты эта мандула волосатая сожрала пятерых моих друзей, которых я знал уже лет семь минимум… И ох не хихикала тогда Тоня, когда я на кухне был, совсем не хихикала…
Здесь холодно. Здесь кошмарно.
Я рванул от этого шалаша с эпической скоростью — но снег, сука, снег. Я запнулся в снегу и упал. Успел выставить руки. Холодно стало рукам, но совсем плевать — тут же встаю, на секунду оборачиваюсь — выходит этот нелюдь. Совершенно нескладный, блять. Вширь больше, чем вверх. Но за живот держится. Пятерых обглодать — не конфетку съесть, сука. А значит, сразу он не разбежится. Шанс есть. И я бегу. Когда сюда шёл — звуков не было. Теперь их — туча: и снег хрустит, и сзади эта падлюка где-то дышит так, словно паровоз от станции отъезжает, и я пытаюсь дышать в такт, чтобы не выдохнуться, но глаза от ужаса заливает слезами, горло сдавливает и дышать становится всё труднее, и сердце стучит дико… Но я бегу. Не оборачиваюсь. Зачем, когда я прекрасно слышу его одышку, которая ближе не становится — значит, нормально всё. А как он быстро всех около дома-то похватал… С голодухи небось быстрый-то был. Ему бы сейчас у костра посидеть, друзей бы моих переварить, отдохнуть, а то вламывается какой-то чёрт, которого он тогда около дома ждать не стал либо потому, что не заметил, либо пятерых ему было более чем достаточно. А ещё я вспомнил. Про кого там в белой шубе Вася спрашивал. Прямо перед тем, как на убой ушёл. Вот она, Васьк, твоя шубка — живая, сытая, и рассерженная, если догонит — наверняка сразу не съест, но про запас оставит. Славная шуба.
Крайние дома деревни показались. Быстро я, значит — минуты за три допиздовал от осинника до деревни. Страх жутко гонит, но я всё же стараюсь в следы этого комшарища попадать, чтобы в снегу не споткнуться — помогает это несильно, ибо снежок хоть неспешно, но идёт, засыпает следы-то потихоньку. А ещё последнюю стометровку мне надо рвануть как можно сильнее — Стасов дом я не закрывал когда уходил, но до него мне бежать сейчас времени нет, а самый ближний ко мне наверняка закрыт — деревенские обычно рано спать ложатся, на ночь закрываются — а то поди кто-нибудь зайдёт… Например, жуткий лохматый пидор, который в осиннике… Да не сказать, что прячется — вроде и на виду шалашик, просто никто не ходит уж туда — старенькие все. Раньше сенокос там был, а сейчас — кому он упал, этот сенокос?
Славно я финишную прямую добежал, рванул что марафонец. А по пути ещё орал. Так истошно, что казалось гланды выкричу. Подбегаю к двери ближайшего дома — и со всего размаху кулаком — херак! Ору как резаный, при том что и так выдохся при беге — стучу, как идиот… И открывается дверь! Стоит на пороге дедок в трусах, смотрит на меня как на дурака — а потом как только мне за спину глянул — втащил меня в дом с такой силой, что я почти всю прихожую пролетел только так. Дед дверь на щеколду — раз! В комнату за карабином — прыг! Патроны из комода — хвать! Не дед прям, а заяц. И заряжает. А за дверью рык нечеловеческий, стук, грюк — но хорошая дверь, мощная, даже такому увальню не пробиться. А потом — тишина. В доме — тоже молчок. Только я тяжело дышу, в груди режет неимоверно… А затем — хруст.
Хрусть-хрусть по снежку, слышим мы с дедком — к окну идёт. Окна хоть и допотопные, обычной ватой да бумагой на зиму залепленные — но со ставнями, и с закрытыми, слава тебе яйца. Дёргает сволочь ставню — защелка там не айс, но пока держит. Пока. Чудище к другой ставне не идёт — продолжает терзать, знает же, что ещё пара минут — и вылетит к хренам эта ставня. Потом и стекло вылетит. А потом и мозги наши с дедком повылетают — если карабин только не спасёт. А дед пока стрелять не собирается — боится. Если в чуду-юду не попадёт, то окно со ставней покоцает. А этого утырку только и надо, чтобы поскорее открыть да полакомится.
«Прости, сынок» — у дедка вдруг лицо искривляется в какую-то совершенно идиотскую гримасу, и он начинает плакать, просто ручьями. Ставня всё громче скрипит, а дед всё громче рыдает — «Прости, родненький, не держи зла, прости». Я не понимаю, за что его прощать-то, как вдруг карабин пукает и пуля летит мне прямо в чмо, вся левая сторона лица горит и щипет. Мне очень хуёво, я совершенно ничего не понимаю — только разве что осознаю, что теперь я уже на улице, дверь за мной приветливо захлопывается на щеколду, а скрип снега всё ближе и ближе ко мне. Мощная рука берёт меня за шиворот моей плохонькой куртки и тащит. Ой молодец дед, блять — не стал устраивать смертельный матч а-ля Старый карабин против Лохматого уродца — малой кровью отделался старый. То есть мной.
Лицо заливает кровью. Я дышу быстро и прерывисто, но скоро перестану. Не знаю сколько времени, но мне знать уже незачем. Неплохой морозец превратился в неимоверный холод — но мне уже всё равно. Я ползу вверх — по склону той самой низины, а значит, через пару метров я вновь увижу друзей. Спрошу Васю, почему он так тараторит. Спрошу Стаса, знает ли он, что его Светочка ему изменяла. И попрошу закурить. Хочу курить.
Здесь холодно. Здесь ад.