В Москве хорошо жить. Здесь раздолье для души — все есть, и всё с избытком. Дядям хорошо в Москве. Но иногда их тянет вернуться к себе домой на родину. Так произошло и с нашим дядей, давненько он туда не ездил. В прошлый раз деревня его здорово утомила. Тяжело общаться с местным народом человеку образованному и интеллигентному. Все они верят во всякие сказки и забобоны, попробуй донеси до них научную весть, клич прогресса и т.д и т.п. Кличь не кличь, а все равно обмажутся землёй и будут ходить так. А то и повесятся ещё с дуру. Идиоты.
— Да, идиоты..
Дядя пфыкнул в свои прекрасные пшеничные усы.
— Идиоты, блять... ну ладно, родину не выбирают, как и родителей. Вот с такими-то невеселыми мыслями дядя собирал свой дорожный, новенький чемодан. Стоял он, ребят, дай Боже. А в Москве хорошо платят таким специалистам как дядя. Легко устроится и найти нужную контору. Последний раз дядя прошёлся по квартире, проверил комфорки и погладил стены.
— Не переживай, родная, дядя скоро вернётся...
Ему нравилась эта квартира. Для дяди его жилье много чего значило— он любил комфорт и удобство, и вообще очень привязывался к материальным вещам и любил их. Дядя был материалист. Законченный. Вот и часы у него какие красивые у на руке. Кому-то для понтов, а дяде для дела. Дорогие, зараза. Но в Москве специалистам хорошо платят, повторяюсь. Однако, даже такие светила как дядя постоянно вынуждены повышать свой уровень. Дядя — светило. Дядя считал себя почти как Солнце. Вот как он сам об этом думал в тот момент:
«Я — Солнце. Как минимум, как оно я могу точно так же делать две простые вещи: давать жизнь, и забирать. Но вы этого не поймёте.»
Идиоты конченные. — ненавижу ненавижу вас всех ненавижу, мерзкие бляди, суки...
Это дядя так спускается в метро. Шум проезжающих поездов проносится у него в черепной коробке. Фирменные дорогие наручные часы без сбоя делали своё дело. С правого запястья свисал аккуратный, изящный кейс. Дядя вышел на работу, и весь мир расступился перед ним.
— Так значит, 2001 май (примерно) это об этом, 2001 октябрь (да, примерно) а это немножко о другом..
Дядя немного увлёкся за ноутбуком в столичном метро, и не заметил как чуть не выболтал лишнее.
— СВОИМ ЕБАНЫМ ПИЗДЛЯВЫМ ЯЗЫКОМ, ТУПАЯ ТЫ МРАЗЬ!
Прикуси, прикуси же свой язычок, ну. Дядя, родной, ты не щадишь никого — даже себя. Гений. Столп. Основание. Твердь. Скала. Вода. Воздух и т.д и т.п. Вот и завертелись за окном одинаковые, унылые пейзажи — посадки, мать их за ногу, да лужайки с просеками. Дядя сменил поезд метро на поезд пассажирский. Хороший он такой этот дядя, в купе достал бутерброд из газетки, покушал и после себя не оставил ни крошки. Благороднейший человек! Хоть едет в деревню — мог бы и начать засираться. Пока мы писали это у дяди немного дрогнул левый пшеничный ус. Однако, да. А зачем же всё таки дядя едет на свою историческую родину в Украину? Цель поездки прежде всего рабочая. Не думайте, что наш замечательный дядя опустился до жалких сентиментов, и помчался сломя голову проведывать своих родственников. Он ехал даже без единственного апельсина и конфетки.
— Пошли они сука нахуй, хуй им а не апельсины, пидары ебаные как вы меня все заебли...
Дядя опять немного стал раздражаться. Ноутбук подвис. На экране миллиарды пикселей сложились в одну замечательную картину — кинофильм под названием «приключения Шурика». Лицо у дяди распрямилось, иногда он даже улыбался — какой красавец все таки. Эх, а можно и соснуть чутка под тихий стук рельс.. Сны дяди не снятся. И не надейтесь.
— Ебаные педики...
Это проснулся наш герой и сладко потягивается. Никаких тебе молитв, и зарядок. Проснулся и сразу в умственный процесс, чертяка. Давно уже за думами дяди сменились пейзажи, постепенно поезд подкрался к Киеву. Ну а мы больше не будем утомлять читателя описанием этой поездки, а перейдём уже к её непосредственной целе и месту назначения. Наш дядя вернулся в деревню. Дядя вернулся из Москвы.
Светало как раз. Начиналось погожее летнее утро, на дворе стоял август месяц. Время собирать урожай.
— Некий урожай, урожаец.
Тут дядя хлопнул руками, и быстро-быстро ими потер. Заходить домой он будет не дверью, а «де инде...» аки вор и разбойник...
— Аки вор и разбойник, аки вор и разззбойник, еб твою мать!!!!
У дяди яросто блеснули глаза, разгневала его евангельская фраза, которая пришла на ум.
— Какой я вам вор, какой разбойник?! Я светило, я из Москвы приехал, суки, подонки, мерзавцы...
Он шёл по обочине и пинал все, что попадет под ногу своими лощенными, чёрными туфлями. На встречу ему впереди ковыляла какая-то бабка с пакетами. Когда она поравнялась с нашим госте, он вдруг остановился и спросил ее:
— Добрый день, а не подскажите такие то, такие то всё там же живут?
В этот момент дядя казался очень мил. Старушка улыбнулась.
— Юрка то шоль с семейством? Да там то там то, куды ж пропадут то они.
И давай улыбаться дальше.
— А девочка такая маленькая, на ангела похожая выросла то уже небось?
На ангела. На ангела. Бабуська вдруг нахмурилась.
— Кому выросла, а кому не выросла... ты чего такой то спрашуешь, если родичи то сходи та й сам посмотри.
Дядя вдруг перестал улыбаться, выпрямился во весь рост, навис над старухой и стал похожим на ворона.
— Не жильцы они больше. Если знаешь, где живут — то так сходи и передай. Скажи, что дядя из Москвы вернулся. Пусть наряжаются и ходют как трупы.
Бабушке вдруг стало противно и страшно от этих слов, как будто пропал весь август с солнцем, она уже не видела дядю, а только лицо своего мертвого деда, с таким смешным и нелепым узлом от галстука на шеи.. как же его злили помехи на телевизоре...
— Пидара этого давно похоронила?
Дядя засмеялся. Он все больше нависал над старухой, похож на тучу. Она сжалась и казалась не могла двинуться с места. Её морщинистое, старушечье лицо покрылось слезами и потом, она кривилась совсем как девчонка. А дядя продолжал работать.
— Куда лето то подевала, а? КУДА ТЫ ЛЕТО СВОЁ ПОДЕВАЛА, ДУРА СТАРАЯ?! ЗАЧЕМ ВОНЯЕШЬ ХОДИШЬ ГРОБОМ???
Он стал трясти её за плечи, так что её разноцветная косынка развязалась и упала на землю, обнажив седые волосы и маленькие ушки.
— Ты слышишь как ты гремишь?! Ты слышишь как ты гремишь?!
Дядя тряс и тряс её за узкие плечи. Сухое тельце её как будто и впрямь застучало друг о друга костьми, казалось старуха испускает дух. Глаза её закатывались до неба, с под низу их как будто корни подпирали тонкие красные капилляры.
— До неба, до спасителя! До неба, до спасителя! — затянул Дядя.
— Ээээ-геее-гей!!!
— До неба до спаситееееля! До неба, до спаситеееля! — вдруг запела старуха хриплым голосом.
Ее голос совершенно не подходил для пения, это звучало нелепо, комично... но вместе с тем кошмарно и жутко. Старуха продолжала выть одну и ту же фразу, на её вой, казалось, отозвались все местные псы — они подняли бешеный лай. Воздух стал густым и тяжелым, свинцовые тучи закрыли собою солнце. Дядя стоял и от души хохотал над свихнувшейся старухой. В деревню пришло настоящее зло.
Оно поселилось на окраине. Там, куда местные сгоняли свой скот. В дремучих, одиноких посадках, куда мало кто заходил, дядя устроил себе кубло среди хвойного валежника. Он хорошо здесь устроился: портфель подложил под голову, а дорожный плащ подстелил на пол. Иногда к нему слетались вороны и грифы: приносили пожрать. Дядя дичал на глазах, заросло лицо и отросли ногти — столичный марафет теперь был лишним. С первого дня как он поселился здесь в деревне совершенное испортилась погода, постоянно шёл ливень и небо было затянуто. Казалось, он сходил с ума и совершенно забыл о цели своей поездки — ноутбук лежал тут же, ни разу не раскрыт со времен московского метро, весь в грязи и остатках какой-то тухлятины. Тут и там валялись разбросанные документы. Иногда дядя садился, подпирал лицо рукою и долго смотрел в одну точку. Потом вставал и начал кругами ходить. Казалось, он пытается что-то вспомнить но никак не может. Он был обескуражен и выглядел рассеянным.
В одном из таких состояний его, вылезшего в деревню за пропитанием и повстречал дядя Юра. Сначала он долго не мог узнать его и поверить, что это тот самый брат его жены, которого он видел ещё очень-очень давно, когда они только заезжали в этот дом. Тогда он помнил его молодым и нагловатым щеглом, который вовсю кичился своей должностью в Москве и переездом туда. Сейчас же он увидел перед собой явно нездорового человека, всего грязного и вымазанного, с бессмысленной речью и пустыми глазами. Когда они встретились, уже темнело и вовсю барабанил дождь по крышам домов. Дядя Юра, придя в себя, первым делом быстро скинул с себя куртку и накинул ее на прозябающего дядю, тот не увернулся. Он даже кинулся обнимать родственника, и казалось, расплакался уткнувшись в его широченные плечи. Дядя Юра приобнял его и повел к себе домой, по пути стараясь вытянуть из него хоть что нибудь. Он спрашивал как он здесь оказался, и что с ним случилось. В какой он беде? Но все, что дядя мог выдавить из себя было нечто вроде:
— Я очень занятый, очень занятый серьёзный человек, я приехал из Москвы по заданию, я специалист, я светило... очень занятый серьёзный человек.
Говоря это, дядя всхлипывал и издавал визги. Большое и доброе сердце дяди Юры сжималось от них, он понимал, что видит перед собою абсолютно сломленного и больного человека. Дядя Юра задумался о детях: какого им будет увидеть и услышать все это, тем более в гостях сейчас находился маленький племянник. Посему дойдя домой он попросил дядю подождать возле калитки, а сам пошёл с женой обсудить как быть дальше. Вскоре Светлана выбежала вместе с ним со двора, и увидев дядю всхлопнула руками.
— Господи, родной мой, что же с тобой произошло, что случилось!
Дядя молчал и смотрел в землю, ему было либо стыдно либо не интересно. Со двора выбежала черная собачка и начала на него лаять. Дядя не растерялся и залаял в ответ. Супруги в это время держали совет:
— Показывать нельзя никому, заберут, упекут братик... нельзя, точно нельзя!
— Светлана умоляющее смотрела на своего муж, казалось что она уже знает решение.
— В комнату его, туда где он и жил раньше... откормим, отмоем а потом будем решать.
На том и остановились. Только решено было дядю в хату вводить не через калитку и двор, а чтобы он перелез в начале в сад, а после в окно прямо в свою комнату. Чтобы детей да соседей не страшить. Дядя когда услышал это, казалось весьма обрадовался и даже как-то ожил.
— Де инде!! — загоготал он. — де инде, полезу!!!
Вскоре он, уже в чистом белье и постели засыпал в своей старой, новой комнате. Приснился ему даже сон. Как будто он совсем молодой ещё и красивый, идёт по селу родному, да мимо кладбища проходит. Аж тутова из под кладбищенских зарослей выскакивает черт, да не один а несколько; все щетинистые, козлоногие и глаза красным горят. Дядя перекрестился и во сне и наяву, а черти говорят ему:
— Пойдём-ка дядя с нами, мы тебя в большой город отправим, на должностя пристроим, будешь как у Христа за пазухой жить...
И смеются черти лукаво, да так ещё солнце сильно светит, прямо играет лучами своими на ихних копытах да рогах, и таким оно нелепым все кажется, таким тяжелым каким-то... а черти все говорят:
— Пойдём, дядя, вставай!!!! Пойдём, дядя!!
— ПАААДЙОМ, СУКИН ТЫ СЫН, ВСТАВАЙ ТЕБЕ ГОВОРЯТ БЛЯТЬ, ПИДАР ЕБАНЫЙ!!!!
Это уже было в самое ухо. Дядя резко встал, вскинулся с кровати среди темной комнаты, и казалось в совершенно в здравом уме. Ему было очень страшно. Он не понимал где он находится и как здесь оказался. Последнее воспоминание, что приходило в голову это отмытая до блеска кофеварка в его московской квартире. А это... Дядя начал смотреть в темноту. Вдруг его пробила резкая дрожь, он судорожно ухватился руками за край одеяла. Из темноты на него смотрела рожа. Глаза-щелки её горели зеленым мерцающим светом, чуть ниже был впалый худой нос, тонкие бесцветные губы, на бороде торчал клок седых волос. Шипящим, тихим голосом рожа начала говорить:
— ЯКО ПО ЖИЗНИ ВЗДУМАЛ ПЕРЕКИНУТЬСЯ, ДА ТАКО БАРИНОМ СДЕЛАТЬСЯ, ТО КОЛЬ САМ ДО ТОГО ДОКУМЕКАТЬ НЕ СМОГ, ТО К ЧЕРТЯМ ВЕРНЫМ ПОПРОСИШЬСЯ ДА СТЕЖИНУ У НИХ БАРСКУЮ ВЫПРОСИШЬ.
— Ой не надо, ой уйди, ой боюсь, кто ты кто ты!!! — Дядя выставил вперёд руки, упёрся в подушку и хотел вскочить, но не мог — казалось он парализован своим же страхом. И чем дальше рожа говорила, тем сильнее становился его страх, потому что он понимал, кто она и что ей нужно. Дядя гнал от себя этот момент долгие годы, он даже боялся признать у себя такие мысли, иногда осознание своей ошибки пронизывало его как молния, на заднем сидении такси, за столиком дорого клуба, на кожаном кресле управляющего... он не с теми связался, он был глуп, молод и даже не верил, что это может сработать. Но год за годом, видя как меняется его жизнь, как вокруг него выстраиваются все его мечты, дядя начинал бояться не меньше чем радоваться. Внутри и снаружи него действовала какая-то сила. Сила, которую он добровольно впустил в себя, призвал, и разрешил руководить своей жизнью. И вот сейчас она показала свое настоящее лицо.
Разорванный, уничтоженный, безумный дядя продолжал беспомощно выставлять свои руки перед рожей. Его ум уже давно не принадлежал ему — а те проблески здравомыслия, казалось были даны ему лишь для ещё больших мучений. Бесы загнали его в угол, и сегодня у них был пир.
— Вааахахххаауухх!! Ваааахааахауух!
Это кричал дядя или рожа, уже не было понятно, только эхо со всей силы гремело с угла в угол по комнате, от виска к виску в голове дяди звучали страшные крики и вопли. Он спрыгнул с дивана и начал бегать, как мышь, по всей комнате из угла в угол, из угла в угол. Если присмотреться хорошенько в темноту, было видно, что подле пят его бегал некий народец — казалось, его здесь целые толпы, множество мордочек, маленьких глазенок, хвостов и ушёй. Этот народец гонял бедного дядю по всей комнате и чем-то штрыкал в него. Наконец, обессилив и сдавшись полностью, он упал на пол, на спину. У дяди всегда был живой и очень хитрый ум, он всегда пытался найти выход из положения. Всегда. По другому он просто не мог. Вот и сейчас, его рассудок, а вернее, то что от него осталось, собрал все факты воедино и показал ему один единственный выход из этой ситуации. Он должен дать им другую жертву, вместо себя. Он должен убить девчонку, свою племянницу. Другого варианта, другого шанса просто не существует.
— Не существует, не существует.. — дядя тихо повторил это в свои пшеничные усы. Дыхание его понемногу успокаивалось. Тело расслаблялось, и даже видения становились не такими пугающими.
— Вот видишь, это уже работает... — дядя приподнялся сначала на одном локте, потом на другом. Протёр глаза, затем усы. Ладони были потными, и на них скатывалась грязь. Вскоре он уже полностью стоял на ногах возле белой двери своей комнаты. Сначала он долго стоял приложив к ней ухо, а затем легенько, нерешительно толкнул. Дверь тихонько «выдохнула» и открылась. Дядя увидел большую кровать сразу за ней, и услышал какое-то движение. Не издавая больше не звука, и стоя на месте как истукан он пытался разобраться в ситуации. Он просто пытался разобраться в ситуации.
Нужно убить девчонку и тогда все наладится. Станет как прежде. Перед глазами дяди опять мелькнула начищенная до блеска кофемашина. Вот бы хлебнуть с неё сейчас кофейка! Да и решится, эх!.. Дядя начал следить за своим дыханием, чтобы оно не было таким громким, глаза его уже давно привыкли в темноте и он точно различал, что под одеялом в соседней комнате лежат фигурки далеко не взрослые. То ли различал действительно, то ли бесы ему нашептали, да только дядя наш был уверен — жертва его лежит там, и нужно только тихо подойти забрать её.
— А куда? — вдруг тихонько заговорил он, сведя глаза к переносице.
— А туда, а туда! — он прищурившись посмотрел на окно.
А там уже будет видно... Ведь рядом же и посадки, и озера, и всё такое удобное. План казался законченным. Теперь решится было проще. И в ночной тишине дома, самой обычной деревенской семьи, послышались шаги. Тихо-тихо, крался по дому человек, стараясь не разбудить даже мухи. Его лицо было напряжённо, по нему бегали мышцы, а глаза не находили себе места. Никто во всем мире не знал, что он собирается сделать. И никто не мог ему воспрепятствовать. Окно спальни, в которой лежали дети было прикрыто прозрачной занавеской. Большая, старая яблоня подпирала его стекла своими ветвями. Казалось, этой ночью она со всех сил впиралась в окно, как будто пытаясь прорваться в дом и помешать. Не допустить. Она старалась расти как можно быстрее, но человек её опередил. Тишину дома прорезал тихий вскрик, который тут же был заглушен грязной, шершавой рукой с дорогими часами на запястье. Никто ничего не заметил и не услышал. Вскоре в соседней комнате тихо скрипнули ставни окна, и послышался глухой удар о землю.
ㅤ
Дядя бежал по саду, между фруктовых деревьев, крепко сжимая в руках свою пленницу. Ее головка свисала вниз, и нелепо подпрыгивала, когда дядя переходил на бег. Вначале он придушил ее, и лишил сознания, однако не успел даже выйти из огорода, как девочка очнулась и начала со всех сил сопротивляться — план был нарушен. Она кусалась и кричала, было непросто удержать её, а тем более донести до самого кубла в посадке. В хаотичных мыслях дяди поселилась паника, страх, что он не сможет все закончить, мысли роились как мухи, девочка кричала и сводила с ума, а впереди на границе огорода стоял большой, грецкий орех! Его ствол был толстым и гладким с самого низу, а ветви начинали расходится лишь на высоте нескольких метров от земли. Дядя вдруг понял, что нужно делать, как быть, и подбежав к ореху, схватил ребёнка за ножки и начал крутиться вместе с ним по часовой стрелке, как заведенные часы.
— Как часы, как механизм, это просто механизм, это просто механизм, это просто...
Удар. Затем ещё один. Затем ещё и ещё. Капли крови щедро оросили большой и гладкий ствол грецкого ореха. Они останутся там надолго, а может и до сих пор ещё какая висит незамеченной... Дядя продолжал наносить удары, пока руки вконец не затекли, и плечи больше не могли выносить такой нагрузки. В полном выдохе сил, уставший, с невероятной отдышкой он присел и сперся спиною на орех. Рядом лежало размозжённое тело маленькой девочки в белой ночнушке. Дядя аккуратно проверил пальцами пульс. Его не было. Казалось, только что весь мир умер и родился заново. Помутненный рассудок не собирался так просто оставлять дядю в покое. Он продолжал играть. Потыкав ещё немного пальцем в труп, дядя аккуратно поправил ночнушечку.
— Отнести и положить как будто это я, как бы это вместо меня лежит...
Он бормотал, всё бормотал и бормотал.
— Для них, как будто она это я, это для них и всё...
— И в Москву уехать ближайшим автобусом прямо отсюда, где здесь на Москву, здесь есть, здесь должно...
Дядя встал и отряхнул одежду. Потом поднял девочку, и аккуратно начал красться вместе с трупом через огород обратно к дому. Казалось, прошла вечность. Казалось, весь мир уже должен кричать о том ужасе, который произошёл. Но ничего такого не было. Дома все спали. Никто ничего не слышал. Никто ничего не видел. Дядя беспрепятственно проник обратно в дом, и положил убитого ребенка на свою кровать. Немного постояв, он подумал, снял свои часы и надел ей на запястье, которое уже начинало дубеть. После этого, покружив по комнате, он найдя ржавые ножницы, сбрил свои усы. И аккуратно разложил их на размозжённом лице, в том месте, где по его мнению они могли бы расти. Это была ужасная, мерзкая картина — кровавое месиво на лице ребёнка из крови и костей, обрамленное рыжими щетинистыми усами. Но дяде понравилось. Он потёр руки, ещё раз посмотрел, и выпрыгнул в окно. Вскоре он уже был в соседней посадке.
ㅤ
А в это время деревня по-немногу просыпалась. День сменял ночь, абсолютно безразличен к тому, что произошло. И к тому что произойдёт далее. Случаи массового помешательства неоднократно были зафиксированы в истории, видимо в этой семье, которая и не слышала о таком, произошло нечто подобное. Сначала проснулась Светлана, и непонятно как, каким чувством, но как только она открыла глаза — её как будто пробрало всю, тяжёлое ощущение чего-то неотвратимого. В одну секунду ей вспомнился вчерашний вид неожиданного гостя, его речь, его комната рядом с детьми. Дядя как будто погрузил их всех в гипноз. Как можно было вообще пустить его домой! Когда эта мысль стала вполне четкой, Светлана кинулась проверять детей в одной ночнушке. На кровати под одеялом спал только мальчик, племянник. Его мирный сон и вид вначале успокоили Светлану. Но затем она увидела приоткрытую дверь в комнату дяди... и то, что осталось от её дочери. Крик застрял в её горле, она широко открыла глаза и казалось застыла так, не сводя глаз с дорогих наручных часов дяди, которые свисали с худенького, посиневшнего запястья. С каждой секундой, которую они отсчитывали, ее рассудок рушился и распадался на осколки. Сначала она подошла к телу дочери и попыталась из всех кровавых фрагментов собрать ей обратно лицо. Такое любимое и дорогое. Но ничего не получилось, она только вся испачкалась в крови, и начала плакать.
— Ведь это все можно прикрыть, ведь можно...
— Бормотала она себе под нос. А затем вскочила и побежала вниз на улицу. На улице стоял август месяц, и огород был щедро усеян спелыми тыквами. Сильные дожди, которые шли накануне, превратили огород в земляное месиво. Светлана, зашедшая в него босиком и в одной ночнушке, начала падать и грузнуть выбирая подходящую тыкву. Она вся была в слезах, грязи и крови своей дочери. Каждая тыква, которую она брала казалось ей какой-то не такой.
— Ты не красивая, ты не красивая, ты уродина!!! — в исступлении она бросала их и разбивала кулаками мягкую плоть.
В это время в доме проснулся дядя Юра. Это был простой, деревенский мужик, добрый и работящий. Как мог он старался для своей семьи, и души не чаял в своей единственной дочери. Последнее время только она и радовала его — он был то ли в какой-то тоске, то ли в депрессии, и домой ему хотелось возвращаться только из-за неё. Тяжёлая работа, и алкоголь всё это начало угнетать его, он все больше стал задумываться и размышлять. Дядя Юра был деревенским мужиком, однако в отличие от остальных его можно было увидеть сидящим на лугу и подолгу рассматривающим далёкие горизонты, в которые, казалось, он хотел попасть — да не знал как. Его собственная дочь казалось ему ангелом, он иногда боялся её и не знал как к ней подступить, как не обидеть. Иногда она сама залазила к нему на живот или на спину, и висела там как бабочка. Дядя Юра в это время молчал и старался не шевелиться. Эти секунды были самыми лучшими в его жизни. Но чем больше он погружался в алкоголь, тем сильнее было его чувство вины перед ней. Последнее время он жил в нем. И это загнало в его порочный круг алкогольной зависимости. Когда он напивался совсем сильно, то старался вообще не приходить домой. Так стыдно ему было перед своей дочуркой. Вот и сейчас он проснулся и тяжёлые, похмельные мысли легли на его голову. Жены рядом не было, и в доме было как-то необычайно тихо. Почувствовав неладное, он пошёл искать жену. Он пошёл искать источник этой тишины. И нашёл его.
Она лежала по прежнему окровавленная и безжизненная, на чистой, свежей постели, которую вчера вечером они постелили брату его жены. Дядя Юра понял все в одну секунду. Он кинулся обнимать и целовать её, пытался неумело реанимировать, как он видел по телевизору. А потом крепко — крепко прижал к себе, и рясные, крупные слезы побежали по его грубому, обветренному лицу. В этот момент идея, которая уже давно в нем засела достигла кульминации. Она просто появилась в сознании и не оставила ему выбора.
Дядя Юра спустился в сад и большим, кухонным ножом срезал детскую качелю. Когда то он сам смастерил её для своей дочери из прочного, толстого каната, на который припинали скот. Теперь этот канат понадобился ему самому. Все так же молча, без единого слова и эмоции дядя Юра поднялся обратно в комнату. Сначала он подошёл к дочери и поцеловал её в задубевшую ручку. Потом умелыми, уверенными движениями завязал узел на люстре. За окном уже светало во всю. Где-то голосил петух и лаял одинокий пес. Откинув стул, и последний раз взглянув на свою дочь, дядя Юра повесился.