— А рубль занесёшь, понял? – тётя Вера глянула на Диму с хитрым прищуром.
— Да понял я, понял, тёть Вер. Мамка придёт с утра за хлебом – и занесёт, я ей скажу. – мелкий пацан мялся у прилавка, рассматривая один из шоколадных батончиков. – Он же сколько?
— Столько, сколько у тебя нет. Был бы рубль, было бы вровень. Ты в математике понимаешь?
— Ну на уроках хвалят.
— На уроках, на уроках… - продавщица посмотрела на Диму с сожалением. – Мне вот тоже в своё время говорили на уроках, что я умница да красавица. Ладно уж, Димка. Давай сюда мелочь. – она шлёпнула шоколадный батончик на прилавок, снова понаблюдала за тем, как мальчик пересчитывает монетки – не сходилось, не хватало всё равно! – после чего приняла из протянутой ладошки деньги. – Я сейчас твой рубль в тетрадку запишу, да и вычеркну завтра.
Дима посмотрел на тётю Веру с сомнением.
— В какую тетрадку?
— А есть у меня такая, специальная. Для должников. – работница магазина вынула из-под прилавка потёртый гроссбух, открыла на заложенном месте и начала листать страницы. – Так, сегодня у нас такой-то день, Дима – рубль должен. Вот, готово.
Дима почувствовал себя неуютно. Он попрощался и вышел из магазина, откусил немного от батончика – тот был сладкий до ломоты в зубах, после чего оседлал свой велосипед и покатил к дому.
«Нет, ну всё понятно, но в тетрадку-то зачем? Мама бы ей сама с утра всё занесла, а тут писанина какая-то» - думал мальчик, лавируя между ямами и колдобинами на дороге: «Надо у Витьки спросить, может, он знает чего».
Витька был старше на год, его уже сажали на праздники за стол со взрослыми – правда, он не любил этого, норовил уйти, стекал на пол, под столешницу, да и пробирался наружу. А ещё мама его, тётя Фрося, знала всегда и обо всех всё. Димина мама её не очень любила, но, встретив случайно, могла часами проговорить про этих и про тех, а также – и про виды на урожай.
Дорога под колёсами велосипеда сменилась на грунтовку, то и дело железный конь нырял в ямы, а потом – поднимался обратно, на ровную поверхность.
Витька жил немного на отшибе, в тесной группке домиков, появившихся тут не так давно – мама рассказывала Диме, что, когда она была маленькой, там было какое-то озеро или болотце, куда даже гулять не ходили – пиявки норовили вцепиться в щиколотки.
Витька оказался на улице. Он с деловым видом выбирал из поленницы бревнышко, когда Дима бешено задёргал ручку велосипедного звонка, оглашая окрестности металлическим звоном. Его друг обернулся и поднял руку в приветствии.
— О, Дим, здорово! Я занят пока, папа попросил с дровами помочь.
— Да у меня вопрос один, Вить, я ненадолго.
— А. – хмыкнул Витя, всё-таки нашедший в поленнице чурбачок поровней. – Ну валяй, задавай.
— Скажи, а тебя тетя Вера, продавщица наша, записывала в тетрадку когда-нибудь?
Брёвнышко из рук Витьки всё-таки зацепилось каким-то сучком за другие и выворотило вслед за собой ещё парочку. Аккуратная поленница теперь зияла дырой.
— А что, записала она тебя? – Витя посмотрел на результат своей работы, чертыхнулся и начал складывать поленья на место.
— Ага. Так мол и так, рубль должен.
— А взял-то ты что?
Дима вытащил из кармана шорт уже порядком поплывший шоколадный батончик.
— О, жируешь, значит? Дай откушу. – Дима отдал сладость Вите, тот откусил – не наглея, немного, просто почувствовать вкус, после чего вернул другу остаток. – Хорош, да. А что мне про неё знать, Дим? Живёт одна, прям совсем на окраине деревни. Поле у неё – весной его Митька-тракторист пашет, да без толку – всё одно бурьяном зарастает, а что вырастет – так то птицы склёвывают. Пугало у ней там стоит, да толку с него? По нему сразу видно, что ненастоящее, всякие воробьи да голуби на него даже внимания не обращают. - За спиной у Вити скрипнула калитка. Его мама, тётя Фрося, вышла с половичком на плече и с хлопушкой в руках, после чего начала пристраивать поудачнее ткань на заборе. – А так, нечего про неё рассказать, Дим.
— Это ты с кем там говоришь, Вить?
— Да Дима заехал, с вопросом.
— А, Дима! Привет-привет! – тётя Фрося жизнерадостно улыбнулась мальчику, после чего начала выбивать ковёр. – Как мама?
— Да хорошо всё. Вечером к вам за помидорами пойдёт, говорила.
— Помню, помню, конечно. А вопрос-то у тебя какой?
— Да вот, спрашивает, не знаешь ли ты чего про тётю Веру. – ответил за мальчика Витя, пока ставил на пенёк избранное брёвнышко.
Тётя Фрося помолчала, обрушила на половичок несколько ударов, а потом сказала:
— Ведьма она.
— Что? – Дима привстал с седла велосипеда. – Но ведь ведьм-то нет!
— Нет, конечно. А она – есть. Знаешь историю, как она в деревню попала? – половичок продолжал поднимать клубы пыли после каждого удара. Дима покачал головой. – И правильно, не было тебя тогда ещё. В общем: приехал к нам молодой врач вместе со своей женой, Верой. Та пошла в сельпо работать, а он, соответственно, по назначению. Тогда ж как было – после учёбы куда распределят, туда и отправишься, пока там не отработаешь - уезжать нельзя. Ну, не прям нельзя, не рекомендуется. – Тётя Фрося перевернула половичок ещё не тронутой стороной. – Вот, парень-то места наши не принял, работать – работал, но сам всё обратно, в город рвался. А Вера ничего, пообвыклась, у неё тут подруги появились, работа непыльная, дом у них новый был, специально для врача построенный, дали им земли кусок, глава сельсовета тогдашний расстарался… В общем, хорошо они жили. И пара была красивая, и языки злые про кого – про кого, а про них ничего не говорили.
Дима, который продолжал стоять, заметил, что и Витя опустился на пенёк и внимательно слушает мать.
— Вот, значит. А в деревне, кроме доктора, ещё бабка Евлампия была. Старая-старая, говорят, ещё царя видела. Она всё вечно с какими-то травками возилась, нашёптывала что-то. Помогало, кстати. Вот и повадился к ней доктор заглядывать. Интересно ему было. Веру с собой брал – и сидели они там вечерами, бабку слушали. Он, тогда говорили, собирался кандидатскую писать по фитологии, - слово это тётя Фрося произнесла так, как произносят незнакомые, мудрёные - с сомнением, правильно ли. - Ну, раз забросило так, хоть какую-то пользу из этого вынести. Со временем он, видимо, всё, что надо, вызнал, да и к бабке ходить перестал. А вот Вера… - тётя Фрося прервалась, осмотрела половичок, перевернула его стороной, которая была по ту сторону забора и снова принялась за дело. – Та туда каждый день бегала. Магазин на замок – и к старухе. Сидели они там допоздна, а то и всю ночь. Как сейчас помню – приходишь в магазин, а у Веры под глазами синяки, красные они, глаза-то, сама еле держится, как бы не уснуть, а как магазин закроет – так пулей обратно, в хибарку бабушкину. Вот. Начали они с доктором ссориться, ругаться, доктор помаленьку пить начал – медик же, у них со спиртом проблем нет, а потом он и с мужиками деревенскими скорешился. Нашёл себе любовницу какую-то. Помню: выйдешь на улицу, а он по ней пьяный идёт – молодой, красивый, да и кричит, что Вера ему не нужна, он вот эту в город с собой заберёт, она и попокладистей, и повеселей. А потом его на поле нашли. С той девкой вместе. Мёртвого.
Витька посмотрел на Диму, который, порядком покрасневший, продолжал слушать.
— А тётя Вера что?
— Погоревала, да и осталась. Домик за ней записан, поле тоже. Доктора-то с его полюбовницей не она убила, нет. Говорят, мертвецов будто розгами, или ветками простыми, застегали до смерти, до мяса. Участковый наш потом, как досмотр места, где их убили, сделал, пил три дня. Пил да говорил: «Не, не человек это был, и не зверь. Сила нечистая». И оставили бы это всё без внимания, вот только бабка-то, к которой Вера ходила, в ту же ночь и померла. Говорят, нашли её – а она ссохшаяся, будто мумия. Кожа – как пергамент, рот не закрывается, а губы в улыбку свело. – тётя Фрося посмотрела внимательно на коврик, кивнула сама себе, сняла его с забора и свернула в рулон. – Говорят, напоследок Вере с муженьком подсобила – да и надорвалась. А с тех пор с Верой все осторожно держатся. Собутыльники-то муженька её тоже потом померли все, в пять лет уложились. Двух медведь задрал, да вот только медведей у нас в округе не водится, не было их тут никогда. Один утонул, а Петька, ну, кузнец бывший, ночью на «слабо» решил на кладбище пойти по пьяному делу. Там и нашли – бледный, страшный, а на лице – ужас такой, будто он мертвеца увидал. – Тётя Фрося сунула подмышку хлопушку, после чего взглянула на Диму и улыбнулась. – Только вот россказни это. Байки. Таких в каждой деревне – пруд пруди. Вера, посчитай, наша уже, живёт тут кучу лет. Вот ты хоть раз про неё слышал чего плохого?
Дима испуганно покивал головой.
— Вот и я о том же. А ты что, Дим, язык-то проглотил. Случилось чего?
— Да вот… Рубль ей обещал занести, а она меня в тетрадку записала.
— А, так правильно. Учёт у неё, кто должен. Сама вот иногда в эту тетрадку попадаю, если зарплату придерживают. – Тётя Фрося рассмеялась. – Ты, Дим, главное – принести не забудь. А то она тебя заколдует! Ведьма же! – мама Вити снова рассмеялась, да и пошла в дом.
Дима посмотрел на Витю, сидевшего на своём месте с полуоткрытым ртом.
— Ох и история, конечно…
— Да ладно тебе. Ну, Дим, ты сам посуди – вот что она из-за рубля-то сделает? Да ничего, рубль – мелочь же, занесёт завтра мама твоя, да и вычеркнут тебя из тетрадки.
— Вычеркнут, ага. А может, меня вон завтра в том поле найдут.
— Да не найдут! – махнул рукой Витя и осёкся. – Найдут, но не в поле… Короче, не парься. Сказки всё это, понял? Завтра мама твоя рубль принесёт, да и забудется это. Погнали лучше, я отпрошусь, да до Пашки доедем. Ему мяч новый привезли, попинаем.
Дима закивал головой. После этой истории и правда хотелось куда-то вырваться, уехать отсюда подальше, хотя бы до живущего в деревне неподалёку, всего в двух километрах, Паши.
Через посадку, разделяющую две деревни, мальчики проехали чуть быстрее, чем обычно. Дима крутил педали часто, тяжёло дышал, а когда одна из веток, росших в сторону дороги, зацепилась за его плечо, он вскрикнул.
— Ты куда гонишь-то так, Сенна? Что, от ведьмы бежишь?
— Да не бегу я ни от кого. Просто мамка хватится, если к вечеру домой не приеду, хочу подольше мячик погонять. - Дима вытер со лба пот и снова ухватился за руль.
Пока парни дождались Пашу, пока соорудили подобие ворот и начали играть, закат медленно начал красить всё вокруг в оранжевый. Шоколадный батончик разделили на троих, Пашку позвали домой, а солнце уже почти ушло за горизонт, когда мальчики поехали обратно.
Через посадку пронеслись - дорога была накатанная, ровная, без ям и неожиданных преград. Разве что Дима, едущий вторым, то и дело оборачивался. Лес сужался вокруг двух мальчиков с каждой минутой, света становилось всё меньше. Казалось, что деревья всё плотнее обступают двух велосипедистов, словно замыкая кольцо вокруг них. Сейчас, после поворота, окажется, что нет никакой дороги, а вместо неё - невесть откуда взявшиеся стволы деревьев, угрожающе покачивающие ветками, ждущие двух путников с их железными конями...
Но такого не произошло. Лес всё-таки оборвался, закончился, а мальчики вырвались на простор, как солдаты из окружения.
Возле своего дома Витя спешился и посмотрел на друга.
— Может, у меня останешься? Мать соседке вашей наберёт, та твою предупредит. А то ночь на дворе.
— Да не, Вить, спасибо. Я про рубль-то так и не сказал. Ты иди, я завтра приеду, к Паше сгоняем. - Дима снова нажал на педали, не давая Вите возможности переубедить себя.
Солнце зашло окончательно, но Луна не давала ночи превратиться в тьму, разгоняя крахмально-белым светом черноту. Ехать можно было даже в таких условиях - дорогу было прекрасно видно.
Дима жал и жал, думая уже не о странных событиях, произошедших с тётей Верой, а о том, что может произойти с ним, и какую головомойку могут устроить ему за такой поздний приезд, когда вдруг понял, что перепутал дороги.
Путь его, который должен был закончиться дома, пролегал мимо того самого поля, принадлежащего тёте Вере. Ночной ветерок медленно колыхал бурьян, из которого торчали грустно опустившие головы подсолнухи - единственное, что взошло в этом году на этой земле не сорного. Слышались шорохи - это что-то мелкое шебуршалось в траве, ожидая, пока будут убирать урожай и можно будет набить закрома на зиму всякой падалицей.
Пугало, стоящее посреди поля, медленно раскачивалось из стороны в сторону. Видимо, вдали от дороги ветер набирал силу и теперь шатал шест, на котором было прикреплено чучело, всё сильнее.
Дима остановился, отставив ногу, заворожённый этим зрелищем.
Шест продолжал раскачиваться, хотя движение воздуха, приятно холодящее Димину кожу, никак не могло вызвать такого. Вдруг чучело качнулось в другую сторону, совершенно не по ветру, а потом начало описывать какие-то странные, кругообразные движения, словно гвоздь, когда его пытаются выдернуть из доски. Голова его при этом медленно поворачивалась в сторону Вити. Мальчик не мог сдвинуться с места, наблюдая за тем, как из потёмок проявляется лицо соломенной куклы - намалёванное какой-то краской, с едва заметной, широко раскрытой улыбкой. Когда пуговицы, заменяющие пугалу глаза, блеснули бликами лунного света, Диме показалось, что его заметили.
Шест остановился. Пугало вдруг приподняло одну из рук, уцепилось за верхушку шеста и рывком подтянуло себя повыше. Перехватилось другой рукой - и вот уже за деревяшку цепляется только какая-то древняя куртка, в которую оно было одето. Ещё движение - и под весом соломы и веток ткань рвётся, а пугало падает на землю. Оно опирается на руки - и встаёт, при этом мотая головой, озираясь в поиске. В чёрных глазах-пуговицах бегает, как безумный зрачок, лунный блик.
Дима вскочил на велосипед и начал крутить педалями. Тот, как назло, ехал медленно - откуда-то здесь вырос холм, которого мальчик никогда раньше не замечал, и теперь надо было разгоняться в него, вверх, отвоёвывать сантиметры, и то и дело оборачиваться, смотря за тем, как чудовище на заросшем поле пытается в дебрях бурьяна найти того, кто потревожил его покой.
Звук падающей травы Дима услышал, когда оказался на гребне холма. Он бросил взгляд назад - а там пугало, наконец нашедшее свою цель, начало пробираться сквозь поле, срубая заросли перед собой одной из рук. Точно так же, как крапиву бьют палкой, только вот трава ложилась на землю, как от косы. За пугалом тянулась - Дима успел это заметить, преодолев верхнюю точку холма - полоса, похожая на ту, которую показывают в новостях, рассказывая про пришельцев с других планет.
Велосипед разогнался, но Дима всё равно крутил педали, пуская железного коня даже не рысью и галопом, а настоящим карьером, тем ходом, когда всадник пытается убежать от, или, напротив, стремится к смерти.
За спиной всё ещё с сочными, влажными шлепками и свистом пугало выходило к дороге. Когда они прекратились, сменившись на хруст и шуршание, Дима понял - оно уже забирается на холм.
Родной дом был не так далеко - минут семь, если сейчас не тормозить, не оборачиваться, не смотреть назад, не обращать внимания на липкий пот, заливающий глаза и заставляющий майку повторять очертания тела, вызывающий тысячи мурашек, бегущих по коже из-за холодного ветра, бьющего в лицо.
Одна из педалей вдруг с пластмассовым треском улетела куда-то вниз, оставив вместо себя только металлический штырёк. Нога Димы поймала его, соскользнула, проехалась по мягкой земле, каким-то чудом не угодила по инерции в велосипедную цепь или колесо. Мальчика тряхнуло, но он удержался за рулём, даже не потеряв кеда с ноги.
Он испуганно обернулся - и увидел, как со склона холма вслед за ним кубарем катится чудовище. Монстр не стал тратить время на аккуратный спуск - такое точно не повредит соломе, из которой он состоял.
"До смерти, до мяса, в фарш почти" — вдруг пронеслось в голове у Димы, когда он заметил на руках чудовища длинные, упругие ветки. Пара из них сломалась из-за спуска, но оставшиеся хищно шевелились, будто щупальца.
Чудовище поднялось на ноги и снова последовало за велосипедом, пусть и отставая, но, в отличии от крутившего педали мальчика, не боясь усталости, а значит – готовое преследовать ездока столько, сколько потребуется.
К счастью, край поля был всё ближе, а сразу за ним начиналась деревня. В ближайшем доме вдруг погас электрический свет – и Дима не сдержался, закричал:
— Помогите, помогииите! – на этом вопле у него перехватило дыхание, он закашлялся, снова глянул назад – силуэт за спиной отдалялся, но было непонятно, сколько ещё он будет бежать вслед за ним, остановится ли у кромки поля и проводит лунными бликами глаз – или же продолжит погоню?
Над крыльцом ближайшего дома зажёгся, пока не в полную силу, фонарь, который бы осветил подходы к нему – и дорогу, и мальчика, который продолжал, уперевшись ногами – одной в ненадёжную пластмассу педали, а второй в скользкий штырёк, гнать свой велосипед, но пока что светильник только разогревался.
Вдруг обрисовался перечёркнутый крестом прямоугольник окна в ближайшем доме. Оно распахнулось – и Дима увидел женский силуэт, в каком-то домашнем халатике.
— Кто там кричит? Ночь на дворе, люди спят тут! – Дима, сначала обрадованный, испугался ещё сильнее. Он узнал этот голос.
Чей дом был ближайшим к этому полю, которое в своё время получили молодой доктор и его жена? Конечно, дом вдовы, тёти Веры.
— Эй, вы там! Не балуйтесь! – женщина обращалась к кому-то неизвестному, но тут уличный фонарь разогрелся – и залил округу ярким, белым светом, заставив даже Луну на небосводе померкнуть. Разумеется, стало видно, как Дима крутит педали и оборачивается – глаза, которые были не готовы к такому яркому свету, теперь отказывались видеть что-либо за пределами светового пятна, монстр оставался во тьме, и только шорохи и шелест за спиной, еле слышные за стрекотанием велосипедной цепи, давали знать, где он. – Дима!? Что за баловство?
— Тётя Вера, оно бежит за мной! Пугало! Пугало бежит за мной! – Дима всё-таки сумел набрать в грудь достаточно воздуха, чтобы ответить вдове.
Та, в свою очередь, хлопнула створкой окна, а через несколько секунд – и входной дверью.
— Какое пугало, Дим? – всё ещё не понимая, спросила она с порога.
— С вашего поля! Которое в самом центре стоит, старое такое! – он был всё ближе и ближе к спасительной калитке, ведущей во двор тёти Веры, когда на самом краю светового пятна за его спиной показалось чучело.
Оно, висевшее на шесте в центре поля и выглядевшее жалко, теперь казалось внушительным, угрожающим. Солома топорщилась из порванной во многих местах шинели, в которую пугало было закутано, а длинные, хлёсткие ветки при каждом движении рук словно заметали следы за ним, оставляя песчаные разводы на просёлке. Оно продолжало двигаться в направлении Димы то ли быстрым шагом, то ли лёгким бегом, а главное – вместо лунных бликов в его глазах поселился огонь фонаря, превратив маленькие, белые зрачки в огромные, ослепляющие колодцы посреди лица.
Или они сами вспыхнули белым, торжествующим светом.
Дима, уже не отдавая себе отчёт, бросил велосипед на обочине, у калитки ведущей во двор, дёрнул её на себя, толкнул – она приоткрылась, но ненамного – помешал крючок. Мальчик сбросил его через щель, всё-таки проскользнул во двор, захлопнул дверь, и увидел на пороге дома его хозяйку.
— Дима, Димочка… - она грустно смотрела на гостя. – Я ж не удержу его, Дима. Ты лучше в дом заходи, может, он внутрь не полезет.
— Что значит «не удержите»? Вы что, всё-таки ведьма?
— Нет, Дима. Заходи в дом, быстрее! Оно уже рядом! – мальчик дёрнулся ко входу и влетел в прихожую, залитую ярким электрическим светом.
Тётя Вера захлопнула дверь, накинула крючок и задвинула мощный засов.
— То есть, вы знаете, что это такое? И как его остановить?
Тётя Вера опустилась на полочку для обуви и спрятала лицо в руках.
— Бабка Евлампия знала. Она ж его и заколдовала. – тихо сказала женщина и подняла голову. Лицо у неё было красное. – Вечером, когда я к ней плакаться пришла. Прознала, что у мужа моего любовница появилась, да и пришла к ней. А Евлампия меня послушала, да и говорит: «Ты, Вера, вовремя успела. Завтра бы пришла – а я тут лежала бы холодная, мёртвая. Успею я тебе помочь. Но и ты обещай, что после смерти похоронишь меня, как надо. Никого нет у меня больше, одни вы были, да муж твой так родным и не стал». – Вера растёрла по щеке бегущую слезу. – Я и пообещала. Бабка меня уже и не слушала к тому моменту. Начала травки какие-то со стен собирать, да шептать что-то. А потом взяла, да и вытащила из-под стола книгу конторскую, самую обычную. И начала страницы травами перекладывать, да приговаривать что-то. Я тогда просто сидела, застывшая, даже не слушала её. Чувствовала, как с каждым словом меняется что-то вокруг. Лето было, а холодно стало, как зимой. Я пальцев не ощущаю, а у Евлампии парок изо рта идёт, да только она шебуршится, шебуршится. – за дверью раздался треск – чучело, очевидно, достигло забора и теперь пыталось его преодолеть. – Вот, и в конце собирает все эти травы в пучок, да и суёт мне в руку. «На поле вашем пугало стоит. Сховай туда ему, где у человека – сердце, да напиши в тетрадке, кого наказать надо. И главное – не пугайся потом. А теперь – ступай, Вера. Ступай да поминай бабку Ефросинью». – Вера начала рыдать, уперев лицо в ладони. – А я ж туда не только Мишу, я и девку его записала, и потом собутыльников его, они ж мне глаза мозолили, как увижу у себя – так сразу вспоминаю, как Миша… с той… - она с головой ушла в ладони, а Дима услышал сдавленные всхлипы.
— Там, где сердце у человека? Куда, куда вы его спрятали, тёть Вер? – скрип досок продолжался, то и дело сменяясь громким треском – видимо, пугало начало разбирать забор, отрывая от него одну доску за другой.
— В ка-арман. В на-агрудный.
Дима вдруг понял, что нужно сделать.
— А книги, книги я с утра перепутала. У меня ж она на работе лежит, и смотреть на неё никто не стал, когда после смерти Миши с обыском приходили. Сказала, что учётная – а те головой покивали, да и поверили. А у меня что для долгов тетрадь, что вот та – одинаковые. Дура я, не подумала, что перепутать могу второпях. – Вера посмотрела на Диму с мольбой. – Ты прости меня. Не думала я, что так за свои поступки заплатить придётся.
— Да рано вам ещё платить, тёть Вер. Рано. У вас керосинка есть дома?
— Есть. На кухне стоит, в ящичке. – она ответила ему, после чего снова спрятала лицо в ладони.
Дима бросился на кухню и начал рыться в ящичках. Керосинка нашлась – спрятанная в железное ведёрко для песка, с закопчённым стеклом, давно, видимо, не пользованная.
Мальчик сорвал стекляшку, бросил её куда-то в сторону – звякнуло, рассыпалось на осколки - покрутил колёсико регулировки, ощутил лёгкий запах керосина – не выпарился, не выдохся, ещё горючий, значит – после чего начал искать спички.
Треск за окном прекратился, сменившись еле слышным шуршанием – чучело, видимо, протискивалось через дыру в заборе, стремилось всё-таки достать свою цель.
Парень всё-таки нашёл коробок, вытащил спички – схватил охапку вместо одной, рассыпал по столешнице, всё-таки ухватил коробок поудобнее, чиркнул – головка спички вспыхнула, но вместе с тем отлетела куда-то в сторону, потухнув в полёте. Дима чертыхнулся, всё-таки ухватил ватными, липкими пальцами ещё одну, провёл ей по боку коробка – медленно, пытаясь обмануть бешено колотящееся сердце, увидел огонёк – и приложил его к фитилю.
Керосин занялся, затрепетал, начал чадить – хвостик фитиля никто не убирал, от него и шёл этот чёрный дым. Дима хотел было схватить ведёрко, но тут дом дрогнул. Чучело, разбежавшись, ударилось в дверь, заставив всё здание пошатнуться. Раздался женский крик.
— И откуда в соломе столько силы? – прошептал про себя Дима, ухватившись за край ведёрка и приподняв его. Огонь не потух, только начал плясать из стороны в сторону, то устремляясь в сторону детских пальцев, держащихся в опасной близости от него, то напротив, отпрыгивая от них.
Щеколда на окне поддалась с трудом. Со скрипом распахнулась створка. Дима перебрался на подоконник, посмотрел по сторонам – и тут новый толчок заставил его упасть наружу, выронив лампу. Керосин, который, казалось, только и ждал шанса вырваться, выплеснулся, ярко запылал, подпалив сухую траву на дворе. Дима схватил ведро – горячее, горящее, ойкнул, чуть не выронил его снова, опустил его на землю, обмотал руку мокрой, просоленной от пота футболкой, снова схватил ведро – краешек одёжки очутился в керосине и тоже запылал.
Новый удар в дверь, треск, скрежет, поскрёбывание – чудовище, видимо, пыталось дотянуться через щель до засова, открыть его – а затем начать искать свою маленькую жертву в доме, чтобы расквитаться с ней.
— Эй, пугало! Не там ищешь! – Дима с испугом смотрел на то, как футболка начинает гореть всё ярче и ярче, а огонь, кажется, уже готовится перекинуться на ту её часть, что плотно охватывала его руку.
Треск превратился, сменившись шорохами.
Из-за угла, выглядящее особенно жутко в бликах керосинового пламени, появилось чудовище. Оно было порядком растрёпано, но, судя по всему, не потеряло ни толики желания добраться до мальчика.
— Ну что, нашёл тебя, да? Чин-чин-чин! – мальчик постучал по стене дома.
Пугало, казалось, открыло намалёванный рот в беззвучном крике и двинулось в сторону Димы.
Футболка на его руке всё-таки запылала, пальцы жгло всё сильней.
Пугало сорвалось с места и рвануло в сторону ребёнка, растопырив руки, словно радуясь тому, что цель достигнута. Дима вдруг понял, что летит – он дёрнулся в сторону, упал, плеснул на траву двора ещё немного керосина, а затем – запустил куда-то в сторону твари, которая его не зацепила, ведёрко. То пролетело несколько метров и угодило развернувшемуся в сторону ребёнка пугалу точно в живот, облив горючей жидкостью.
Монстр сделал ещё пару неверных шагов в сторону Димы, а потом словно осёкся и опустил голову, будто пытаясь понять, что с ним происходит. Огонь поднимался всё выше и выше, солома, пусть и смоченная недавно прошедшим дождём, высохла за лето – и теперь пылала всё жарче. Пугало развело руки, словно в недоумении, что с ним происходит, когда Дима, всё-таки содравший пылающую ткань с руки, швырнул горящий комок в «лицо» монстра. Тот, словно чувствуя боль, свёл руки к лицу, сделал несколько шагов, пробежался по горящей траве двора, замедляя шаг, потом ещё несколько раз переступил ногами – на одном из этих неверных движений к его стопам рухнула полыхающая шинель, в которую пугало было закутано – и, в конце концов, рухнуло на бетонное кольцо колодца, стоявшего посреди дворика.
Дима наблюдал за тем, как чучело разваливается на две половины - и одна из них улетает вглубь колодца, а вторая продолжает полыхать возле него. Ворот колодца затрещал, но всё-таки не сломался, когда чучело задело ведущую вглубь цепь. Ручка колодца качалась, всё ленивее и ленивее.
Дима наблюдал за её колебаниями, совсем забыв о том, что огонь возле него набирает силу, разрастается, пожирая сухую траву двора так же жадно, как колхозные свиньи пожирают корм из своих кормушек.
Из оцепенения его вывели только крики тёти Веры:
— Дима! Дима! Беги оттуда, Дима!
Мальчик опёрся на руку, зашипел – та, опалённая, отозвалась резкой болью, всё-таки поднялся на ноги и побрёл вдоль дома, по бетонной завалинке, нащупывая на каждом шагу стену. Серый дым застилал глаза и заставлял кашлять.
Через несколько шагов он наткнулся на пустоту ладонью – и с какой-то потаённой радостью провалился в неё.
Когда Дима пришёл в себя, рядом уже сновали какие-то люди. Сам он был на обочине, напротив дома, который, видимо, так и занялся – пожарная машина, которая, казалось, стояла на вечном приколе возле сельсовета, с гулом и треском выплёвывала из шланга мутную, пахнущую воду.
— Дима, Димочка! Дима! – мамины крики приближались, словно из дня вчерашнего, в котором ничего этого не произошло.
— Мам! – мальчик прошептал пересохшими губами, облизал их, и повторил – уже громче: — Маам!
И тут же оказался в объятьях родного человека.
Мама что-то рассказывала, ругала, рыдала, хвалила, спрашивала, а потом просто обняла его крепче и начала раскачиваться из стороны в сторону.
Дима же всё осматривал мутным взглядом окрестности, словно пытаясь понять, что же его смущает, что же из окружающего мира ведёт себя не так, как должно.
А потом он понял.
Перед тем, как снова потерять сознание, Дима выдохнул:
— Нет у зла сердца.
Ворот колодца, вместе с цепью и ручкой, покачивался, отвечая движением на движение.
Кто-то, видимо, всё-таки хотел взыскать долг.