Потрёпанный временем и непогодой «ЗИЛок», крашеный без предварительной подготовки дешёвой краской сотни раз, с заклеенной изолентой левой фарой, пожраной ржавчиной пассажирской дверью и дыркой в стекле, больше напоминал транспорт персонажа из низкобюджетного фильма про постапокалипсис, чем машину, которая когда-то обеспечивала провиантом множество удалённых сёл.
Но не для Андрея — для него это была своеобразная дверь в лето, пропахшая дизелем и краской, которая приоткроет ему дорогу в мир, где несколько месяцев не будет занудной зубрёжки и попыток объяснить умными словами что— то ещё не совсем ясное. Зато в нём станет много свободного времени, и можно будет рыбачить, читать произведения, которые в жизни не включат в список школьной литературы, при свете керосиновой лампы и даже, возможно, создать свой журнал…
Запрыгнув в кузов грузовика, только-только вступивший в начало пубертата мальчишка умостился на дермантиновом сиденье, не зная, куда деть несуразно длинные ноги. Но как только Андрею показалось, что он удачно устроился, к его ногам бухнулся бидон с квасом, а следом за ним ещё один – на этот раз с молоком.
— Эй, осторожнее! – ломким, непривычным голосом взвизгнул Андрей, когда в паре сантиметрах от его ступней приземлилось около двадцати килограмм аллюминия.
— Ишь ты, ноги отрастил, что конь! – улыбнувшись из-под густых, похожих на моржовьи, усов, ответил отец – грузный, весящий чуть больше, чем должен мужчина его возраста. Тем временем он приложился к ещё одному бидону с молоком, который держал одной рукой играючи и жадно отхлебнул, расплескав молоко по усам и тельняшке по оливковой рабочей робе. Утерев испачканные в молоке усы, он сел за руль автомобиля и повернув ключ зажигания, произнёс:
— Ну что, поехали! Заглянем в магазин, пообедаем…
Cтаренький грузовичок тронулся с места, оставив позади зелёный двор, кто-то давным-давно посадил абрикосовое дерево и теперь отяжелевшие от плодов ветви падали на козырёк подъезда, где их позже съедали птицы или особо голодные и активные дети и подростки перелезали с ветвей дерева на козырёк за разбитыми не успевшими ещё созреть абрикосами, набивая ими полные карманы. Дворовой пёс Бобик провожал взглядом грузовик вслед c небольшой грустью в карих глазах – Андрей был одним из немногих, кто в его облупленную в горошек миску кидал не кости и объедки с стола, а практически недоеденную котлету.
Смеркалось. Андрей то и дело пытался досмотреть очередной сон – только что ему снилось, что на собранный им радиоприёмник удалось поймать сигнал дружественной инопланетной цивилизации, но в момент начала расшифровки отцовский «Зил» начинал объезжать попадавшиеся под колёса ухабы и с каждым резким поворотом сон обрывался. Потом Андрей увидел себя в другом сне, но очередной ухаб заставил его проснуться и сюжет последнего сна он уже не смог воспроизвести в своей памяти. После нескольких попыток разобраться, что именно он видел во сне, Андрей решил не давать себе больше заснуть. Он решил наблюдать за дорогой за окном, но наблюдать там было решительно нечего – бесконечные поля рапса, словно огромный жёлтый ковёр с глубоким ворсом, раскинулись далеко вперёд. Днём была б ещё надежда на скорое появление продавцов с пирожками и свежей зеленью, перекрикивающих друг друга и галдящих словно сороки, но сейчас единственное живое существо, которое успел заметить Андрей – исхудавшая, с репеем в хвосте и колтунами в шерсти лисица, которая при виде света фар дала дёру куда глаза глядят.
Окинув взглядом рапсовые поля ещё раз, он вспомнил свою первую поездку с отцом ещё детсадовцем – как был устроен импровизированный «привал», чтобы шестилетний Андрюшка не огорчился, что их приезд в деревню откладывается на неопределённый срок из-за поломки автомобиля. Как носился с престарелым псом Мухой – тому уже физически сложно было поспевать за маленьким мальчиком, полным энергии и сил, но и отставать не хотелось, зато его энтузиазм и беготня на пределе сил окупилась, когда перед самым отъездом он с Андреем объелся сладким арбузом – оба они оказались так перемазаны в арбузном соке, что отцу не оставалось ничего кроме как найти колонку поблизости и заставить их полностью обмыться.
Увы, вернуться домой со второй поездки Мухе не удалось – не сразу под больше напоминающей овечье руно, чем собачью шерсть был обнаружен уже давно присосавшийся клещ, выпивший последние соки из престарелого пса. Сельский ветеринар лишь разводил руками, сказав, что всё равно не успели бы довезти до райцентра даже если заметили бы проблему раньше. Это был первый раз, когда Андрей с отцом ехали домой молча.
Муха появился в их жизни внезапно – худой, с сломанным левым ухом, с хвостом-бубликом и первое, что он сделал при появлении – украл отцовский «тормозок» с бутербродами и съел всю колбасу оттуда, не тронув хлеб и варёное яйцо. В течении месяца Муха наблюдал за тем, как отец чинит и ухаживает за своим грузовиком, пока, не осмелев, не подошёл и не упёрся лбом в колени, ожидая, когда его погладят.
Как и любая собака, взятая с улицы в взрослом возрасте, Муха отличался склонностью к бродячим безумствам, но он оказался довольно спокойным псом и, как выяснилось впоследствии, имел иммунитет ко многим заболеваниям. Муха запомнил, благодаря кому в его жизни произошли большие перемены и каждый вечер приходил устраиваться в ногах у отца, периодически дёргая сломанным ухом на звук телевизора.
Утренняя заря прервала Андреевы воспоминания о том, как они с псом бегали по улицам зимними каникулами, скатывались вместе на куске линолеума с ледяных горок и как Муха защищал Андрея от впервые испытавшего алкогольное опьянение старшеклассника, но испугался выстрела «пугача», спрятавшись за спиной Андрея и трясся от страха.
Хвойная растительность тем временем сменилась лиственной в пейзаже за окном. Cолнце начало разогревать воздух, словно раскалённый утюг. Тем временем машина выехала на ухабистый просёлок, показался старый ещё деревянный указатель, а за ним и первые здания, возвещавшие о наличии цивилизации посреди этого буйства растительности.
Взгляд Андрея зацепился за знакомый деревянный забор, за которым показался двухэтажный дом в три окна с широкой верандой, сложенный из потемневших от времени бревен. На веранде сидела, опираясь на трость, затянутая в широкую коричневую шаль женщина, которая читала книгу. Через несколько секунд она отложила книгу и вышла на веранду, настороженно глядя на приближающийся грузовичок. Оперевшись об ограждение веранды, рассмотрев очертания автомобиля, помахала ему.
Андрей вспомнил, как по вечерам здесь пахнет борщом, а на веранде сидит компания весёлых пенсионеров, гремящих костями и лото, да выпивающих кислое, словно лимон, домашнее вино. Как Арсений Павлович, который в речи маленького Андрея превращался в «Алсения Палыча», учил его играть в шахматы и шашки, карикатурно обижаясь на свои проигрыши. Как они пели хором народные песни, когда в деревне отключали электричество, и собравшиеся на веранде прислушивались к тому, как во дворе хрипит гармонь Евсейки – местного алкоголика, самым страшным грехом которого было полное отсутствие слуха при том, что на очередную бутылку самогона собирал песнями и плясками, но чаще звонкую монету он получал за то, чтобы только перестал мучать уши слушателей ужасающей какофонией.
«ЗИЛ» остановился у веранды и Андрей, хлопнув дверью, выскочил из кабины грузовика, чуть не забыв клетчатый баул с вещами. Сделав несколько шагов по дорожке, он заметил, что чем— то пахнет, и, присмотревшись, увидел, что на старом деревянном столе, на тарелке, разложены пирожки, заботливо прикрытые вышитой салфеткой, а рядом стоит крынка с молоком. Дождавшись отца, Андрей сел за стол, с жадностью откусил от пирожка крупный ломоть и запил молоком.
За спиной громко заревел мотор, и грузовичок, яростно забуксовав в грязи, рванул прочь.
Тем временем у ног Андрея начал тереться худосочный, с рваным ухом кот, навязчивым мяуканьем намекая тому, что пирожком можно было бы и поделиться. Но Андрей, не обратив внимания на навязчивое привлечение внимания животным, глядел на старенький «Аист». Погнутый под весом всевозможных пассажиров багажник, недельная, кажется, грязь на раме, отсутствующая одна педаль. Присмотревшись, он заметил странную деталь – полуспущенное переднее колесо, что было необычно – владелец велосипеда, деревенский мальчишка Лёшка, хоть и весьма наплевательски относился к чистоте своего «коня», но к остальным вопросам обслуживания велосипеда относился весьма трепетно — пожалуй, даже слишком он лелеял ничем непримечательный советский «Аист». Стоит разузнать, что же произошло, но это Андрей решил отложить на завтрашний день – долгая дорога вымотала его, а полная быстрых углеводов выпечка только больше склонила его в сон.
Бросив последний взгляд на «Аист» через мансардное окно, он улегся на тахту и расслабился, разглядывая игру теней от зажжённой керосиновой лампы. Тени получались очень забавные – смешные и в то же время почему— то страшные. Вон та была похожа на черта с вилами, а другая на сгорбленного старика с ведром, а другое вообще на его одноклассника Сашку, из рюкзака которого однажды вылезло множество улиток, которых тот собрал после дождливого дня и до сих пор он и сам не может дать ответ, зачем они ему были нужны. Наконец Андрея сморил сон. Он проспал восемь часов кряду и проснулся только тогда, когда часы на стене пробили девять часов – непозволительная роскошь в остальное время года, когда к семи утра он уже должен быть на автобусной остановке, а потом в течении часа чувствовать задом все ухабы дороги на заднем широком сиденье автобуса, если повезёт или стоять, ухватившись за поручень, стараясь не упустить его и разглядеть нужную остановку с высоты своего роста через толщу людей, перекрывающих обзор.
— Конечная!
Лучи солнца разрезали темноту в комнате, словно бабушкин нож, резавший масло на бутерброды к завтраку. Свистнул чайник, окончательно разбудив Андрея. Вскоре он уже пил крепкий чай вприкуску с бутербродами с маслом, время от времени поглядывая в окно, где светлели дома, но больше всего его заботило, в какой же передряге Лёшка повредил колесо своего железного коня и почему его пытливые руки до сих не устранили неисправность. В конце концов он решил, что задаст ему один-единственный вопрос. А для этого лучше всего было придумать подходящий повод.
Cкрипнула калитка и Андрей постучал несколько раз – раз длинный стук, короткий, снова длинный, два коротких и завершающий длинный – не зря они прошлым летом зубрили азбуку Морзе, пора бы и испробовать её в деле. Дверь ему открыла мама Лёшки – женщина, в ширину больше, чем в высоту, но несмотря на небольшой рост, лицо которой было тяжело рассмотреть из-за вечного дыма от сигареты, которую она любила перекатывать из уголка в уголок рта, призадумавшись.
— Лёшку проведать, да? Иди, он у себя. Но сперва на кухню – я печенье испекла, сам поешь и ему отнесёшь.
Андрею едва удалось скрыть гримасу брезгливости при словах о печенье – если мама Алексея в чём-то и была хороша, то точно не в готовке. Выпечка её была суше, чем погода в Сахаре, мясо было настолько безвкусно, что возникали подозрения, не подводят ли глаза и не съел он случайно бумажную салфетку вместо котлеты, хотя подобное сравнение будет честью для салфетки – у неё хотя бы отчётливый вкус бумаги прослеживался.
Поднявшись на мансардный этаж, Андрей устремил взгляд в угол комнаты, где на панцирной кровати, уложив на своеобразный «помост» из подушек ногу в гипсе, на него глядел Лёшка. Поистрёпанная жёлтая майка, на которой было изображено красным контуром солнце с откровенно дебильноватой улыбкой, висела нём словно на огородном пугале, трепыхаясь парусом при каждом его движении.
Скрипнула кровать, усыпанная крошками из-под твердейшего печенья, которые впивались в кожу словно тысячи мелких зубов и Андрей приготовился слушать историю о том, как Лёшка сломал ногу – а уж рассказывать истории Алексей умел несмотря на то, что часто прерывался на паузы, пытаясь вспомнить или выговорить малознакомое слово вроде «рефрижератор».
Несколько недель назад их дом посетил Виталий – брат мамы Алексея, проводивший большую часть времени в экспедициях и привозивший оттуда истории, в реалистичности которых Лёшка иной раз сомневался. Но на этот раз история была особенно интересной – ведь в ней действие происходило в этой самой деревеньке пару десятков лет назад.
Что же за историю рассказал Виталий?
1989 год. Молодой юноша Илья возвращается домой в родную деревню, где его ожидала жена на сносях да малолетний сын, только-то научившийся ходить и теперь заливающийся громким хохотом, когда сельская птица разбегалась при его приближении. Усевшись на завалинку, приобняв жену, Илья наблюдает за бегающим по участку сыном и вполуха слушая, что ему рассказывает жена. После армейских условий Илья наслаждается мягкостью перин, но даже удобство кровати и жена под боком не помогает ему заснуть. Он долго думает, чем бы убить время, пока не вспоминает, но толком ничего не придумав, выходит на крыльцо дома, захватив с собой мятую пачку сигарет. Первые несколько минут он сидит на табуретке около входной двери, прислушиваясь к звукам сверчков в ночной тишине и периодически окидывает взглядом запущенный сад – как бы не старалась жена и не помогали ей соседи.
У него перед глазами стоит почерневший остов дома с провалившимся потолком, разбитая посуда и мебель, а также куча тряпья, когда-то бывшая верхней одеждой, не то простынёй – по этим клочкам ткани и не разберёшь-то. Закашлявшись, Илья встряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения. Сигарета выпала из уголка рта на землю и быстрым движением ноги он затушил её. Ещё раз тряхнув головой, избавляясь от остатков наваждения и глянул на часы – стрелка показывала три утра. Пора возвращаться домой к спящим, постараясь их не разбудить скрипом половиц. Ему пришлось несколько раз глубоко вздохнуть и выдохнуть, чтобы успокоиться. Всё в порядке – он дома живой и целый, жена и сын в порядке. А в остальном… Что «в остальном», Илья и сам не знал. Может, стоило взять и написать книгу? Печатным словом он владел плохо, но у него есть умница-жена с превосходным почерком и получившая, в отличии от него, образование, а у него есть что рассказать – о том, как бьётся сердце под обстрелом, как стирались ноги в кровь после многодневных походов, как многие готовы были продать душу за каплю воды под изнуряющим солнцем.
«Да нет, я был бы плохим писателем» – думал Илья, стараясь улечься так, чтобы скрипом пружин не разбудить жену и сына. «И потом – даже это надо писать не так, как пишутся романы, и для кого я буду писать? Детям? Нетушки, детям такого не надо. Для взрослых? Вот уж кто точно по горло сыт подобным – как говорил классик, не читайте перед обедом советских газет. Подросткам?». Так, в мыслях о возможной книге или хотя бы повести, Илья и заснул.
Проснулся он от скрипа кроватной пружины и птичьего крика. “ Что за черт!” – произнёс он. Только взглянув в удивлённые глаза сына, ругательств не слышавшего с момента, как отца призвали на фронт, Илья наконец-то осознал, что вот уже несколько часов как он дома. Из приоткрытого окна лился солнечный свет, а с кухни доносился аромат, который заставил его подняться с кровати и проследовать к источнику запаха. На столе в зелёном блюде горкой лежала домашняя выпечка, рядом – открытая банка повидла с торчащим из неё длинной рукояткой ложки. На полу у ножек стола стояли два ведра с дождевой водой, а в воздухе витал тот особый домашний дух, ради которого всегда хотелось уйти с работы вовремя, если не пораньше – чтобы с чувством выполненного долга зайти в тёплый дом, зажав в долгие объятия жену и потрепав по голове сына, усесться вместе за стол и молча наслаждаться тем, что кажется, жизнь идёт своим чередом. “ А если вдуматься, – подумал вдруг Илья, – разве это и не есть всё, ради чего стоит жить?”
Потрясения, которые творились с страной, отражались и на семейном быте Ильи, но больше его смущало то, что всё чаще он начинал просыпаться от воспоминаний о стёртых в кровь ногах от многодневных походов, вечную жару, вызывавшую обезвоживание у многих солдат и главное — той разрухи, которую они после себя оставляли. Ему казалось, что теперь-то будет всё иначе. Но что именно будет другим, он не представлял. Он начал терять веру в светлое будущее, и с каждым днём все горести росли в нём с ужасающей быстротой. Он уже не мог ни заниматься каким— нибудь делом, ни смотреть телевизор — даже любимая передача не помогала, и ему становилось только хуже. Но он не позволял себе пить. К тому же водка уже не помогала.
К вечеру он падал от изнеможения на диван в своей комнате и засыпал. С утра он уже всё забывал и для этого ему не нужен был алкоголь – казалось, ценой памяти организм восстанавливал ему силу. Периодически он даже забывал, какой сегодня день недели – понедельник или пятница и поэтому попросил жену купить ему отрывной календарь, чтобы не до конца терять связь с реальностью.
Илье снилось, что он снова в окопе – с сухостью в горле, обливаясь холодным потом и удерживая тошноту от царившего вокруг приторно-сладковатого запаха трупа, который, казалось буквально ложится на его одежду и обмундирование. И он вел стрельбу, целясь по окнам соседних домов, откуда прилетали языки желтого огня, и каждый раз вокруг раздавались автоматные очереди, заглушавшие короткие злые крики невидимого врага. И все эти звуки сливались в одно протяжное завывание. Огонь становился все интенсивнее, и Илья уже понимал, что сейчас его убьют – поэтому он даже не испугался, хотя ясно было, что никакой надежды у него нет. Потом наступила тишина. Илья открыл глаза.
Он проснулся под тенью дерева, стоявшего на холме – отсюда открывался превосходный вид на местность. Армейский офицерский ремень покачивался на ветви дерева, Илья коснулся его и закурил, глядя на посёлок с высоты холма. Через несколько недель его найдут тут же местные ребятишки, привлечённые бликами на бляхе его ремня, но вымолить сигаретку у них уже не получится у него.
Место с того момента среди местных если не считалось «нечистым», то большинство старалось его обходить стороной – те, кто лишь плевался на истории про то, что по ночам там видно мужской силуэт, который может попросить у прохожего сигарету или что периодически оттуда слышно, как мужской бас поёт советские армейские песни, обосновали своё желание сделать крюк мимо того злополучного места тем, что им не хотелось лишний раз вспоминать о таком ужасающем случае.
Закончив рассказ, дядя Витя достал из кармана портсигар, закурил и помещение окутало облаком сизого дыма, заставившего Лёшку согнуться в приступе кашля – сколько бы при нём не курил дядя, он всё никак не мог привыкнуть к крепости его сигарет. Заметив, как Лёшка морщится, дядя Витя сказал: «Да ладно тебе, тебе— то что?» – и широко улыбнулся, обнажив пожелтевшие крупные зубы. У Лёшки было своё отношение к этому человеку – почему— то он считал, что дядя Витя значительно умнее, чем выглядит, хотя, если честно, то, что говорил после рюмочки-другой, слушать было невозможно. начала Лёшка думал, что дядя Витя просто немножко фантазирует, но всё чаще возникали мысли, что дядя Витя не просто фантазирует, а где-то даже недоговаривает – по собственному желанию, не хочет посвящать в свои «взрослые» дела Лёшку – на этот вопрос ответа мальчик так и не нашёл.
— А где… то место? – спросил дядю Лёшка, наблюдая за тем, как дядя ловким движением руки достал из-за щели между стеной и кроватью игральную карту с изображённой на ней полуобнажённой девушкой.
— А? Хм… — произнёс Виталий, уже больше заинтересованный внезапной находкой и размышлявший, как быстро растут чужие дети, а об истории своей уже и забыл. Почесав в косматой неухоженной бороде, он ответил:
— Дерево то срубили давно. Не смотри так, не в истории моей дело – народ в посёлке суеверный, конечно, но не глупый, чтобы плодоносящее дерево срубать. Гнить оно начало, а потом и бояться многие стали, что какого-то ребетёнка этим деревом и убьёт в непогоду… А холм? Помнишь, где раньше вы воздушных змеев запускали? Вот там, за поворотом, он и есть.
Докурив сигарету, Витя не стал себя утруждать её утилизацией и потушив об ладонь, жестом показал Лёшке что пора спускаться ужинать.
Тем временем Андрей всё изводил Лёшку просьбами рассказать о том, почему его нога в гипсе и увидел ли он что-то необычное, если он всё-таки пошёл на тот холм? Лёшка с усилием прожевал твёрдое печенье и начал свой рассказ.
Через неделю, как только дядя Виталий уехал в очередную экспедицию, Лёшка собрал весь свой нехитрый рыболовный скарб, состоящий из бамбуковой удочки, цинкового ведра и «закидушки», погрузил всё на багажник «Аиста» и пообещал матери в качестве компенсации своего отсутствия немного рыбы. Рыбу, конечно, он ловить всё время не будет, но хотя бы пару принесёт – не столько по причине того, что ему так хотелось сдержать обещание насчёт рыбы, сколько по причине удовольствия, получаемого им от рыбалки.
Поймав для приличия несколько уклеек, которые вместе с цинковым ведром он спрятал в дупле трухлявого дерева, он наконец-то доехал до места, где отправился в свой последний путь Илья.
Ничего мистического или необычного он на первый взгляд не увидел – от того дерева не осталось ни следа, местность заросла бурьяном вперемешку с полевыми цветами, которым было суждено процвести в вечной схватке с сорной травой, если их раньше не вытопчут звери или люди, пока что самое примечательное, что он обнаружил – вид с холма на посёлок был просто изумителен, в памяти Лёшки всплыла географическая карта, которую он в компании своих школьных друзей делал в качестве наказания за прогул – кто ж виноват, что уклейка в тот день клевала как бешеная? Сперва они хотели сделать карту «на отвали», поскольку никто не горел желанием заниматься этим внешкольным творчеством, но у Алексея в голове щёлкнула мысль, что лучший вариант для них будет сделать всё превосходно, хоть он и не до конца понимал, зачем это надо.
Работа настолько запала в душу учителю, что всем троим была точно обещана «тройка» к концу года.
С приближением сумерек Лёшка успел проголодаться, поэтому пришлось достать из сумки ломоть хлеба, присыпать его щепоткой соли и поместив полученный бутеброд в рот, медленно его пережевать, наслаждаясь тем, как в небе одна за одной появляются звёзды и луна. Мальчик взглянул на часы – прошло около полутора часов с тех пор, как он здесь, но пока что ничего «интересного» в его понимании не произошло. Разве что от бутерброда с солью сильно хотелось пить. Лёшка с тоской вспомнил, что с собой у него была только одна бутылка, которую он уже давно успел опустошить.
Тяжёло вздохнув, собираясь с духом, он пошёл вперёд — туда, где в зарослях осоки он бросил свой велосипед. Здесь явно никакой мистикой не пахло, и он начал сомневаться, не разыграл ли его дядя Витя – как это часто бывало, как когда он его убедил, что Лёшка сможет высидеть яйцо дракона, якобы найденное дядей в экспедиции. Несмотря на бессонные ночи и построенный Лёшкой самолично инкубатор из фанеры и лампочки, дракон из яйца не вылупился, зато Алексей смог пугать соседских девочек новорождённым ужиком.
Достав велосипед из зарослей и убедившись, что никто не стянул рыбу из его ведёрка, Лёшка уже собирался обратно домой, как вдруг за его спиной раздался мужской бас:
— Сигаретки не найдётся?
Оглянувшись, он увидел на холме мужчину крепкого телосложения, стриженого «под ёжик», одетого в джинсы-«трубы» и майку без рукавов. Лицо его было покрыто сеткой мелких морщин – будь Лёшка девочкой или чуть постарше, понял бы, что подобное залегание морщин образуется прежде всего от стресса, чем от возраста, так что мужчина был не настолько стар, каким он считал. Блеснула золотая бляха на его шее – с ужасом мальчик обнаружил, что шею мужчины словно змея обвивал советский армейский ремень.
Позабыв о своих вещах, Лёшка попытался вскочить на свой «Аист», но впопыхах споткнулся об раму и остался лежать в зарослях осоки, царапающей тело, наблюдая за тем, как мужчина пытается к нему приблизиться, но какая-то невидимая сила не даёт ему пройти дальше, словно он какая-то собака на цепи – приглядевшись, Алексей увидел, что Илья-то неспособен уйти дальше, чем на длину своего ремня.
Закончив свою историю, Лёшка посмотрел на Андрея, ожидая от того реакции на его рассказ. Андрей же взял последнее печенье на блюдце, разломил и всучив половину Лёшке, произнёс:
— Знаешь, что я подумал? Бабушка говорит, это неправильно, конечно, но давай туда сигарет принесём?
Автор: Mitty