Нужно переехать в другой дом — меня снова разбудили комья падающей земли.
Я открыл глаза. Спальня оставалась чистой, но в дверном проёме виднелись изрисованные грязью стены.
Коридор напоминал свинарник. Хотя я не уверен, что там так много земли. Стены и тумбочки покрывали чернозём и глина. Даже на потолке виднелись грязные отметины. На полу белыми пятнами сверкали следы. Много маленьких следов.
— Засранцы, — я устало вздохнул и щелбаном отправил забравшегося на одеяло муравьишку в пространство.
Улица встретила прохладой. Часы стояли. Однако, судя по солнцу, сейчас утро. Рановато сегодня. Надо успокоить их.
Я вернулся в дом, оделся, собрал вещи, инструменты – в общем, всё, что необходимо для переезда и обустройства на новом месте. После чего отправился на поиски вредителей.
В н͗͌͠а̽́̀̒͠ш͂͒͐͠е̒̾͛̂͠й̇̒͡ деревеньке все дома рядом кучкуются, так что обычно мне не составляет проблемы отыскать всех негодников. Правда, иногда я нахожу их где-нибудь в кустах или в сарае — мелким не свойственно разбегаться. Однажды вообще пришлось на чердак лезть, чтобы достать злыдня.
Они ж, черти эдакие, если их не приструнить, вообще с катушек слетают. На окнах рисовать любят. Гурьбой по ночам собираются и начинают чудить. Кто просто на стекло дышит и на пару рисует, кто грязью, а некоторые вообще умудряются краску найти. И не прогонишь ведь — только выйду, так они разбегаются тут же.
Если с рук им такое спустить, то наглеть начинают, в дом лезут. Двери-то никто не закрывает — всего-то несколько домов осталось в живых, с͋̋̆͋̈́͞в̔̒́͐̀͡о̔̇͠и҇͂́̇ в́̃̀̄͠с̋̆̆͠е̓̅͡, кого бояться? Вон и перестали замки вешать.
А мелкотня-то внутрь пробирается и давай стены грязью марать. Подкараулить нереально — убегают тут же. Однажды свезло мне проснуться в разгар действа. Рванул тут же ловить всех. Орава помчалась к выходу, но одного поймать успел, замешкался малой.
Хватаю ботинок и начинаю метелить пацана со злости куда придётся: то по ногам, то по спине, то по башке дурной. А парнишка молчит всё, только смотрит на меня и не моргает. И аж не по себе от такого взгляда становится. Думаю, мол, хватит над мальцом издеваться — убрал обувь в сторону. Вывел на улицу его.
Да и проломил камнем голову.
Сегодня ребятки глубоко зашли. Завтра в комнату полезут, жуков в рот д̀̐̐̎͞а͛̉̋͞в̋̃͡и̛̾̊̏̅͑т͛̄̽̿̏͝ь̎́̐̚͞. Тогда не они от меня, а я от них бегать начну. Гурьбой прыгают на спящего и к̈̄͐̐͠о͊̏̋̎̄͡р҇̈́̈́м̀́͠я͒͋̃͠т̆̂̚͠ соком букашек разных. Нос держат, чтобы рот открыл.
Повезло, что нож под подушкой держал — справился с тварями. Думал, мол, всё — конец приключению, ан нет. Пришли на следующей неделе как ни в чём не бывало. На окнах рисовать начали.
Днём пошёл искать их. Нашёл в соседнем доме. Спали, головы опустив. Пробовал связывать, закапывать, сжигал даже однажды. Без толку. Всё равно приходят. Но через неделю.
Так и повелось: приходят ко мне на окнах рисовать — значит день первый наступил. Нужно засветло найти всех мелких и успокоить. Если замешкался и в доме пришлось обороняться, то в другой переехать надо — этот грязью и муравьями проклят, проходу не дадут, кусать будут. Не хочу убираться. К тому же домов много — выбирай не хочу.
Ведь один я в деревне остался.
Среди живых.
* * *
— Ну чего, Колясик, как твоё ничего? — дедок улыбнулся, постукивая пальцами по баранке УАЗика.
— Да нормально, дядь Вась. Вот недавно ребятне бошки пооткручивал. А сам как?
— Ага. Ну да, нормально, да, — дядя Вася всегда приезжал на четвёртый день. Привозил продукты. На вопросы «что тут происходит?» бурчал невпопад, залипая в одну точку. Ломало его, будто куклу, только отвечал, мол, нормально у него всё.
— Дядь Вась, а ты продукты привёз?
— Да-да, конечно! — старик поправил восьмиклинку, выскочил из «буханки» и открыл задние двери. Там лежало несколько рюкзаков. Из машины тянуло затхлостью.
— Слушай, у меня вот денег нет, как я расплачусь-то?
— А, да ничего, в долг возьми, потом отдашь.
— Так я у тебя уже шестую неделю в долг беру. Нет денег у меня.
— Да? Ну нормально. Вот, смотри, вот тут хлеб, тут консерва, крупы, — он продолжал бормотать себе под нос и рассеянно смотрел на продукты. Всегда в долг давал. И забывал к следующей неделе. Откуда еду привозит – не кололся, так же замыкался. Да и чёрт с ним.
Покряхтывая, дед отдал мне продукты и поковылял к баранке. На прощание обычно говорил, что к следующей неделе приедет, а то куда ж тут все без него.
— А кто «все», дядь Вась? Один я тут, — затягиваюсь привезённым беломором.
— Да кто, кто. Тут они все, Колька, тут. И ты там будешь, — взгляд старика стал непривычно ясным. Впрочем, через пару мгновений потух снова. Обычно Василий Петрович игнорирует этот вопрос.
— Ладно, бывай. Ещё свидимся, — жму руку.
— Ага, давай. Свидимся…
Я проводил взглядом УАЗик, сделал глубокую горькую затяжку и выдохнул облачко мутного дыма. После чего ещё немного постоял на улице, докурил и пошёл домой.
В четвёртый день я ничего не делаю. Курю, сплю, читаю книги. Со следующего дня начинаю обустраиваться: убираться, еду готовить, в общем, муравейник начинает свою работу.
Газ в баллонах. Электричество в деревне работает, правда, в тех домах, что поновее. И то не всегда в комнате лампочка есть. Линий электропередач я не видел; как лампочки горят — загадка. Хотя это самая малая странность.
Деревня сама по себе — сплошная тайна.
«…так что приезжай, Коленька. Тут всё как прежде осталось. Помирать мне скоро, чую, а так хоть тебя увижу перед смертью. Навести старика, порадуй уж, пока не поросло всё травой и гадами».
В пять лет дед забрал меня в деревню, ибо родители умерли. Как говорил он сам: «Заработались мамка с папкой твои. Всё покоя им не было. Как в город уехали, так как будто подменили. Тебе третий годик стукнул, я в гости приезжаю, а там — ба! Как смерть бледные, уставшие. Но улыбались, отвечали, что ещё молодые, успеют поспать. А пока надо будущее ребёнку обеспечить». Бабка померла ещё в незапамятные времена, так что жили с ним вдвоём.
Про годы те ничего плохого сказать не могу.
Дед — мужик весёлый, работящий, пахал в своё время похлеще муравья — старой закалки, потому не спился и воспитать меня смог. Возил на старой «буханке» в школу, пока я в младших классах учился. Подарки делал на праздники, сидел со мной задачки решал. В общем, превозмогал все трудности, несмотря на возраст. Находил даже копейку, чтобы я с учителями дополнительно позанимался. Так и выучил, что получилось у меня на бюджет поступить. А затем сюжет не нов: переехал учиться в город, получил педагогическое, работу нашёл, обжился. Предлагал деду оставить деревню и на работу в библиотеку ту же школьную устроиться — квартирку дают, работа непыльная. Но тот отнекивался, мол, это ты там школьников истязаешь, а меня е҇͊̈͛д̓̅͌̄͡а̾͗͐̉̔͝ н̇͋̚͞е͒̍͌͝ д͂̄͐͝о̏̀́̈́͆͞л҇͐̏̀ж̇̐͝н͋̑͞а҇͌̋̄ у͑̐̿͆̚͡х̉̿̃̄̿͝о̍̄̕д̽͛͌̂̒̕и̛̊̎̑̋̏т͋̓̅̇́͝ь̽̾̽͡ зазывать не надо, мне и тут неплохо живётся.
Связь, тем не менее, поддерживали: писали письма, а праздники и недельку отпуска старался всегда у деда провести. Да только последние года три никак не удавалось вырваться. И письма от деда стали всё реже приходить. Крайнее получал от него полтора года назад. И тут такая записка, чуть ли не предсмертная, приходит. Я тут же с зубами стал у директора отпуск вырывать на майские праздники. Та отказывала, мол, скоро экзамены, но сдалась под моим напором.
Доехал до конечной остановки, оттуда пешком до деревни по знакомым тропам. Добрался до родного дома ближе к вечеру. Да вот никто не встретил меня. Обошёл дворы соседние — пусто. Только муравьи по стенам ползают.
А ночью на окнах рисовать начали.
Так и не уснул в ту ночь — всё пытался мелких поймать. Утром подремал немного, затем пошёл деревню осматривать.
Ей лет двести уж точно, если верить байкам деда. Местечко тихое, жизнь тут как у Христа за пазухой. Про совсем давние события не знаю, но старики травили, что война стороной обошла деревню. Только вот молодёжь на фронт ушла почти вся. Но многие вернулись. Бережённое это место.
А возвращаются часто — над этим постоянно шутили. Уезжает молодёжь в город, а через несколько лет обратно возвращается, но уже с женой или мужем. Кто вообще семьёй приезжает хозяйство строить. Тянет их обратно на родину. Отшучиваются обычно, мол, воздух здесь хороший, выспаться хоть можно нормально. Смеются, а глаза серьёзные. Уставшие.
Но несмотря на это, вымирать стала деревня потихоньку. Явление рядовое — молодёжь уезжает, старики остаются. Дед рассказывал, что после войны молодёжь вся в соседние города помчалась страну с колен поднимать. Дак там и осталась, мало кто вернулся. Про тех городских говорили, что кончали плохо — спивались или ещё чего. Одно ясно — умирали рано. Вот и начала угасать деревенька: всё чаще дома пустели. А уже взрослым как приезжал, дак вообще зрелище печальное — остались старики одни, тихо стало.
«Мрём потихоньку, Колька», — смеялся дед.
Тогда я этого не понимал. Нам, малым, бегать по полю да по пустым домам муравьями лазать — одно удовольствие. Так что мы только радовались. Куда позже, преподавая школьникам литературу, объясняя им произведения русской классики, начал осознавать всю горечь той фразы.
Тянуло, конечно, обратно. Бессонница накатывала или кошмары снились — дед звал и с зовом каждым иссыхал, будто изнутри его съедало что-то. Потом рот открывал только, откуда насекомые сыпались. Проскакивала мысль рвануть в деревню, но совесть не давала бросить класс посреди учебного года. А решение нашлось само — химик наш подошёл ко мне, всунул в руку пакет со словами: «Полоскай горло перед сном и выспишься. А то вообще вялый ходишь». И подмигнул ехидно.
Так и лечился: рюмочку-другую коньяка перед сном и всё — кошмаров как не бывало. Благо, что под конец учебного года благодарные родители задаривают учителей конфетами и бутылками так, что запас пополнять приходится нечасто. Учитывая ещё то, что среди всего педсостава пили только трое: я, химик и трудовик, все приносили алкоголь нам.
Сейчас же, на удивление, кошмары прекратились. Как приехал, так рукой и сняло. Даже пить не хочется. Хотя делать в деревне нечего. Только сиди и жди дядю Васю, да детей успокаивай. Нельзя ж уйти отсюда. З̏̔́̕а̛̀̈́̀̑ч҇̆̎͊͑͐ѐ́́͠м̉̓͡?̀̇̔̆͗͡
На третий день дети стали в дом забираться и на стенах рисовать. После этого я решил, что к чёрту всё, пора сваливать. За три дня так и не выяснил куда всё запропастилось. Но не смог уйти. Куда ни пойдёшь — снова в деревню вернёшься. Как-то в поле уснул — проснулся у домов. Остановку автобусную найти не получалось. Вокруг только лесок с речушкой и поле с муравейниками.
А дети всё продолжали приходить.
Уйти из деревни нельзя. Никак. Ногами пытался — не получилось. Ножом тоже. Н҇́̔е̊̄̏͑͝л́̇̿̂͝ь̋͌͞з҇̀̅я̉̌͠. Остаётся только гулять. И ждать.
Деревенька хоть и вымерла, но всё же осталась у Христа за пазухой — сохранилось всё очень хорошо. Во многих заборах торчали криво забитые гвозди, не везде сошла с домов краска. В детстве мы часто играли в пиратов и искали клады в старых домах. Любили красить, помечая, мол, тут сокровище спрятано.
Я в один такой дом заглянул, а там действительно подарок прошлого остался — ящик деревянный на чердаке лежал. И крылось в нём самое ценное для нас тогда сокровище.
Птицы убитые.
Гвоздей в округе торчит и сейчас немало. Камнями сбивали голубей разных и к заборам приколачивали. Считалось почётным так прибить птицу, чтобы она не умерла тут же, а провисела ещё немного.
Т̛͒́͆͗̆ё́̀͡б̛̐́̇̌е̛̎̓̂̂ в҇̏̾̇̍̍е҇͑́͒с̀̏́̂̀͠е̉̾͠л̊̌͑͡о̍͗́́͠.̄̐͡
Меня бросило в пот, когда я вспомнил об этом. Тогда это казалось нормальным. Сейчас меня трясёт от ужаса: что же мы тогда делали? Зачем? Сосало под ложечкой и от непонимания: чьи это мысли про веселье?
* * *
К четырнадцатой неделе шёпот стал громче.
В голове постоянно крутились обрывки фраз, строя образ единого дома. Единой деревни. Все в ней живут и никто никуда не уезжает. В деревне хорошо — любая напасть проходит мимо. Мы просто должны здесь жить. Земля есть — прокормимся. Прокормим. Там ребёнок умрёт при родах — пошёл на корм. Споткнулся старик и лоб разбил — пошёл на корм. Всё хорошо. В деревне живут только здоровые и сильные. Больные со старыми не особо полезны, их всё равно… А нам хорошо. Незачем уезжать.
Мы пасёмся и нам тут хорошо.
Я быстро привык к этому. Просто нужно начать думать. Обычно всё так или иначе крутилось вокруг деревни.
Дом.
Этот образ доминировал над всеми остальными мыслями. Я старался сопротивляться, но это приводило лишь к бессонице. В один момент просто сдался и подчинился. Ведь всего лишь нужно думать.
Но я сильно устал. Сдаюсь. Или же стоит попробовать посопротивляться?..
* * *
— В конце концов, — я сидел и кричал в темноту, чеканя каждое слово. — Я вырос в этой деревне! В этой грязи! Как мелкий гад.
Они идут.
— Дети тоже здесь выросли! Здесь и умирали! В этом муравейнике. Это наш дом, — тварь уже не скрывалась и вовсю пыталась залезть мне в голову.
Топают в коридоре.
— И мне незачем запираться и прятаться от них! Я же дома. Мы все дома! Не надо бояться. Сейчас они придут и покормят меня, как мы кормили тебя! — дверь в комнату открылась, дети зашли внутрь и направились ко мне.
Держат меня. Начинают кормить.
Больно. Кричу. Глотаю.
— Мы дома. Мне нечего бояться. А тебе, тварь, стоит начинать это делать! — дети исчезли.
Я заподозрил, что не один в деревне неделе на четвёртой. Еда, которую привозил дядя Вася, не насыщала. От хлеба крутило живот. В еду годились только консервы. Спустя ещё пару недель он начал привозить грязевые кучи с ордами насекомых в них. Среди хлама виднелись старые банки тушёнки — у каждого в доме на чёрный день лежало с пару десяток банок. Видать, всё, что лежало когда-то на полках, он вывез и привозил раз в неделю. Но он ли?
Затем деревня преобразилась. Старые, но ещё крепкие дома сменили вид на руины из ветхого дерева и кирпича. Книги, которые я читал, обратились в растрепанный на растопку хлам. Дети перестали пугать.
Они всё так же приходили. Я их всё так же успокаивал. Но тела исчезали. Раньше после убийства они лежали, пачкая пол кровью. Теперь же они растворялись, как мираж. И я задумался.
Зачем они пытаются меня накормить?
Нет.
Почему дети?
Тварь… Нет. Пастырь. Он пытается давить на мои уязвимые точки, знает, что я — учитель. Люблю детей. А тут ещё такое вытворять с ними. Это выматывает психически, разум слабеет. Тогда я решил подыграть, впустив тварь в свою голову, чтобы понять её.
Пастырь, похоже, долго жил в симбиозе с деревней. Он умел только оберегать и питаться. Уезжающих он возвращал, насылая кошмары. Однако индустриализация СССР оказалась сильнее и не отпускала рабочих обратно в деревню. Без людей пастырь чахнуть стал и съезжать с катушек, пытаясь вернуть тех, кто уехал. Что, в свою очередь, не могло не отобразиться на людях — те стали понемногу дурнеть. Я вот птиц убивал, когда ребёнком бегал. Потом на коньяк подсел, с удовольствием спасаясь от кошмаров.
Привык пастырь к тому, что всё с ума сходит, потому и насылал такой морок странный — детей рисующих. А кормили они меня потому, что умел он только оберегать…
Да жрать.
Вот и накормил меня своим мороком, частичкой себя. И увидел я мир.
Он изменился. Повсюду летали нити. Всмотревшись, разглядел рисунок их. Они вели ко мне. В воздухе летала пыль от старых ниток. Я чувствовал, как они опутали всю деревню, как они стали деревней.
Однако теперь я не просто барахтался в них без шанса уйти. Теперь можно найти их источник.
Книги на пол. Сжечь.
Тряпки в пламя. Сжечь.
Мебель в огонь. Сжечь.
Я перешёл к следующему дому. И вовремя — взорвались баллоны, раскидав горящие доски по ближайшим дворам.
Деревня горела. Горели нити. Кричала и плакала ночь.
Взрыв.
Огонь окружал меня. Всё пылало. Текла кровь от шальной доски. Я ждал того, кто раскинул нити. Я ждал пастыря.
Он появился.
Иссохшее слабое существо, напоминавшее не то паука, не то насекомое. Ему больно. Умирала деревня, а значит, и он с ней. Они стали одним целым.
Под рёв пламени я ковылял к нему. Он хотел жить. Не мог мириться с тем, что умирает. Нитками пытался ухватиться за сновидения и возвращал обратно. Ему хотелось жить. Всего навсего.
Н̛̍̓͋̌̚а̌͊͆̚͞м̛̇̓ з̔̀͗̎͐͝д͂̿̇̌̕е̊͐̓̾̽̕с̛̌͗̃ь͂̓̏͠ х̾̃͞о́͗̕р̂͒̅̈͠о̃̆̄͝ш̊̾̏͆̋͞о̒̎͗͝.̛̎̽͒̇̃
О̓̽̈́̀͠с̛̐̔̓͒̃т̅͆͝а͛̂͝в̉͛̚͠а̋͛͋́̎͞й҇̋͗с͛̏̾͂͌͝я̛͑̅͋̈́.͂̄͡
Я̅̔͡ б̛̅͛͂͒̈у҇̋̀̑͂д̛̈̚у̛͛̉͂̀̚ ж̉̿̀̓͆͝ӣ̀̈́̂͠т̾̌̓̕ь̾̿̾̃͑͝.̅̌̅͡ М̛̎̈́ы̄̐͆̃̾͝ б͋̽͞у̛͌̄д̊̉͑͆̕е̍͑͠м͗̌͐͐͐͝ ж͗̂͡и̛͒͂т͆͂͠ь҇̇̂̒͆.͗̾̏͠
Я достал письмо деда. Теперь видел, что ничего там нет. Нет никаких букв и писем. Только старая газета и грязь.
Пастырь из последних сил старался выжить — продолжал дёргать за нити, насылая морок. Теперь вместо твари лежал дед, тянущий ко мне руки. Всё замолкло:
— О҇͌͊̃̎с̒͂͠т̿̋̔͡а͐̓̽̕в҇͛͒͒̈͌а͌̏̚͠й̐̓͡с̑̓̅̑͞я̍͛̐͡ з̓̑͡д̿̌͂̄͞е҇͊͛с̒̓͝ь̋̆̿͂͡, Коленька, — дед выглядел точь в точь, как на фотографии с моего выпускного. Седой, немного сгорбленный, но в глазах ещё горел огонь. Жаль, не внутренний, а всего-навсего блики от костра.
Я обнял деда. Крепко-крепко:
— Прости, что не навестил раньше. Я… Я забыл тебя.
— Хах. Ничего, дело молодое. Молодёжь должна жить будущим. Нечего им с прошлым возиться. Не твоя это вина, Коленька.
— Правда?
— Правда, правда. Ты вырос хорошим человеком.
— Спасибо, дед. В таком случае, давай закончим всё это, — он улыбнулся.
Спи спокойно, дед.
* * *
Вернуться на пепелище удалось только через два года. До этого всё время забирала суматоха — много всего навалилось за моё отсутствие, которое требовало объяснений.
Службы признали пожар в деревеньке и гибель оставшихся двух стариков виной взрыва баллонов с газом. Никто особо не собирался возиться с этим. Нет нужды. В конце концов, деревни вымирают.
Пастырь больше не тревожил меня кошмарами. Стал засыпать без алкоголя. Жизнь налаживалась.
Поставил деду небольшой памятник около деревенского кладбища — то уже совсем в запустении, хотелось как-то огородить память о старике от всей этой разрухи. Наверное, меня до сих пор тревожит совесть за то, что он умер в одиночестве под контролем твари, потому всё так.
Нашлось всего два тела: пастыря, принявшего образ деда, и дяди Васи. Последнего обнаружили в старой «буханке». Сгорел заживо. О детях ни слуха ни духа, как и ожидалось.
А на месте смерти пастыря начала рябина расти. По осени много птиц слетаются на ягоды перекусить. Пастырь жить хотел. Так пускай как дерево поживёт.
Только уже не он, а другие за его счёт жить будут. Да и то ладно.