На Спиртозаводской улице сорок три дома: двадцать один по одной стороне и двадцать один по другой. Ещё один за речкой, или за забором, или вовсе за заводом, который раскинулся по обе стороны железной дороги — никто толком не знает. Да и не нужно это никому. В том доме всё равно никто не живёт.
Завод давно не работает, но характерный фантомный запах всё ещё на месте — сладкой кукурузы и серого будущего. У реки, прямо за жёлтым мостом, где в любое время дня и ночи хоть одного рыбака, да сыщешь, пахнет болотом. Всё из-за загаженных ручьёв, которые в эту реку впадают. Про озеро и говорить нечего. На четверть оно из спирта, на четверть из несбывшихся надежд и на однушечку — из утопленников. Про остальное лучше и вовсе не знать.
Район между рекой и озером зовут Париж-Дакаром. Из-за дорог, конечно, по которым и в лучшие дни только трактор проедет, и то не всякий, а та огромная синяя махина, которую Лёня Дерешков выиграл в лотерею. В каком году, Лёнька не вспомнит, но в красках опишет, как шёл от соседей в Новый Год, упал в снег и нашёл выигрышный билетик. Странно, что никто со Спиртозаводской на него не претендует. Наверное, тоже год не помнят. Или ползли от киоска домой в таком праздничном настроении, что и номер собственного дома потеряли.
По местной трассе Париж-Дакар раз пытались проехать какие-то костюмы из центра. Пропороли у чёрной «волги» днище и ушли ни с чем. В «волге» этой с тех пор детишки играют. Через крышу деревце проросло, птицы гнездиться скоро начнут. Когда Багровый Месяц пробудит Древнего, и тот своим криком отправит грачей домой.
Детишки где только не играют. У каждого по несколько шалашей: на яблоне в соседском саду, или под мостом через мусорный ручей, или в сорок третьем доме. А какие они все вежливые. Увидят кого взрослого на улице, так тут же «Здравствуйте!» и «Доброго дня!» Не скажут, конечно, что на самом деле в каждом прохожем видят Темнейшего Учителя, будь то местный или приезжий. А с этим попробуй не поздоровайся — тут же сбросит человеческую личину и преподаст урок. На всю оставшуюся — очень короткую — жизнь запомнишь.
Весной, когда освобождается ото льда река, всё по ту сторону моста затапливает. Ничего не остаётся: ни дорог, ни домов, ни леса, ни неба, ни утопленников в озере, ни озера, ни ручьёв, ни спрятанного в лесной глуши тахионового реактора. И времени тоже не остаётся. Лет шесть назад чета Самозимских обламывали хвойные ветки в сарай для хрюшек и вовремя убраться не успели. Половодье смыло их вместе с ветками, хозяйством и воспоминаниями — словно их и не было никогда. Если б не Нина, дочка их, так и вовсе бы никаких Самозимских не узнали. А так половодье хоть Нину пожалело: та теперь в стенах дома живёт, да шепчет новым жителям свою печальную историю. И даже хрюкает иногда жалобно, для пущего эффекта. Ясное дело, никто в доме Самозимских долго не живёт.
Там ведь под окнами ещё поезда грохочут.
Нечасто. Проезжает утром и вечером одна и та же электричка до соседнего райцентра. Летом проползают поезда, разморенные жарой и уставшие от чужих отпусков. Зимой носятся нефтевозы и товарники с военной техникой. Однажды такой сошёл с рельсов прямо в огород бабки Глаши. Удачно так сошёл: как снег растаял, полезли из земли железные ростки. Все пули проросли, как одна. Глашиному войску на Конец Света не завидуют только утопленники, да Спящие. Но с последних какой спрос. Они и Конец Света проспят, и глас Древнего, и запуск тахионового реактора.
А ты, внучок, беспокоишься, что завтрак проспал. Подумаешь. Я вот войну раз проспал. Не помню уже, которую, но точно не одну из тех, больших. Хотя грохотало знатно.
Ты садись-садись. Завтрак — это так, это для жаворонков и утопленников. Ты, вроде, не пернатый, да не синий. Вот тебе рыбки жареной — сам ловил — да воды из родника. Это не мусорный, не боись, и не тот, что из стены завода бьёт. Этот — тахионовый, так что хорошенько размешай, а то вечность в горле застрянет, тут я не помощник. А баба Глаша со своими железными воинами в долгом походе — решили сами Конец Света искать. Таких ни могилой, ни половодьем не исправишь.
Ты не волнуйся. Рот прикрой и ешь, не то муха залетит. Или призрак какой залётный. Тут ведь не только девица Самозимских. Сорок третий дом тоже не так прост.
Так что нет тут никаких пришельцев. Все свои, родные, размазанные по времени и пространству, высушенные и выхолощенные песней Древнего, взращенные на колыбельных Спящих. И тебе ведь пели. У меня жабры уже не те, не спою, ты соседку попроси. Она каждое утро к озеру бегает, небось, не забыла, как слова по клыкам перекатывать.
И ты вечером сходи. Месяц выйдет, окунётся в алое, кровь твоя вскипит и вспомнит о том, откуда явилась.
А утром вернёшься как раз к завтраку. Только по Спиртозаводской не ходи, домом ещё ошибёшься. Сорок третий не любит, когда к нему без дела заходят.