Эта история написана в рамках осеннего турнира Мракотеки (октябрь — ноябрь 2023 года)
Лучи восходящего солнца выхватывали из темноты деревянные избы, наполняя деревню жизнью и теплом, окончательно прогоняя прогорклую ночь. Петушиные крики тонули в рассветной мгле, пробуждали от сна скотину, задавая ноту деревенской симфонии. Мычание коров, собачий лай, блеяние овец раздавалось повсеместно, резонируя и сплетаясь в причудливую мелодию приятную крестьянскому уху. Постепенно на лицах снующих туда-сюда людей появлялись улыбки. Курящие махорку старики в тулупах на голое тело недовольно дергали кустистыми бровями, поглядывая на резвящиеся вокруг стайки детей. Женский смех раздавался от колодца, куда подходили и трепались о своем ладные фигуры деревенских женщин. Даже в глазах мужчин, трепавших ребятню за загривок перед уходом в поле, появлялись теплые, лучистые искорки. Все было хорошо. Село проснулось, начался новый день, скотина сыта и довольна.
Совсем скоро к всеобщему хору добавятся грубые, мужские голоса. Тонкой вереницей, обмениваясь рукопожатиями мозолистых рук они устремляются к полю, унося с собой запах крепкой махорки и бранные слова, заставляющие краснеть выглядывающих из-за забора девиц. Совсем рядом с обремененными годами мужиками звучит веселый гомон юности. Крепкие молодые парни, старшие и средние сыновья идут гуськом, обмениваясь тычками и бравируя перед не успевшими шмыгнуть за калитку девушками. Улыбаясь еще не почерневшими от махорки зубами, постоянно оглядываясь в поисках девичьих глаз они легко и непринужденно встречают новый день. Даже отцовские окрики не смиряют молодецкий пыл в такое осеннее утро. Виновато улыбаясь, они только крикнут в ответ недавно загрубевшим голосом: ”Ну, батя!”, прежде чем вернутся к своим забавам.
Вереница мужчин, идущих в поле, обрамленная бусинками провожающих женщин протянется сквозь все село, принимая в себя новых членов у каждой хаты. Они пройдут мимо колодца, пересекут единственную улицу, пройдут мимо оврага и одинокой, разваливающейся избы на берегу реки. Проходя мимо нее, даже бывалые мужики поежатся, услышав старческий, надтреснутый крик:
— Васька! В поле пора!
Длинная и сухая как палка фигура старика уже стоит на крыльце, разражаясь в кашле. Мужики проходящие почтенно кивают, пряча свой взгляд в стылой земле. Из-за угла покосившегося сарая появляется рыжий как огонь, конопатый парень. Старик, справившись со своим кашлем крестит его и всех проходящих мимо. Его скрюченные, закорузлые пальцы с большим трудом складываются в крестное знамение. Старик кряхтит от боли, но с любовью в глазах провожает односельчан, среди которых мелькает огненно-рыжая макушка. Тяжко вздохнув и зябко поежившись от рассветного хлада, Митрофан возвращается в избу.
Внутри не сильно теплее, осенний ветер проникает сквозь потемневшее от времени дерево, завывая даже внутри избы. Со всех сторон на Митрофана смотрят лики святых. Их строгие лица едва виднеются в полумраке мрачных комнатушек, освещаемых редкими свечами. Нос наполняется ароматами сушеных трав и ладана. Опираясь на стены, Митрофан идет вдоль самой большой комнаты к импровизированному алтарю. Кряхтя, он становится на колени перед большим изображением Богородицы. Из ее глаз текут масляные слезы, скапливаясь небольшой лужицей на полу. Митрофан плачет вместе с ней, его стариковские влажные губы тихо шевелятся, шепотом проговаривая заученные слова.
— Почто же матерь божия такое нам. Убереги оставшийся люд. — Митрофан неосознанно отходит от слов молитвы, его измученная за сельчан душа просит, требует помощи. Но икона только сильнее мироточит, глядя ему в глаза полным сострадания взглядом.
Ваську в поле неосознанно сторонятся. Старательно пережевывая краюху хлеба, он старается этого не замечать. Никто не гонит его из общих молодецких забав, никто не брезгует протянуть ему руку. Но чем старше он становится, тем чаще ловит опасливые взгляды односельчан. Все они остаются его товарищами, парни помогут ему в час нужды, а Марфа так и вовсе прыгала с ним через костер минувшим летом. Но чувство одиночество не отпускает его даже здесь, в поле, среди грубых голосов и махорочного дыма. Он давно смирился со своей вечной ролью одиночки.
Еще в раннем отрочестве, когда Васька не сумел сдержать слез, Митрофан рассказал ему горькую правду. Как старик нашел Ваську у своего порога, завернутого в тулуп и держащего маленькую деревянную лошадку. Как поползли слухи по селу, когда из дома старого знахаря начал раздавать детский плач. Крестное знамение не могло выгнать суеверия из человечьих голов. Мавье отродье, лесной выродок на побегушках колдуна. Злые бабьи языки постоянно разносили небылицы по селу, сея сомнения в людях. Конечно, Митрофана знали и ценили, все отмахивались от бестолковых болтливых баб. Но чем хуже становилась жизнь, тем больше косых взглядов ловил на себе Васька. Когда на прошлой неделе из реки выловили синего, распухшего от воды Ивана, тогда долгих два дня Митрофан не отпускал Ваську даже в поле. Он говорил, что Ваське нужно учиться богословию, травничеству и в поле справятся и без него, но Васька знал правду. Сейчас Иванов батька сидел в стороне. Лицо его было черным, пустым взглядом он смотрел в землю выпуская струи дыма из больших ноздрей. Наверное, у него в голове те же мысли, что и у остальных, такие, которые не произносят вслух. О девичьих голосах в темной реке. О тонких мавьих руках, которые утащили Ивана на самое дно.
Жатва в поле идет хорошо, даже когда все зациклены на своих мрачных думах. Колосья пшеницы заботливо укладывают один к одному, не упуская ни одного зернышка. После сбора барщины от огромной кучи останется ровно столько, чтобы зимой раз в неделю появлялся свежий хлеб. Но это ничего, Бесовка, вотчина рода Михайловых знавала и гораздо худшие времена. Вспомнить только что было, когда Михаил Федорович отдал богу душ и новый царь, светлейший Алексей Михайлович отменил десятилетней срок, после которого можно было пускаться в пляс и не гнуть спину для барина. Дворянам, конечно, не нравилось отпускать мужиков после всего-то десяти лет, часто они собирались своей страшной силой. Лощенные, толстые и румяные подсунули свою челобитную светлейшему. Тогда-то вся Бесовка, поголовно, запила. С горя даже сожгли несколько пустующих изб, да на том и успокоились. Гарцующий на вороном коне и щелкающий нагайкой барин лично позаботился о народном недовольстве.
Васька покарябал ногтем затянувшиеся шрамы на спине. Ужо пара лет то прошла, а все еще свербели под кожей старые раны, напоминая о былых обидах. Мрачные свои мысли Васька разбавлял Марфой. Марфочкой, как ласково называл он ее воркуя в лунном свете и убегая от полоумных старух. Митрофан обещал, что на будущей неделе, аккурат в начале 14-й Седмицы по Пятидесятнице пойдут они свататься. Марфин батя все поглядывает на Ваську искоса, пряча улыбку в пышных усах. Пожалуй, он один и не зыркал на него с укором и к Митрофану относился почтительнее многих. Он хорошо помнил добро и как маленькую еще Марфу приносили к Митрофану в лихорадочном ознобе. Васька тоже помнил маленькую куколку, завернутую со всех сторон, и как он тогда из любопытства трогал Марфин лоб, об который, казалось, можно обжечься. Под мысли о приятном будущем работа пошла веселей и Васька даже затянул песню, к которой нестройным хором подключались охрипшие за морозное утро голоса.
Из молитвы Митрофана вывело нестройное пение мужиков на поле. Встревоженный старик усиленно прислушался, стараясь напрячь все свои старые хрящи и услышать, вычленить Васькин голос. Но услышал только топот копыт, проносящийся мимо избы. Сердце предательски заколотилось сильнее. Осмотрев свою темную и старую хибару, старик встал с колен, осенив напоследок себя крестным знаменем перед иконостасом. Его ноги давно были не те, что прежде. Колени истончились в вечных молитвах, пальцы скрючились от холода в убогой избе. На секунду Митрофан вспомнил, как славил Богородицу, за то, что послал ему Ваську. Ему и в хозяйстве подспорье и когда самого Митрофана позовет стылая земля сможет кто-то продолжить его дело. Не останется село без защиты с одним только попом, в котором святого было ровно столько, сколько гривень в коровьей лепешке. Мысленно Митрофан потряс кулаком в сторону Бесовского болота, пугая далекую чудь. Покряхтывая, он пошел к выходу из избы. Не часто к ним приезжают всадники, кабы лихо какое не случилось.
Митрофан слушал слова бирюча стоя в окружении деревенских женщин. Слушая охи и ахи Митрофан улавливал далекие и малознакомые ему слова. Воинская повинность, война, далекая Польша и всадники с крыльями. Все это было для него дико, несуразно. Последние слова тронули Митрофана особо глубоко: по два мужчины с избы. Окружающие его бабы разом замолкли и на долгие секунды в воздухе повисла звенящая тишина, разорвавшаяся тысячей разных звуков. Плач, крики, бранная речь смешалась вокруг. Живая стена из женщин напирала на бирюча, хватая за лацканы, дергая и толкая. Несчастный едва успел вскочить на коня, прежде чем был бы разорван в клочья. Два мужика с избы — голодная смерть зимой. Даже жатву ведь не закончили, кто убирать зерно будет? Дрова колоть? А ежели что здесь приключится? Польша то за тысячи верст, там никто из местных и не бывал никогда. И всадники их с крыльями, как же хлопцы наши рубить то их будут? Сердце Митрофана снова кольнуло, когда он представил разрубленного на две части Ваську и гарцующего гусара над ним с окровавленной саблей. Ежели и его порубят, кто село здесь защитит? Дрягва и дальше пойдет, уже Ивана загубили, так это только первая пташка была. Ощущает Митрофан, как шевелится что-то в ней, силу великую набирает. Перемолоть хочет старика, чувствует, что слабеет он, не сдюжит ужо. Не отдаст он Ваську гусарам на погибель, нельзя ему.
— Не дадим. — Четко сказал Митрофан, зычно перебив всеобщий гвалт.
Женщины посмотрели на него с некоторой опаской, но стали гораздо спокойнее. Сутулая спина старика, ковыляющего к разваливающейся избе, внушала в них надежду.Неделя в селе выдалась неспокойной. Наезды барского бирюча только подливали масла в горящий огонь. Пропавшего Петра нашли спустя несколько дней в подлеске неподалеку. Блукал он там, пока не помер непонятно от чего. Видно было, как земля его лаптями изрыта вокруг пары сосен. Сам седой весь был, глаза навыкате, зубы желтые выпирают. Так и схоронили его, шепотками о нечистых провожая. Скоро и празднества, конец жатвы, на свадьбу Васьки да Марфы народ собирается, и все одно нет спокойствия. Смеха не слышно в деревне, как солнце чуть сядет все по домам, за толстыми стенами прячутся. Даже баню опасаются, после того как Митька угорел. Свежо воспоминание, как от прикосновений кожа слазила, варенное мясо обнажая. И пахло, тогда как будто бы курицу в котле сварили, на мясо никто смотреть не мог. Митрофан совсем свой молебен не прекращает. Иссох весь, глаза впали, лихорадит его, но с колен не встает, только к лужице масляной под иконой чело прикладывает.
Когда Никифора младшая пропала средь бела дня, тогда и прорвало народ гнилостным нарывом. Бирюча избили жестоко да послали его подальше от села, пущай другим про свои войны рассказывает. Всем людом девочку искали, два дня и две ночи, не переставая. Васька нашел в овраге. Грязная, растрепанная, только глаза белые. Молчит, волчонком смотрим, от любого мужика шарахается и зверем диким кричит. Пробовали к Митрофану отвести, отмолить хворь, не помогло. Вырывается, убегает, только мамку за руку крепко держит. Даже батьку своего не признает.
На Ваську сначала косились, да когда он вместе со всеми глаз не смыкая, в грязи ползал, и даже в Бесовскую дрягву заходил, то взгляды косые исчезли. А уж когда приволок обратно девчонку то принимали как родного.
Народ сплотился от общих бед, по одному больше даже по нужде не ходили. Вспомнили молитвы, к Митрофану на поклон каждый день первым делом. Он из своих запасов каждому мешочек давал с травками сушенными и совет чего бояться стоит. Как лешего отвадить, где мавки греться выплывают, как банника задобрить и все что могло пригодиться сегодня. В селе ведь как, у каждого свое дело, кто в поле на жатве пшеницу собирает, кто деревья валит, кто скот пасет. Иногда меняться стали, боязно в одно и тоже место ходить. Постоянно казалось, что смотрит кто-то, шуршит за спиной, приноравливается чтобы схватить. Только обернуться и нет никого. Обещал Митрофан, что на Ильин день, аккурат в конце жатвы закончится все. Помнит он еще старые обряды, которыми зло еще его дед гонял. Сдюжит селу родному подсобить, помощью земных духов заручится. Из колосьев на поле собрали фигуру человеческую. Стояла она, за жатвой смотрела, глаза ей из пуговиц сделали, на славу соорудили. Митрофан говорил, на Ильин день разберет по колоску и каждый себе в избу да под полы спрячет и шелухи себе в карманы насыплет. Породнятся они так снова с землей и всеми святыми, пред которыми еще прадеды чело отбивали.
Вот так и жили тогда. В нужник сходили ночью и возвращались испуганные до икоты. Свадьбу Васьки ждали, как первый хлеб. Единственная отдушина, погулять два дня, а потом и Ильин день и наладится все. Снова смех детский уши услышат, улыбки на лицах появятся. Дотерпеть бы токмо.
Свадьбу как полагается гуляли всем селом. Даже тем, кто недавно Богу душу отдал, чарочки налили. Столы поставили от Митрофанова дома до самого колодца. Убранные белыми скатертями, они натужно скрипели от яств. Каждая хозяйка старалась, лучших свиней забили, бутылки первака из погребов выносились постоянно. Над деревней повисла светлая аура торжества. Детский смех, песни, задорный звук баяна. По ночам разводили такие костры, что пламя, казалось, звезды лижет. Светло было как днем. Спирт выгнал из голов прошлые страхи. Село гуляло, в своем едином сплоченном порыве. С почти полностью убранного поля на торжество смотрела большая человеческая фигура из колосьев. В ее глазах-пуговицах задорными искрами отражались костры и в ночной мгле, казалось, что она по-доброму улыбается молодым.
Ослабевший за последнее время Митрофан улыбался своей щербатой улыбкой. На щеках его был легкий румянец от выпитого. Он почти не сводил взгляд со светящегося счастьем Васьки и краснеющей от всеобщего внимания Марфы. Они сидели во главе стола, постоянно окруженные толпой. Каждый считал своим долгом приобщиться к празднику, хотя бы одним пальцем да тронуть молодых. Под хмелем проснулась в местных мужиках забытая бравада, летели за столом шутки, что от таких костров любая чудь убежит за тысячи верст, в самую Польшу, гусаров крылатых с коней воровать. Люди праздновали не только свадьбу, гуляли они, радуясь концу жатвы, оставляя в прошлом свои страхи. Не переносила чудь улыбок человеческих, песен громких и смеха детского, так Митрофану еще его дед говорил, который со всем неземным на одной ноге был. Люд деревенский и рад был стараться, забывая прежние обиды, оставляя позади все горести и радости. Пока в их головах рождалась новая жизнь, спокойная и сытая, на окраине села, там, где не видно света костров и не слышалось пение клубилась тьма.
Из предрассветного мрака медленно выплывали вороные, взмыленные кони. Восковые, непроницаемые лица всадников появлялись одно за другим. Мрачное, молчаливое шествие въезжало в деревню. И где-то на другом ее конце, в разваливающейся избе тихо мироточила большая икона.
Визит барина застал село врасплох. Перед самим рассветом, когда большинство уже храпело на лавках пьяно улыбаясь. Отряд всадников подъезжал к главе стола. Хищные глаза барина ощупывали мгновенно каменеющие лица молодых. Черные глаза презрительно стрельнули и в Митрофана, у которого недобро екнуло сердце.
— Что же Вы, холопы необразованные устроили, а? Чай поле еще не убрали, барщину не принесли, а свои потроха набить успели? — Барин не стал слезать с коня. Окруженный своей дружиной он смотрел на людей сверху вниз, холодно улыбаясь своими толстыми губами.
— Ваше благородие, не время ведь еще. Барщину точно в срок получите, мы то подсчитали все, не совсем дураки. Васька, сын мой, женится вот и гуляет народ. — У Митрофана не получилось улыбнуться. Губы его предательски дрожали, на лбу выступила холодная испарина. Весь хмель разом выветрился из головы, только он заприметил грузную фигуру.
— Свадьба? — Барин слишком пристально вглядывался в красивое лицо Марфы. Девушка, обычно рдеющая, сейчас напоминала упыря. Кровь совсем отхлынула от ее лица. — А что же мне не доложили? Не пригласили барина своего на свадьбу. Али видеть меня не желали али что?
— Ваше благородие, Вы же нам как солнце нужны. Посыльный заплутал сначала, испугался мальчонка в лесу, вернулся. Да и потом решили не отвлекать Вас от дел Ваших. Потчевать даже нечем особо, у нас краюха хлеба да головка чеснока под первак.
— Да, и правда. — Барин осматривал столы с явным отвращением. — И как Вы, холопы, есть это можете? У меня даже псы дворовые не позарились бы. — Барин наконец-то слез с коня. Казалось, что бедное животное выдохнуло, избавившись от такого всадника. — Скажи мне, Митрофан, а бирюча моего кто побил? Что же он говорит мне, что холопы мои с ума сошли, с палками набросились? Чучело говорит на поле из пшеницы поставили. Зажиточными Вы себя слишком ощутили, Митрофан?
— Ваше благородие, не знаем, что с бирючом Вашим приключилось. На лихих людей по дороге мог попасть, времячко неспокойное. А про чучело так это забавы детские, ни одного зернышка мы не потеряли, так и знайте.
— А что же Митрофан так и не пришли ко мне мужики? — Барин черной тучей напирал на вжимающегося в стул старика. — Совсем бирюча не слушали? Царский приказ это не... не... — Барин запнулся, не в силах подобрать достойное сравнение. Лицо его от этого покрылось красными пятнами, щеки затряслись мелкими волнами. — Решили в изменники заделаться всей деревней? — Барин шипел, как гадюка, которую спугнули с тропы. Казалось, что сейчас из-под его толстых губ начнет сочиться смертельный яд. — Вы проходимцы благодаря мне потроха свои набиваете, живете, свадьбы свои играете. А я благодаря царю, благодаря родине это все вам дал и взамен ничего почти не прошу. Ежели нужно я всю вашу деревню в пепелище превращу. Чтобы завтра же до заката мужики явились. — Барин начал разворачиваться и с уст Митрофана слетел слабый вздох облегчения.
— Со свадьбой поздравляю. — Тучная фигура барина застыла в пол оборота. — Вот только подарок не прихватил. Но знаю, чем отплатить смогу за хлеб соль. Помните, Митрофан, традиции старые? — Черные глаза барина блестели в свете костров. Его лицо окончательно поплыло, исказилось. Под жирной кожей проступали какие-то дикие, звериные черты. — Первая ночь моя! Девка ладная, твой остолоп зазря попортит только!
Барин стремительно подошел к Марфе и схватил ее за волосы, потащив по черной земле прямо к избе, пачкая белое платье. Попытавшиеся встать мужики быстро сели обратно от приставленных к горлу сабель барской дружины. Снаряженные и опытные воины быстро сориентировались и окружили место пиршества. В наступившей оглушительной тишине Васька слышал только Марфин плачь в Митрофановой избе и хлесткие удары.
Марфа встала только второго дня. Лечили ее считай всем селом. Ее маленькое, хрупкое тело все было в кровоподтеках и ссадинах. Барин не поскупился на удары. Вот только тело заживет, а душа то ее не на месте. Все время лежит она, в стену смотрит, ни слова не говорит. Все ей чуждо кажется, всех сторонится. Васька как волк в силке мечется, места себе не находит. Страшно на него смотреть стало. Взъерошенный, глаза на выкате, кровью залитые, зверем на всех смотрит, а как спросят что-то то в горле рык звериный клокочет. Митрофана только один раз видели, когда мужики к барину идти собирались. Приходили благословения просить. Сухой и прямой как палка старик даже не повернулся в их сторону. Стоял да на поле смотрел, прямо на чучело построенное. Отмахнулся так же не глядя, крестом из палочек осенил, да и дальше застыл.
Затихло село, затаилось. Вот и Ильин день пора бы уже справлять, да только никто рот не смеет открыть, Митрофану про обряды древние напомнить. Чует народ, что недоброе что-то идет, злое. Мужики не все к барину ушли, попрятались под полами да в сараях. Кто-то в лес ушел, провизии токмо прихватив. Из всей деревни несколько человек считай и пошли на поклон, но никак не два мужика с избы. Про чудь все и забыли как-то, тут гораздо страшнее лиха невиданного беда. Страшен барин в своем гневе, снова скоро прискачет, спаси господи. Затопчут вороные кони, саблями дружина посечет.
Погода тоже чувствует все. Тучи грозовые ходят уже который день, клубятся над головами, затопить все грозятся. А дождя как не было, так и нет. Только солнца не видно, сумерки вечные и ветер воет, до костей пробирает. Все по избам прячутся, в окна стараются не выглядывать. Как бы не увидеть в мареве что-то не то.
Третьего дня от Васькиной свадьбы барин приехал. Бирюч с подбитым глазом голосит, что барин народ на вече созывает. Тонкими струйками люди из домов прямо к полю шли. Осмелели, что оттягивается немного кара барская. Как первые семьи Митрофанов дом проходили, так и сам хозяин вышел. Растрепанный, смотрит вроде перед собой, а вроде и далеко куда-то, как будто и не тут он вовсе. Его длинные седые волосы вместе с бородой развивались на ветру. Трепыхающийся огонь факела почти не давал света, только исхудавшее еще пуще лицо Митрофаново освещал. Но люд чуть сильнее приободрился, когда увидел впереди огонек, уверенно идущий на поле.
Дружина во главе с барином стояла аккурат у чучела. Дюжина всадников, но и этого хватит, чтобы всю Бесовку с землей сровнять. Тучный барин в полумраке казался еще толще. Его сальное лицо блестело в свете факелов, а язык постоянно облизывал обветренные губы. Он походил на гадкую, склизкую лягушку, по случайности выпавшую у Лукавого на землю.
Толпа женщин сплотилась за Митрофаном, переживая за спрятанных мужчин. Дети тихо хныкали где-то в стороне.
— Позабыли приказ царский али считать совсем разучились, псы шелудивые — Барин отчаянно плевался слюнявым ртом. Митрофан неподвижно стоял перед ним, не утираясь даже от чудом долетевшей до него слюны. — По два мужика с избы указ был. Куда трусов спрятали?
— Ехали бы вы, ваш благородие, обратно в усадьбу. — Митрофан говорил четко, все так же безучастно глядя на пальцы всадников, сомкнутые на рукоятях сабель.
— Ты! Мне! Указывать! — Барин сорвался на визг. — Мужиков немедленно под конвой и в усадьбу! А этого фуфлыгу привязать к моему седлу, посмотрим так же он бегать горазд как мелеть своим языком грязным. Али в реке тебя утопить, Митрофан? Может к дереву привязать и псов натравить? Прошлый блаженный почти час господ развлекал пока не издох. — Глаза барина хищно зыркнули в сторону детской стайки. — И девку новую мне выберете помоложе да построптивей!
— Ирод. — От страшных открытий Митрофан, казалось, пришел в себя. Взгляд его прояснился. — Ты Петра извел? Ивана утопил? — Митрофан сделал пару шагов вперед, уперевшись в выставленные гусарские сабли.
— Да кто же ваших щенков по именам отличает. — Барин смеялся, мелко дрожа всем телом. — Всех бы вас вытоптать да некому поля убирать.
— Безбожник! — Митрофанова рука с факелом резко замахнулась, и он сделал еще два шага вперед. Женщины позади закричали. Отрубленная голова с седыми волосами покатилась по черной, жирной земле. Факел, летевший уже по инерции, пришелся барину прямо в щеку. В воздухе пахло дождем, железом и паленной свининой. На секунды мир погрузился в полную тишину, пока ее не разорвал барский визг и чучело из пшеницы не охватил огромный столб пламени.
Перед глазами Васьки стояла только Марфа и толстые барские губы. Ничего другого не тревожило его мыслей, даже когда он полз, вооруженный вилами вместе с остальными мужиками к огромному пугалу. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда барин признался в страшных грехах. Только когда алая кровь его названного отца окропила поле, он знал, что делать. В общей суматохе подхватит упавший факел, пока тот не успел затухнуть. Сжечь чучело. Убить барина.
Во всеобщей свалке тучное тело, упавшее с коня и катающееся по земле было видно отчетливо. Вокруг шумела битва. Гусары секли необученных крестьян направо и налево, но численное превосходство давало о себе знать. Мимо Васьки пронеслась галопом лошадь, наезднику которой вилы пробили грудину. Туша барина все никак не приближалась. Черной пиявкой полз он по земле, отчаянно извиваясь и оставляя за собой борозду. Повизгивая, похрюкивая, все дальше и дальше уводил Ваську от поля, прямо к текущей реке.
Васька не поспевал за удивительно проворным барином. Все дальше и дальше с каждой секундой становилась от него туша. Желание проткнуть ненавистную голову вилами завладело разумом, не давая понять, что он уже давно не на поле. Опомнился Васька только тогда, когда тень, некогда бывшая барином вильнула склизким хвостом, прежде чем упасть в черную речную воду.
Удивившись Васька огляделся. Он стоял на берегу хорошо знакомой речушки, которую не видел ни разу после смерти Ивана. Пологий спуск к воде был весь уделан слизью, там, где проскользил бывший барин. Чертова дрягва была прямо за поворотом реки. Кислый болотный запах чувствовался даже здесь.
Тихий гомон реки нарушали такие же тихие, на грани слышимости, мавьи шепотки. Их вертикальные зрачки смотрели на Ваську из воды. Он видел их торчащие макушки слева и справа от себя. По центру вода в реке бурлила, закручивалась в водовороты, неотвратимо гудя. На поверхности показывалась конская голова, изрядно поеденная раками. Ее подернутые бельмами глаза отчаянно вращались в глазницах, куски тухлого мяса падали с головы прям в воду, где их тут же подбирала свита из местной мелкой нечисти. За лошадиной головой показалось синюшное, раздутое от воды человеческое тело. Нелепо перебирая руками, отчаянно цепляясь за ил оно выбиралось на берег, прямо к Васькиным ногам.
— Вернулллллс — Лошадиная пасть едва открывалась. Из ее рта стекала тягучая слюна, падая в воду тяжелыми каплями. Вместо ног у существа был длинный хвост в чешуе, скрывающийся под толщей воды.
— Спаси Богородица, — Прошептал Васька отступая и осеняя себя крестным знаменем.
— Святххх зоветт, — Из глотки создания доносилось лошадиное ржание. Вокруг тихо смеялись мавки, пузырилась вода от гогота мелких речных тварей. — Неттт ххх для тбяяя. Старрик силн был, но жвогооо ребнкааа не вымолил. — Лошадиная голова заржала с новой силой, задорно плеская в воде распухшими человеческими руками.
— Чудь болотная, не сможешь ты меня одурачить. Я живая душа, у меня власть в этом мире, ни запугать ни обмануть не сможете. Нет вам в деревню дороги пока сердце мое бьется. — Васька перестав отступать решительно направил вилы в сторону реки.
— Нннннет ссссела, — Перед Васькиными глазами на секунды появилось видение, как пламя пожара идет все дальше и дальше с поля, сжигает родную избу как щепку и приближается к первым деревенским домам. В отблесках пламени было видно гусаров, рубящих в спины убегающих мужиков и толкающих в огонь женщин. — И пппод рубхххой твоей нет ссссердца. Вдрослееей мкрыых кмок. Нет ссссела, но бдееет новое, боооольшшое. Скррроооо. Дождатссссс нуууужно.
Лошадиное ржание стало слишком громким и Ваське стало дурно, голова пошла кругом, подкосились ноги, не удержался он и упал на мокрый берег, под смех всей болотной чуди, усиливающийся, окружающий его, проникающей все глубже и глубже в сознание. Из последних сил трогал он грудь свою под рубахой, но не билось там сердца. Смотрел он как тянутся к нему руки из воды, как приближается лошадиная морда и чувствовал, как заполняется его рот болотным илом, который когда-то ему материнское молоко заменил.