Каждый человек, говорят, по-своему колдун. Потому что мысли наши, они безо всяких слов силу имеют. И не надо ради этой силы ни через пень прыгать, ни нагишом по полям бегать. Только вот сила эта может как во благо пойти, так и во вред. Был я как-то раз на ярмарке, в Кимрах. Там бабка одна рядом со мной была, так она всех и вся вокруг себя прокляла страшно. Молча, без колдовских слов. Но так неприятно рядом с ней даже стоять стало! Упудился 1я, что греха таить. Купил соли мешок, дома пересыпал три раза на ладони и выкинул подальше в овраг. Чтобы ужотко2 потом ногу не сломать третьего дня. А мог бы соль эту дрянную соседу под дверь насыпать, ногу сломал бы уже он.
Стало быть, жил у нас в деревне Лиговке парень один. Звали его Кондрашка. Был он женат: женили его родители лет в семнадцать супротив воли, жена старше него была на четыре года. Красивой её не назвать было, но хозяйство держала. Кондрат её не любил. Прожили они так в браке пять лет, а детей у них так и не появилось. Помнится, когда с турками, да французами, да англичанами война началась, призвали отца Кондрата в рекруты от всего крестьянского мира. Там он и сгинул. Мать же после этого как-то вкруте 3постарела, да вслед за мужем в могилу отправилась. Вот когда мать померла, Кондрат совсем на жену и внимания не обращал. Уходил из дома, целыми днями по деревне шатался, только спать заходил. Чахла жена кондратова, тосковала.
Плакала по ночам, как говорят.
Как-то раз по зиме здоровье её совсем никчёмное стало, вот она от чахотки на тот свет отправилась. Помню, отпевали её всей деревней, мёрзлую землю кайлом выламывали и погружали в яму дешёвый гроб.
Остался Кондрашка один. Были у Кондрашки брат и сестра, но сестра замуж вышла и в соседнее село жить ушла, а брат в Кузнецово уехал, на заводе работать. И стал Кондрат сам хозяйством верховодить: парень-то был рукастый, толковый. Оттого, что рукастый и в город на заработки ходил, у него и деньги водились. Чего ж он тогда новой жены не завёл? А шут знает. Пил, говорят, частенько. А может, и просто по натуре был склочный, ни с кем не уживался. А может, дурная слава о нём ходила. На поседки приходит — ни одна девка с ним не заговорит. Не везло ему. Оттого, видать, и пил.
Как-то раз, говорят, случилось с ним вот что. Пришёл он как-то с посиделок, сел на порог дома, под наметом4, и загрустил. Вечер наступил, месяц проступил, все уже спать пошли. Не с кем даже поговорить. И так тоскливо стало Кондрату, что чуть не заплакал. Вот тогда встал Кондрат с порога и сказал сам себе вот что. Я уж рядом не стоял, но рассказывали так:
— Господи! Я уже полжизни прожил, а бабы любимой никогда не имел. Я себя самого продать готов, только бы женщина была рядом. Пусть я хоть к лешему, хоть к бесу всю жизнь батрачить пойду, а хотя бы три ночи счастлив с нею буду. Всю жизнь мыкаюсь, на кой чёрт такая жизнь?
Плюнул перед собой и пошёл в дом. Да и уснул.
И вот слышит он ночью стук в окно. Полежал, думал, послышалось, но нет, стучит кто-то настойчисто5.
— Чого надоть? — хрипло спрашивает Кондрашка. А ему в ответ мягкий женский голос:
— Открой дверь, Кондраш. Чего ж ты гостью мёрзнуть заставляешь?
У Кондрата дыхание спёрло. Сбылось желание! Сидит на кровати в темноте и слова вымолвить не может, не то что пойти дверь открыть. А голос опять:
— Ну ты чего? Не рад мне что ли?
Бросился Кондрат в сени, оттуда к двери, отпер засов. И видит: стоит перед ним девка. Да какая! Вся голая, русые волосы распущены, глаза серые блестят. Только худоватая она какая-то.
— Пусти в дом. — спокойно говорит она ему. А он и пускает, берёт за руку — а рука настоящая, чувствуется тепло тела! — и ведёт внутрь.
Что всю ночь было у них! И представить стыдно. Никто не видел, знатко 6дело. Но вот под утро встала гостья с постели и Кондратку спрашивает:
— Ну что, соколик, яхонтовый мой, доволен ли ты? Счастлив ли ты? — тот кивает. — Ну смотри, — говорит девка, — я к тебе и завтра ночью тоже приду. Будь готов встречать. Расплылся Кондрат в улыбке блаженной и только тогда уснул, когда баба за порог вышла.
И весь день не выходил он из дома. Всё ждал и ждал вечера, когда собаки залают, когда в домах ворота запрут и когда звёзды на небе появятся. Вот трижды стучат в дверь. Кондрашка отпирает. Снова та самая девка. Да ещё краше, чем в минувшую ночь: и жирок появился, и груди налились. Обнял Кондрат её, всем телом прильнул и повёл опять к себе на топчан. И снова всю ночь до первых петухов была с ним эта девка. Хорошо Кондрату было с нею. А как только она ушла, почувствовал он вдруг, что хочет из дому выйти, воздухом хотя бы подышать, а не может. Сил нет. Хочет пойти поесть, да то же самое. Ну, думает, устал, привыкну, надо ночи дождаться. И снова целый день никуда из дома не выходил. Дождался. Снова в дверь стучат, открывает: перед ним стоит баба почти на голову его выше. И сама стала эта баба шире, мясистее. Только вдруг подумалось Кондрату на мгновение, что не люба она ему больше. Страшновата она как-то стала. Но та, как будто мысли его прочитала, говорит:
— Идём на топчан, Кондраш. Я тебя порадую.
А он ей и повинуется. Всю третью ночь предавались они блуду, ну а как стало светать, говорит ему баба:
— Смотри, Кондраш. Завтра, в четвёртую ночь, последний раз приду. А утром тебя с собой заберу. Хочешь ведь со мной, соколик?
Тут Кондрат от ужаса рот разинул, стонет что-то, хочет сказать «нет», а язык не шевелится.
— Ну, раз ты не возражаешь, — засмеялась баба, — тогда я тебя забираю. Жди сегодня в последний раз!
И ушла.
Только тут понял Кондрат, в какую же страшную петлю он попал. Думает: надо бежать из дома до ночи. Да что толку, баба эта — нечистая, она где хочешь отыщет, и в лесу, и на лугу, и в овраге. А коль узнает, что обмануть её задумал, такое устроит… что и подумать страшно.
Еле вышел Кондрат за порог. Плетётся не знает куда. Заметил он, что деревенские на него оглядываться стали. Встретился он с товарищем своим, Стёпкой: тот со своей невестой на лавке сидел и уплетал вишни.
— Чего это с тобой, Кондрат? — настороженно спрашивает Степан.
— А что такое? — спрашивает Кондрашка и понимает, что голос у него сиплый, тихий, как у древнего старика, что уже при смерти находится. Тут протянула невеста Стёпки Кондрату зеркало. Тот посмотрел и чуть его не выронил. Лицо у него вытянулось, истощилось, скулы выпирают, глаза впали и поблекли.
Вот тут Кондрат и заплакал. Не плакал он так горько даже на похоронах матери и жены.
— Ну ты чего, что такое? — утешал его Стёпка. — Что у тебя за хвороба?
А Кондрат молчит, мотает головой, не знает, что ответить.
— Я тебя так не брошу. — насупился Степан. — Отведу-ка я тебя к старцу.
Дело в том, что за окраиной деревни жил один монах. Как и откуда пришёл — никто не знал. Но вот устроил он себе пустынь в лесу, построил сруб, там и жил. Коли у деревенских кто заболеет, то первым делом к нему. Пока он не появился, раньше к знахаркам обращались, но старец этот любого болящего исцелял. Как это так получалось — никому не ведомо.
Вот привёл Степан Кондрата к обители, постучал в дверь. Открыл её старый человек, в чёрной схиме и с бородой почти до пояса.
— Здрав будь, мил человек... — начал Степан.
— Иди. — без приветствий ответил старец. — Я с этим говорить с глазу на глаз буду.
Степан пожал плечами и пошёл восвояси.
— Ты вот не видишь и люди другие не видят, — сказал монах, — что у тебя, Кондрат, на шее петля. И с каждой ночью она затягивается всё туже и туже.
Тут от страха прорезался у Кондрашки голос:
— Это ж как это так? Это что за напасть одолела меня?
— Та самая напасть, которую ты сам сотворил горячей своей головой. Накликал беду, сам же. Теперь лечить тебя будем. Ибо придёт сегодня ночью в твой дом… эта. — на слове «эта» старец перекрестился. Затем взял Кондрата за рукав и втащил в дом. Там он поставил кадку, приказал Кондрашке раздеться донага и в неё ногами встать. А затем долго-долго лил на его голову холодную воду, попутно молитвы бормоча. И так до самой ночи. Ужасно захотелось Кондрату спать, а старец ему и говорит:
— Не спи. Читай молитвы, какие знаешь.
Кондрат так до утра и стоял, голый, в холоде, без сна, по колено в воде, и читал, читал, читал Иисусову молитву. Только старик сказал, мол, светать начало, так он сразу на пол и повалился. Последнее, что помнил: вода в кадке, где он стоял, была вся чёрная, как смола. Очнулся через час, через два. Старец ему и говорит:
— Вот что. Жизнь твоя спасена. Она в твоих руках теперь. Силы к тебе со временем вернутся. Но только «эта» от тебя не отстанет. Будет она тебя искушать. И потому вот что я скажу тебе: бери деньги, надень сряду 7подороже и уходи из деревни. Куда хошь: хоть в деревню, хоть в город, хоть в Кимры, хоть в Корчеву, а то и до Городни дойдёшь. Там, как придёшь, ищи себе жену. Даю тебе три дня. Потом вернёшься, и если ночь мирно пройдёт, то всё хорошо. Ступай.
В тот же день ушёл из деревни Кондрат. Шёл он шёл в сторону Корчевы. Но вот начало вечереть, жутко ему стало. Всё казалось, что смотрит за ним кто из-за верстового столба. Дошёл так до какого-то села. Постучался в первую же избу, ему открыли. Он сказал, мол, иду я в Корчеву, на заработки, да только ночь в дороге застала. Приняли его на постой. В той избе жил мужик, жена его да дети. Старшая дочь красивой была, синеглазая, с толстой косой цвета ржи. Звали её Антонина. Понравилась она Кондрату.
По утру, за завтраком, сказал он отцу:
— Жениться хочу на дочери твоей.
Тот думал, думал. Не стоит отдавать дочь за первого встречного, тем более, что у того ни отца, ни матери нет. Однако дал всё-таки добро: всё ж человек перед ним был не бедный, да и самому всех своих детей не прокормить. Дальше уж было как должно, как того требует и обычай, и церковь. Поженились Кондрат и Антонина. Кондратовы односельчане, когда узнали, что их сосед навдысь 8свадьбу играет и их туда зовёт, от удивления чуть на пол не сели. Однако ж свадьба была пышная, весёлая. Ели, пили, была даже такая штука заграничная, горчица. Помнится, жена Стёпки смотрит на неё и говорит мужу:”А чё это такое?” А он ей в ответ равнодушно:”Хочешь — ешь”. Она сразу полную ложку горчицы в рот положила да как заорёт:”Ангел Хранитель, воды!” Есть, что вспомнить.
Об одном я только не сказал: пока к женитьбе готовились, Кондрат у себя жил. Никто к нему по ночам не ходил, в окна не стучался. Уже забывать стал мужик ту страшную историю. Ну, если привидится что, он перекрестится и забудет.
И вот после свадьбы привёл хозяин жену свою молодую в его дом. Да вдруг стало ему тут так неуютно, ох и неуютно, похолодела душа. Но вот легли они с Антониной спать, и тут слышит Кондрат посреди ночи голос. Тот самый, женский:
— И чего же ты, соколик мой, солнце моё, счастье моё, меня на эту погань променял?
Али забыл, как нам было хорошо? Забыл ведь. — и чуть не плачет голос этот.
А Кондрат лежит, ни жив ни мёртв. Самого пот прошиб.
— Вернись ко мне... — причитает голос. А Кондрат кивает, мол, вернусь, точно вернусь.
И вдруг голос этот говорит:
— Убей её. Иди возьми веретено и в глаз воткни.
Тут как холодной водой окатило Кондрата. Залепетал он, начал читать молитву.
Разбудил жену, прижал её к себе, сам весь трясётся.
— Не хочешь, да? — продолжает голос. — Ну тогда я сама всё сделаю.
Обхватил Кондрат жену, с топчана слез и к сеням бросился, прочь из дома. И как только он уже у двери стоял, как над той самой кроватью, где они с женой спали, рухнула балка, которая верёх 9держала. И если бы замешкался он, балка эта им обоим бы головы размозжила.
До сих пор дом кондратов стоит в деревне. На окнах там наличники резные, хоть краска и облупилась, князёк на крыше в виде лошадиной головы. Красивый был дом. Тяжело было и Кондрату, и Антонине. Пришлось деньги по сусекам скрести и со всем крестьянским миром порвать сношения, — на всё они были готовы пойти, лишь бы перебраться из деревни куда подальше. Говорят, в Селихово ушли. Не знаю точно, с той поры деревенские их больше не видели.
А дом тот, как я и говорю, стоит. Никто там не живёт, там поди все полы да потолки прогнили давно. Окна выбиты, дверь заколочена. Только вот иногда, поговаривают, в оконных дырах видна морда. Страшная, чёрная, сморщенная. Бесовская.