Эта деревня по прежнему не была похожа ни на одну из тех, в которых я когда-либо останавливался. Небо было будто вымочено в красках — множественные оттенки фиолетового, розового, красного смешивались между собой, и, сочетаясь с белыми, будто холст, облаками, порождали удивительные узоры, которых я не видел ни на крайнем севере во время сияния, ни на Кавказе в разгаре лета, ни на дальнем востоке в час прибытия из моря последних кораблей. Растения на холмах, даже в цветах заката, блестели зеленью до боли в глазах и казалось что каждая травинка была близка к тому, чтобы взорваться, залив немногочисленные домики своим зеленым соком. Даже воздух здесь отличался от того, который был в других деревнях Черноземья — несмотря на ужасающую жару в течение дня, он был лишь немного теплым и легкий ветер казался последним дыханием лета, которое можно прочувствовать в августе-сентябре перед первыми серьезными дождями, которые заставляли пышную и плодовитую землю продрогнуть и осунуться, будто строго напоминая о предстоящей зиме.
Стоя на холме и глядя на этот пейзаж, мне на минуту захотелось забыть цель пребывания в этой деревне, лечь на траву и проспать всю ночь. Мои часы показывали восемь вечера — меньше чем через час уже стемнеет и тогда действительно придется ждать до утра, поскольку мать настояла на том, чтобы я пришел к тете до заката. Мне было сказано не приходить в темноте и, при необходимости, доехать до райцентра и снять комнату там. Пусть я и не понимал что плохого в том, что моя престарелая тетя встретит меня после заката, я, еще до того, как взялся за это дело, решил не задавать вопросов, учитывая обстоятельства моей поездки и вспыльчивость моей матери.
Старый забор вокруг маленького садика нуждался в ремонте и покраске, а в нескольких окнах изрядно обветшалого дома зияли дыры, заделанные тонкой сеткой от комаров. Последний раз я был в этом месте уже больше десяти лет назад, когда бабушка только умерла. После ее смерти в дом переселились тетя и ее сын, который, насколько я знаю, никогда не работал и, до момента своего исчезновения, предпочитал жить на пособие по инвалидности матери и небольшую финансовую помощь немногочисленных родственников. Жизнь здесь всегда была спокойной и я, еще в детстве, любил приехать сюда чтобы полностью выпасть из времени и насладиться полным единением с природой, которая, как мне сейчас казалось, стала еще живописнее за все эти годы.
Дверь открыла сгорбившаяся женщина, которая сухо меня поприветствовала, назвав племянником, что вызвало во мне подозрения что она успела забыла мое имя. Ближайшие два часа прошли незаметно — мы сидели на небольшой кухне и пили дешевый чай с какими-то местными травами, который она заварила в уже коричневатом чайнике с голубыми цветочками. Разговор был достаточно ленивым и бессмысленным, обсуждались какие-то новости из жизни родственников, жизнь в ее деревне и в моем городе, из которого она и переехала сюда, моя работа, наиболее громкие и интересные дела, с которыми я успел поработать и прочие вещи. Новых интересных историй у меня почти не было, какие-то громкие случаи в моей карьере были только в самом ее начале, вскоре после переезда от бабушки, у которой я жил некоторое время после университета, когда не мог найти работу из-за кризиса. Мне не хотелось заниматься всем нудным процессом, ради которого я приехал сюда, ночью, так что я решил оставить документы до утра. Лег в сарайчике, который еще при жизни бабушки был переделан в жилое помещение, которое использовалось в теплое время года. Снаружи орали лягушки и сверчки, однако после шума города звуки природы усыпляли, так что заснул я чрезвычайно быстро.
Спал спокойно, лишь один раз за ночь встал чтобы сходить в туалет. Часы на руке, видимо, сломались, поскольку упорно показывали полночь, хотя небо было уже темно-синим и не было видно звезд. Я хорошо видел очертания раздробленных облаков и свет между ними, а вдалеке орали петухи, так что на улице явно было не меньше четырех утра. Решил проверить огород, на котором раньше выращивали столько овощей, что хватало на всех родственников. Как и следовало ожидать, он зарос травой и были видны несколько небольших деревьев, в основном березок, хотя проглядывали и другие виды, характерные для этого места. Немного побродив по земле, которая через несколько лет без должного ухода станет лесом, я вернулся в сарай, потушил свет и заснул уже до утра.
* * *
Солнце было невыносимо ярким после глубокого сна на природе — небо, которое я видел сквозь окно, будто было выложено сапфирами, а облака, осколки которых так красиво омывал свет во время моего ночного бдения, сейчас практически отсутствовали. Не могу сказать что меня это сильно расстраивало, поскольку серое небо моего города успело надоесть за столько лет и здесь я наслаждался каким-то разнообразием. Я взял документы из портфеля и, прикрыв глаза рукой, пошел в дом. Убедившись что тетя проснулась, стал заниматься оформлением бумаг, подробно раскрывая ей их суть. Можно было составить все еще дома, однако мама посоветовала мне поработать на природе и побыть в деревне подольше. Она говорила что мне нужен отдых, что тете нужна компания и что лучше заняться всем на месте, а я и не спорил. Не могу сказать что меня сильно заботило оформление наследства, да и я в первый раз не получал за свои услуги ни копейки, так что меня не интересовало сколько времени уйдет на работу — четких сроков у меня не было. На самом деле можно было закончить все за день еще в городе, привести бумаги тете на подписание и уехать, но сейчас заказов все равно не было, а сидеть в четырёх стенах своей квартиры мне не хотелось, поэтому я решил последовать совету матери и задержаться в деревне на пару дней.
Работа шла тяжело. Я работал в доме, но к полудню жара стала невыносимой. Раскаленный воздух будто хватал меня за горло и мешал дышать, сдавливая носоглотку, язык и даже легкие. Отложив бумаги в сторону, я сказал тете что продолжу работать ближе к вечеру, а пока что пойду к реке, чтобы хоть немного охладиться. Покинув дом через заднюю дверь, которая выходила к огороду, я подумал что сплю. Там, где еще ночью были редкие деревья и растения, выросла целая березовая роща. Деревья, как и все порождения природы в этом месте, будто сошли с картины в стиле импрессионизма — они были неестественно большими и толстыми, белая кора напоминала свежий январский снег, а черные полосы на деревьях, казалось, поглощали весь свет, который на них падал. Развесистые кроны, не пропуская солнечные лучи, создавали тень, которая отдавала ноябрьским холодом и манила меня к себе. Я слышал завывания зимнего ветра среди деревьев, который звучал как тихая, далекая песня. Оправившись от оцепенения, я вбежал в дом к тетке, которая уже легла на старую кровать с пожелтевшими от грязи и пота простынями и безразлично смотрела в потолок.
На мою сбивчивую речь она отреагировала достаточно спокойно и сказала что лес там был всегда. Я вспоминал все — мою ночную прогулку по пусть и заросшему, но полю, огород и работу на нем, вчерашний вечер. Тетя, казалось, пропускала все мои доводы мимо ушей и продолжала твердить что лес там был всегда, а огорода не было и быть не могло. Я понял что от нее ничего не добиться и решил еще раз посмотреть на лес, хотя, конечно, больше всего мне хотелось спрятаться под обветшалую тетину кровать и не вылезать оттуда хотя бы несколько часов.
Лес все еще был там. Спину обдувал горячий воздух, а лицо царапал сухой морозный ветер, дующий из глубин этой рощи. Над лесом беззвучно кружились какие-то птицы, а пространство между стволами деревьев освещали лишь яркие лучи света, каким-то чудом иногда пробивавашиеся сквозь темно-зеленый потолок рощи. Весь остальной мир вне этого явления будто бы перестал существовать. Жаркий воздух неумолимо сжимал собой все тело, будто пытаясь выкачать из него как можно больше пота, смятые обрывки облаков в небе застыли на месте, а солнце палило все сильнее, делая все возможное чтобы выгнать меня из-под своих лучей. Не было слышно ни ночных лягушек, ни петухов, которые, как правило, орали с утра до вечера, ни лесных птиц. Весь мир был статичен и лишь легкое покачивание берез отличало картину перед моими глазами от навечно застывшего момента, вышитого на ковре или вывешенного на стене музея.
Я, разумеется, убежал. Оправившись от первоначального шока и непонимания происходящего, я бежал вниз по высокому зеленому холму, на котором и стоял дом, спотыкался и падал, но не мог успокоиться пока не оказался у реки, к которой я хотел пойти до моего внезапного открытия. Я хотел нырнуть с головой в воду дабы прогнать это видение, но тут, совершено неосознанно, решил сбросить часы, чтобы не испортить их погружением в воду. Судорожно развязывая ремешок, я бросил взгляд на циферблат и осознал что стрелки ведут себя слишком необычно. Я передумал прыгать и, вместо этого, посмотрел на кончики стрелок, которые скакали с одного конца циферблата на другой несколько раз в секунду. Вот часы показывали раннее утро, а через мгновение утверждали что сейчас уже полдень, а может быть полночь. Это могло быть только сбоем в механизме, поскольку они были отдельным прибором и не были привязаны ни к спутникам, ни к каким-то внешним источникам информации, сбой в которых мог заставить стрелки сойти с ума.
Я немного пришел в себя, умылся водой из реки и решил все же обследовать лес. Конечно, больший смысл имело поехать в райцентр, а оттуда уже вызывать полицию, журналистов, экстрасенсов и священников, но во-первых моя мать настояла на том, чтобы я не покидал деревню до того, как дом окончательно не перепишут на какую-то дальнюю карельскую родственницу тети, а во-вторых, учитывая что этот лес вырос здесь за ночь, за пару часов моего отсутствия он точно также мог и пропасть. Не хотелось паниковать и тратить время других людей, тем более что мне ничего не угрожало — лес и лес. Часы все еще сходили с ума, но я просто засунул их в карман, чтобы не напоминать себе о всех странностях этого места, и решил пойти домой. Уже у ворот в дом, моя решимость меня покинула. Мне не хотелось выходить во двор и видеть перед собой эту, как мне казалось, галлюцинацию, но и спускаться вниз не имело никакого смысла. Так, я решился на компромисс и предпочел вернуться к документам.
Работать было действительно сложно. Несмотря на то, что оформление наследства далеко не самая тяжелая часть моей юридической практики, этот случай требовал повышенного внимания. Тетя почти весь день лежала на кровати и отвечала на мои вопросы через раз, жара, пусть и спала под вечер, все еще вызывала гул в висках, а бесконечные строчки текста сливались в одну мерзкую черную кляксу. Спать я пошел уже после захода солнца, работая последний, наверное, час, при лампочке. Меня немного напрягало то, что не было возможности понять точное время — мои часы все еще были сломаны, в доме часов не было, а соседи, у которых можно было бы спросить время, будто бы исчезли. Во время коротких перерывов я пробовал стучать в соседние дома, но мне не отвечали. Не было слышно ни петухов, ни тракторов, ни хоть каких-то звуков, характерных для русской деревни. От тишины у меня звенело в ушах и я был вынужден надиктовывать текст себе под нос, лишь бы услышать что-то кроме ветра со стороны березовой рощи и редкого дыхания тети, которая весь день смотрела в потолок обреченным и безразличным взглядом. Ее, казалось, совершенно не заботила судьба дома после ее смерти, что еще больше усложняло мою работу.
Лес все еще стоял, с чем я, как мне показалось, уже смирился. От него по прежнему веяло прохладой, а далекий ветер, ставший немного громче, все сильнее был похож на колыбельную. Лунный свет, опадающий с совершенно безоблачного августовского неба, оседал на куполах этого леса и изредка капал внутрь, придавая березам вид не то тысячелетних елей где-то в глубине Сибири, не то безжизненных городских фонарей в ночной час перебоев с электричеством. Эта картина манила меня к себе, будто спутывая конечности памятью о далеком детстве, когда я играл с друзьями в прятки в этой самой деревне, иногда по полчаса выискивая наиболее талантливых товарищей. Разумеется, после выматывающего дня, глядя на этот умиротворяющий лес, я не смог противиться тому, что влекло меня в эту рощу и вошел внутрь, чувствуя как дыхание морозного ветра покусывало мое лицо все сильнее.
* * *
Мои часы наконец-то пришли в себя и показывали полночь, минутная стрелка понемногу двигалась вперед и мне оставалось только надеяться что они, несмотря на сбой, вернулись к времени, которое я выставил еще до отъезда. Сейчас часы были мне ни к чему — я никуда не торопился и хотел задержаться в лесу подольше. Из освещения у меня были лишь редкие ручейки лунного света, хотя и без них мои глаза чувствовали себя совершенно комфортно. Я не помнил точно откуда пришел, но мне хотелось идти вглубь леса. Иногда сбиваясь с пути, что я понимал по силе ветра, который становился все сильнее по мере того, как я шел к, наверное, центру этого явления, я уверенно пробирался сквозь стены одинаковых деревьев, иногда перепрыгивая корни и крупные камни, которых становилось все больше и больше. Пусть мне и не хотелось замедлять шаг, но иногда, поскольку я шел достаточно быстро, я останавливался чтобы отдышаться. В эти минуты я смотрел по сторонам и замечал изменения, которые претерпевала эта роща по мере того, насколько глубоко я продвигался. Деревья, которые и на окраине леса напоминали дубы, сейчас походили на секвойи или баобабы, трава же наоборот, становилась все мельче и была похожа на идеально выбритый газон какого-нибудь обеспеченного калифорнийца. Из растений я мог опознать только редкую полынь и, к моему удивлению, иван-чай, который никогда не рос в этих краях. В очередной раз, уже ближе к пяти часам утра, присаживаясь на корень и жалея что я не взял с собой ни свитера ни спичек, я сорвал немного полыни и понял что она не пахнет. Начал растирать в руках — не было ни цвета, ни запаха, ни, как я понял через пару секунд, вкуса. Мне впервые захотелось повернуть назад и уйти, ориентируясь на силу ветра, но тут я действительно услышал песню, отголоски которой я принял за ветер еще вчера.
Спой мне про леса чудные
И про волчий гон,
Спой про вопли молодые,
Про осенний лен.
Выпей, брат мой, крови зверской,
Вырви дикий крик,
Тут всем рады, здесь уместны
Мальчик и старик.
Я бросился вглубь леса, песня, которую я сначала практически не мог разобрать, становилась все громче и четче, морозный ветер будто вгрызался в лицо и руки, но я не обращал на это никакого внимания. Корни становились все толще и кромсали редкую траву, а белизна деревьев слепила глаза и тут, внезапно, все закончилось — деревья, песня, ветер. Передо мной на небольшой поляне стоял двухэтажный серый дом с дырой в крыше, со всех сторон окруженный белыми стенами, через которые я прорывался уже не меньше пяти часов, лишь иногда останавливаясь чтобы отдышаться. Надо мной было утреннее синее небо, я не чувствовал ни ветра, ни жары, погода была как я всегда любил — слегка теплая и безоблачная. Сам дом сильно выделялся своей неправильностью — на фоне безупречно белых берез, темно-зеленой травы без малейших разрывов и лазурного утреннего неба, не испачканного ни единым другим цветом, грязный серый дом, древесина которого уже подгнивала, выглядел как пятно на свежевыкрашенной стене храма.
В совершенно измотанном состоянии я решил отоспаться в доме, выйти из леса и уехать подальше от этой деревни, ослушавшись матери. Пусть в этом лесу мне было очень спокойно, я все еще понимал что это совершенно невозможная и, может быть, даже опасная ситуация. Я надеялся что сплю, быть может даже в своей квартире, но надежды были невелики. Дверь открылась легко и без скрипа, сам дом не вызвал во мне каких-то негативных чувств. Никакой кровати в, предположительно, спальне, не было, но сейчас я был готов уснуть и на траве. Быстро просмотрел комнаты чтобы найти, возможно, какую-то еду, однако они пустовали. Даже само назначение комнат мне не было понятным, поскольку нигде не было ни печки, без которой в таких домах зиму не пережить, ни стульев, ни камина, вообще ничего. Я плотно закрыл дверь на засов, окна на задвижки и ушел на второй этаж, где без сил свалился на пол и провалился в глубокий сон.
* * *
Потолок, в этой комнате еще целый, был освещен сиянием огней, зажженных на улице. Я вскочил. Голова шла кругом, а глаза почти ничего не видели после сна. Присев, я сфокусировал зрение, подполз к одному из окон и выглянул из него. Сначала мне показалось что лесная поляна горела — столько огня я не видел ни разу в жизни, однако я понял что это были многочисленные факелы, которые держали люди. Многие из них шли голые, кто-то был в лохмотьях, некоторые смастерили себе подобие одежды из листьев и коры. Эта толпа шла мимо дома и я всерьёз боялся что их факелы случайно подожгут мой дом, но пока что все было нормально. Все эти люди действовали как один идеальный механизм — они громко пели ту же самую песню, что я слышал во время своего похода через лес, раз в несколько секунд поднимали факелы над головой только ради того, чтобы вновь опустить их к груди через еще несколько мгновений. Я не мог рассмотреть их лиц, но, кажется, толпа была разнополой — мужчин можно было отличить по длинным бородам, которые тут явно никто не брил. Эта песня, которая раньше, еще на окраине, казалась такой красивой, сейчас вызывала лишь головную боль, панику и желание заткнуть уши пальцами. Я отполз от окна и уставился в потолок, по которому плясал свет от факелов. Внезапно, увлеченный мыслью о механизме, решил достать из кармана часы — они показывали около 10 вечера, что значило что я проспал весь день. Спустя шесть минут песня стала немного тише и свет от факелов стал удаляться, а спустя еще семь с половиной от толпы не осталось ничего, кроме вытоптанной травы вокруг дома.
Пусть меня всего трясло, я понимал что нужно уходить отсюда, ведь я не ел и не пил уже больше суток. Что странно, ни жажда ни голод меня не мучили, что могло быть следствием сильного стресса, но я осознавал что вечно сидеть внутри не выйдет, да и никто не может дать мне гарантии что я не свалюсь от голода через пару дней. В лесу я не видел никаких животных, но, быть может, я мог бы найти муравьев или хотя бы съедобные корни растений. Толпа уже прошла и мне оставалось лишь надеяться что она не пойдет по одному месту дважды.
Ближе к часу ночи, уже изрядно устав, я все еще шел вглубь нескончаемой рощи. У меня больше не было никаких ориентиров — песня не звучала, морозный ветер не становился теплее или холоднее, а деревья, куда бы я не пошел, были одинаково большими. Не было ни корней, ни ягод, ни, тем более, зверей — вес лес будто состоял из берез, полыни и зарослей иван-чая. От белизны деревьев у меня уже рябило в глазах и я слышал лишь ветер. Хотелось петь, кричать, плакать, но сильный страх перед толпой, которая ходила где-то здесь, вынуждал меня вести себя тихо. Я не испытывал почти никакого физического дискомфорта — температура была, по ощущениям, около двадцати, ветер не давал вспотеть, но в то же время не был слишком холодным, мне не приходилось прорубать свой путь сквозь какие-либо заросли и я просто шел вперед, пусть и не понимая в какую сторону.
Спустя еще несколько часов бесцельного хождения по лесу, я вдруг услышал детские голоса. Говорили явно по-испански, но сейчас я был готов кинуться на шею совершенно любому человеку в своем уме. Побежав на звук голосов, я понял что они удаляются все дальше и дальше, будто заходя в лес. Вскоре голоса смолкли и я заметил свет среди деревьев. Я ринулся к нему, спотыкаясь о изрядно измельчавшие корни и отталкиваясь от стволов берез, мой взгляд сузился до крошечного круга, за пределами которого была темнота, я мог смотреть лишь на тот участок солнечного света, за которым не было ненавистных деревьев. Я выбежал из леса и тут мое сердце будто выключилось от удивления, смешанного с паникой — передо мной была пустыня. Солнце палило нещадно, песок залетал в одежду, а вдалеке виднелись редкие домики. Я упал на колени, не понимая что делать дальше, и тут услышал песню прямо за спиной. Каждая мышца в моем теле желала броситься вперед, сбежать от этого кошмара и погибнуть в песчаной буре, лишь бы не сталкиваться с порождениями этого леса еще раз, но я, через силу, сам не знаю зачем, повернулся.
Передо мной стояла эта самая толпа, с той лишь разницей что факелы горели только у нескольких человек. Кто-то выглядел глубоким стариком, кто-то был совсем молод. В первых рядах стояли молодые мужчины, подальше стояли женщины и старики. Это сборище было чрезвычайно разнообразным — были люди самой разной внешности — светлые блондины, темные африканцы, индийцы, коренные австралийцы, было видно что они пришли сюда из разных уголков мира. Единственное, что их всех объединяло — совершенно пустой взгляд, обращенный на меня. Пара смугловатых детей, не прекращая петь песню, крепко взяла меня за руки и повела в центр толпы. Я, уже не в силах сопротивляться, был поставлен на колени и какой-то одетый в жалкие лохмотья дед силой влил мне в горло непонятный отвар. Песня звенела в ушах, а дети продолжали удерживать меня за руки. Казалось что мозг сейчас разорвется на куски и в последний момент я подумал лишь о том, как себя ведут мои часы.
* * *
Меня несли на руках по лесу, из которого я так хотел вырваться, а я все вспоминал. Вспоминал как играл с друзьями в этом самом лесу, а они плакали и, подгоняемые мною, убегали все дальше, как заводил в него брата, как утаскивал петухов у соседей под светом, падающим с тех утренних облаков. Вспоминал как мог, проснувшись, найти на теле царапины, которых там точно не было, как мать устраивала истерики, когда я не хотел идти в церковь на исповедь и с какой поразительной серьезностью меня, пятилетнего, слушал священник. Вспоминал как неподалеку от серого дома пожирал оторванную руку какой-то азиатки, которая даже не плакала, а лишь смотрела на деревянные стены и беззвучно шептала песню. Вспоминал как по ночам я мог зайти во внезапно появившийся на месте огорода лес, а выйти уже где-нибудь в провинциальной Италии, где взрослые падали на колени и молились, видя такое чудо, после чего, зачарованные, шли за мной. Вспоминал как тетя иногда смотрела на меня тем же обреченным и безразличным взглядом, когда я вставал ночью и, ничего не понимая, шел во двор в сторону огорода, вспоминал и многие эзотерические книги у нее на тумбочке и нередкие молитвы из ее уст. Вспоминал Кавказ, откуда я уводил людей целыми аулами в лес, выросший посреди гор, без малейшего сопротивления. Вспоминал все те громкие дела, которые потрясали мой спокойный город поразительной жестокостью и с какой легкостью они раскрывались молодым специалистом. Вспоминал чилийские горы и степи Монголии, порты дальнего востока и африканские пустыни.
Все эти воспоминания всплывали в моей голове одно за другим и я даже понимал свою мать, которая изо всех сил пыталась выслать меня подальше из города, видимо, надеясь, что природа заберет меня навсегда. Я сломал жизни многим людям — сотням, может тысячам, кто знает? Многие ночи лес забирал меня, насыщал энергией и тем самым спокойствием младенца в утробе, которое позволяло мне идти по жизни с холодной головой, взамен требуя лишь быть его посланником. Я не знаю что будет дальше — может быть эта толпа меня разорвет, может я тоже потеряю рассудок, а может я растворюсь в лесу и стану какой-нибудь веточкой, обреченной коротать вечность рядом с рабами этого места. Сейчас меня это уже не заботило. Я прожил жизнь монстром, но сейчас это все закончится.
Взяв контроль над малой частью мышц, я приподнял голову и увидел что за правую ногу меня держит моя тетя с пустым взглядом, а впереди виднеются серые стены дома. Из последних сил я достал из кармана часы. Ровно полночь, а стрелки все так же медленно скользят по потертому циферблату, словно отсчитывая доли вечности.