Free from the prisons of our past
The sentences and the fears that last
We have lost another blossom to the snow
Where our bridges burn
Where our bridges burn and glow
We were the great ghosts
In our pariah state
Old Gods on new streets
Outlook bleak
A twilight gold and grey
* * *
После долго тянувшегося поля с пожухлой рыжей травой начинается сосновый лес, я смотрю на мелькающие высокие стволы из окна тамбура. Электричка везет меня дальше из города. Несколько часов назад мне позвонили и сообщили, что мой однокурсник, с которым у меня есть одно общее очень важное дело, был задержан, у него провели обыск. Не дожидаясь, пока придут за мной, я выбросил все лишнее, что было в квартире, заехал к знакомому за ключами от дачи, которой, по его словам, уже несколько лет никто не пользовался, зашел в ближайший продуктовый, купил там какую-то еду без особого плана, взял такси до вокзала и вот сейчас я стою в этом тамбуре, мерзну от ноябрьского холода. Хотя, честно говоря, осень была мягкая, одет я был вполне по погоде и мерз, вероятно, от того, что пришлось очень уж резко сказать наркотикам «нет». Я не то чтобы рассчитывал надежно «залечь на дно», гением преступного мира я себя не мнил, большая часть, если не все знакомые мгновенно выдали бы всё, что знают обо мне, стоит лишь немного на них надавить, но после марафона длинной в две недели, я счел за лучшее по крайней мере попробовать выгадать несколько дней на то, чтобы хоть как-то восстановиться, потому что то создание, которое смотрело на меня из зеркала в ванной, уж точно не вызывало никаких сомнений и споров относительно моих дел и делишек.
Электричка остановилась возле пустой платформы, кроме нее и уходящей между елями вытоптанной дорожки здесь ничего не было – ни кассы, ни помещения для ожидания, ни даже скамеек на платформе. Я даже не увидел нигде таблички с названием станции, но в моем воспаленном мозге четко отпечаталось ощущение узнавания, когда голос из динамиков передавал следующую остановку. Я аккуратно схожу на платформу, это не вполне обычное для моего тела усилие вызывает сильный тремор рук, и я на несколько секунд отчетливо понимаю, насколько же на самом деле плачевно мое положение, хотя полноценная отмена еще не началась.
Я иду между соснами по светлому лесу, через полсотни метров за ним начинается дачный поселок. Картинка статична, в самом конце ноября вряд ли кого-то можно тут встретить. Слышу далекий лай собаки, ей никто не отвечает. Я выхожу на что-то вроде центральной улицы поселка, здесь нет асфальта, в разные стороны от центральной грунтовки через равные промежутки отходят боковые улицы. Все что я вижу – небольшие старые домики, некоторые со следами ремонта, но вряд ли хоть один построен меньше чем 20 лет назад. Заборы из неровных досок, шифера и сетки сменяют друг друга, пока я подхожу к описанному мне одноэтажному домишке. Он находится на отшибе поселка, перед забором из прибитых вертикально серых досок пространство в метров десять жухлой травы, дальше начинается тот же сосновый бор, только с этой стороны он просматривается плохо из-за нетипично густого подлеска. По бокам стоят ничем не выразительные участки, во дворе одного я вижу привычный деревенский колодец с крышей-козырьком, с другой стороны к забору «моего» участка привалилась запущенная теплица с порванной пленкой.
Начавшийся приступ тошноты предостерег меня от осматривания пейзажа, я торопливо прошел в калитку и направился к приземистому одноэтажному домику. Вернее сказать, домик был не то что одноэтажный, а скорее даже однокомнатный. К комнате три на четыре метра примыкала небольшая веранда, дверь с облупившимся дерматином выглядела достаточно надежной, и на фоне окружающего тлена она разбавляла краски и даже придала мне какого-то оптимизма. Близость к незнакомому мне лесу и тошнота – признак грядущих зловредных перемен в моём организме – точно не настраивали на покой. Истощенная нервная система все еще не успела в полной мере развить паранойю, которая была бы более чем оправдана в таком положении, но я знал, что скоро к моему неблагонадежному состоянию добавятся новые болезненные штрихи. Комната была…не могу сказать ничего очень уж плохого, по сути, я представлял ее себе примерно никак, только оказавшись здесь я понял, что не имел в голове даже самого расплывчатого образа насчет того, где я окажусь.
Менее чем полдня назад я еще лежал на своем диване и слушал сильные и частые удары сердца, буквально оглушающие меня после особенно длинной дороги белого порошка. Потом – телефонный звонок. Потом – ключи. Потом – магазин, тушенка, минералка, пакет сахара, три батона и два пакета крупы. Почему такой набор? Не знаю, вероятно, именно эти продукты ассоциируются у меня с выживанием в дикой природе или туристическим походом, в которых я никогда не бывал. Все же знают, что в неизвестные и дикие земли нужно брать с собой тушенку и крупу. К этому я добавил банку варенья из дома. Откуда дома варенье? Понятия не имею. Так вот, точно, да. Потом было такси, поездки я не помню, я сидел неподвижно и очень много потел. Потом – вокзал, электричка, платформа. Дорога через еловый лес. Покосившиеся заборы. Этот невыразительный домишка. Так вот, о чем я…комната казалась достаточно просторной, но давил низко расположенный потолок, здесь был стол, два стула, простая односпальная кровать с матрасом и покрывалом сверху. За кроватью в углу располагалась небольшая печка – спать на такой не получилось бы, но, надеюсь, она в состоянии согреть комнату. Кровать не выглядела трухлявой или гнилой, не пахла мышами, но ничего – ни белья, ни подушки – на ней не было, хорошо еще покрывало вполне себе сохранилось. По левую руку от меня стоял шкафчик с застекленными дверцами, там виднелась кое-какая посуда. В комнате было четыре окна – три поменьше, слева от меня, то есть напротив кровати, и еще одно чуть больше – напротив. Стены и пол – ничем не покрытое дерево. В углу не висело икон, не было картинок с пастушками, сушеного лука или что там еще можно увидеть на таких дачах, но было кое-что другое – на стуле под большим окном, наискосок от кровати, так что его было удобно смотреть, лежа ногами к печке, стоял квадратный телевизор, а сверху на нем – видеомагнитофон. На столе я увидел картонную коробку с кассетами, где-то в пределах десятка. Как ни странно, коробка не отсырела. Да и в целом в доме было относительно комфортно – казалось даже, что на несколько градусов теплее, чем на улице. А может это мой мозг положительно отреагировал на надежно замкнутое пространство и меня стало меньше знобить. Я бросил свою сумку на кровать, а сам сел на единственный свободный стул. В этот момент я ощутил сильную тяжесть в ногах, мои колени болели, но в голове я чувствовал неожиданную легкость. Я прилег на стол, положив голову на руки, и незаметно для себя заснул.
Проснулся от телефонного звонка. Когда я открыл глаза – телефон уже не звонил. Я встал с дивана, прошёл на кухню, понял, что губы пересохли, язык болезненно шкрябал во рту, а в пальцах рук и ног болезненно ощущался ледяной холод. Взял стакан, набрал воды из-под крана, выпил несколько глотков.
Открыл глаза, поднял голову, увидел стоящий прямо возле стола телевизор с видиком. В голове пульсировала острая боль, спина затекла, но пока что это были единственные беспокойства, которые я ощущал. Я чувствовал себя совсем немногим хуже обычного человека, который неудачно заснул, хотя мои проблемы, очевидно, были намного более глобальными. Я смог встать, но не стал делать лишних движений для разминки, потому что ощутил несколько особенно сильных толчков в голове, а в животе проснулось болезненное сосущее чувство. Я бы не назвал это голодом, это была скорее нужда чисто механически занять чем-то переокисленный желудок. Подошел к кровати, достал из сумки батон, отломал кусок, начал жевать. Несколько раз с трудом проглотил пластилиновую мякоть, боль в желудке немного унялась. Я достал из сумки варенье с твердым намерением сделать прием пищи более цивилизованным. Несколько минут ушло на то, чтобы найти в шкафчике тупой нож, вытереть его о свитер и намазать остатки батона вареньем. Съев еще немного, я решил сходить к колодцу, потому что на своём участке никаких источников воды не заметил. По сути, в доме даже не было раковины. Я вышел в сумерки и сразу почувствовал вернувшийся тремор, достаточно неприятно было осознавать себя в таком месте и в такое время. Свернул направо, зашел на соседский участок через закрытую на крючок калитку, осмотрел колодец – по виду, вполне себе действующий. Кроме него на участке был стоящий ко мне глухой стеной черный бревенчатый дом. Я набрал ведро воды, понял, что мне некуда ее перелить, снял его с цепи и унес с собой.
Умываться студеной водой никакого желания не было, да и очевидно, что гигиена в ближайшее время точно не будет в списке моих основных приоритетов. Вернулся с ведром в свой домик, плотно закрыл дверь (вместо замка здесь была массивная задвижка). Я всегда закрывался, такая привычка с детства. Часть воды перелил в здешнюю кастрюльку, зачерпнул из нее чашкой, полностью выпил и зачерпнул еще одну. Тут я понял, что последние несколько минут, проведенных в сумерках на фоне давящего леса, я совсем не думал о пульсирующей головной боли и только сейчас опять стал ее осознавать, но после прогулки и двух кружек она стала вполне терпимой. Пихать в себя батон было лень, боль в животе также сравнительно унялась, я вышел во двор, чтобы найти что-нибудь на растопку. За домой обнаружил прикрытую рубероидом поленницу, понемногу наносил в домик дров, кое-как растопил печку найденными на шкафу газетами. Я не разбирался в деревенской жизни, но почему-то был уверен, что тепла от печки мне точно не хватит, чтобы согреться, впрочем, никаких способов решить эту проблему я не видел. Будь я в чуть более вменяемом состоянии – собрался бы лучше, а так меня хватило только на то, чтобы надеть на себя куртку и ботинки потеплее. Источников света в домике не было, но, к моему удивлению, телевизор с видиком оказались включены в один тройник, а тройник, в свою очередь, в очень неожиданную розетку.
Несколько минут я просто сидел на кровати, потом услышал громкий звонок и в этот момент понял, что проснулся. Я полулежал, откинувшись назад. Слышно было треск дров в печи. Через окна слабо пробивался яркий лунный свет. Кое-как я встал, голова кружилась, но боли не было. Подошёл к столу, зачерпнул чашкой воду, выпил слишком резко, глоток отозвался болью внизу пищевода. Я стал кашлять, каждый спазм отзывался болью в висках. Сел обратно на кровать, несколько минут сидел неподвижно и боль затихла. Посмотрел на печь, дотянулся до нее рукой – она почти не нагрелась. Я медленно встал и подкинул ещё дров. Собирался вернуться на кровать, но подумал, что не хочу сейчас еще раз испытать это болезненное пробуждение. Вспомнил про кассеты, подошел к телевизору, нашел кнопку включения, нажал. Экран осветил комнату белым шумом. Включил проигрыватель, в нем, как оказалось, уже была одна. Я нажал на пуск, вернулся к столу и сел на свободный стул, пододвинув его так, чтобы было лучше видно экран.
Камера снимает двор дачного участка, виден небольшой огород, сильно слепит солнце. Камеру ведут в сторону, становится видно деревянный сарай-гараж, снимающий заходит в него, ведет камерой по стене, останавливается на своей коллекции удочек, медленно проводит камерой по аккуратно расставленному ряду, затем направляет ее на пол, мы видим железный люк в полу, закрытый двумя штырями, продетыми в петли. Снимающий подходит к люку, достает штыри, поднимает крышку, мы слышим участившееся дыхание за камерой, затем он, видимо, берет ее одной рукой, изображения трясется сильнее, дыхание учащается. Освободившейся рукой он берет фонарик, мы слышим несколько пустых щелчков, затем загорается свет, он направляет луч вглубь проема и мы видим двух грязных белесых существ. Первое начинает стонать, когда загорается свет, и пытается забиться в угол, второе молча раскачивается, обхватив колени руками, когда оно откидывается назад, свет освещает обвисшие груди и верхнюю часть головы, мы видим спутанные остатки светлых волос, большой продольный шрам на голове и, кажется, старую татуировку – какие-то буквы на лбу. Свет выключается, снимающий убирает фонарик, он что-то поднимает с бетонного пола, а затем мы слышим несколько сильных ударов железным прутом по люку, завывания внизу становятся громче, дыхание за камерой – чаще. Запись обрывается.
Я как оглушенный продолжал сидеть и смотреть в экран, никаких мыслей не было, в голове – звенящая пустота. Несколько минут я, в полной неподвижности, смотрел на выехавшую из проигрывателя кассету. Перевел взгляд на ящик с ее друзьями, взял одну наугад, встал на нетвердых ногах, поменял кассету.
В кадре видна стену из плохо сколоченных серых досок, между ними большие щели неравной толщины. Оператор делает шаг к стене и направляет камеру в самую широкую. Через несколько секунд кадр фокусируется, за счет дырявых стен и крыши сюда проникает дневной свет и мы видим что-то вроде сарая для скота, в нем различимы силуэты трех коз, мы слышим негромкое блеяние. Полминуты в кадре ничего не происходит, только козы бесцельно переступают и водят головами, потом мы слышим новый звук – отчетливый звон металла. То, что в тени казалось нам еще одной кучей мусора или земли приходит в движение, приподнимается над землей на вытянутых руках. Мы можем различить, что это человеческое существо, пусть и не самый лучший представитель. Мужчина (силуэт кажется скорее мужским) пытается встать на ноги, но опять падает на землю, запутавшись, кажется, в своих же конечностях. По сильному звону мы можем решить, что существо приковано цепью к полу. Кадр опять практически статичен. Мужчина сгорбившись сидит на полу. Камера фокусируется и мы можем различить его белесую впалую грудь, тонкие, бесцельно перебирающие вокруг руки, капающую из-под спутанных волос слюну. Камера приходит в движение, мы видим руку в плотной черной перчатке, которая с силой тянет одну из досок на себя. Несколько секунд кадр трясется, потом опять выравнивается и мы видим ту же стену, но теперь в ней не хватает доски и щель стала достаточно большой, чтобы в нее мог пролезть некрупный человек. Оператор подходит к щели, просовывает туда камеру, дальше, судя по всему, протискивается сам. Козы оживляются, мы слышим больше шума, мужчина на цепи поворачивает голову в сторону камеры, опять пытается подняться, но падает на пол. Видимо, цепь на шее слишком короткая. Оператор направляет камеру на одну из коз и подходит к ней вплотную, та немного переступает в сторону, но сильного страха не проявляет. Затем он достает какой-то продолговатый предмет из нижней части кадра, камера несколько раз дергается, затем мы видим уже лежащую на земле козу, слабо перебирающую ногами, другие животные громко блеют, мужчина на цепи издает громко стонет, дергается в сторону оператора, но не может дотянуться до него из-за цепи. Оператор поворачивается лицом к щели, через которую нам видно уходящее вдаль поле жухлой травы и кусок серого неба, делает несколько шагов в ту сторону, затем несколько секунд кадр сильно смазан и когда он опять фокусируется, мы понимаем, что камеру поставили на что-то устойчивое в углу сарая, возле щели. Вероятно, это что-то вроде поперечной балки где-то на уровне пояса.
На фоне громкого блеяния и подвываний прикованного мужчины слышен шорох ткани – вероятно, это оператор протискивается через щель наружу.
Следующая запись – камера на том же месте, где ее оставили. Судя по освещенности, прошло несколько часов и дело идет к вечеру. На полу неподвижно лежит коза, две другие забились к противоположной стене, мужчина на полу также сидит, склонив голову, и пускает слюни. Напротив камеры, за спиной отсталого, открывается дверь, мы видим силуэт не вполне твердо стоящего мужчины, за ним виднеется угол черного бревенчатого дома. Мужчина несколько секунд покачиваясь стоит в дверях, затем делает шаг вперед к отсталому и пинает его в спину. На этом ''месте почему-то в записи пропадет звук. Пьяный хозяин продолжает избивать прикованного, тот дергается на земле и пытается перекрыться руками. Мужчина пинает его ногами, пытается с размаха наступить тому на лицо. Затем он плюет на копошащееся на полу существо, подходит к козе, берет ее за рога и тащит тело из сарая, захлопывая за собой дверь.
Cледующая запись показывает ту же самую картину – две козы жмутся как можно дальше от места убийства своей подруги и тревожно переступают, отсталый сидит на земле и капает слюной. Мы опять слышим шорох ткани, кто-то поворачивает камеру в сторону и теперь мы не видим, что происходит в сарае. Слышны глухие удары, громкое блеяние и стоны, через несколько секунд кто-то резким движением возвращает камеру в прежнее положение и, опять же судя по шороху, оператор вылазит наружу, оставив камеру как и в первый раз.
Теперь, судя по всему, пьяный мужчина пришел очень быстро – освещение совсем не поменялось. Его силуэт в дверном приеме шатается еще сильнее.
Запись идет без звука, но мы видим, что он в бешенстве. На этот раз он хватает какую-то толстую палку с пола и избивает отсталого ей. Он лежит на земле, мужчина наносит удары с большим размахом. Мы не слышим звуков, но в какой-то момент видим, что палка проходит вглубь головы отсталого. Через несколько таких ударов он совсем перестаёт двигаться. Мужчина разворачивается и уходит, не закрыв за собой дверь. Запись обрывается.
Воспроизведение не остановилось, сразу же включилась следующая пленка.
Мы видим выложенный кафелем коридор, на противоположном конце он упирается в такую же кафельную стену и расходится направо и налево. По-над стенами стоит несколько каталок, накрытых простынями, снимающий подходит к ближайшей и медленно спускает простынь. Мы видим труп после вскрытия, лежащий к снимающему ногами, желтый, худой. Длинный шов идёт от паха почти до шеи. Снимающий берет камеру в правую руку, в вытянутой левой мы видим садовый секатор, им он начинает разрезать шов на животе. Камера улавливает какое-то движение в полосе света, падающего на стену в конце коридора, снимающий медленно пятится назад, приседает. Мы видим человека в медицинском костюме, который появляется справа и уходит налево, не поворачиваясь в сторону снимающего. Переждав еще полминуты, человек с камерой возвращается в каталке, разрезает последние нитки, кладёт секатор рядом с телом, берет камеру в левую руку, а правую просовывает в разрез. Мы видим, как труп шевелится из-за движений руки внутри, Он достает ее, приближает к себе, так что рука исчезает из кадра, мы слышим несколько шумных вдохов, затем он кое-как обтирает ее об простынь, опять берет секатор и перекусывает трупу все пальцы на левой руке, пальцы он собирает, затем опускает руку с камерой, несколько секунд мы смотрим на выщербленный кафельный пол и запись обрывается.
Кассета выехала из проигрывателя, этот звук вырвал меня из оцепенения и я сразу ощутил многократно усилившуюся пульсацию в висках. Повернул голову от экрана и меня вырвало на пол. После этого тошнота стала только сильнее, телевизор шумел помехами, я доковылял до него, нажал кнопку, на несколько секунд замер в тишине, слушая сильно и неритмично бьющееся сердце, сделал несколько шагов и повалился на кровать. Проснулся от холода, встал с дивана. Каждое движение отдавалось во всем теле режущей болью. Подошёл к открытому окну, выглянул во двор. С пятого этажа открывался вид на соседнюю панельку, во дворе на площадке курили подростки. Я захлопнул окно, лег на диван и отключился. Открыл глаза, лежа на твердом сыром матрасе без подушки, пошевелил руками и ногами. Боли в теле не было, голова не пульсировала, только в животе ощущалась та же сосущая голодная боль. Вспомнил про батон. Повернул голову и увидел лужу рвоты на полу. Сразу стало противно от воспоминаний о том, как вчера я жевал мякиш и запивал водой. Я попробовал встать. Слегка кружилась голова, но, по сути, кроме боли в желудке я функционировал вполне нормально.
Обходя рвоту, добрался до стола, не присаживаясь съел несколько ложек варенья, а потом, приходя в себя, кинул взгляд на телевизор и видеомагнитофон с выщелкнутой кассетой. Первое, что я вспомнил – тот момент, когда на фоне полной тишины палка поднимается и опускается вглубь черепа отсталого урода на цепи. Потом в голове всплыла поездка на электричке и события, которые ей предшествовали – телефонный звонок, ключи, магазин, тушенка. Я понятия не имел, как приготовить здесь тушенку. Наверное, я мог бы открыть ее тупым ножом, если уж постараться; высыпать мясо в кастрюлю, из которой черпал воду, засыпать крупой – видимо, именно так поступают в походе. Стоп. Кассета, секатор, пальцы. Я не мог составить ни одной мысли длиннее нескольких слов. Взял из ящика кассету, поднялся, включил телевизор, поменял кассету.
Снимающий стоит под стеной панельной пятиэтажки, на улице темно, вероятно, поздняя ночь, звуков почти нет, на окнах небольшой отблеск уличных фонарей, расположенных, вероятно, далеко от дома. Оператор идет по-над стеной под высоко расположенными окнами, затем пригнувшись крадется в кусты напротив одного из них. Дальше он ведет сьемку сидя в кустах. Несколько минут просто снимает дом, в кадре хорошо видно только одно окно на первом этаже, в котором не горит свет и не видно никакого движения. Дальше он бросает что-то некрупное в окно, этот предмет с глухим стуком ударяется о стекло и падает вниз. В окне ничего не происходит. Через минуту он бросает еще раз и ждет, меньше чем через полминуты в окне появляется девочка лет 10, она стоит прямо за стеклом и вглядывается в темноту, через какое-то время отходит назад. Снимающий выжидает несколько минут, затем кадр начинает трястись, камера опускается к земле, мы понимаем, что он уронил предмет, который собирался кинуть, и наклонился, чтобы его поднять, на секунду мы видим лежащий на траве палец. Затем предмет опять летит в окно, подходит та же девочка, недолго всматривается, отходит и возвращается вместе с высокой блондинкой, они оба долго смотрят в окно, но, видимо, ничего не замечают, тогда женщина кладет девочке руку на плечо и слегка притягивает её к себе, обнимая крепче, разворачивается вместе с ней и уводит вглубь комнаты. Снимающий долго выжидает в кустах, потом крадучись приближается к окну, теперь он снимает буквально в метре от стекла. Он бросает еще один палец, в этот раз шлепок получается еще громче, оператор быстро наклоняется и поднимает что-то с земли. Когда в окне появляется знакомая нам девочка, оператор бросает что-то большое прямо в нее и, пока запись не закончилась, мы видим, как большой камень разбивает стекло прямо там, где секунду назад мы видели испуганное лицо.
Звон стекла прозвучал слишком резко, я обернулся за спину, посмотрел на три небольших окна – все они были целыми, над шиферным забором колыхались темные верхушки елей. Я, не обдумывая, взял ложку и съел еще немного варенья. Оно было сладким. Почему-то мне показалось очень странным, что я чувствую такой яркий вкус. Хочу, чтобы он остался во рту. Кажется, что если я запью водой и сладость уйдет – ее место займет тошнота и пульсирующая боль. На этот раз кассета не выщелкнулась, справа внизу экрана продолжало идти время, потом серый экран сменился следующим видео.
Запись начинается с того, что оператор стоит напротив какого-то частного дома. Большую часть кадра занимает забор, над ним частично видны окна, в которых горит свет и двигаются силуэты людей. Оператор подходит ближе и теперь мы можем лучше увидеть, что происходит в доме – суде по всему, там что-то отмечают подростки. Силуэты активно перемещаются, кто-то танцует, кто-то активно жестикулирует. В сумерках дом плохо различим, но он мало похож на деревенский, скорее, это старый дом в частном секторе. Оператор идёт вправо вдоль забора, в кадр попадает неосвещенное окно, мы видим, что в этой части забора несколько досок выломаны или болтаются на одном гвозде. Теперь он не торопясь пролазит в дыру в заборе, отодвинув болтающуюся доску, и оказывается на участке. С этой стороны дома мы видим застекленную веранду с большим окном, здесь нет света и не видно никакого движения. Оператор подходит вплотную к дому и обходит его справа, мы слышим глухой удар где-то в стороне, на несколько секунд музыка становится намного громче – видимо, кто-то вышел покурить с другого входа. Ненадолго оператор замирает, потом продолжает обходить веранду, с этой стороны мы видим перекошенную деревянную дверь без краски. Справа от двери вертикально стоит открытый гроб с темной обивкой и лентой на крышке. Несколько секунд он снимает гроб, затем опять возвращает в кадр дверь. Человек с камерой очень медленно открывает дверь, скрипа не слышно. Он проходит в небольшую веранду, здесь нет никаких источников света, кроме большого окна слева от входа, и в это время дня мы можем различить только силуэт стола напротив и еще одну дверь справа, ведущую, вероятно, в ту часть дома, где горел свет. Оператор короткими неслышными шагами подходит к этой двери, камера еле заметно плывет в темноте, в кадре становится совсем сложно различить что-либо. Он также аккуратно открывает дверь, за ней мы видим узкий коридор, на другом его конце дверь неплотно закрыта, на пол падает тонкая полоска желтого света. Дыхание снимающего становится чаще, он берет камеру в левую руку и снимает стену справа от себя, в темноте мы совсем ничего не видим, но, судя по каким-то отрывочным движениям в кадре, он прощупывает правой рукой стену. Дальше что-то меняется, судя по всему, он нашел еще одну дверь, открыл ее и делает несколько шагов вовнутрь, темнота становится полной, в этой комнате, видимо, нет окон и свет из других помещений сюда не проникает. Справа внизу кадра появляется источник бледного слабого света, вероятно, это экран телефона. Оператор медленно продвигается вперед и теперь мы можем различить, что в комнате изголовьем от двери стоит кровать. Когда он подходит ближе и направляет свет, мы видим, что в кровати неподвижно лежит худая старуха. Человек с камерой освещает кровать телефоном и медленно проводит камерой от ног старухи, закутанных какой-то мятой простыней, вверх к ее лицу, обрамленному платком. При таком свете женщину легко можно было бы принять за труп, но она смотрит прямо в камеру высветленными и как будто дрожащими глазами. За камерой слышно шумное, с трудом сдерживаемое дыхание. Затем он, ставит камеру на тумбочку или стул справа от кровати, в кадр попадает слегка освещенная телефоном левая половина лица старухи, которое слегка повернуто в сторону снимающего. Кажется, что ее губы двигаются, но никаких звуков мы не слышим. На лицо старухи ложится подушка, следующие минуты две практически ничего не происходит, женщина несколько раз слабо подергивается, затем затихает. Камеру опять берут в руки, кадр абсолютно темный, по сгущению и разрежению темноты мы лишь понимаем, что оператор не стоит на месте. Через какое-то время мы опять оказываемся на слабо освещенной сумеречным светом веранде, напротив нас – то самое большое окно, оператор поворачивает налево и выходит из дома через ту же дверь, через которую вошел. Запись обрывается.
В тот момент, когда я осознаю себя сидящим за столом, на меня накатывает невыносимый приступ тошноты, я наклоняюсь и блюю практически в то же самое место. Потом дрожащими руками беру чашку, черпаю воду со дна кастрюли, судорожно пью. Каждый глоток отдает сильной головной болью, за которой следуют новые волны тошноты. В этот момент я понимаю, что во время просмотра кассет меня ничего не беспокоит. В голове много мыслей, но у меня не получается их думать. Я беру следующую кассету, подхожу к телевизору, меняю, нажимаю «пуск», плетусь к кровати и падаю на нее ногами к потухшей печи.
Мы смотрим из камеры, которая подвешена в углу небольшой комнаты, судя по всему – обычная квартира в многоквартирном доме. В комнате мало мебели, на молу пузырящийся линолеум, на стенах дешевые обои, из освещения – лампочка, большая часть сьемки происходит при сером дневном свете из окна, которое расположено где-то за камерой. На стене напротив камеры – дверной проем без двери, дальше в стороны расходится узкий коридор. По левой стене стоит раскладушка с матрасом, напротив нее – деревянная детская кроватка, за кроваткой видна спинка стула. Все записи из этой комнаты имеют таймкод и разделены между собой на 1-2 дня.
2.1 камера несколько минут снимает комнату, где ничего не происходит, но мы можем заметить шевеление в кроватке, в кадр попадает только нижняя часть младенца, которому, судя по всему, всего несколько месяцев.
2.2 мы видим женщину, сидящую на матрасе, ее левая рука перетянута жгутом, правой она делает себе инъекцию, затем откидывается на бок и очень медленно поднимает ноги с пола и ложит их на кровать. Этот фрагмент длится больше двух часов, за это время женщина практически не двигается, ребенок, судя по всему, начинает плакать, так как двигается намного активнее.
2.3 мы видим ту же женщину, которая сидит на стуле за кроваткой, на руках она держит ребенка и кормит его из бутылочки
2.4 через несколько секунд после начала записи в комнату быстрым шагом заходит мужчина, одетый в джинсы и черную куртку, из-за низкого качества записи мы не может различить его лица, он проходит куда-то под камеру, не обращая на нее внимания, видимо, ищет что-то я ящиках шкафа или комода, который не попадает в кадр, он выбрасывает на пол какое-то тряпье, затем подходит к раскладушке и переворачивает ее, все это время женщина с предыдущих записей стоит в дверях почти без движения. Закончив осматривать комнату, мужчина идет в коридор, по пути отталкивая женщину, затем уходит вправо и около минуты мы его не видим. Женщина делает несколько неуверенных шагов в ту же сторону, ненадолго пропадает из видимости, затем мы видим, как она падает на пол, как после толчка или удара, через дверной проем нам видна верхняя половина тела, женщина не двигается. Затем тело начинает ритмично подергиваться, через пару минут любое движение прекращается и в кадре опять появляется мужчина, он бьет чем-то неподвижную женщину по затылку и быстро уходит влево.
2.5 следующая 30 минут спустя. Мы видим, что ребенок беспокойно двигается в кроватке, почти сразу после начала записи женщина слабо шевелится, приподнимается, опираясь на одну руку, и пытается заползти в комнату, но потом падает лицом вперед и больше не встает
2.6 несколько часов спустя – ребенок активно двигается в кроватке, женщина неподвижно лежит на полу, вокруг ее головы по светлому линолеуму растекается пятно.
*Следующие записи с промежутком в 1-2 дня показывают ту же самую картину, на последней ребенок уже не шевелится*
Прихожу в себя на кровати, судя по рези в пересохших глазах, мой организм не смог закрыть их при засыпании. Шершавый язык скребется во рту, я слышу стук в дверь, кто-то настойчиво бьёт кулаком, до меня доносится «откройте…» дальше кто-то долго представляется, но я не улавливаю смысла. Встаю с кровати, сразу же падаю на пол, боль в голове стала постоянной и невыносимой, меня рвёт. Какое-то время я, кажется, лежу на полу прямо возле большой лужи, упираюсь руками в доски пола, приподнимаюсь. Чувствую, что штаны мокрые. Сердце громко стучит, мне ужасно хочется пить, мыслей нет. Беру ведро, подхожу к двери, навалившись всем телом сдвигаю щеколду, вываливаюсь наружу, опираясь на дверной косяк. Отсюда мне видна калитка, прямо за ней, прислоненный к забору, стоит гроб, рядом – его крышка. На воздухе я почти не чувствую головной боли, шатаясь иду к калитке, добираюсь до соседского колодца, вешаю ведро на цепь и опускаю его. Несколько раз кручу ручку, но она выскальзывает из пальцев, я опускаюсь на землю, взгляд падает на намоченные джинсы, я чувствую, что плачу. Я закрываю глаза и в следующую же секунду открываю их. Меня будит стук в дверь, напротив меня пустой письменный стол. На нем должен стоять ноутбук, но я недавно продал его, чтобы купить порошок. Закрываю глаза.
Чувствую спиной холод камня, открываю глаза, поднимаю взгляд, он упирается в черную бревенчатую стену. Двор заметён неровным слоем снега, мне очень холодно. Кажется, горло настолько пересохло, что мне даже больно дышать, я подтягиваюсь руками за край колодца, хватаюсь за рукоятку, наваливаюсь на нее всем телом. Несколько раз она готова была вырваться, но я с хрипом продолжаю крутить. Тяну на себя ведро, расплескивая ледяную воду, жадно пью, вижу, как в воду падают кусочки рвоты. Встаю на ноги, пытаюсь добраться до своего участка. Ветер хлопает открытой дверью, я вваливаюсь в комнату и падаю на кровать.
В телевизоре еще одна запись: мальчик лет четырёх в больших шортах и оранжевой панаме катается на трёхколёсном велосипеде, к нему подходит смеющийся мужчина и слегка подталкивает в спину, мальчик начинает крутить педали быстрее. Я помню этого мужчину – его фотография стоит на полке у мамы в квартире. Когда мне было меньше года, папа сгорел в доме своего друга, когда они, пьяные, не выключили газ.
Спиной я чувствую влажный холодный матрас, по лицу текут слёзы, я всхлипываю. Дверь распахивается, я вижу людей в форме, за ними – грязная зеленая стена подъезда. Я закрываю глаза.
Автор: Klemet