Эта история написана в рамках зимнего турнира Мракотеки (декабрь 2024 — январь 2025 года)
— Земхери, великая стужа, была послана нам в наказание. Раньше, когда люди были немножко добрее, мир тоже был добрым. Летом ярко светило солнце и было тепло, и даже зимой мы редко видели снег — обычно он лежал только на самых высоких вершинах гор. Конечно, на севере людям приходилось хуже, чем нам – в некоторых краях снег не сходил даже летом, а земля промерзала настолько, что была твердой, как камень, и не приносила плодов, но даже там жилось намного лучше, чем нам живется сейчас. А на нашей благословенной земле было совсем хорошо, в долинах росли рощи апельсиновых деревьев, в реках было много вкусной рыбы, а луга были зелеными и тучными, и много скота паслось там, где сейчас раскинулись снежные поля…
В женской половине дома было холодно, и мы расселись поближе к очагу, в котором, потрескивая, горели несколько последних угольных брикетов и порубленный на части ставень, который старый Онур оторвал от соседнего заброшенного дома, прежде чем уйти за новыми дровами на другой конец деревни – все, что было поблизости, мы уже сожгли. За окнами, забитыми пластиковыми листами и законопаченными старыми тряпками, завывала метель, но у очага было тепло, уютно и сонно. Напевный хрипловатый голос Билге-аны навевал дремоту, и малыш Дениз уже тихо посапывал, уткнувшись носом в меховой воротник теплой куртки. В комнате было темно, тусклый свет очага не добирался до самых дальних уголков, из-за чего все вокруг казалось волшебным и ненастоящим, как будто кроме нас в мире больше не осталось ни души.
— Но люди так и не научились ценить мир, который им достался. Как муравьи, они расползлись по тверди и вгрызлись в нее, как черви вгрызаются в спелое сочное яблоко. Неверные поклонялись золотому идолу и приносили ему страшные жертвы ради прибыли. Верные творили именем Всевышнего такие ужасы, что затмевали своими поступками неверных. Войны становились все свирепее, целые народы бежали из родных мест, и нигде им не было приюта. Всевышний видел это, и ужасался тому, как низко пали его возлюбленные дети. И тогда он наслал на людей великий мор, чтобы предупредить их о том, что терпение его не бесконечно. Каждый третий мужчина, женщина или старик покинули этот мир в муках, хрипя и задыхаясь. Люди в страхе бежали из городов, воздух над которыми впервые за много лет стал чистым и прозрачным. Но даже после этого люди не прекратили убивать друг друга с еще больше свирепостью, словно болезнь повредила не только тело, но и разум. Тогда Всевышний с отвращением отвернулся от своих детей и погрузился в раздумья, оставив нашу землю на попечение своих стражей. Злобный и коварный аль-Аддув, ненавидящий людей всем своим черным сердцем, узнал, что взор Творца больше не защищает их, и возрадовался. Тайными путями, не замеченный стражами, пробрался он к вратам Джаханнама 1и открыл их, выпустив его тлетворное дыхание. Первый выдох Джаханнама принес удушающий зной, са-ир. Жара была такая, что реки высыхали в своих руслах, а апельсиновые рощи увядали и гибли…
Малыш Дениз проснулся, захныкал и начал требовать сладких апельсинов. Билге-ана, кряхтя, встала со своей скамеечки, прошаркала в темную часть комнаты, вернулась со стаканом и зачерпнула горячего, сладкого отвара из котелка – несколько мешков изюма и коробочку со специями мы нашли в одном из брошенных домов. Хотелось бы думать, что их оставили там для нас, но, скорее всего, просто забыли в спешке. Девочки бросились ей помогать, и скоро у каждого в руках оказалось по исходящей пряным гвоздичным паром чашке. Все замолчали. Ветер совсем стих, и стало слышно, как стены пустого дома потрескивают от мороза. Я прихлебывал согревающий настой, перекатывал в руках тонкую фарфоровую чашечку, смотрел в огонь и думал, что дров осталось совсем немного, и если старый Онур не вернется через полчаса, то мне самому придется идти наружу, в страшную стылую черноту за дверью. Дениз наконец-то успокоился, напился горячего, и потребовал продолжать.
— Вместе с горячим дыханием из глубин Джаханнама были выпущены невидимые огненные джинны, призванные вредить людям, лишая их воли и надежды. В жарких странах погибли посевы и пал скот. Люди на юге умирали, не в силах вынести палящего зноя. Океан вышел из берегов и поглотил прибрежные земли, а вулканы по всему миру начали извергать огонь и серу, и длилось это несколько долгих лет. Как будто и этого было мало, две могучие страны начали последнюю войну, и обрушили друг на друга с небес новые потоки огня. Когда последняя война закончилась, дым и пепел от пожарищ закрыли солнце, на земле стало темно и тихо, жара стала спадать и оставшиеся в живых возносили хвалу небесам. Но не тут-то было. Второй выдох Джаннахама был холоден, как небесная пустота, и на землю пришла великая стужа — земхери. Вместе с холодом Джаханнам выдохнул зимних джиннов, которые и поныне обитают рядом с нами и терзают выживших, внушая им отчаяние. А третьего выдоха не будет – ибо Всевышний дал сердцу Джаханнама право только на два…
— Это плохая сказка, Билге-ходжа! – Сказала вдруг черноглазая и белокожая Джейда, тряхнув головой, совсем как бодливый теленок. Черный завиток волос выбился из-под шапки, и она сдула его вверх, чтобы не мешал. Это было настолько дико, что даже малыш Дениз проснулся и посмотрел на девчонку, округлив рот. Перебивать Билге-ану было опасно даже тогда, когда она была простой школьной учительницей, а сейчас характер у нее стал еще круче. Все, затаив дыхание, ждали, когда глупой Джейде прилетит подзатыльник, а то и оплеуха, но старуха только нетерпеливо взмахнула узловатой, похожей на клешню рукой – продолжай.
— В сказке должно быть волшебство и хороший конец, Билге-ходжа! А вы сейчас рассказываете про то, как на самом деле – грустно и совсем не интересно!
— Ой-ой, кто-то у нас тут тако-о-ой нетерпели-и-и-ивый! – Усмехнувшись, протянула Билге-ана и небольно дернула Джейду за непослушный завиток. – Во-первых, это только присказка. Во-вторых, девочка моя — хорошая выдуманная история должна быть немножечко похожа на правду, иначе будет неинтересно. А в-третьих – это особенная сказка, и хорошо бы тебе слушать ее очень внимательно, и не перебивать старших! Или может быть, сама хочешь рассказать что-нибудь, если эта история тебе не по душе? Давай, девочка, не стесняйся, мы послушаем!
Остальные захихикали – Джейда могла драться наравне с мальчишками, и лучше всех стреляла из дробовика, но, когда дело доходит до разговора, она всегда краснеет, как помидор, и мямлит себе под нос. Вот и сейчас щеки у Джейды пошли красными пятнами, она что-то пробормотала, спрятав глаза, и заправила выбившиеся волосы под шапку. А Билге-ана, как ни в чем не бывало, продолжила.
— В одной деревушке, недалеко от подножия гор, очень похожей на нашу, жили смелые и добрые люди. Они выращивали овощи и фрукты, пасли многочисленные стада и ездили торговать в небольшой городок по соседству. Когда пришел мор, от которого небольшой городок почти полностью вымер, они оставались у себя в долине, и смогли выжить, без жалости изгоняя заболевших. Когда самые отчаянные и злобные из оставшихся горожан пришли, чтобы отнять у крестьян еду и землю, жители деревушки встретили их оружием, и никто из злодеев не ушел живым. Набеги повторялись еще и еще, а потом прекратились, уже насовсем – то ли жители городка сами погубили бандитов, то ли все они погибли от болезни. Адский зной, са-ир, погубил посевы, но на следующий год жители возделали речную пойму – потоки воды от снегов, тающих на вершинах гор, не давали реке пересохнуть. Так люди в долине пережили и времена мора, и времена жары.
Когда на смену жаре пришла земхери, великая стужа, в долине стало совсем худо. В первый год жители вырубили весь лес в округе, чтобы отапливать дома и теплицы, где выращивали самые неприхотливые овощи и грибы. С каждым днем им приходилось уходить все дальше и дальше от домов, туда, где начинались владения джиннов. И случилось так, что в один черный день коварные джинны, которые уже давно следили за жителями долины, пришли к ним сами. Сначала небольшие стайки гулей поселились в ближайших рощах и начали нападать на сборщиков хвороста – женщин и детей. В одну из страшных ночей орда красноголовых караконджолов прокатилась по улицам, дотла сожгла амбар с запасами зерна и утащила с собой большую часть скотины. А хуже всего было то, что в полях, что рядом с лесом, поселилась страшная, хихикающая старуха-албасты с обвислыми грудями и огромными когтями, которая могла в считанные минуты разорвать нескольких сильных мужчин. Ходить за дровами стало опасно, и в ход пошли заброшенные дома и мебель. Голод и холод пришли в долину. Несколько смельчаков в отчаянии отправились в город, чтобы просить о помощи – и не вернулись.
Жизнь в долине стала совсем невыносима. Выжившие долго совещались, и, наконец, решили уходить на юг, к теплому морю. Путь им предстоял трудный, и с собой они взяли только самое необходимое. Многие плакали, уходя, но шли, не оглядываясь, потому что оставаться в долине означало только одно – ждать, когда за тобой придет смерть. В деревне остались старый глупый Козел, дряхлая Корова, у которой уже не гнулись ноги, несколько совсем глупых и слабых ягнят и Жеребенок, который был еще слишком мал и слаб, чтобы тащить поклажу…
Кто-то из малышей захлюпал носом, на него зашикали, и он умолк. Подозрительно заблестели глаза и у некоторых девчонок, но никто больше не издал ни звука. Я тоже помнил, как это было. Накануне по всей деревне слышались звуки забоя скота – глухие удары колотушки и испуганное блеянье овец. Я подумал тогда, что готовится какой-то большой праздник – может быть, пришли хорошие новости из большого мира. Но когда я проснулся и вышел из выстуженной за ночь пристройки, где меня поселил кади, деревня казалось мертвой. Снег на улицах был густо залит кровью, а заборы увешаны внутренностями и сырыми, капающими шкурами. Груды костей с остатками мяса были сложены у ворот ограды, а сами ворота были распахнуты настежь. Наверное, уходящие хотели отвлечь джиннов, и не дать им встать на след. Не знаю, помогло ли им это, но угощение джиннам точно понравилось – всю следующую ночь они громко пировали на темных улицах, пугая малышей жуткими воплями и звериным урчанием. Старый Онур уверял, что приходили даже караконджолы из лесной чащи, но ему, наверное, это показалось с перепоя – караконджолы в это время года спят в своих логовах.
В опустевших домах остались только жалкие остатки еды и никому не нужное теперь тряпье. А еще — скрюченная от болей в костях пожилая учительница, старый деревенский пьяница Онур, угрюмый Мурат, ослепший после встречи с караконджолами, и мы, дети, оставшиеся без родителей. Слепой Мурат все время молчал. На третью ночь, когда все спали у очага в женской половине дома кади, он тихо ушел и больше уже не возвращался. Старый Онур сказал, что это к лучшему – еды в домах у стариков было немного, а сколько еще нам оставалось сидеть тут, в этой забытой всеми деревне, никто не знал. Старики говорили, что кто-нибудь обязательно появится, но я в это не верил – и кое-кто из старших, по-моему, тоже. Конечно же, никто за нами так и не пришел. Наверное, никто уже даже и не знал, что мы тут.
— Когда последние сани скрылись из виду, животные собрались в доме старосты, и стали думать, как им жить дальше. «Мы тоже должны уходить! — толковал жеребенок, — если мы останемся здесь, то все умрем!»
Старый Козел возражал, что идти некуда. Вокруг только страшные леса и холодные пустоши, нужно остаться и занять теплые людские дома, чтобы дождаться в них конца земхери. В сенниках достаточно запасов сухой травы, чтобы прожить целый год, а к тому времени зима наверняка закончится.
«Кроме того, ты забыл про чудовищ, маленький брат! — сказала Жеребенку Корова, — в лесу живут красноголовые караконджолы, извергающие огонь из пастей, а по снежным полям бродит страшная албасты, раздирающая своими когтями даже железо. Мы не знаем, куда идти – везде пусто и страшно. А если ты и дойдешь – то подумай, что будет с ними» — и она кивнула на ягнят, испуганно жмущихся друг к другу. Жеребенку нечего было на это ответить, и он промолчал. Так животные поселились в самом теплом доме, и даже смогли развести огонь в очаге, раздув тлеющие угольки и подтаскивая хворост. Ночами они спали у огонька, прижавшись друг к другу, и им было тепло и спокойно. Так они жили и ждали, когда земхери закончится…
В дверь, ведущую во двор, негромко постучали. Билге-ана подхватила на колени заряженный «Крал» и кивнула мне на дальнее окно, продолжая ровным, усыпляющим голосом рассказывать свою историю. Остальные испуганно переглянулись, но продолжали сидеть, затаив дыхание, тихо, как мыши. Я, ступая как можно тише, прокрался в темную половину комнаты и выглянул в щель между досками, всем сердцем надеясь, что старик просто забыл наш условный стук, как уже бывало раньше. Но это был не Онур. К двери привалился жирный черный мешок, покрытый какими-то лохмотьями — не то свалявшейся шерстью, не то перьями. Я никогда раньше не видел джанголоса, но сразу понял, что это был он — он был именно такой, каким его описывала Билге-ана. Вглядываясь в темноту за окном, я смог разглядеть и огромные, прижатые к голове уши и тонкие, длинные руки, плетьми повисшие вдоль тела. Из рассказов стариков я знал, что они покрыты костяными наростами-колокольчиками, которые могли издавать громкий сухой треск, как погремушки гремучей змеи, про которую я когда-то, давным-давно, смотрел ролики в интернете.
Одна из рук вяло дернулась и поползла вверх. Снова раздался стук, теперь громче. Потом туша джанголоса мелко, как желе, затряслась, и знакомый скрипучий голос раздался из-за двери, безобразно растягивая слова и присвистывая.
— Открываааайтеее, сссссссскореееее! Я зззамеееерззззсс!
Дети испуганно зашушукались, но сразу же затихли под испепеляющим взглядом Билге-аны, а у меня, неожиданно, на глаза навернулись слезы. Старый Онур был дурак и пьяница, и в деревне над ним смеялись все, даже дети, но он, в конце концов, был одним из нас. А теперь проклятый джанголос схватил его выпил его душу и украл его голос, чтобы выманить нас наружу. Хуже всего было то, что он сожрал мозги старика, и теперь знал, что мы скрываемся здесь. Он ждал, что кто-нибудь откроет ему дверь, чтобы выдернуть и утащить с собой, в морозную темноту — а потом опять вернуться и ждать.
— Ззамеееерзссс, сссскореее! – Вторая тощая рука выдвинулась из лохмотьев и забарабанила по дверному косяку, в голосе послышалось нетерпение. У него хватило бы сил выломать дверь, но в доме пока еще было слишком тепло. Проклятый Всевышним джинн втянул руки в свои лохмотья, застыл у двери черной бесформенной грудой тряпья, и больше не шевелился, словно уснул. Ему не нужно было торопиться — осталось только дождаться, пока в очаге не погаснет огонь. Пока не прогорят дрова, мы были в безопасности, но если джанголос подумает, что мы собираемся сбежать, то я бы не поставил последнюю монетку на то, что он не ворвется внутрь, даже рискуя обжечься.
Жестом я подозвал Фати, девочку из старших и указал ей на смотровую щель. Она кивнула, тихо подошла и заняла мое место. Я вернулся к очагу, кивнул рыжему Исмаилу, и мы пошли в купальню, где хранился запас особых дров – стулья и столы из покинутых домов, порубленные в тонкую длинную щепу так, чтобы быстро сгореть и дать много жара. В несколько заходов мы перетаскали мешки с растопкой. Щепы было много, с запасом хватало на то, чтобы успеть уйти, и на то, чтобы дослушать историю. Билге-ана сняла с огня котелок, и я бросил в очаг первую охапку. Она быстро разгорелась, весело потрескивая и разукрасив стены и потолок причудливыми колышущимися тенями. Сразу стало теплее и еще уютнее, почти как в детстве, когда папа зажигал масляную лампу и показывал на стене руками теневые представления. Страшно, до боли в сердце, захотелось остаться — пить сладкий пряный отвар, накрывшись покрывалом, и слушать спокойный, убаюкивающий голос старухи... Оставив рыжего Исмаила приглядывать за огнем, я отошел к окну и занял свой наблюдательный пост. Фати вернулась на свое место и продолжила слушать.
— Но зима все не кончалась и не кончалась. Сена в сенниках оставалось все меньше. И однажды ночью, посмотрев в последний раз на спящих ягнят, старый Козел и старая Корова ушли в лес, чтобы никогда больше не вернуться. После того, как ягнята оплакали их, Жеребенок сказал: «Всевышний мог разозлиться на своих любимых детей, но ни один отец не останется равнодушным к их страданиям. Если он не видит нас, то мы найдем его и попросим остановить земхери, пусть бы нам пришлось идти целую вечность! Мы выносливее людей, мы можем есть кору с мертвых деревьев и раскапывать снег, чтобы добывать себе мертвую траву. Люди боятся морозов, но мы покрыты густой шерстью, которая нас защитит. Мы сможем дойти до теплого моря и даже дальше, если потребуется!»
Весь день они готовились к дороге. В одном из сараев животные нашли маленькие сани, подходящие для того, чтобы запрячь в них жеребенка, перетаскали в них последнее оставшееся сено и двинулись в дорогу, искать защиты и справедливости Всевышнего…
Исмаил подбросил в очаг следующую охапку щепы. Стало уже настолько тепло, что Билге-ана остановилась и приказала всем расстегнуть куртки и снять шапки, чтобы не взопреть перед выходом на мороз. Сидящий у двери неподвижным черным мешком джанголос забеспокоился. Он снова коснулся двери, отдернул тощую, как палка, руку, смешно зашлепал большим, губастым ртом, и отодвинулся подальше, корчась и содрогаясь всем телом. Бесформенной кучей осел в нескольких шагах от двери и ненадолго замер, потом опять зашевелился. Распустил уши, которые капюшоном встопорщились вокруг головы, как у динозавра из «Парка юрского периода», вытянул вперед мелко трясущиеся костлявые руки и медленно стал поворачиваться вокруг себя – наверное, так он осматривался. Свернув уши, как огромная жирная смоляная капля перетек к соседнему дому, и скрылся в полной темноте. Может быть, ушел насовсем? Или затаился в тени, уставившись на нашу дверь, расправил свои проклятые уши, слушал и ждал?
Я вернулся к очагу, сидеть у которого стало совсем жарко, так, что кое-кто отодвинулся подальше. Старуха осталась сидеть на месте, неподвижно глядя в огонь и продолжая свою сказку. Девочки снова раздали чашки с отваром, добавив к ним остатки засахаренных фруктов и две пачки печенья – теперь можно было не беречь запасы. Белге-ана заговорила быстрее, стараясь успеть до того, как прогорят все щепки.
— Сначала они шли по длинной, просторной просеке, по самому краю леса, чтобы коварному джанголосу, видящему ушами, было сложнее различить их среди деревьев. Глубоко в чащу они не заходили, чтобы джинны, живущие в лесу, не причинили им вреда. Так и случилось — ни мелкозубые гули, ни вечно голодные караканджолы, ни коварный джанголос им не помешали. Дальше их путь лежал через заснеженную равнину к большой реке, и горы остались далеко за спиной. Жеребенок весело тянул сани, в которых, прижавшись друг к другу, дремали самые маленькие ягнята. Те, что постарше, вприпрыжку бежали с ним рядом, стараясь не отставать. Дорога их была легкой и приятной. Но, как всегда это и бывает, все хорошее быстро заканчивается. Старая злобная албасты, живущая на равнине, почуяла их издалека, и, хихикая, помчалась в погоню. Увидев снежный вихрь, несущийся к ним по полю, ягнята жалобно заблеяли.
«Прыгайте в сани!» — Закричал Жеребенок, и помчался, что было сил. Албасты не отставала, но и догнать бешено скачущего Жеребенка ей было не под силу. Его бока раздувались, на губах выступила пена, а сердце билось, как кузнечный молот, но он не останавливался. Старая албасты не сдавалась, и когда жеребенок, наконец, рухнул в снег с боками, покрытыми пеной, она торжествующе закудахтала и бросилась на них, растопырив когти. Ягнята прижались друг у другу, предчувствуя конец, и тогда, в ослепительном столпе света, пришел сайяхун — ангел-странник, что ищет на дорогах чистых сердцем путников и доносит до Всевышнего их мольбы. Одного движения его перстов хватило, чтобы мерзкая албасты с воем растворилась в снежной пыли, и сайяхун обратил свой лик к ягнятам.
«Я не могу остановить земхери, ибо все в руках Всевышнего! — сказал он, — но я поведаю вам, что мольбы праведников со всего света переданы ему, и смягчили его сердце. Скоро земхери закончится. А вас я заберу с собой, в Джаннат2, где вы будете до конца времен пастись на зеленых тучных лугах и пить сладкую прозрачную воду. Ваш старший брат уже ждет вас там» — и ягнята отправились с сайахуном на прохладные, светлые пастбища, и встретили там своего друга Жеребенка, старого Козла и Корову. А весной впервые за долгое время на небо вышло солнце, растопившее снега и подарившее миру надежду»
Сказка закончилась. Я закинул в огонь последние дрова. Пора было уходить. Дети по очереди подходили к Билге-ане. Откуда-то из складок многочисленных одежд старуха извлекла тканевый мешочек и теперь совала в протянутые ладошки разноцветные сахарные леденцы – когда только она успела их сварить? Билге-ана обнимала каждого, шептала что-то на ухо и отталкивала от себя. Осторожно, стараясь не греметь, дети уходили через открытую дверь на мужскую половину дома, где около задней двери, выходящей на сторону леса, были сложены вещи, подготовленные для побега. В комнате остались только я и Джейда.
— Это была хорошая сказка, Билге-ходжа! – сказала Джейда и подошла к старухе, чтобы обнять ее. – Мы ведь тоже попадем в Джаннат?
— Конечно, девочка моя! Там ты встретишь всех, кого любишь! – Ласково ответила Билге-ана и, порывшись в карманах, вложила ей в руку ей какой-то сверток. Прошептала что-то на ухо, поцеловала в макушку, развернула к двери и мягко подтолкнула в спину. Спрятав лицо, Джейда скрылась за дверью мужской половины. Остался только я. Билге-ана поманила меня пальцем, и я склонился перед ней, встав на колено. Сухие губы коснулись моего уха.
— Спаси их, если сможешь. Ищи людей у большой реки. – Скрюченные пальцы разжали мою ладонь и положили в них липкий кусок вареного сахара.
Билге-ана оттолкнула мою голову и махнула рукой. Остановившись в проеме двери, я обернулся — старуха сидела лицом к двери, на коленях у нее лежал дробовик, а дрова в очаге уже почти догорели.
* * *
По краю леса, по просеке, не заходя вглубь, потом – через снежное поле, спиной к горам, и дальше, к большой реке, где могут быть люди. На гулей мы натолкнулись, отшагав всего пару часов. У меня уже немного кружилась голова от усталости, рюкзак с припасами оттягивал плечо, становясь все тяжелее и тяжелее, я тупо смотрел под ноги, и не сразу их заметил. Сдавленный хрип заставил меня поднять глаза и оглядеться. Джейде зажимала рот Ларе рукой и тащила ее вперед. Глаза у Лары были совершенно круглые, и она тыкала пальцем куда-то направо, в чащу, где шагах в двадцати от нас, на небольшой полянке, кружился хоровод. На первый взгляд, не меньше шести или семи тощих фигур, танцующих в облачках снега, празднующих свой собственный зимний праздник, не обращая на нас никакого внимания. И вот тут кто-то с оглушительным, похожим на выстрел, треском, наступил на промерзшую сухую ветку. В жизни и так бывает.
Белые тонкие тела шустро рванули в темноту, по редким кустам, только ветки закачались — гули очень осторожные, но слабака никогда не упустят. Будут рвать понемногу, нападая из темноты, пока добыча не обессилит – и тогда накинутся всей стаей, стараясь сначала ослепить и покалечить, а потом, когда жертва упадет, сожрать, отрывая по кусочку мясо от костей.
Я остановился, с трудом переводя дыхание, и повернулся лицом к поляне, шаря по поясу. Малышня сбилась в кучку за моей спиной, девочки зажимали им рты и успокаивали шепотом. Бежать от стаи гулей нельзя – они, как собаки, нападают тогда с особым остервенением. Охотничий нож. Да, с одной иди двумя я бы справился, но остальные в это время растащат малышей по кустам, и тогда все, им конец. Фальшфейер их отпугнет, но потом они будут гнать нас до конца – огня они страсть, как не любят. Пока я судорожно думал, что делать, старшая гуль высунула свою бледную мордочку из-за ствола дерева в нескольких шагах от меня, и сделала несколько шагов вперед, настороженно принюхиваясь. Потом остановилась, повернула голову и что-то пропела чистым, звонким голосом. Из кустов выползли и остальные, медленно окружая нас полукольцом.
Первая, выжидающе и насмешливо глядя мне в глаза, подошла почти вплотную, протянула худую когтистую лапку и погладила меховой воротник моей куртки. К своему стыду я застыл, как кролик перед змеей, не в силах даже пошевелить рукой, а потом полетел в снег и ужасно больно ударился лицом о какой-то корень, скрытый под тонким слоем снега. Джейда с неожиданной для такой худышки силой отбросила меня в сторону, одним движением расстегнула воротник, рванула себя за шею, зачерпнула и россыпью метнула далеко в снег перед смыкающимся кольцом горсть алых капель. Гули, позабыв про осторожность и отталкивая друг друга, рванулись за ними. Я вскочил, выплевывая окровавленный снег, и понесся к глупой девчонке, чтобы зажать ей рану, но никакой раны не было – в кулаке у Джейды была зажата порванная золотая цепочка, любимые гранатовые бусы Билге-аны. Я схватил ее за плечо, развернул лицом к просеке, и подтолкнул в спину. Малыши неуклюже топали впереди, за ними – дети постарше и девчонки. Мы с рыжим Исмаилом держались позади всех, поминутно оглядываясь, как овчарки, охраняющие стадо.
Гули напали сразу со всех сторон. Сначала белая тень метнулась под ноги Исмаилу, и он покатился, ударившись о дерево. На него сразу же напрыгнули несколько тощих тел, и он страшно заорал. Я рванулся к нему, но что-то со страшной силой ударило меня в бок, сразу стало мокро и горячо. Впереди что-то кричали. Выхватив из-за пояса фальшфейер, я сорвал колпачок, просеку залило ярким красным огнем, высветив несколько копошащихся куч тел и изломанные худые тени, затаившиеся среди деревьев. Истошно вопящих малышей тащили в кусты. Я побежал к ним, раздавая по пути удары ножом по ослепленным гулям. Джейда схватила меня за рукав, сквозь разорванную перчатку у нее толчками струилась кровь и что-то прокричала мне в лицо, показывая на светлую полосу впереди. Начинался рассвет. Больше я ничего не запомнил.
* * *
Ночь заканчивалась. Дети прибодрились и перестали хныкать, но я, даже сквозь заволакивающую сознание мутную пелену понимал, что дело плохо. Малыша Дениза, который совершенно выбился из сил после нашего побега с поляны гулей, я нес на закорках. Ноги постепенно наливались свинцовой тяжестью, раненный бок пульсировал болью, свитер с той стороны уже совсем промок и стал липким. Я перестал чувствовать свое лицо, щеки, которые сначала словно кололи мелкими иголочками, совершенно онемели. В глазах двоилось, в ушах гремели барабаны — еще полчаса, и я лягу прямо в снег, и буду надеяться, что все мы встретимся в Джаннат – потому что Джаханнама с нас уже хватит. Кто-то из малышей, идущих впереди, закричал. Я устало попытался сфокусировать взгляд, и увидел – совсем недалеко, метрах в двадцати…
Что-то щелкнуло, в лицо ударил тугой сноп ослепительного белого света, и я с размаху рухнул на колени. Кубарем, с оглушительным визгом, улетел в снег малыш Дениз. Вокруг не было ничего, кроме света и черной фигуры впереди, окруженной холодным сиянием.
— Приветствую тебя, о милосердный сайяхун! – закричал я во всю невеликую мощь своих легких, чувствуя, как гаснет мир вокруг. – Прими мою мольбу, заклинаю тебя именем Всевышнего! Защити этих детей, не дай им погибнуть!
Сайахун сделал несколько шагов вперед, стянул перчатку и протянул мне руку. Рука была жесткая, теплая. Он был немолод, с красиво подстриженной черной, с проседью бородой и добрыми глазами. Я попытался подняться, опираясь на его руку, но в боку что-то лопнуло, кричащие от боли колени подломились, я позорно упал ничком и потерял сознание.
* * *
Первым, что я почувствовал, когда очнулся, было тепло. Настоящее тепло, не те крохи, что давал нам наш маленький очаг, а настоящее теплое море, приятно обволакивающее тело. Проведя рукой по боку, я почувствовал голую кожу — кто-то раздел меня до белья. Яркий свет пробивался даже сквозь закрытые веки. Открыв глаза, я сразу же зажмурился – за дни сидения в заколоченном доме я совсем отвык от яркого света и смотреть на него было больно. Я лежал на деревянной кровати в светлой, чистой комнате. Кроме меня здесь никого не было. На лакированном столике рядом с кроватью стоял кувшин с водой, я потянулся за ним и зашипел от боли в боку. Оттянув воротник футболки, я увидел свежую повязку, которая уже успела пропитаться кровью. Еще, похоже, потерял один из зубов – жаль, что они уже не молочные. Осторожно спустив ноги с кровати, я медленно, как старик, подошел к висящему на стене к зеркалу. Ничего страшного – несколько ссадин и небольшой синяк на скуле – неудачно приложился, когда упал. Поднял губу – точно, вместо одного из зубов дыра с запекшейся кровью.
В дверь осторожно постучали, и я, по привычке, дернулся к окну – стук был не наш, не условный. Дверь открылась, и в комнату, отряхивая ноги от налипшего снега, вошел чернобородый сайяхун. В бороде его таяли снежинки, и от него по комнате расходился свежий, морозный воздух. В руках сайяхун держал поднос со свежими лепешками, от которых поднимался умопомрачительно горячий пар.
Потом его оттолкнули, да так, что он чуть не уронил поднос, и в дом влетели они – мои ягнята. Маленький Дениз неуклюже облапил меня и прижался к моему животу. Раненный бок снова обожгло огнем, и я еле сдержался чтобы не заорать ему прямо в исцарапанное лицо, расплывающееся в улыбке. Джейда стояла впереди, поддерживая на весу забинтованную кисть руки, перемотанную порозовевшим бинтом. Лицо у нее было бледным, но черные глаза сияли, и она тоже улыбалась. Остальные столпились у двери, Кемаля, Лары и рыжего Исмаила среди них не было. Джейда поняла, куда я смотрю, и грустно покачала кудрявой головой.
— Приветствую и тебя! – сайяхун поставил поднос на столик и, улыбаясь, протянул мне руку. – Как мне называть тебя, маленький герой?
— Ак... тай… – во рту у меня было сухо, как в пустыне. Я проглотил противный комок, и повторил еще раз, уже громче. – Меня зовут Актай3!