Эта история написана в рамках весеннего турнира Мракотеки (апрель — май 2024 года)
Иван сидел за письменным столом над раскрытой книгой, когда в комнату вошла мать, держа в руках пылесос. Иван зажал уши и продолжил читать, пытаясь сосредоточиться. Ревущий звук медленно приближался, наконец подошел вплотную. Материнский голос скомандовал:
— Ноги убери!
Иван послушно поджал ноги, не отрываясь от чтения.
— Что у тебя тут за гадюшник? Вещи валяются, на столе черт-те что! Сколько раз я просила…
Вера Сергеевна с отвращением кивнула на скомканные и брошенные в угол кровати рубашку, джинсы и носки. Прищурившись, присмотрелась к пятну под столом.
— Вань, ну просила же не есть в комнате. Что ты там пролил? А ну марш на кухню за тряпкой!
Вернувшись с кухни, Иван увидел, что мать взгромоздила стул на раскрытую книгу, отвернула ковер и продолжила пылесосить. Заметив сына, она выключила пылесос, забрала у него тряпку и демонстративно принялась мыть пол.
Иван вышел в коридор.
Постояв немного в задумчивости, он обулся и накинул на плечи светло-бежевый плащ, который был ему великоват. В спину донеслось:
— Куда собрался? Матери помочь не хочешь?
— По-моему я тебе тут только мешаю!
— Хорошо, придешь — разберешь свою комнату, гулена.
Спускаясь с пятого этажа, Иван считал ступеньки. От лифтового холла их было восемь, от мусоропровода — семь. Каждый день он пересчитывал их, и это дарило ему уверенность и спокойствие. Ежедневная перепалка с матерью на тему житейских мелочей была частью обязательного ритуала. Он к этому привык.
На скамейке у подъезда сидели три соседки-старушки. Не успел Иван отойти от них и десятка шагов, как в спину донеслось приглушенное:
— Трудный парень. Как Верка с ним только живет! Не учится, не работает…
Конец фразы утонул в шуме Н*ской улицы. Или он просто не захотел его расслышать.
Иван направлялся в городской парк. Он часто туда ходил. Темной воде, тихо плескавшейся на набережной, можно было излить все, что было на сердце. Парк был разбит на месте бывшей дворянской усадьбы. До революции там жил какой-то помещик, не то заводы ему принадлежали, не то рудники, а может, и то, и другое. В будни и выходные парк становился центром городской жизни и ее маленьких провинциальных развлечений. Иван уже знал, что от двери подъезда до ворот парка было пять тысяч пятьсот семьдесят два шага. И каждый раз он считал их заново. Не дай бог, если шаги не сойдутся.
Стоял теплый субботний вечер, солнце клонилось к закату, уютно устроившись на белоснежной подушке из облаков. Иван радовался, что знакомые соседние дома стоят на месте, что он идет по знакомой тропинке и не слышит ни попреков в свой адрес, ни ядовитых сплетен. И что к горлу не поднимается тошнота от обиды и непонимания.
Отцовские механические часы на правой руке подсказывали, что через час наступят гражданские сумерки. Значит, через десять минут в парке зажгут фонари.
За домами серии I-335 были гасли отсветы багрового заката. Иван считал плитки на дорожке на два счета. Один для плиток с параллельным рисунком, другой для плиток с перпендикулярным. Он не раз ходил этой дорогой и уже, знал ответ. Но пересчет был интересной игрой. Сосчитанный мир казался понятным и безобидным.
Он не помнил, когда это началось, но это было самое большое удовольствие и смыслом его скучной жизни: считать предметы. Где-то в голове автоматическое устройство отщелкивало количество и фиксировало результат. Он помнил все в числах, всегда. Он мог не запомнить имя или название, но помнил количество букв, их составляющих.
Сейчас Иван просто считал прохожих. В основном это были женщины, но встретились и двое мальчишек с палками, а также одна женщина с коляской: такие проходили в его подсчетах по отдельной категории.
Иван миновал стальные ворота и вошел в парк. На взъерошенного веснушчатого подростка никто не обращал внимания. Так было всегда. И это его вполне устраивало.
Парк начинался на набережной и поднимался по некрутому холму к строениям старинной усадьбы. Городские власти еще в незапамятные времена сделали из той концертный зал, где проходили то общественные собрания, то дискотеки. Сегодня была очередь дискотеки.
Около чёрной чугунной ограды набережной рядом с коричневым деревянным настилом играла музыка. Здесь же примостилась синяя дощатая касса. За пятьсот рублей любой желающий мог потанцевать с подружкой на площадке. В маленьком городке с населением менее сотни тысяч жителей развлечений было немного, и танцплощадка в теплые дни пользовалась большой популярностью. Народ собирался на милонгу и не расходился, пока слушались ноги. Пересчитав всех тангерос и поделив их на возрастные категории, Иван двинулся дальше.
На черной глади реки покачивалась одинокая лодка. Парень с девушкой поочередно прикладывались к горлышку бутылки с каким-то явно горячительным содержимым, ни мало не заботясь о негигиеничности и небезопасности данного процесса.
Иван свернул с набережной и начал подниматься в гору по центральной аллее. Желтый свет фонарей придавал не успевшим распуститься деревьям фантасмагорический вид. Лишь вековые громадные ивы успели приодеться в зеленую клейкую листву.
На холме раскинулся лабиринт аллей: парк несколько раз перестраивался, поэтому многие из них заканчивались оградой и никуда не вели. Вдоль аллей тянулась высокая, выше человеческого роста, живая изгородь из кизильника. В ее просветах виднелись клумбы с белыми нарциссами, пионами и фиалками. Пионы уже закрыли свои лепестки, густой аромат нарциссов смешивался с холодным и влажным воздухом. По аллеям бродили редкие парочки, небольшие компании и родители с детьми.
На одном из поворотов на возвышении показалась невзрачная одноэтажная постройка. Какой-то умелец-энтузиаст приспособил старый сарай для паркового инвентаря под тир. Бьющий изнутри яркий свет ослеплял, но на него особо никто не слетался. Завсегдатаи парка не оценили непривычное новшество, смекнув, что в лотерею им везет больше.
В ореоле света стоял высокий, крепкий мужчина, он как раз делал вторую попытку, пытаясь метким выстрелом выбить приз — плюшевого медведя. Миловидная, совсем молоденькая девушка с чокером на шее и в легком летнем платье горячо его подбадривала. Считать здесь было особо некого, так что Иван двинулся дальше.
Когда Иван взбирался по тропе к пруду, наперерез ему пробежал черный кот. Из пасти свисал пушистый комок с тощим хвостом. Плюс один кот, минус одна мышь. Иван жалел любую незадачливую жертву.
Добравшись до верхнего пруда, который по расчетам Ивана должен было в это время быть безлюдным, он увидел на берегу небольшую толпу.
Пожилая тетка костерила кого-то, Ивану невидимого:
— Вот срамота-то! Надо сообщить полиции! Или в дурдом, она точно оттуда!
Стоявший поблизости немолодой, хорошо одетый мужчина ее перебил:
— Девушка, вы не простудитесь? Не замерзли?
В его голосе сквозило сочувственное любопытство.
Какие-то люди проходили мимо, оглядывались, но шаг не сбавляли. Исключением стали двое крепко поддатых парней, идущие в обнимку, чтобы хоть как-то удержать друг друга на ногах. Один из них заметил все еще невидимую для Ивана девушку, замер на секунду, а затем нетвердым шагом направился к ней, покрепче стиснув бутылку.
— Глянь, какая крошка!
— Ага, хлебная… Пошли отсюда, неизвестно из какого батона она выпала, — возразил его более трезвый приятель. Он попытался оттащить первого за рукав, но тот поскользнулся на мокром от вечерней росы склоне и, грязно ругнувшись, рухнул на землю. Тетка умолкла и стала наблюдать за новым парковым аттракционом. Парень приподнялся над травой и спросил, пьяно растягивая слова:
— Т-те-е-бя к-ка-а-ак з-зову-у-ут?
Иван подошел ближе. На траве, среди желто-лилового марьянника, цвета которого он скорее угадывал, чем видел, сидела девушка, одетая, мягко говоря, чуть более чем откровенно. Ее бедра и ноги были едва прикрыты куском какой-то ткани.
Ивану уже доводилось видеть обнаженное женское тело — в альбомах по искусству с репродукциями скульптур Древней Греции и Древнего Рима, а еще в Пушкинском музее в Москве, где был один раз, когда учился в школе.
— Никакая я не крошка! — ответил приятный женский голос.
— Да она говорить умеет! Еще и человеческим языком ! — воскликнула тетка. — Ты почто свой срам показываешь?
— А вы чего уставились? — подхватили ее товарка. — Чем пялиться, прикрыли бы ее чем-нибудь.
— Не связывайся ты с ними, они ж все полудурошные, им что ни скажи, все как с гуся вода. Пошли, темно уже.
Тетки развернулись прочь от странной компании, но уходить не торопились.
— Буду я какую-то жирную полоумную пердунью еще слушать, — вдруг оскалилась незнакомка.
— Во наглая! Хамка! Бесстыжая! Да я тебя! Я полицию вызову! — с этими словами добровольные блюстительницы порядка резво зашагали в направлении центрального входа. При упоминании полицейских поддатые парни также предпочли ретироваться. Поодаль столпилось несколько прохожих, они о чем-то негромко переговаривались, поглядывая в сторону пруда.
— А правда, девушка, могу я вам помочь? Как вас зовут? И вам… э-э-э… лучше убраться отсюда поскорее, а то, неровен час, и впрямь полиция нагрянет. Но вы не бойтесь, я могу все уладить, мне есть кому позвонить... — сказал хорошо одетый пожилой мужчина.
— А что, полицейский знает, как меня зовут? — усмехнулась девушка. И тут глаза Ивана встретились с ее глазами. Насколько позволял видеть тусклый свет фонарей, глаза эти были зеленые. Огромные. Бездонные. В них Иван поймал блики серебряных звезд. Изумительной красоты лицо, вьющиеся, как у него, каштановые волосы. Иван видел ее впервые, но ему вдруг показалось, что он знал ее всю жизнь. Такую разве забудешь! И вдруг его осенило.
— Я знаю, как тебя зовут! Сегодня в парке все по парам. На набережной танго и кэш. Тристан и Изольда в лодке пьют любовный напиток. Леон вот-вот выбьет плюшевого медведя для Матильды. Том поймал Джерри. Я — Иван, значит, ты — Марья.
Огромные глаза девушки расширилась, и стали еще больше.
— Эй, парень, ты что, тоже набрался? — опешил мужчина.
— Ничего он не набрался, просто он умеет видеть. — Девушка легко поднялась, подошла к Ивану и вдруг надела ему на голову венок из марьянника. Ее цветочное дыхание коснулось его лица. Раздался всплеск, и по водной глади пошла частая рябь.
— Дорогой, ты что-то запоздал…Что тебя задержало? Я тебя заждалась… Чуть не замерзла…— Она капризно надула губки. Неловкое стеснение Ивана ее забавляло.
— И этот псих! Отличная парочка. Могла и получше кого найти, — разочарованно пробормотал мужчина, исчезая в темноте.
Они остались одни.
Глядя на синие вершины сосен, Иван напряженно соображал. Почему его назвали «дорогим», что от него хотят, в какой игре его заставляют участвовать?
— Но я вас не знаю… почему вы т-так меня назвали?… И г-где ваша одежда? — заикаясь и не отрывая взгляда от сосен, пролепетал он.
Она вздрогнула, повела плечами.
— Тут холодно у воды, пойдем отсюда.
Переведя взгляд с сосен на изгородь, Иван почти машинально снял с себя плащ и накинул на плечи незнакомке. В голове шумело, ощущения были примерно такими же, как когда он первый раз попробовал крепленое вино.
Проходя по кромке пруда, он заметил, как в темной водной глади отражаются две полные луны. «Как странно, — подумал он, — сегодня же новолуние и на небе нет ничего. Это, наверное, свет тех дальних фонарей на аллее так преломляется. Ничего необычного».
Иван на мгновенье заколебался, в самом ли деле необычного тут нет, но спутница потянула его за рукав фланелевой рубашки и вновь настойчиво заглянула в глаза:
— Полынь или петрушка?
Иван не понял вопроса, задумался, посчитал количество букв, слогов, гласных. Вспомнил вкус полыни и вкус петрушки. А между чем и зачем он выбирает?
Марья смотрела на него изучающе.
— Теплый вечер сегодня, — полувопросительно произнесла она, плотнее кутаясь в плащ.
Они начали подниматься выше, к старому особняку, где вовсю гремела дискотека. Из динамиков лилась музыка, на низких частотах. Внезапно все стихло, а в следующее мгновение раздались то ли испуганные, то ли восторженные крики. Иван поморщился: современная музыка никогда ему не нравилась. Все фонило, гудело, завывало, хохотало и ухало… Наконец какофония прекратилась, и властный мужской гнусавый голос запел, отчаянно фальшивя:
— Ты мясо любишь! Режешь, жаришь, тушишь… О это чудо, ты мясо лю-ю-ю-би-и-ишь!
Сквозь одобрительное улюлюканье толпы до Ивана донесся истошный вопль. Его мог издать лишь смертельно напуганный человек. Иван дернулся было на звук, но тут же замер и встревоженно глянул на Марью. Она была сама невозмутимость. Рядом с ней он чувствовал себя чуть увереннее, чуть бесстрашнее, чем обычно. Да и просто так ее оставить он, конечно же, не мог.
— Умеют люди отдыхать. — Марья даже не повернулась, словно каждый день слышала что-то подобное. — Широко гуляют.
Голоса стали однообразнее, сплоченнее, толпа начала скандировать что-то в унисон.
Вопль повторился, он несся со стороны усадьбы. «Нет, — осознал Иван, — не показалось».
— Марья, там что-то… не то. Может, уйдем?
В ее глазах блеснула надежда:
— К тебе?
Привычный мир окутало туманом, по венам, пробирая до нутра и отдаваясь шелестом в костях и искрами в кончиках пальцев, побежала какая-то огненная жидкость. Мысли ворочались тяжело, точно пчелы в сиропе, но и этого было достаточно, чтобы Иван представил лицо матери при виде полуголой незнакомки, с которой он познакомился в парке у пруда.
— Прости, я не могу, мы… понимаешь, мама не любит, когда в гости вот так без предупреждения. Мы не можем так поступить с мамой… Ты хорошая… Но я тебя едва знаю.
— Ты живешь с мамой? Слушай, я так устала и замерзла.
— Давай выйдем из парка, там решим…
— Давай, здесь становится слишком шумно, давай вернемся к пруду, а потом вниз к набережной. По дороге расскажешь мне о себе… Значит, ты живешь с мамой…
— Да нечего особо рассказывать. Я часто тут гуляю, прогулка перед сном укрепляет мышцы и способствует здоровому сну. Лучше ты про себя расскажи. Я тебя раньше здесь не видел, а я тут всех знаю. Ты приезжая?
— Нет, я местная, мы просто раньше не встречались. Я иногда захожу в парк.
— Город такой маленький, и тут никогда ничего не происходит, странно, что мы не встретились раньше. Столько лет здесь живу и хожу сюда…И вдруг сегодня встречаю тебя и угадываю твое имя… Как во сне, как в другом мире каком-то.
Все это время Иван ни на секунду не переставал считать. Он точно знал, что деревьев на аллее росло сорок восемь, а сейчас он уже насчитал восемьдесят. Анфилада полуоперившихся лип казалась бесконечной. Вокруг не было ни души. Что это значит? Откуда взялись еще тридцать два дерева?
— Раз ты угадал мое имя, значит, ты меня знаешь, мне нечего рассказывать. Я есть та, кто я есть. И наша встреча не случайна.
С ними поравнялся молодой бородатый священник в рясе. Наверно, закончилась вечерняя служба. До закрытия через парк можно было срезать путь, чем многие и пользовались. Дико взглянув на Марью, он ускорил шаг в сторону набирающей мощь дискотеки.
— Значит, к тебе не идем?
— Боюсь, мама не поймет… Я не могу привести тебя к ней в дом, тем более голую …
— Я не голая! На мне одежды больше, чем надо. Но если хочешь, можешь купить мне что-нибудь.
— Магазины уже закрыты.
Звуки дискотеки, казалось, гнались за ними по пятам и неумолимо нагоняли.
— А следующая песня посвящается Вике, — донеслось из динамика. Раздался одобрительный многоголосый дружный вой. И тот же голос завел:
— Vicar-Vicar-Vicar-Vicar, come to my boudoir, baby, I have a possibility to play it with you…
Они свернули на уединенную боковую аллею, ведущую, как Иван знал, в тупик.
— Мы разве не на набережную?
Марья загадочно приложила палец к губам, взяла его под руку и посторонилась, чтобы пропустить с визгом бегущую девушку. Послышались чьи-то быстрые, тяжелые шаги. Похоже, за девушкой кто-то гнался.
Задыхаясь и спотыкаясь, беглянка достигла дальнего, еле освещенного тупика и стала карабкаться по прутьям ограды, не переставая визжать. Подоспевший преследователь легко сдернул ее и потащил в кусты. Визг прекратился.
Когда Иван с Марьей подошли ближе, из кустов доносились не то чмокающие, не то чавкающие звуки. Иван покраснел, надеясь, что в темноте Марья этого не заметит. Она же резко дернула его в обратную сторону.
— Любовь всегда побеждает, весна в разгаре, не будем им мешать.
Они пошли обратно. При приближении к перекрестку с центральной аллеей Иван различил слова песни:
— О, боже какой мужчина, я хочу от тебя спину, я хочу от тебя почки! И щечки! И щечки!
— Что только ни пели в этих восьмидесятых… — озорно улыбнулась Марья.
Едва различимая в сумерках дорожка вела их противоположный конец парка, где была летняя эстрада, а за ней — очередной тупик. Ивану не давал покоя вопрос с лишними деревьями на аллее. Он ведь не мог обсчитаться! Он никогда не ошибался.
— А ты знаешь историю этого парка? — вдруг спросила Марья.
— В общих чертах, — не слишком уверенно ответил Иван. — Пруд, у которого ты сидела, говорят, был всегда. Он включен в ансамбль усадьбы, но древнее ее. Я иногда сюда прихожу: по весне, считать перелетных птиц. Их предки, мне кажется, динозавров видели.
Неожиданно для самого себя, подстегиваемый необычностью этого пьянящего вечера, Иван рассказал Марье о страшной трагедии, случившейся в усадьбе лет сто пятьдесят назад. Какой-то безумец изрубил топором гостей на балу. Говорили, из ревности. Никто не уцелел.
— А что с ним стало потом?
— Вроде помер в тюремной психбольнице. До последнего дня писал любовные стихи. Кто-то даже их издать пытался, но родственники не дали на это согласия.
Они дошли до поляны с летней эстрадой. Иван видел зрителей со спины и машинально начал их считать. Все скамьи были заполнены, перед сценой яблоку негде было упасть. Многие сидели прямо на земле: в проходах и полукругом перед сценой. Присмотревшись, Иван понял, что одеты они все в костюмы чешуйчатых рептилий: с костяными отростками по бокам и серыми плавниками на спине. Вытянутые головы, все как одна, были повернуты к ярко освещенной камерной сцене, где стоял молодой человек в тройке и бабочке. Срывающимся голосом он декламировал:
Ты, красавица, верно, ко мне!..
Стосковалась в своей тишине!»
За корявые пальцы взялась...
С бородою зеленой сплелась
И с туманом лесным поднялась.
Так тоскуют они об одном,
Так летают они вечерком,
Так венчалась весна с колдуном…
Стоило чтецу запнуться или сделать паузу, зал начинал шевелиться. В какой-то момент на толпу опустилась тишина, и зрители, точно подчинившись единому инстинкту, начали медленно сдвигаться к сцене. Ивану показалось, что он слышит шуршание чешуи о траву.
— Ах ! Костюмированный поэтический вечер! Давно я такого не видела, — улыбнулась Марья.
Декламатор вдруг заметил Ивана и почти заорал, внезапно переключившись с Блока на Гумилева:
Мальчик, ДАЛЬШЕ! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
Переглянувшись, Иван с Марьей отступили в ночь. Сколько они успели сделать шагов, Иван не запомнил, когда раздался леденящий, неистовый вопль. «Вопль предсмертного ужаса», — решил про себя Иван.
— Надо же, какая экспрессия! Какая подача! Поэзия Серебряного века навсегда прекрасна, —с чувством произнесла Марья.
Когда они вернулись, эстрада была пуста. За край невысокого ограждения зацепилась оборванная смятая бабочка, ее мягко трепал весенний ветер.
Проходя мимо центральной аллеи, ведущей вниз на набережную, Иван не увидел ничего. В самом деле ничего: ни самой набережной, ни огней города по другую сторону пруда. Только темную, отливающую металлом гладь воды.
— Где-то тут, я помню, кажется, стояла клетка с кроликами, я ходил сюда, когда был маленький, кормил их морковкой. Обещал, что буду о них всегда заботиться… — пробормотал Иван, пересчитывая про себя деревья и шаги.
— Но потом вырос и забыл, — оборвала его Марья.
Несмотря на все пугающие странности вечера несмотря на то, что привычный, размеренный и сосчитанный мир Ивана распадался на глазах, рядом с Марьей он не ощущал тревоги. Он весь был во власти собственных чувств, которых никогда в себе даже не подозревал. В двух шагах от того места, где оставалась та странная парочка, беглянка и ее преследователь, он развернулся, но в этот момент из кустов вышло нечто.
И Иван понял, почему девушка так отчаянно визжала. Лицо существу заменяло кровавое месиво из ошметков кожи, торчащих костей и раздробленных зубов. С каждым шагом месиво оживало. Вот оно зацокало, забурлило, забулькало, и в глубине черепа Иван разглядел двойные челюсти рептилии. Те задвигались, как буровые колонки перфоратора, заскрежетали и щелкнули.
Сделав несколько тяжелых шагов, чудовище остановилось. Из открытой пасти беззвучно падали на плитку капли крови. Тишина наступила такая, что Ивану показалось, что он оглох. Его била крупная дрожь, ноги казались ватными и совсем не держали.
С трудом оторвав взгляд от острых щелкающих челюстей, он перевел взгляд на Марью.
Она стояла, не шелохнувшись, не двигая ни единым мускулом и, не мигая, смотрела на него в упор. Этот неподвижный взгляд испугал его даже больше, чем окровавленный монстр в паре шагов.
Когда чудище подалось вперед и схватило его, Иван даже не попытался вырваться. Но в тот же самый миг в кармане плаща зазвонил мобильник. «Это мама! Что я ей скажу?!» — успел подумать Иван, прежде чем Марья вытащила телефон из кармана и включила громкую связь.
— Ты где шляешься? Говорят, какие-то пьяные отморозки перекрыли выходы из парка, и там сейчас черт знает что творится. Я тут с ума схожу. Отвечай, чего молчишь? — скороговоркой тараторила трубка.
Марья заговорила голосом Ивана, достоверно передавая каждую интонацию:
— Может, тебе стоит прекратить меня контролировать? Перестать рыться в моих вещах, читать мой дневник, подглядывать за мной в душе. Перестать называть меня идиотом, бездарем и дармоедом и при этом ждать, что я найду завидную работу, сделаю успешную карьеру и обеспечу тебе безбедную старость.
— Ч-что?! Что ты такое говоришь? Да если б не ты!.. Я тебе все отдала, всю жизнь!
— Ты меня родила потому, что аборт делать было поздно…
Марья нажала на отбой.
Чудовище тут же, как по команде, отпустило Ивана. Затем молча подняло конечность, продемонстрировав окровавленную шестипалую ладонь, развернулось и растворилось во мраке.
— Мы должны вернуться к пруду, — с отрешенной улыбкой сказала Марья. И протянула Ивану мобильник.
* * *
Возле того места, где они встретились, Марья отдала плащ. В этот раз Иван не стал отводить взгляд.
Марья зашла в воду. Когда вода закрыла ей плечи, она обернулась. Иван точно знал, что глубина пруда метра полтора, не больше. В нем некуда было плыть и нельзя было утонуть.
— Я тебя еще увижу?
— Вы столько не живете, сколько мы спим.
— Можно мне с тобой?
Ему никто не ответил. Вода сомкнулась. Марьи нигде не было.
Протягивая руки в ту сторону, где только что стояла девушка всей его жизни, Иван ощутил груз на мышцах правого предплечья, округлое дерево приятно холодило ладонь.
— Двадцать три воздушных пузырька, — прошептал Иван, сжимая в руке окровавленный топор.