Вот и снова зимние каникулы. Сессию я закрыл досрочно, поэтому с чистой совестью мог гулять до самого февраля. Одно плохо — нужно было ехать в деревню к бабушке. Сам не знаю, зачем я пообещал ей это, но уж больно печальным показался мне ее голос, когда она звонила, чтобы поздравить меня с Днем Рождения, а мне в подпитии море по колено. Ну в общем я и пообещал, что на новогодние каникулы приеду. Бабушка конечно обрадовалась очень, потом уже и отказаться неловко было. Одиноко ей там, вдали от цивилизации, жить в глуши с котом и фикусом, когда разговаривает с тобой только телевизор, ведь дети и внуки звонят старикам нечасто, а приезжают и того реже.
Таким образом, 27 декабря днем я сел в поезд, и вот уже он несет меня по белым равнинам, сквозь заснеженные леса и чужие города — дальше от Москвы, в Сибирь. Поездка прошла нормально, отоспался, прочитал книжку, которую никак не мог осилить раньше. После поезда автобусом полтора часа сквозь белое марево, и 30 декабря к ночи я ужинал жареной картошкой с домашними соленьями. Бабушкин дом показался мне маленьким и тесным после долгой разлуки, ведь последний раз я здесь был еще школьником, на летних каникулах. Бабушка постарела, волосы у нее все стали седые, но по-прежнему хлопотала по хозяйству и явно была очень мне рада. Я даже устыдился, что до поездки придумывал, как бы отказаться. Всего несколько дней, от меня не убудет!
Телевизор под кружевной салфеткой, фикус в кадке. Кошка Муська довольно мырчит, клубочком свернувшись в кресле с вязанием. В пролете между двух окошек новогодняя елка, увитая винтажной мишурой и дождиком. Я подошел поближе, недоверчиво потрогал веточку — искусственная.
— Бабушка, а чего елочка не настоящая? Лес же кругом.
— Да ну их, настоящих. Сыпются они, да мороки с ими много. Привыкла я уж к этой, — махнула рукой старушка, — Иди вон лучше варенья отведай. Все свое, никакой химии!
Ну ясно. Это ж я здоровенный лоб, мне все легко. А как бабушке в лес идти по снегу, там елку рубить да домой тащить, а потом еще ставить? Ладно, завтра сам схожу. Какой же Новый Год без елочки?
С утра меня разбудил изумительный запах блинов. Бабушка расстаралась, встала рано, чтобы приготовить тесто, сбегать за сметаной к соседям, у которых была своя корова. Вкуснятина какая! После еды я по сугробам пробрался в сарай, добыл лопаты и расчистил дорожку к калитке и сараям, дворик перед домом — а то у бабули только тоненькая стежка от дома к воротам шла, а теперь хоть на машине подъезжай. Собирался еще дров из запасов в сарае наколоть, чтоб не нужно было никого нанимать, да пока пообедал темнеть стало, я и спохватился — за елкой же собирался!
Оделся потеплее, топорик взял, веревку; нашел в сарае старые санки и вперед — к лесу. Зимой даже ночью темно не бывает, а сегодня вечер выдался ясный, так совсем будет светло, когда луна поднимется. Дорога по деревне была накатанная, шел я быстро сперва, но потом кончились дома, и тропинка стала расходиться на маленькие тропки к речке, или в обход деревни, и к лесу я подходил уже повыше щиколотки проваливаясь в снег. Вековые ели в два обхвата встретили меня на входе, как молчаливые часовые. Леса я не боялся, ведь раньше очень часто приезжал сюда на каникулы, и звуком упавшего с еловой лапы снега, или скрипом склоненного ствола меня не удивить. Но сейчас и того не было — тишина и снег, сонное царство. По памяти шел я к старой вырубке, что вдавалась клином в тело старого леса. Раньше тут был колхоз, и в числе прочего хозяйства выращивали елочки для новогодних базаров. Потом, уже в девяностые, какой-то местный энтузиаст пытался воссоздать хозяйство, да что-то у него не сложилось, и за посадками следить перестали.
Всходила луна, и в ее свете я увидел просвет между деревьями — вот и вырубка. Я вышел на свет и невольно залюбовался картиной, открывшейся мне. Вековой лес обрывался на невысоком пригорке, а внизу расстилалось море аккуратных пышненьких елочек, укрытых сияющим снежным одеялом. Даже жаль было нарушать гармонию нетронутой сибирской природы, но не с пустыми же руками возвращаться. Я спустился осторожно, пошел вдоль разросшихся посадок. Для домашнего праздника елочки уже великоваты были, но можно же верхушку срубить. Наконец, я нашел подходящее деревце, и подобрался к нему, стараясь поменьше тревожить остальные. Скоро в лесу раздался стук топора, и вот уже у меня на санках, повязанная веревкой, едет домой симпатичная елочка. Надо сказать, я не очень смотрел по сторонам, пока рубил дерево, а теперь заметил кое-что странное — поверх моих свежих следов проходили чьи-то еще. Будто кто-то пришел со стороны бывшего болота, прошел по моим следам, и не доходя метров десять до того места, где я рубил елку, свернул в посадки. Этот кто-то стоял за моей спиной и смотрел на меня, а потом ушел, не сказав ни слова. Странно, обычно все местные здороваются. Следы были чуть меньше моих, и судя по всему, незнакомец носил валенки.
— Эй, есть здесь кто? — крикнул я на всякий случай, но мне никто не отозвался.
Должно быть, кто-то из деревни тоже пришел за елочкой, а сейчас ушел уже слишком далеко. Или просто не хочет разговаривать. Я заторопился домой, чтобы успеть нарядить елку до Нового Года, и мысли о следах на снегу сами собой вылетели из головы.
Бабушка, вопреки моим ожиданиям, елке не обрадовалась.
— Иголками все замусорит. И выносить же ее потом, — она смотрела на елку с неодобрением, — Привыкла я к искусственной, ее еще дед в Москве покупал.
— Да ладно, бабуль. Я сам потом и вынесу, зато запах настоящий, новогодний! Давай наряжать скорее, а то уже скоро полночь.
Так и встретили мы с ней праздник с двумя елочками. После того, как я почти целиком уговорил бутылку шампанского — бабушка выпила совсем капельку — мне даже стало казаться, что живая елка как-то неодобрительно смотрит в сторону своей пластиковой сестрички. Хотя как, интересно, елка могла смотреть?
Новый Год с бабушкой — это не как в Москве с друзьями, поэтому мы речь Президента послушали, выпили, поели, погуляли немного на улице — сосед вышел с гармонью, и я впервые видел, как лихо отплясывают бабушки и дедушки прямо по накатанной дороге. Часа в три я уже лег спать, но сон что-то не приходил.
Мне все казалось, что кто-то ходит за окнами, снег на морозе там поскрипывал, и иногда будто бы тень падала на пол, словно кто-то к окну с улицы подошел и заглядывает туда. Однако, стоило мне сесть в постели и начать осматриваться, все сразу пропадало. В голове у меня шумело от шампанского и музыки, и мерещилось, будто живая елка слабо шевелит ветками, так что дождик на ней начинает сверкать и сухо шуршать. Списав все на проказы воображения, я честно старался уснуть, и ближе к утру мне это удалось.
Первого января я встал поздно. Бабушка хлопотала на кухне и что-то негромко ворчала. Одеваясь, я прислушался и понял, что разговаривает она с елкой из лесу.
— Ну вот уже насыпала! Что ты вредничаешь, ведь только принесли, и водички я тебе свежей налила, а ты вон чего — набросала мне иголок своих!
Я подошел и убедился, что елка действительно начала обсыпаться. Что-то рановато для свежесрубленной. В ботанике я был не силен, поэтому вдумываться не стал, тем более что хотел сегодня заняться дровами. Пока я таскал, колол и раскладывал поленья в дровяницу, бабушка завела пироги, и скоро уже из дома потек непередаваемый аромат. Убрав топор и закрыв сарай, я поспешил внутрь. С детства не помню ничего вкуснее бабушкиных пирожков с капустой! Какие нежные, сочные, с тонким подрумяненным тестом! Однако, что-то жесткое попалось на зуб. С удивлением я обнаружил во рту еловую иголку. Надо же, как они разлетаются! Оказалось, что почти везде в пирогах встречаются иголки, суховатые и твердые, какие-то удивительно острые.
— Ты елку-то в прогалине пилил? В старых посадках? — со вздохом спросила бабушка.
— Ну да, от опушки прямо и направо, там где пригорок небольшой. А что?
— Да вредные там елки, чего. Так и норовят то в глаз, то в нос иголкой ткнуть, мы даже по грибы туда не ходим, потом все ноги в царапинах. А года три назад Алевтина из третьего дома напоролась подошвой на иголку, и так у ней все распухло, а потом чернеть стало. В больнице в райцентре ей стопу-то и отрезали.
— Инфекция попала, наверное, — сочувственно покивал я, выискивая иголки в следующем пироге.
— Ага, они тоже так сказали. Врачи-то. Только вот люди там пропадают не от инфекции. Вынеси ты эту елку, внучек. Ну ее.
— Бабуль, ну какие люди? Алкаши в болоте всю жизнь тонули, елки-то тут каким боком? Но наша и правда какая-то неудачная, лезет вся. Вынесу ее завтра, хорошо?
— Сожги ее, от греха подальше. А то кто ее знает, — бабушка заметно волновалась, недружелюбно поглядывая на елочку, а та словно чувствовала — замерла и не шевелилась. Ни дождинка не шелохнется, а ночью мне казалось, что ее довольно сильно полоскало сквозняком. Приснится же такое…
Сегодня я заснул быстро. Оно и понятно — намахался топором, устал. Не знаю, шевелилась ли елка сегодня, только проснулся я среди ночи от легкого стука в окно. Знаете, как иногда бывает, когда кто-то с улицы хочет позвать, и легонько так стучит, костяшками пальцев — тук-тук…тук-тук. Выглянув в окно я никого не увидел. Снаружи была непроглядная ночь, тучи затянули небо, и разглядеть что-либо казалось занятием невозможным. Я некоторое время вглядывался в темноту, но не видел даже соседнего сарая. А потом снег заскрипел, будто кто-то уходил прочь, и я увидел в окне внезапно открывшееся зимнее небо.
Из-под одеяла я больше не высовывался до тех пор, пока не стало совсем светло. Проснувшись поздним утром я услышал, как бабушка на крыльце зовет кошку.
— Муська, Муська, Муська! Куда ж ты делась-то? Муськааа! Кис-кис-кис!
Елка стояла на прежнем месте, почти совсем лысая. Горка иголок под ней выглядела старой. Наверное, перемерзла елка, за счет мороза и стояла, а как внесли ее в тепло — оттаяла. Надо вынести это страшилище.
— Бабушка, а кто тут ночью по улице ходит и в окна заглядывает?
— Никто не ходит, внучек. Господь с тобой, кому бы ходить-то надо? — старушка вернулась с кошачьей миской в дом, — Что-то Муську второй день не найду. Рано ей еще на гулянки-то бегать…
— Может, на чердаке мышей гоняет? Да найдется Муська, бабуль, не переживай!
Я собрал иголки в пакет, снял с елки украшения. Выглядела она совершенно сухой, даже не верится, что я два дня назад принес ее из лесу, зеленую и пушистую.
— Елки собираю, — услышал я с улицы, — старые елки собираю!
Голос был глухой и негромкий, и я подумал, что наверное местные алкаши так подрабатывают. Выскочил я на улицу с пакетом иголок и своей горе-елкой, чтоб не успел сборщик уехать.
— Подождите меня!
И даже не удивился я тогда, что кто-то собирает старые елки второго января, и что в санях у мужика уже штук десять тех елок лежит.
— Здравствуйте! — мужик только кивнул в ответ, и пониже надвинул шапку, — Вы местный?
В ответ он только неопределенно махнул рукой в сторону старой половины деревни, за которой начинался лес. Мужик выглядел странно, и я решил, что он точно какой-то алкаш или бомж — телогрейка рваная и в пятнах, шарф повязан до носа, а сверху шапка надвинута, что лица не рассмотреть. И валенки на ногах, по виду будто мокрые и обледеневшие сверху.
— Вам надо обязательно обувь сменить, простудитесь!
Мужик кивнул и махнул в сторону саней. Там, как я сразу заметил, лежало уже штук десять елок, явных сестриц моей. Все лысые, сухие — скелеты даже, а не елки — на некоторых дождинки остались, бумажные снежинки, а на одной даже выцветшая красная звезда на макушке. Интересно, кто сейчас украшает елки звездами? Я кинул сперва пакет с иголками, а потом елку, но она топорщилась и никак не хотела ложиться уверенно.
— Придави ее, — глухо и сипло пробормотал мужик.
Делать нечего, придется. Я старательно прижал свою елку к саням, стал обламывать крупные ветки. Было странное чувство, что я ломаю чьи-то кости. Сани дернулись, я не удержался на ногах и упал на колючие сухие ветви, и провалился в темноту.
Очнулся я от дикого холода. Руки и ноги ломило от мороза, и я не мог шевельнуться. Всходила луна, но ее от меня загораживали какие-то веточки и палочки. Я лежал где-то на улице и не мог встать, кажется, я вмерз в лед. Как я тут очутился? Веточки шевельнулись, и я понял, что окружен сухими елками. С трудом рванув голову наверх, я взвыл от боли — мои волосы вмерзли в лед, и я оторвал себе, наверное, половину скальпа этим движением. Судя по кромке леса вдали, я был на опытном поле, которое пытались разбить на месте осушенного болота. Но то ли болото плохо высушили, то ли еще где-то ошиблись — вода каждый год возвращалась и губила все опытные посадки. Со временем поле забросили и стали высаживать здесь елочки на продажу.
Я пробовал шевелить руками и ногами, потому что переставал их чувствовать. Сухие елки вокруг шевелились, медленно подступая, и свободного места вокруг меня оставалось все меньше. На ближайшей елке я видел облезшего цыпленка из пенопласта, еще на одной — нитки дождика. Я понял, что схожу с ума от мороза. Меня окружали призраки погибших елок.
Не знаю, как мне удалось вырвать из ледяного плена одну руку, и ей я стал колотить лед там, где была закована вторая. Я почти не чувствовал боли, не обращал внимания на кровь и разбитые пальцы, потому что понимал, что иначе умру. Вот уже свободна вторая рука, хотя я почти ее не ощущаю. Потом разберемся. Неловкими пальцами я хватал себя за пуховик, выдирая его изо льда. Где-то подо мной хлюпала темная жижа болота, а сухие елки уже загораживали небо. Ноги я выцарапывал, отбиваясь обеими руками от мертвых веток, которые лезли в лицо и норовили выколоть глаза или забиться в горло. Потом я бежал — точнее, думал, что бегу, но на самом деле я полз и карабкался, пытался встать и падал, стараясь беречь лицо от острых веток и выплевывая иголки изо рта. Одежда намокла и замерзла, и двигаться было тяжело, к тому же я почти не мог открыть глаза, ведь по лице хлестали елки. Злые, забытые, загубленные ради праздника, но сохранившие свою обиду елки.
Как я выбрался в лес — сам не знаю, а уж как дополз до деревни — тем более. Бабушка рассказала, что меня нашли на окраине уже под утро, и сразу потащили отогревать в баню. Отпаивали меня чаем с медом и малиной, заворачивали в теплое, растирали водкой. Отделался я пневмонией, отморожениями и разбитыми кистями рук. На поезд меня сажали всей деревней, и то потому, что я наотрез отказался оставаться здесь дольше. Бабушка конечно очень расстроилась, и я никому кроме нее не рассказал о случившемся. Все решили, что я просто заблудился и упал в болото.
Поезд нес меня назад в Москву, а я думал о том, что рассказала мне бабушка. Вроде как при Сталине наше болото осушали заключенные, и кто умирал на работах, того так и хоронили в трясине. Потом на осушенном болоте стали выращивать елки, но все они были какие-то неказистые, облетали быстро, и были очень жесткими. Дети часто ранились о них, елки падали, поговаривали, что они горят как спички. Одним словом, хозяйство стало убыточным и его забросили. Потом один мужик из местных решил его возродить, стал возить елки на продажу и перед праздниками ходил с санями по деревне, предлагал свежие елочки желающим. А потом сгинул тот мужик — кто говорит, что на елке повесился, кто — что в болоте утонул. Пропал и все. А местные жители всегда старые елочки в болото выбрасывали, так в тот год там его и обнаружили, уже всего раздутого. Когда тело подняли, нашли там много останков людей, самого разного возраста. Как-то с той поры никто из деревенских елок в лесу не рубил, да и вообще в ту сторону старались не ходить.
Только вот, сказала бабушка, стали часто приезжать городские с большими фурами — нарубят елок, чтоб набить целиком, и везут на продажу, а куда уж везут…
С тех пор прошло четыре года. Я купил красивую искусственную елку, и каждый год наряжаю ее. Елочные базары обхожу стороной, даже если меня уверяют, что ель из Голландии. Что если она на самом деле приехала из той маленькой сибирской деревни?