Во время срочной службы в армии я был снайпером. Это случилось, потому что ротный снайпер, который стоял передо мной в строю, уволился, и вместо него назначили меня. Не за хорошие показатели на стрельбах, не за особые таланты, а просто так. В роте должен быть снайпер, какая разница кто?
На стрельбище меня возили отдельно от всех. Я учился стрелять с двумя снайперами из других воинских частей. Мне было девятнадцать лет, и я относился к этому как к развлечению.
Результаты стрельб у меня были не отличные, но вполне удовлетворительные. Я не думал, что мне когда-нибудь пригодится этот навык, но в городе, где я служил, произошло ЧП.
Какой-то алкоголик заперся в квартире и взял в заложники свою семью. У него было охотничье ружьё, и он грозил, что застрелит каждого, кто попытается к нему ворваться. В квартире был старик, женщина и дети. Наверное, все бы сидели и ждали, когда прибудет спецотряд, но были подозрения, что пьяный мужик ранил одного из детей и ребёнок истекал кровью. Об этом кричала женщина.
Город был очень маленький, милиция, мэрия и батальонный штаб имели тесную связь, неофициально договориться они могли о чём угодно. Вот местные власти и решили быстро разобраться с ситуацией, подтянув свои ресурсы.
Нужен был снайпер. Снайпером значился я. Наш комбат меня и послал. Я оказался на месте раньше, чем сообразил, что от меня хотят.
Я был в квартире у какой-то бабки перед открытым окном. В доме напротив кто-то орал пьяным басом, кричала женщина, плакали дети. Внизу сигналил милицейский бобик, кто-то неразборчиво орал в «матюгальник».
Офицер подаёт мою винтовку СВД и на пальцах объясняют ситуацию: «В доме напротив алкаш собирается убить свою семью. Как он подойдёт к окну – стреляй. На уровне груди целься».
Меня не уговаривают, меня не просят, мной просто распоряжаются. Я, сержант-срочник, должен убить гражданского. Всё это было в лохматые года, ещё и не такое делалось.
Мне говорят убить, а я не отпираюсь, не задаю вопросов. Я неуверенно киваю головой и почти шёпотом на всё отвечаю «так точно». Я безвольный зелёный пацан, привыкший подчиняться. Я ещё не знаю, что законно, а что нет.
Всё было как во сне, как в тумане. Я не мог поверить, что всё это происходит со мной. Я знал, что не хочу ни в кого стрелять, а ещё я знал, что стрелять буду, потому что мне так сказали.
И я беру винтовку, ложусь грудью на подоконник, смотрю в оптический прицел. Двумя этажами ниже в соседнем доме происходит суматоха. Я вижу в разбитом окне мужика с ружьём. Он подходит вплотную к пустой раме и орёт что-то ментам внизу. На меня давят: «Чего ждёшь? Стреляй!».
У меня дрожали руки? У меня дрожало всё! Я направил прицел в центр тела, спустил курок, зажмурившись в последний момент. Потом отскочил от подоконника и глянул невооружённым глазом куда стрелял. Всё, что я увидел, это как человек в окне, прижав ладонь к груди, свалился на пол.
Менты побежали в подъезд. Меня отвезли обратно в батальон. Мне никто не сказал, что я молодец, мне никто не сказал, что так было надо, единственное, что мне говорили, чтобы я никому и никогда ничего не рассказывал. Никому и никогда!
Меня заставили прочитать и подписать липовую бумагу о неразглашении, а несколько дней спустя меня перевели в другую воинскую часть, в другой город. Я больше никогда не видел офицеров и солдат, с которыми служил.
Два месяца я провёл в лазарете, потому что не мог нормально есть и спокойно спать. То событие что-то сломало внутри меня навсегда. Мне приходилось жить с осознанием, что я кого-то убил.
Я не знал имени этого человека, мне толком не объяснили, что он сделал, а его кровь теперь была на моих руках. Меня часто тревожили всякие мысли: я невольно рассуждал о том, пробила ли пуля этого человека насквозь или нет? А умер ли он сразу или ещё какое-то время лежал на полу, осознавая, что ему пришёл конец?
И много лет спустя я видел во сне, как ложусь грудью на подоконник, целюсь в человека и готовлюсь выстрелить. А ещё мне снилось, будто меня снова призвали в армию, мне снова подают винтовку и приказывают выстрелить, и я кричу, что не хочу никого убивать.
Из-за этих кошмаров мне пришлось посещать психологов. Только двадцать лет спустя я впервые рассказал другому человеку о том, что случилось со мной во время службы в армии. Только от того, что я открылся кому-то, мне на время стало легче, а потом мои страдания вернулись, и я снова начал посещать специалистов.
Почти все они пытались меня утешить, говорили, что, скорее всего, я поступил правильно. Я спас людей. Но дело в том, что тогда я не собирался никого спасать, я не выбирал меньшее из двух зол, я не делал морального выбора, мне просто подали винтовку, и я выстрелил.
Меня сводило с ума собственное безволие. А если бы мне тогда приказали убить невиновного человека, я бы сделал тоже самое? Боюсь, что да.
А ещё я не мог простить людей, которые заставили меня это сделать. Почему я, а не кто-нибудь из них? Никто не хотел брать на себя ответственность за чужую жизнь, вот почему. Они предоставили это мне.
Побывав у нескольких психологов, я стал сомневаться в эффективности терапии, но одного из них я буду благодарить всю оставшуюся жизнь за его нелепый совет. Этот психолог сказал мне посетить город, где я служил, найти ту самую улицу и дом. Оглядеться хорошенько, посмотреть, прислушаться к своим ощущениям. Вдруг получится отпустить ситуацию и жить дальше.
Я поехал в тот город, не сомневаясь, что найду этот дом, где двадцать лет назад алкоголик взял свою семью в заложники. Во время службы я много раз бывал в увольнениях, город знал и помнил его улицы даже спустя столько времени.
Городок стал совсем убогим, будто его забросили. Даже батальон мой был давно расформирован и казармы стояли пустые.
Дом, где когда-то жила пострадавшая семья, был расселён. Мне ещё повезло, что я приехал раньше, чем он пошёл под снос. А вот в доме напротив, откуда я стрелял, ещё жили люди. Я зашёл в подъезд, поднялся на пятый этаж. Мне хотелось увидеть то окно с той же высоты. Я узнал то место, словно был здесь вчера.
Окно третьего этажа, справа от балкона. Теперь в нём было пыльное стекло. Я смотрел в бинокль и ясно помнил, каким мягким был мой палец и насколько тугой был курок СВД.
И вдруг, разглядывая окно через бинокль, я увидел отверстие в стене рядом с оконной рамой. Отверстие, похожее на пулевое.
Чтобы убедиться в том, что не ошибся, я полез в заброшенный дом. Пришлось выломать заколоченную дверь в подъезд, и я чуть не свалился с третьего этажа, но я забрался на карниз и осмотрел отверстие в стене.
Кирпичи были такие старые, что их можно было проковырять пальцем. Я отыскал в мусоре кусок железяки и раздолбил им отверстие. В кирпиче была пуля. Винтовочная пуля!
Неужели моя? Но я стрельнул всего один раз и попал в грудь тому человеку. Или не попал?
Для ответа на этот вопрос мне пришлось заплатить немалые деньги частному детективу. Вот, что удалось выяснить о событиях двадцатилетней давности: в той квартире жила семья — мать, спившийся отец, двое сыновей и старый-старый дед. Очередной семейный скандал закончился тем, что алкоголик схватился за нож, бросился на жену, а старший сын полез спасать маму. Алкоголик глубоко резанул сыну плечо.
Женщина хотела бежать за помощью, но алкаш зарядил ружьё и сказал, что из квартиры никто не выйдет. Оружие, кстати, легальное, хранилось в сейфе. Мужик раньше был охотником до того как спился. Когда приехала милиция, алкоголик выбил окно прикладом и предупредил, что намерен убивать.
В протоколах и в уцелевших документах никаких упоминаний про участие военных, конечно же, не было. Но также не было никаких придуманных «перестрелок с милицией», никаких «сопротивлений при аресте». Мужик умер не от пули, а от сердечного приступа. И это чистая правда.
Он скончался по дороге в реанимацию, куда его везли в одной машине с пострадавшим сыном.
Сын, которому сейчас уже за тридцать, рассказал детективу, что его отец умирал, задыхаясь, и никакого пулевого ранения у него не было, а вот у парня остался от ножа здоровенный шрам на плече.
Так что случилось? Опираясь на факты, можно предположить, что в тот вечер я выстрелил и промазал, но, услышав выстрел, мужик так перепугался, что слабое сердце алкоголика не выдержало.
Его убила не пуля, а шум выстрела. Половину жизни я терзался мыслью, что кого-то убил, а теперь не знаю, что думать. Так я убийца или нет?