... – Кстати, Иван Никитич, расскажи-ка что-нибудь о Шилихином пожаре, сказал я старику, когда он кончил предание о Видении. – Я часто слышу: «Шилихин пожар», «в Шилихин пожар», «до Шилихина пожара». Вот и ты сейчас сказал, что Кирсановская церковь сгорела в Шилихин пожар. Но отчего он назван так и давно ли случился? вот этого не знаю.
– Изволь, касатик! сказал старик. – История не долга. Потом начал так: Шилихин пожар, сударь мой, случился оченно давно, до Пугача лет за двадцать пять, иль-бо и больше еще. Так родитель мой сказывал мне. А пустила этот пожар одна старуха, по прозванью Шилиха: оттого-то он и слывет в народе Шилихиным. И тому, сударь мой, есть причина... Да уж рассказывать ли тебе все-то: ты пожалуй, и не поверишь? спросил меня старик.
– Что ты говоришь? вскричал я, – как это можно! Пожалуйста, говори, говори! Каждое твое слово я готов на носу зарубить. Пожалуйста, Иван Никитич, говори, говори!
Старик продолжал:
«И прежде, и после Шилихина бывали пожары, весь город, почитай, превращали в уголья; вот хоть бы к примеру сказать, тому лет полста с хвостиком в год Волконскаго князя*, ужаснеющий был пожар, весь, почитай, город сгорел, а после того годов через пятнадцать еще был преужаснеющий пожар, тоже весь город сгорел; однако их просто называют: «первый большой пожар», «второй большой пожар», а не называют, ведь, по имени, от кого начались. Ну, а Шилихин пожар слывет так не без причины. Шилиха – не об ней будь сказано – была от всего света злеющая-презлеющая колдунья; только, окаянная, в то и жила, что добрых людей портила. Бывало, ни одна свадьба не пройдет без того, чтобы Шилиха не испортила молодых иль-бо не сделала какой пакости хозяевам, есть когда только хозяева не упросят ее, не задарят что-ни-лучшими подарками. Такая была скверная, чтоб ей и в аду-то не было ни дна, ни покрышки! Занимались, в старину, этим делом, нечего греха таить, и мущины; но те делали все-таки с пощадой; есть-когда и «заговорят», бывало, однако, через некоторое время, опять «отговорят». Мущина там какой бы ни был, а супротив женщины все-таки имеет честь и совесть. А Шилиха, чтоб ей и в аду-то места не было, все делала на смерть. Уж от природы ли она была такая злеющая, иль уж такой уговор у ней был с дьяволом, дьявол ее знает; только, всем ведомо, не было от нее, лиходейки, никакой вольготы тем, кого на своем веку портила. И мущины-воржецы побаивались входить с нею в спор: всех, вишь, была она сильнее насчет чертовщины. Не стану рассказывать тебе, касатик, о делах ее богомерзких: противны они; а расскажу один только случай насчет того, как Шилиха сильна была нечистою силой. Родитель мне сказывал об этом, а он слышал от своего родителя, а его родитель сам был тому свидетель. Раз, на одной свадьбе, заспорил с Шилихой один знахарь, какой-то заезжий молодец, из Стародубья, говорили, тоже по евтой части был ходок, Деичем звали. Хотел, верно, он осмеять Шилиху, а себя превозвысить, ан гриб съел. Это было еще в ту пору, когда Шилиха была молода, когда она еще мед-брагу тянула и с мужеским полом зналась... Тогда, в молодости-то сиречь, она была, говорят, помягче, на подарки да на мужской пол была падка, а настоящей ведь— видит издалека, говорит пословица. Скоро они, Деич и Шилиха, снюхались, сдружились. Случилось на ту пору одному именитому козаку свадьбу играть: сына, вишь, женил. Вот он не пожалел казны и задарил Шилиху с Деичем что-ни-лучшими подарками, и позвал их на свадьбу – Деича дружкой, а Шилиху свахой. Хорошо.
Идет чин-чином честная пир-беседушка. Все гости навеселе. Подпили и друженька со свахонькой. Все пьют, едят, прохлаждаются, и речи меж себя ведут хорошие. Только Шилиха и Деич – чтоб их одрало – ведут речи не хорошие; по ихнему-то, може, и хорошие, да по нашему-то не хорошие, не потребные: ведут они, сударь мой, речи о чертовщине. Говорили, говорили они, да и заспорили. Деич говорит:
– Не родился еще на свет тот человек, чтобы супротив меня мог стоять. Кто бы что ни заговорил, я отговорю; но коли я что заговорю, никто не отговорит!
Шилиху таковая похвальба задрала, видно, за живое. Вскочила она с места, и говорит:
– Чем нам, добрый молодец, хвастаться да перекоряться, давай, лучше попробуем!
– Давай! говорит Деич.
Гости, как только заслышали таковые слова, так и всполошились все. Тут кажный подумал, как бы на нем воржецы-то не вздумали содеять пробу. До кого ни коснись, всякий струсит. Шилиха застила, что гости в тревогу произошли, и говорит:
– Не бойтесь, гости любезные! Коли я где сама присутствую, коли я на свадьбе сама свахой: я не сплав никакого лиха. Бойтесь меня заочно.
Этим она, прибавил расскащик, наветки давала, чтоб, вишь, все ее чтили да подарками ублаготворяли. Хорошо. Гости успокоились. Потребовали Шилиха и Деич две редьки, очистили их и поставили на стол, вострым концом к верху.
– Начинай! говорить Деич.
– Нет, ты начинай! говорит Шилиха. – Ты мущина, а я женщина; ты же первый похвалился; так первый и начинай.
– Хорошо! говорить Деич: – Которая твоя редька? Бери!
Шилиха взяла одну редьку и подвинула к себе. Деич взял другую редьку и подвинул к себе. Деич стал что-то про себя шептать, а Шилиха улыбается. Деич шепчет, а редька Шилихина начинает мало-по-малу темнеть-темнеть, чернеть-чернеть; напослед сделалась, как уголь, черна.
Гости смотрят и дивуются. Деич поднял голову, и посмотрел на всех так-то весело-весело. Шилиха в лице изменилась, сделалась сумрачна.
– Кончил? спрашивает Шилиха Деича.
– Кончил! говорит Деич и улыбается.
– Смотри! говорит Шилиха, и начинает что-то шептать.
Шилиха шепчет, а редька ее начинает мало-по-малу буреть-буреть, белеть-белеть, – а напоследок совсем побелела, как прежде была. Гости смотрят, и пуще прежнего дивуются. Шилиха подняла голову и посмотрела на всех так-то весело-весело. Деич в лице изменился, сделался сумрачен.
– Что скажешься? спрашивает Шилиха Деича, и улыбается.
– Ничего! говорит Деич. – Теперь ты начинай.
– Хорошо! говорит Шилиха, и начинаеть шептать. Шилиха шепчет, а редька Деича мало-по-малу начинает темнеть-темнеть, чернеть-чернеть; напослед сделалась, как уголь, черна.
Гости смотрят, и пуще прежнего дивуются.
– Кончила? спрашивает Деич Шилихе.
– Кончила! говорит Шилиха и улыбается.
– Смотри! говорит Деич, и начинает шептать.
Деич шепчет, а редька его начинает мало-по-малу буреть-буреть, белеть-белеть, – напослед совсем побелела, как прежде была. Деич поднял голову и посмотрел на всех так-то весело-весело. Шилиха в лице изменилась, сделалась сумрачна.
– Что скажешь? спрашивает Деич Шилиху.
– Ничего! говорит Шилиха. – Разрежь свою редьку и посмотри.
Деич разрезал редьку и уставился на Шилиху: середка редьки была черна, как уголь. Немного погодя, Деич схватил Шилихину редьку и разрезал: Шилихина редька была вся бела, как снаружи, так и внутри.
Деич сидит ни жив, ни мертв; только бурколами на всех поводит. Шилиха улыбается и говорит Деичу:
– Давя ты сказал, а теперь я скажу: Не родился еще на свет тот человек, кто бы мог супротив меня стоять: кто— бы что ни заговорил, я отговорю; но коли я что заговорю, никто, во веки веков, не отговорит.
Вот она кака была дошлая, эта Шилиха, сказал Иван Никитич. В молодости своей, я опять скажу, в молодости своей она была еще туда-сюда, по крайности на подарки, на угощенье, да на молодецкие приманки шла, а под старость в то только и жила, непотребная, чтобы добрым людям гадить. Напослед настал час, его же никто не прейде.
Жила Шилиха со снохой, а сын был где-то на службе царской. Эта, бедная, сноха-то сиречь, сколько приняла маяты и назолы, возясь со свекровью-колдуньею, только Богу одному известно. Две, недели Шилиха томилась, а не издыхала. Напослед кто-то посоветовал снохе, чтобы конек у избы поднять...
– Это зачем? спросил я.
– Как зачем? спросил в свою очередь старик. – Без этого ни один колдун не может умереть, продолжал старик. – Когда колдун умирает, в это время окружает его целый сонм чертей; они заграждают дорогу ангелу; а душу из тела, так в Святом Писании сказано, – душу из тела, какая бы там душа ни была, праведная ли, грешная ли, все едино, – душу из тела, окромя Ангела Господня, никакой черт не смеет вынуть. Но если уже, как ангел-то вынет душу, черти-то и отобьют ее, есть-когда она грешная, а кольми паче еретицкая; отобьют, подцепят на багры да и поколябят во тьму кромешную. Вот для этого-то самого дела и поднимают у избы конек, чтобы дать ангелу место пробраться в избу.
Сноха так и сделала. Дождалась вечера, пошла на подволоку и приподняла немного конек у избы, а сама схватила скорехонько ведры да и побежала по воду, чтобы, знаешь, не видать, как свекровь-то окочурится. Но не дошла еще сноха до Яика, как дом их в один момент загорелся со всех четырех углов. Ударили в сполох, сбежался народ, а подойти к дому никто не может: какая-то невидимая сила всех отталкивает. Народ в страхе и ужасе смотрит на пожар. Вдруг из трубы вылетает огненный змей в виде беса треклятого, что на Страшном Суде пишется: с когтями, с рогами, с хвостом – как быть бесу; в когтях держит самоё Шилиху и летит с нею через город. А колдунья Шилиха вертится словно березка на огне, да ручищами своими цепляется за крыши домов; за который дом уцепится, тот и загорится; за который уцепится, тот, сударь мой, и загорится, и загорится. Таким манером черт пронесся с Шилихой через весь город, и весь город загорелся. За башней, где теперь зимний базар, было озеро, – в ту пору город наш был маленький. В том озере бес и Шилиха исчезли. А город наш все-таки сгорел дотла. Вот отчего пожар тот и назван Шилихиным. Случился он в день св. благоверных князей Бориса и Глеба. С тех пор и доднесь в день этот служат у нас молебны и ходят вокруг города.
То старина, то и деянье:
Морю Каспию на утешенье,
Быстрому Яику слава до моря,
Добрым людям на послушанье,
Уральским козакам на потешенье.
Автор: записано И.И Железновым.