Нас разбудили среди ночи, и, сонно моргая, мы пробирались сквозь затхлый летний мрак, подгоняемые нетерпеливым шепотом, жарким дыханием и суетой вокруг. Мы спешили по погруженным в тишину коридорам, мимо пляшущих теней и неистового блеска глаз… И чуть позже, нырнув в прохладный омут звездной темени, под надрывный стрекот сверчков и едва слышный шелест крыльев ночных мотыльков, спускались со склона, и дальше – через заросли кустарников, сквозь вязкую тьму и туман… А расплывчатые фигуры смеялись, полыхали нетерпением, завывали подобно волкам из старинных сказок… Быстрее, быстрее! Шуршание травы под босыми ногами, настороженное уханье филина в чаще… Отражение ночи в реке, и реки в ночи… И наши бледные лица, что с трудом можно было назвать человечьими…
В черные глубины леса, по хрустящим сухим веткам и колючим шишкам, по замшелым камням, вдыхая ароматы сосен и тления, прерывая дремотное умиротворение папоротников, на ходу срывая красные шляпки мухоморов. Мы глотали их, брызжа слюной; глотали прямиком со слизнями и с проворными рыжими муравьями… А кто-то кричал мне вслед: торопись, торопись же! Не оборачивайся, за спиной ничего уже нет! Во тьме же рубинами полыхали глаза… Они ждали, они жаждали нашей крови, – в час, когда и мы сможем испить мудрость прошедших тысячелетий, поклониться минувшему… И, восхищенные, мы сдирали кору с деревьев, глядели на собственные отражения в зеркально-чистой душе неспящего леса… А с небес безумной желтоватой кляксой хохотала луна…
Время терялось среди стволов и ветвей, а туман устилал землю у нас под ногами. Было зябко, и молочная белизна разливалась по коже мурашками. Но мы все равно скидывали с себя одежды, и хищные улыбки окружали нас, и некто невидимый ликовал, ликовал… Зубы и языки, слюна и поцелуи… Как сладко, как упоительно! Обнаженные девичьи груди и первые кучерявые волоски на запретных для посторонних взглядов местах… Ступни утопали в мягкой грязи, вязли в болотной топи. Я смеялся. Я бежал впереди всех, продираясь сквозь предвечную тьму, сквозь чащу и густой туман, сквозь собственный страх и отринутый мирный сон. Справедливость осталась в постели. Господь отвернулся, не желая видеть своих детей нагишом. Великий праведник – он ничего не понимает! Мы – не его дети, но правнуки Матери Земли, в объятия которой обязательно возвратимся. Целуй же землю! Воздай хвалу своей прародительнице! Ешь ее, как если бы это было немощное тело Христово!..
А затем вековые деревья расступились, и из сладкого, точно мед, безумия вынырнули развалины древнего храма – места, ни разу не оскверненного крестом. Призрачный лунный свет струился сквозь дыры в крыше, внутри же вовсю полыхал огонь, созывающий нас, будто лишенных разума мотыльков… Так расправь же крылья, дитя, – лети, лети! Они смеялись, и женщина целовала меня. А глаза ее были черны, как древесный уголь, как детские кошмары. Она говорила о наслаждении и о любви, и все это время с моего лица не сходила блаженная улыбка… Ликование, осознание собственной причастности к неведомому и запрещенному таинству!
В недра храма вползал туман… На нас же взирали молчаливые фигуры давно ушедших проповедников – пожранных кострами отступников, мучеников, впитавших в себя людскую глупость и страх, выдаваемые за гнев Господень. Мы – их наследие! Мы несем в себе истину, но истину не этого мира – другого!
Так наслаждайтесь же! Танцуйте!
И я вдыхал дым самой преисподней, целовал девушек и юношей, воздавал хвалу лесу – обители всех скрывающихся, приюту инакомыслящих. А ночь свернулась калачиком внутри меня, бархатом обволокла сердце, заставив кровь буквально кипеть… Те, кого я знал в прошлой жизни, ползли по стенам, разгуливали по потолку… Их слюна и их семя капали на пол и на меня… Те, кого я знал в прошлой жизни, танцевали, сливаясь в единое целое в этом неистовом потоке ощущений… Сладостная оргия, в центре которой величественно возвышалась древняя фигура с ветвящимися на голове рогами. Тени плясали вокруг этого олицетворения ужаса, но сам он не был ужасен. Пастырь с головой козла. Натуральный фавн, явившийся из полузабытых легенд. Он – средоточие великой мудрости. Пей, ешь, твори новую жизнь! Познай женщин и позволь им познать себя. Познай мужчин и позволь им познать себя. Ведь мы пришли сквозь бесчисленные потоки мертвых звезд; мы – их послание, свет, дошедший до здешних земель спустя неимоверное количество прожитых столетий.
Так чего же ты ждешь?
Я захлебывался чужой слюной, хватал все новые и новые мухоморы, поганки, извивающихся пищащих крыс… Горячая кровь струилась у меня по подбородку, по щекам, по лбу, когда я неуверенно ступал по стене… Выше, еще выше – предела нет! Все дозволено и ничто не запрещено! Иллюзия вечна, и нам дана всякая иллюзия! Управляйте ею! Даруйте ее другим! Несите эти знания следующим поколениям! А я кричал от боли и наслаждения, и шальной ветер подхватывал россыпь моих слов, швырял их в поля, уносил в далекие селения, где набожные ворочались во сне, где выли перепуганные собаки, и одни только кошки безмятежно смотрели в ночь. Смотрели с пониманием, желтыми глазами порока, загадок и самой луны.
Языки огня касались моей кожи и не оставляли следов. Вновь хохотали женщины, девушки, девочки… Даже младенцы счастливо улюлюкали в своих колыбельках, внося хаос в и без того тревожный сон уставших родителей… Мирские утехи – нет ничего глупей и наивней. Так отриньте все это, вернитесь туда, откуда вы вышли! Почитайте природу!
Лица таращились на нас из пламени, и сизый дым клубами всплывал к небесам, окутывая дырявый потолок, заставляя захлебываться луну… Огромные бабочки кружили в танце вместе с нами; черная, как смола, женщина гладила мое тело, я же смотрел на перевернутый мир… Испейте крови Христовой! Вкусите плоти Антихриста! Все лишь идея, глупая выдумка!.. Острыми крючковатыми когтями козлоголовый пастырь вспарывал себе запястья. Мы кувыркались в потоках хлещущей крови, передавали эти бесценные капли друг дружке на кончиках языков… Так плоть обрела величие духа, ибо дух без плоти – лишь дым от пожарища, лишь растаявшая пелена сновидений в миг пробуждения. И совсем скоро первые солнечные лучи вторгнутся в нашу обитель… Но к тому времени мы уйдем. Мы вернемся обратно в свои постели, уснем сном праведников и будем улыбаться из-за зеркальных паутин грез, вспоминая ночное крещение.
Отныне у меня появилось имя – особое имя, по которому меня узнают приверженцы Матери Земли. Мое имя! Я назван, я существую, и имя это не просто ярлык, но направление – путь, по которому твердой походкой будет ступать судьба. Неси смуту в мир! Лишь избранные распознают истину в твоих речах, остальные же не имеют значения. Они мясо и тлен, они не играют никакой роли.
Кроатоан!
Так, извиваясь, мы ползли по стенам, и кожа лоскутами сваливалась с наших, теперь уже очищенных тел. А где-то звучала чарующая музыка. Дым от костра собирал ночных девушек, и страшными духами носились они над огнем… Они все мои! И я принадлежу им! Мы едины и взаимосвязаны! Ногтями выковыривал мелких жучков из трещин в стенах, жадно глотал их… Срывал запрещенные травы, тем самым даруя им жизнь и великолепие… Наблюдал, как цветы распускаются у меня на ладонях… Танцевал в самом центре пламени, питая его и питаясь от его мощи… Огонь не есть зло! Огонь тоже цветок. Стихия, которая разворачивается пышным бутоном ужаса и трагедии, счастья и радости. Огонь не принадлежит человеку. Но нами он покорен.
Пастырь с головой козла заглядывал мне прямо в душу, и в его тысячелетних глазах я видел отражение всего мира. Его тело было покрыто струпьями прокаженного, вздутые язвы сочились гноем… Целуй меня, я не твой господин! Отныне мы равны! Ты познал доступную мне истину, и теперь несешь правду! Мои губы лопались, лицо расползалось на части… Остальные неистово хохотали. Они кружились в замысловатом хороводе, где не было места усталости и неуклюжести. Все они – совершенны! И после того, как моя плоть слезла с костей, я тоже стал совершенен. Я возродился из огня…
А потом мы бежали по лесу – обратно сквозь сумрак и туман, сквозь людской вой, которого пугались даже волки, сквозь важное уханье сов и шипение гадюк, под неустанный хруст веток… Пей воду Земли, вкушай ее плоды! Ты – человек! Все мы – братья! Мы – едины! И ступнями я ощущал корни, дарующие жизнь всему живому… И меня окружали глаза и улыбки, улыбки и глаза – белые-белые зубы и отраженные в склерах блики: одержимые души, нашедшие пристанище… И мягкая прохлада раннего утра, и упругие тела юных девушек… Много еще чего!
Вот уже лес заканчивался, шуршал кустарник, а теплая грязь чавкала под ногами, пузырилась меж пальцев. Мало-помалу пробуждались первые солнечные птицы. Они готовились встретить рассвет, когда шальной луч пронесется по миру наших грез, изгнав из них желанную темноту… А дальше – годы, поступки и слова, но судьба моя уже определена. У меня всегда будет выбор, хотя самый главный выбор я уже сделал. И та, кто призвана присматривать за мной в мирской суете, сообщает, что отныне я – ее возлюбленный, назначенный ей самою Землей. И я тоже люблю ее.
Люблю их всех!
Но имена и порядки придут позже, когда мы проснемся в своих постелях – суть глупые дети. Мы построимся на зарядку, будем бродить по лагерному городку, злиться на вожатых, с неприязнью вспоминать о школе, и о том, как долго нам еще эту школу терпеть. А по выходным мы будем дожидаться родителей, улыбаться им и их подаркам, жевать подтаявший шоколад и расспрашивать о городе…
Но все это позже, пока что мы безлики – наши имена есть наши титулы, и никто кроме нас не знает о них. Сейчас мы – семья, скрепленная единой тайной-истиной. Семья, возвращающаяся к обычной жизни после ночи в заброшенном храме.
Семья, возвращающаяся после ночи, полной великих чудес.