Мы с подругой снимаем квартиру на двоих. Нет, не подумайте: это не «те самые» квартиры, которые сняты по дешевке с непременно нехорошей историей. Обычная двушка в среднем районе, в нормальном состоянии, сдала нам ее приличного вида женщина лет сорока. С квартирой все в порядке, однако, выходить я из нее всякий раз боюсь.
Дело в том, что у нас в подъезде освещение автоматическое. Т.е. свет загорается только, когда выходишь из лифта или из-за двери. И везде эта система работает исправно, кроме первого этажа: там свет включается с задержкой в несколько секунд. Фигня, казалось бы. Подруга говорит, что я слишком мнительна. Но мне до дрожи не по себе, когда я выхожу из лифта или жду его, а там в углу, где предбанник такой на две стариковские квартиры, темнота полная. У большинства соседей дверь там стоит, но на первом – по техническим причинам нельзя.
Мне двадцать пять лет, и я знаю, что глупо это – темноты бояться. Но выхожу на работу и меня прямо колотит изнутри. И я, и подруга работаем в гостинице, завтраки готовим. Кто знаком с этим делом, знает, что выходить нужно очень рано. Так вот, еще шести нет, а я уже иду на работу. Все в доме спят, а я стою и жду лифта, который отвезет меня туда – на темный первый этаж с закутком этим.
Я всякий раз почти пробегаю мимо, глупо, но даже глаза зажмуриваю. Даже когда зажигается свет, там – в последнюю очередь! И мне все кажется, что там сидит кто-то, что скребется, шуршит. Нет, теоретически, мог бы быть бомж какой – но я боюсь не этого. Это иррациональный необъяснимый страх, который охватывает меня всякий раз, когда приходится выходить из дома одной, а вокруг – никого! Иногда до того доходит, что я слышу… реально слышу грузное дыхание, скрежет, хруст разминающихся костей… и буквально вылетаю из подъезда. А на улице – тишина и темень. Мы живем в таком регионе, что большую часть времени у нас темно по утрам. И я дрожу до самой остановки с мыслью, что если со мной что-то случится, никто не то, что не поможет, а даже не увидит!
В тот вечер я возвращалась домой поздно: ездила к матери в пригород, и она так заболтала меня, надавав с собой кучу вкусностей, что успела я только на последний автобус.
Еще когда мама накладывала мне свои пирожки, я понимала, что не успеваю на более ранний транспорт. А это значит, мне придется идти через темный подъезд одной. Я написала подруге: встреть меня, но та ответила, что не дома, и приедет поздно.
Уже на подходе к нашей девятиэтажной панельке меня охватила паника, и руки, в которых я держала мамины пакеты, откровенно тряслись. Навстречу мне попалась только старая соседка с такой же древней собакой, разносчик пиццы, юркнувший в свою машину, и алкаш, увлеченно ковыряющий нашу помойку.
В подъезде – как всегда темно, и я мысленно сосчитала до трех прежде, чем приложить магнитный ключ к домофону, и войти внутрь. У почтовых ящиков свет горел, а уже на небольшой лестнице – нет. Я взбежала по ступеням, забыв, что в моих руках тяжелые пакеты, и хотела быстро нажать кнопку вызова. Но та уже была вызвана. Черт! Автоматический свет щелкнул и загорелся.
Но двери лифта скрипели где-то сверху. Не очень высоко, этаже на четвертом. Значит, сейчас он спустится. Но он не спускался. Двери пытались закрыться, но под звон пустой тары открывались снова. Твою же… опять дядя Толя свои бутылки выносит! Он всегда это делает мешками, впихивает их в лифт до отказа и возится по полчаса! Для меня же каждая минута, проведенная здесь – стресс. И я старалась не смотреть в тот угол, старалась изо всех сил, но сверху опять – звон, и звук разъехавшихся дверей лифта.
Мой взгляд невольно уперся в темный угол. Свет горел, но там все равно – темно. Темно так, что не различить ничего. По моей спине прошелся озноб. Я отвернулась и попыталась не смотреть, но… боковым зрением я настойчиво выхватывала этот чертов угол. И… мне казалось, что вот то темное, оно разрастается. Оно… двигается. Оно… как будто дышит!
Ну давай же, старый ты алкаш! По лбу покатился град пота, и я кусала губы, боясь даже зажмуриться. Ведь вдруг: я закрою глаза, а это темное, оно… да нет там ничего и быть не может! – талдычила я себе словами моей подруги. Однако: мне уже не казалось, я – слышала. Слышала хриплое дыхание, шарканье, шаги… Я не могла заставить себя повернуться, чтобы увидеть – на проверку там нет ничего! Я лихорадочно жала кнопку, когда почувствовала… запах. Такой, знаете, как пахнут очень пожилые люди? Только раз в десять сильнее!
Что-то дышало позади, воняло этой мерзостью и… шаркало в мою сторону! У меня на глаза навернулись слезы, и я лихорадочно жала кнопку вызова, пока старый алкаш, насвистывая, запихивал свою тару в лифт.
— Ну же!
Дыхание раздалось практически за моей спиной, прямо в затылок, и я услышала звуки… похожие на то, как кто-то… чавкает с обилием слюны. Перед глазами просто потемнело, а сдвинуться с места я никак не могла. И тут – резкий звук устремившегося вниз лифта. Дядя Толя, которого я в жизни трезвым не видела, стал моим спасением!
Он вывалился на меня со всей своей позвякивающей тарой, а я, уже откровенно рыдая, рванула в тесное пространство лифта.
— Ты чегой это? – промямлил дядя Толя, а я судорожно жала кнопку нашего восьмого этажа.
Двери закрылись, но в них в последнюю секунду, прямо за уставившимся на меня соседом я увидела… увидела нечто жуткое. Это была как будто старуха, с неживым застывшим лицом и висящей лохмотьями кожей, а по ней… в ней копошились насекомые, много, одновременно, они выползали из глаз, рта, ушей… я видела это лишь мгновение, а затем лифт взмыл вверх.
Подруга долго спрашивала, в чем дело, успокаивала, отпаивала меня чаем, и вновь говорила, что я все себе придумала.
Только вот… на следующий день в подъезде нашли мешки с пустыми бутылками, а дядя Толя… пропал. Следствие не уделило этому исчезновению должного внимания – ну, маргинал какой-то пропал: запил где-нибудь. Так все и говорили, но я знаю: в тот жуткий вечер это копошащееся нечто утащило его вместо меня…