Проснуться ночью от стука в дверь — удовольствие ниже среднего. Вырванный из сна, Антон лежит в кровати и глядит в потолок, надеясь, что показалось. В комнате почти темно, только блеклый свет уличного фонаря пробивается сквозь щель в шторах, едва обозначая очертания старого шкафа и стула со скомканной одеждой.
Стук повторяется, настойчивый и громкий. Гость совсем не смущается, что приходится будить хозяев посреди ночи. Антон медленно садится в кровати, чутко прислушиваясь: быть может, удастся различить голоса снаружи или еще что-то, что прояснит ситуацию. Ничего. Стук повторяется снова, и Антон выползает из-под одеяла с тяжелым дыханием и колотящимся сердцем. Светящийся циферблат электронных часов на полке мигает цифрами «2:46».
Надо подойти к двери и посмотреть в глазок, но при этом не издать ни единого шороха. Так ночной визитер может решить, что дома никого нет и свалить. Если же там кто-то опасный, грабители какие-нибудь или пьяные гопники, надо сразу звонить ментам — худощавому парню двадцати пяти лет такие гости не по плечу.
То, о чем всегда забывает Антон — скрипучая половица под линолеумом в прихожей. В ночи она звучит почти оглушительно, и Антон замирает на месте, зажмурившись и прикусив губу от нахлынувшего волнения. С той стороны двери тут же раздается женский голос:
— Откройте ради Христа! Я слышу, что вы там! Мне никто не хочет открывать!
Испуг потихоньку блекнет: голос кажется беспомощным и совсем не опасным. Глянув в глазок, Антон видит силуэт в цветастой одежде и, помешкавшись, все же поворачивает замок.
На лестничной площадке женщина лет сорока. Засаленное яркое платье до пола, густая черная шевелюра, смуглая кожа, длинный нос и зеленые глаза. Цыганка.
— Не бойся! — тут же выдыхает она, цепко хватая Антона за руку. — Я Лала, соседка! Пошли!
Лала тянет уверенно и сильно, ничего не понимающий Антон семенит за ней в одних трусах как теленок на поводу. Часто оглядываясь и беспокойно дыша, Лала заводит его в квартиру на другом конце лестничной площадки. Тут Антон начинает припоминать, что уже видел ее раньше, недели две назад: Лала командовала грузчикам заносить сюда старый диван с потертыми подлокотниками. А до нее в этой квартире жила какая-то бабка, но почти не выходила из дома и ни с кем не общалась, так что никто о ней ничего не знает.
Лала и Антон останавливаются в прихожей под светом тусклой лампочки.
— Сейчас не говори ничего! — шепчет она. — Послушай просто, хорошо?
Антон молчит, с любопытством оглядываясь. В прихожей грязно: коврик сплошь в пыли, обои с ромбиками выцвели и отваливаются в углах. Пальто на вешалке выглядит таким ветхим, что кажется, будто может расползтись по швам от одного прикосновения. Пахнет куревом и хвойным освежителем воздуха.
— Ничего не говори, хорошо? — нетерпеливо повторяет Лала, будто Антон трещит без умолку.
Из прихожей видно подлокотник того самого дивана в темной гостиной и кухню, где горит свет и под столом кособочится табуретка с кривыми ножками.
— Что послушать-то? — спрашивает Антон через минуту или две, когда остатки сна и недавнего испуга развеиваются окончательно.
— Четки, — отвечает Лала.
— Какие четки?
— Теткины.
Уловив на лице Антона непонимание, она поясняет:
— Тут раньше тетка моя жила, она померла почти месяц как, а квартира мне досталась. Поэтому я тут живу теперь.
— А четки?
— Четки у нее были, большие такие, из черного агата, она их постоянно руками перебирала, а они громкие такие: цок-цок, цок-цок! И так бесконечно!
Антон выразительно глядит на Лалу, ожидая продолжения, но она только озирается, одной рукой держа его за локоть, а другой безостановочно почесывая нос. Длинные серьги со стеклянными висюльками подергиваются при каждом движении, ловя и дробя тусклый свет.
— Причем тут четки-то? — наконец спрашивает он.
— Она меня не любила в последнее время, — невпопад отвечает Лала. — Я не навещала ее почти, забот полон рот, не до нее, а она обижалась сильно. Наверное, хотела наследство переписать, да не на кого, только я у нее и осталась.
Лала наконец отпускает Антона и выуживает из складок платья сигарету и зажигалку. Чиркает колесико, разбрасывая искры, взвивается к потолку вонючий белесый дым.
— А когда я ее последний раз видела живой, — продолжает, — она сказала, мол, никуда отсюда после смерти не уйдет. Сказала: «проклинаю тебя, со свету сживу». Знаешь, какая сила у цыганских проклятий?
Лала делает одну затяжку за другой, то и дело вглядываясь в темноту гостиной. Антон, растерянный и почти голый, размышляет, под каким вежливым предлогом можно вернуться домой.
— Так четки-то тут причем? — спрашивает он с тоской.
— Я их слышу! — вскрикивает Лала. — Началось дня три назад. Сначала думала, что показалось, но они все громче и громче. С каждым днем. И нигде не спрятаться, в магазине, на улице, где угодно слышно. Даже когда на другом конце города, их слышно. Из этой квартиры слышно, понимаешь, нет? Цок-цок, цок-цок! Все углы осмотрела, а нету нигде никаких четок.
Она жадно присасывается к фильтру сигареты, а потом наклоняется и шепчет:
— Да и не может их тут быть, я ж сама их к ней в гроб положила! О! Вот, слышишь? Слышишь?
Почти уткнувшись носом в шею Антона, Лала смотрит на него с отчаянной надеждой.
— Что слышу?
— Четки! Цок-цок!
В квартире совсем тихо, только шумит метель за окнами да еле различимо бормочет телевизор у соседей снизу. Антон честно напрягает слух, но не улавливает никакого «цок-цок».
— Тишина же, — шепчет он.
— Ничего не тишина! Вот прям сейчас, не прекращается! — волнуется Лала.
Изо рта у нее пахнет как из сточной канавы, глаза блестящие, зрачки большие будто чернильные кляксы. Теперь, когда она наклонилась так близко, можно разглядеть бело-желтые частички под носом. Целая щепотка грязной муки путается в редких усиках на верхней губе Лалы. Тут все сразу встает на свои места.
— Теть, да ты ж упоролась, — говорит Антон, брезгливо отстраняясь.
Больше никаких вежливых предлогов искать не хочется. Не сдерживая презрительной гримасы, Антон хватается за дверную ручку.
— Стой! Не бросай меня, Христа ради! Что хочешь для тебя сделаю!
Лала пытается запустить руки Антону в трусы, но он уворачивается.
— Не оставляй меня, я много умею, не пожалеешь! Не уходи! У меня друзья только завтра придут, не бросай ночью одну!
Выскочив на лестничную площадку, Антон бежит к своей квартире так, будто за ним гонится стая голодных львов. За спиной раздается шипение Лалы:
— Тогда я тебя тоже проклинаю! Пусть она после меня за тебя возьмется!
Захлопнув дверь, Антон поворачивает замок на все обороты и приникает к глазку, ожидая увидеть беснующуюся Лалу, но она уже скрылась в своей квартире. Антон выжидает для уверенности несколько минут, а потом ползет в ванную и долго стоит под горячим душем в тщетной попытке смыть с себя все ночные впечатления.
* * *
Следующим вечером, возвращаясь с работы, Антон застает на лестничной площадке незнакомых людей. Все столпились у квартиры Лалы: тут несколько чумазых парней цыганской наружности и двое полицейских в форме. Бросив на них обеспокоенный взгляд, Антон поворачивается к своей двери, нарочито медленно шаря по карманам в поисках ключей и прислушиваясь. Один из полицейских говорит совсем тихо, с трудом получается разобрать «передоз» и «не обнаружено признаков насильственной». А еще «не помешает узнать, кто видел ее последней», и тогда Антон тут же находит ключи и юркает домой.
Через глазок видно, как полицейские и чумазые маячат на лестничной клетке, а потом все уходят, и тогда Антон вздыхает с облегчением. Лалу совсем не жалко: никто не заставлял ее закидываться всякой дрянью. Жалко было бы обзавестись из-за нее проблемами, но раз уж менты ушли, значит, все в порядке.
* * *
Ночью Антону снится, будто он со всех ног убегает из квартиры Лалы, а сама она гонится за ним, скалясь острыми клыками и вспарывая воздух орлиными когтями. Визжа во всю глотку, Антон забегает к себе, хлопает дверью, тут же вздрагивает всем телом и просыпается.
В комнате темно, часы высвечивают половину второго, и поначалу Антон даже не понимает, что именно его разбудило. Проходит несколько сонных тягучих секунд, прежде чем мозг царапает догадка: кажется, дверь хлопнула не во сне. Кто-то только что, посреди ночи, открыл дверь его квартиры, а потом закрыл ее.
Мгновенно похолодев всем нутром, Антон лежит, затаив дыхание и вслушиваясь. Неужели забыл запереть? Светящиеся цифры на электронном циферблате равнодушно сменяются одна другой, больше ничего не происходит.
Остатки ночного кошмара распадаются на тающие фрагменты, и почти удается убедить себя, что со страху напридумывал того, чего нет, когда из прихожей слышится та самая половица. Скрип пронзительный и издевательски реальный. Антон тут же приподнимается на локтях, щурясь в сторону темного дверного проема. Через секунду оттуда раздается новый звук. Примерно такой бывает, когда катаешь во рту сразу несколько леденцов. Антон никогда не слышал его раньше, но совершенно точно знает, что именно так звучит. В памяти всплывает лицо Лалы и ее запачканные коксом губы, выплевывающие описание этого звука.
Цок-цок.