— Черный ручей глубже океана! — кричит Бубновая дама, хватая меня за рукав куртки.
Шапка у нее съехала набок, рваное пальтишко распахнулось, обнажая дряблую шею и выцветшую футболку. Отечное, насквозь пропитое лицо не оставляет возможности определить, сколько Даме лет. Наверное, где-то между сорока и шестьюдесятью. Не отпуская мою руку, она повторяет, на этот раз шепотом:
— Черный ручей глубже океана. Черный ручей глубже всего.
Лицо обдает запахом кислятины и перегара. Брезгливо скривившись, я вырываюсь и прибавляю шаг. Пальцы машинально сжимают ладонь изумленной Тани, не устающей раз за разом оглядываться. Другие прохожие, завидев Даму, обходят широкой дугой, и я мысленно корю себя, что не поступил так же.
— Он снова течет!
Тут же забыв обо всем на свете, я останавливаюсь и оборачиваюсь. Обрадованная, что удалось привлечь чье-то внимание, Бубновая дама часто кивает:
— Черный ручей снова течет! По городу ходят призраки.
Сбрасываю оцепенение и почти бегу, волоча за собой Таню как маленького ребенка. Пакет в другой руке болтается из стороны в сторону, гремя покупками и грозя порваться.
Уже в машине, когда нервно жму на газ, Таня пристегивается и наконец оправляется от удивления. Губы тут же растягиваются в ехидной улыбке:
— Твоя бывшая?
Целую минуту пытаюсь придумать ответную шутку, но взбудораженный мозг все пережевывает и пережевывает услышанное на улице, не желая отвлекаться на что-то другое.
— Да нет, алкашка одна, местная сумасшедшая, — говорю наконец. — Давным-давно тут ошивается, все ее знают. Бубновая дама.
— Почему Бубновая?
— А, лет десять назад бегала около училища и орала, что ей какой-то студент в бубен прописал. Так и прилипло.
Таня улавливает в моем голосе волнение и перестает улыбаться.
— А про что она говорила? Что за ручей?
Молчу, рассматривая ползущую впереди фуру. Мелькают по сторонам здания, мигают усталые светофоры.
— Ты что? — беспокоится Таня, не дождавшись ответа. — Сам не свой какой-то.
— Да блин, даже не знаю, как тут объяснить, — выдавливаю неубедительный смешок. — Если бы ты тоже в этом городе всю жизнь жила, то понимала бы. Есть такая история, как бы городская легенда, про Черный ручей. Видела же заброшенный цех на окраине?
— Видела.
— Вот за цехом лес, а в лесу русло пересохшее. Говорят, там кучу лет назад бежала речушка. И вот там типа девка какая-то от безответной любви утопилась. И будто после этого речка почернела и уменьшилась, стала ручьем, а потом вообще пересохла.
Таня закатывает глаза, всеми силами излучая скептицизм:
— Ну и что?
— Ну и говорят, это душа той девки не смогла упокоиться и стала черной водой. Когда ее злоба накапливается, ручей снова появляется и ищет себе жертву.
— Такая дичь, — смеется Таня. — «Ручей ищет жертву». Типа такой ходит с топором по переулкам и ищет, да?
Кошусь на нее, не в силах сдержать раздражение:
— Ну, Тань, это же образно. В легенде так говорится.
— Да, да, да. — Она поднимает руки, насмешливо капитулируя. — Как скажешь, только не кипятись так.
Глубоко дышу, пытаясь собраться с мыслями.
— Просто, знаешь, — говорю медленно. — Ни меня, ни друзей туда родители никогда не пускали. Во-первых, потому что очень далеко, а во-вторых… Когда я мелкий был, там, прямо в русле, нашли тело молодой женщины. То ли задушили ее там, то ли еще что. Вроде как с дыханием чего-то. Некоторые говорят, что захлебнулась, но при этом воды в легких не нашли. Но точно не сама умерла, убили. А кто убил — до сих пор не раскрыто.
Таня понимающе кивает с серьезным видом — поняла уже, что спорить бесполезно, вот и соглашается, чтобы поскорее закончить разговор.
— В общем, у нас все верят в эту историю, — подытоживаю. — И с детства мечтают увидеть, как течет Черный ручей.
Она отворачивается, делая вид, что читает вывески снаружи.
* * *
После ужина Таня нежится на диване в гостиной, а я мотаюсь из угла в угол, собирая разбросанные вещи и наводя порядок. По каждой мышце в теле будто бегают электрические разряды, в висках бесконечно пульсирует. Чувствую себя ребенком, получившим большую яркую коробку с бантом. Руки так и чешутся.
— Да оставь, — говорит Таня. — Завтра выходной, я сама займусь.
Стиснув зубы, подхожу к окну. По небу ползут редкие облака, жизнерадостное мартовское солнце клонится к закату. Где-то там, за серыми многоэтажками, торговыми центрами и офисными строениями разваливается старый цех, а за цехом деревья, а за ними…
— В общем, я съезжу, посмотрю, — говорю, уходя в спальню за джинсами.
— Куда? — растерянно спрашивает Таня.
— На русло, — кричу в ответ.
Когда, одетый, возвращаюсь в гостиную, она уже набычилась:
— На какое еще русло? С ума сошел, что ли?
— Да интересно так, прям не могу, — изображаю беззаботную улыбку, все сильнее чувствуя себя ребенком. — Я быстро, туда и обратно.
— Саш, тебе какая-то бомжиха ерунды наговорила, а ты места себе не находишь. Нельзя же так.
— А вдруг не ерунда? Возможно, правда что-то видела, не может же быть, чтобы она на пустом месте стала такое говорить. Должен быть какой-то повод. А я все детство хотел на этот ручей посмотреть.
— Детство — это детство, а тебе через два года уже тридцатник стукнет. Надо о чем-то существенном думать.
— Вот съезжу, а потом буду думать о существенном. Все равно сейчас делать нечего.
Таня поджимает губы:
— Так и скажи, что к шлюхам своим собрался.
— Поехали со мной, если не веришь, — хмыкаю. — За час-полтора управимся.
Она с сомнением глядит на исходящую паром кружку кофе в руках, на укрытые пушистым пледом ноги, на телевизор, где вот-вот начнется любимое шоу. Закатывает глаза:
— Едь уже. Если через полтора часа не вернешься, я тебя выслежу и закопаю.
* * *
Всю дорогу до цеха я борюсь с желанием вдавить педаль газа в пол и мчаться, игнорируя правила дорожного движения. Даже странно, какой ворох воспоминаний и эмоций могут воскресить случайные слова сумасшедшей с улицы. Сколько сказок и домыслов о Черном ручье ходило среди дворовой шпаны, сколько пацанов врали, что были там и собственными глазами видели, как он течет. Моя полубезумная бабушка, уча правильно переходить дорогу и не совать пальцы в розетку, в список правил безопасности часто включала «не ходи на Черный ручей». По мере взросления это стало забываться и блекнуть. А когда родительский поводок ослаб, предоставляя возможность вырваться и увидеть все самому, было уже не до этого: школьный выпускной, студенчество, сессии, первая работа. Много лет я не вспоминал о Черном ручье и, наверное, еще много лет не вспомнил бы, не попадись сегодня на пути Бубновая дама.
Недалеко от заброшки глушу мотор — дальше можно только пешком. Воздух здесь свежее и прохладнее, чем в городе, особенно когда со всех сторон обступают деревья. Слышно птичий щебет и взволнованный шепот крон в вышине, но все звуки мгновенно отступают на второй план, когда ушей касается далекий плеск. С участившимся сердцебиением я ускоряю шаг, то и дело спотыкаясь о спрятанные в лесном настиле корни и ветки.
Успеваю взмокнуть и запыхаться, когда деревья наконец расступаются, неохотно открывая Черный ручей. Замираю на месте, разинув рот. Вода, черная как нефть, бодро журчит по широкому руслу, ловя закатный свет и дробя его на множество бликов. Долгую минуту не нахожу сил сдвинуться с места, а потом все же ступаю вперед, готовый в любой момент спасаться бегством. В голове мечется только одна мысль: «Я видел, как течет Черный ручей, я видел, как течет Черный ручей, я видел, как течет Черный ручей». Нутро распирает от желания кричать об этом всем, прямо сейчас обзванивать пацанов со двора. И пусть все давно выросли и разъехались кто куда, они должны знать.
Никто не поверит, если не показать. Выуживаю из кармана мобильник и включаю запись видео. Снимаю все, тщательно подбирая ракурсы и стараясь захватить любую незначительную деталь. Кто знает, может, при просмотре выявится что-нибудь новое.
Записав, убираю телефон и наклоняюсь, чтобы подобрать ветку. Она входит в воду, пружиня под напором течения, и выходит целая и невредимая. Подношу к носу — ничем не пахнет.
Непонятное манящее ощущение овладевает душой, словно кто-то настойчиво тянет за локоть, обещая показать что-то интересное. Мысли путаются, мозги застилает туман. Страх не выдерживает напора любопытства и неохотно отступает. Отбросив ветку, я присаживаюсь и опускаю руку в воду. Солнце скрывается за горизонтом, сумерки неторопливо опадают на лес.
Вода теплая как кровь. Водоросли обвивают ладонь, пальцы перебирают маленькие гладкие камешки, все дно ими усеяно. Хмурюсь: какие-то они неправильные. Зачерпнув горстью, вытаскиваю наружу и вскрикиваю — это не водоросли и камни, а черные волосы и вырванные зубы. Пячусь назад, тряся рукой как сумасшедший, чтобы сбросить прилипшие волоски. Тьма сгущается слишком быстро, журчание становится нестерпимо громким. Видно, как ускоряется течение, высоко подпрыгивают черные всплески, будто ручей тянет ко мне руки, силясь дотянуться.
Поднимаю голову к потемневшему небу и бегу прочь, не разбирая дороги и налетая на деревья.
* * *
Таня глядит с дивана округлившимися глазами:
— Ну у тебя и видок.
Сбрасываю куртку и тороплюсь в ванную. Открыв кран на полную, сую руку под струю и остервенело намыливаю. Густая пена взлетает хлопьями, зеркало отражает мое лицо — бледная кожа, перекошенный рот, безумный взгляд. Сплюнув, стягиваю одежду и забираюсь в ванну. Чудится, будто по телу расползается ядовитая чернота, просачиваясь сквозь поры внутрь.
— Ты что? — спрашивает Таня, когда подставляю голову под душ.
Застыла в дверном проеме, пальцы нервно теребят пояс халата.
— Там, — говорю. — Достань телефон в куртке, там видео. Я все снял.
Она уходит, а я делаю воду погорячее и мылюсь, мылюсь, мылюсь. Волнение постепенно ослабевает, сердце переходит с галопа в обычный ритм. Я дома, здесь чисто, тепло и безопасно. Нельзя быть таким опрометчивым. Сунуть руку в Черный ручей — ну и дебил же. Надо же было додуматься.
Таня возвращается, еще более растерянная.
— Это? — спрашивает, тряся телефоном. На дисплее сменяют друг друга картинки.
— Да, — киваю. — Как тебе? Права была Бубновая дама.
Она косится на экран, потом на меня:
— Точно это? Тут нет других видео.
Закрутив краны, забираю у нее телефон. На видео все, что я снимал — лес, деревья, голые кусты. Только вместо Черного ручья пересохшее русло, забитое желто-коричневым прошлогодним бурьяном. Весь его вид говорит, что если тут и текла и когда-то вода, те времена давным-давно миновали.
— Да что за бред, — тяну еле слышно. — Я же только что его видел!
— Кого?
— Черный ручей! Самый настоящий, понимаешь? Там черная вода, а на дне волосы и зубы, прикинь! Я это все своими руками трогал, все настоящее! Ты веришь?
Глядя на меня с тревогой, Таня произносит успокаивающим тоном:
— Я тебе сейчас чай крепкий заварю, ладно? Попьешь и подумаешь, может, что-то показалось. Не так понял что-то, вот и все. Я сейчас.
Она уходит, а я молча пялюсь в погасший дисплей.
* * *
На часах половина третьего ночи, а я раз за разом прокручиваю снятое видео. Даже разобрал по кадрам с помощью встроенного редактора — результат тот же: всего лишь пересохшее русло посреди редкого леска. Совсем ничего интересного. В голове будто трутся друг о друга детали из разных наборов конструктора, неспособные соединиться. Это все слишком непонятно.
Тошнота сжимает горло, и я тихонько, чтобы не разбудить Таню, крадусь в ванную. Щелкает выключатель, вспыхивает свет, из зеркала смотрит мое щурящееся отражение. Прикрыв дверь, непонимающе разглядываю ладони — подушечки пальцев сморщились, как бывает, если провести много времени в бассейне. Не успев толком удивиться, я чувствую, что из ноздри по губам бежит горячая струйка крови. Зажимаю нос и склоняюсь над раковиной, широко распахивая глаза: капли, разбивающиеся о белоснежную фаянсовую поверхность, совсем не красные.
— Черт, — шепчу, убирая руку.
Черная вода течет из обеих ноздрей. Тошнота набирает силу, сильный спазм скручивает нутро, а потом струя той же черной воды бьет изо рта в раковину, забрызгивая все вокруг. Одна за другой рвотные потуги исторгают из меня чернь, и она закручивается спиралью, уходя в сливное отверстие. Так продолжается больше минуты, а потом, когда я почти успеваю задохнуться, тошнота отступает, и воздух заполняет легкие. Откашливаясь, я вытираю лицо сгибом локтя и рассматриваю себя в зеркале — покрасневший, перекошенный, с выступившими слезами, тоже совершенно черными.
— Ты там нормально? — раздается снаружи сонный голос Тани.
— Д-да, — выдавливаю, хватая полотенце. — Живот что-то прихватило, не заходи.
Слышно, как она возвращается в спальню, бубня что-то под нос. Отдышавшись, я утираюсь и достаю из-под ванны тряпку. Надо навести чистоту — что бы это все ни значило, Тане лучше не видеть.
* * *
Когда за окном светает, я, ни на секунду не сомкнувший глаз, вру Тане, что надо съездить на работу.
Она косится с подозрением:
— В субботу?
— Да там косяки поправить надо, всплыло неожиданно, — изо всех сил делаю раздраженный вид. — Шеф написал с утра, придется ехать.
Позже, сидя в машине, раз за разом бросаю взгляд на свое отражение в зеркало заднего вида. Кажется, будто в любой момент из глаз и ноздрей начнет сочиться черная вода. Сердце тяжело колотится где-то в горле, живот пульсирует ледяным комком. Ощущение чего-то серьезного и непоправимого лежит на плечах каменной плитой. Наверное, именно так чувствует себя человек, укушенный смертельно ядовитой змеей.
Мелькающие строения, дорожные знаки, серое утреннее небо — все как в тумане, взгляд не задерживается ни на одной детали, собственное хриплое дыхание перекрывает остальные звуки. Двигаюсь как на автопилоте, почти себя не контролируя.
Немного опомниться получается только в лесу за цехом, когда цепляю кроссовкой валяющуюся ветку и с размаху падаю на землю. Боль впивается в ладони и локти, запах хвои и прелой листвы бьет в нос. Крепко зажмуриваюсь и глубоко дышу, заставляя себя немного успокоиться, а потом принимаю сидячее положение. Лесной воздух холодит взмокшую шею, уши едва улавливают безмятежный говор голых крон. Поднимаю руки к лицу и разглядываю царапины с проступившими капельками черной крови. Волнение вспыхивает в груди, но я не позволяю ему разрастись. Нельзя паниковать, это не поможет.
Поднимаюсь. Надо понять все, разобраться и найти способ вернуть как было.
Осторожно передвигаясь на неверных ногах, я пытаюсь вспомнить все, что когда-либо слышал об этом. Если подумать, не так уж много: легенда про утопившуюся, злая душа, ставшая черной водой, появляющийся раз в несколько лет ручей. И бесконечное множество рассказов от якобы очевидцев. Всё. Никто никогда не говорил, что бывает с теми, кто увидит Черный ручей. Наверное, такие должны умирать, как та женщина, найденная в русле, но как именно — нет даже предположений.
Почти не удивляюсь, когда выхожу к пересохшему руслу. Ветер перебирает стебли мертвой травы, тут и там торчат корявые сломанные ветки. Ни единого намека на воду. Сжав зубы до скрипа, я прохожу по берегу несколько десятков шагов, будто ручей мог спрятаться где-то за деревьями, а потом сплевываю от злости и разворачиваюсь, чтобы возвращаться в машину.
* * *
После непродолжительных метаний по городу нахожу Бубновую даму в одном из привычных мест ее обитания — на площади при автовокзале. Забившись за газетный киоск, она сидит на земле, жадно кусая сомнительной свежести чебурек. Удивленно поднимает голову, когда останавливаюсь напротив.
— Узнала? — спрашиваю.
Дама осматривает меня с ног до головы. По подбородку течет жир, в глазах только недоумение.
— Мы вчера виделись, — напоминаю. — Ты про Черный ручей сказала.
— А! — тут же выкрикивает она, вскакивая на ноги. — Ты меня услышал! Ты меня послушал?
— В смысле «послушал»?
— Ты сходил? Увидел? Прикоснулся?
Вид у нее как у нищего, нашедшего мешок золота — безумная беззубая улыбка, недоверчивый взгляд. Невольно отступив на шаг, я спрашиваю:
— Ты сама-то его видела?
— Видела-видела, — кивает. — Много лет назад. Я туда давно не хожу.
— Откуда тогда знаешь, что он снова течет?
— Я чувствую. Ты тоже будешь чувствовать, ты поймешь. Черный ручей привязывает к себе крепко.
Пока пытаюсь сообразить хоть что-нибудь, Дама кусает чебурек и невнятно бормочет, пережевывая:
— Не обижайся на меня. Тебе тоже захочется распространять проклятие. Захочется, чтобы таких, как мы, становилось больше. Никто другой не поймет.
Прохожие оглядываются на нас — наверное, задаются вопросом, о чем можно беседовать с Бубновой дамой, прячась за киоском. Надо поскорее закругляться.
— Расскажи, как это прекратить, — требую. — Как избавиться от... этой чертовщины?
Она звучно глотает и поднимает удивленный взгляд, будто я сказал нечто невыразимо глупое:
— Это никак не прекратить. От этого не убежать. Проклятие пропитывает все, въедается в самую душу так прочно, что не выдрать. Ты можешь только ускорить то, что все равно произойдет. Чтобы поменьше мучиться.
— Ты это о чем?
— Когда будет совсем невмоготу, вернись на Черный ручей и слейся с ним. Он в любом случае этого добьется, не сопротивляйся. Не бойся, ты не умрешь. А вот сопротивляться — это хуже смерти.
Какой-то бессвязный бред. Впрочем, на что еще можно рассчитывать, разговаривая с сумасшедшей.
Когда ухожу, Бубновая дама кричит в спину:
— Не сопротивляйся!
* * *
Всю следующую неделю меня будто затягивают зыбучие пески. Безнадежно подавленный, я перелопачиваю информацию в интернете, но там ничего толкового. Никто не делится историями из жизни о том, что кровь почернела или о том, что по ночам рвет черной водой. Никто не жалуется, что каждое утро на наволочке черные пятна, что такие же пятна появляются на одежде и нижнем белье. Такого никогда ни с кем не случалось. А если и случалось, никто не делился этим на форумах и не подсказывал, как вернуться к нормальной жизни. Куда ни сунься — тупик.
Оплатив на одном из медицинских сайтов анонимную онлайн-консультацию, я подробно описываю все, но врач не верит. Он говорит, это невозможно. Говорит, за его сорокалетнюю практику ничего подобного никогда не случалось. Говорит, мне надо явиться в клинику на осмотр и сдать все анализы. Тут же отметаю такой вариант: во-первых, пугает смутная перспектива быть отданным на опыты, а во-вторых, все равно понятно, что никакие врачи с этим не справятся. Здесь совсем другая плоскость.
Медиумы, экстрасенсы, гадалки — это безграничное болото сайтов с уродливым дизайном, мельтешащие звезды и чародейские шляпы, простыни купленных восторженных отзывов. Морщась от отвращения, я закрываю одну вкладку за другой, все же не переставая надеяться, что найдется доморощенный колдун-самородок, способный на чудо.
Покопавшись в городских пабликах и изучив рекомендации, я выбираю бабульку, живущую в частном секторе. Если верить комментам, она исцеляет картавость, плоскостопие и диабет в одно мгновение, и нет такого недуга, что был бы ей неподвластен. Она встречает меня в засаленном халате на пороге пропахшего выпечкой дома и, не успев толком выслушать, принимается нашептывать, энергично размахивая руками. Когда из моего носа течет черная вода, опытная знахарка вопит от ужаса. Обозвав дьявольским выродком, она выталкивает меня прочь и бормочет про Отче и Царствие.
Таня, от которой пока чудом удается скрывать перепачканные наволочки и ночные приступы рвоты, без труда замечает перемены в настроении.
— Не приболел? — спрашивает, ставя на стол тарелку с супом. — Ты с каждым днем все мрачнее и мрачнее.
— Работа, — отвечаю. — Дел навалом, устаю как пес.
У любой еды теперь привкус тлена, даже свежевыжатые соки отдают тухлятиной. Всюду преследуют запахи гнили и плесени. Поначалу я раз за разом проверял положенный в сумку обед и ведро под раковиной, но потом смирился. Ощущение, что тело гниет живьем, стало казаться почти естественным.
Чернь пропитала не только плоть, но и душу. Самая моя суть стала черной. Из эмоций остались только страх, злоба и тоска. Из мыслей — только «хочу, чтобы все закончилось». На работе, в магазинах, на улице я разглядываю окружающих, живущих полноценной беззаботной жизнью, и бесконечно завидую. С трудом верится, что сам был таким совсем недавно и даже не думал, что это нужно ценить.
К концу второй недели с трудом убеждаю себя, что с этим можно жить. Подумаешь — черная кровь. Человек способен привыкнуть к чему угодно, и это еще не худший вариант. Я сильный, я справлюсь.
А потом зеркало показывает, что белки в уголках глаз постепенно чернеют. И кожа под ногтями, и язык. Мозг будто раздувается в черепе, заполняя все болью, и приходит обреченное осознание: Черный ручей зовет. Я теперь часть его, и должен с ним слиться. Это проклятие, от которого не убежать.
Поднявшись среди ночи, чмокаю на прощание спящую Таню в щеку, не в состоянии ощутить боль утраты — печаль и так не оставляет меня последние дни, ей некуда становиться сильнее. Я — ходячая скорбь, пульсирующая рваная рана.
* * *
Дорога вьется в свете фар машины, огни ночного города рассыпаются перед глазами разноцветными фейерверками. Время будто ускоряется, реальность мельтешит нечеткими кадрами: вот я сжимаю руль, вот паркуюсь недалеко от цеха, вот иду по лесу, светя под ноги фонариком на телефоне. Ночная тьма здесь такая же густая как та, что заполнила меня до самой макушки. Это умиротворяет.
Русло по-прежнему сухое. Когда спускаюсь на дно, колючки репейника цепляются за джинсы, сорные кусты царапают руки. Опускаюсь на колени и прислушиваюсь: тишина не по-лесному плотная. Ни единого звука.
Хрипло шепчу:
— Я пришел. Я здесь.
Выключаю фонарик. Теперь совсем ничего не видно.
— Где ты?
Земля легонько вздрагивает, будто неподалеку проехал большой грузовик. Хватаюсь за траву и с силой тяну, вырывая. Жесткие стебли впиваются в ладони, оставляя порезы.
— Я здесь, — шепчу, не переставая дергать. — Я здесь, я здесь. Где ты? Пусть все кончится.
Руки горят от боли, теплые струи крови сочатся по коже. Слышно, как густые капли падают на землю и впитываются, пробуждая что-то сильное. Ушей касается далекое журчание, тихий переливчатый плеск. Значит, ему нужна моя кровь.
Что есть силы кусаю себя за руку, из прокуса тут же выплескивается упругий поток. Кусаю снова, и другой бьет в лицо. Черный ручей изливается из ран, заполняя пересохшее русло. Он забирает меня, присоединяя к себе.
Вода поднимается, сильное течение прижимает меня к земле. Инстинктивно вдыхаю воду и уже не могу выдохнуть. Окружающая тьма разъедает как кислота, я перестаю существовать, растворяясь в ней. Где-то немыслимо далеко Таня уже не спит. Она плачет, кричит и ищет меня, но больше никогда не найдет.
* * *
Просыпаюсь от того, что солнечный свет бьет по опущенным векам. Открываю глаза: блекло-голубое весеннее небо проглядывает сквозь паутину крон. По лбу ползет какой-то жук, и я машинально смахиваю его, попутно замечая, что ладонь покрыта запекшейся кровью. Бордовыми потрескавшимися разводами.
Тут же поднимаюсь на ноги, кряхтя и пошатываясь. Русло опять пересохло, ни единого следа ночного потопа. Руки сплошь в порезах от травы, чуть выше запястья следы зубов. Все в темно-красных брызгах, как будто вручную разделывал свиную тушу. Ощупываю себя, неуверенно улыбаясь. Все цело, даже самочувствие на высоте — ни тошноты, ни слабости, ни головной боли. Похоже, я как-то снял проклятие, сделал что-то правильно, сам того не понимая. Душу заполняет почти забытое ощущение радости, словно в темном тесном подвале вдруг включили свет.
Быстрым шагом возвращаюсь к машине, а потом мчусь в город. Надо рассказать Тане, успокоить, она там, наверное, с ума сходит. Всыплет мне, конечно, по первое число, но это уже неважно.
Проезжая рынок, замечаю Бубновую даму на крыльце продуктового павильона и подумываю с издевкой посигналить, но тут удивление отвешивает такую оплеуху, что нога сама вжимает педаль тормоза до отказа. Визжат шины, орут проезжающие мимо водители. Выскочив наружу, я бегу к Даме, ни на секунду не отрывая глаз, как будто она испарится, если перестать смотреть.
— Ты! — выкрикиваю. — Это ты!
Бубновая дама поворачивается ко мне. В самом деле, тут нельзя ошибиться: хоть и постаревшее, потасканное и обрюзгшее, это лицо не перепутать с другим. Я много раз видел его в газетах и по телевизору. Однажды мы с пацанами даже ходили на кладбище, чтобы рассмотреть его на мраморном надгробии.
— Ты — та женщина, которую нашли на Черном ручье, — выдыхаю. — Тебя нашли там мертвой.
Бубновая дама глядит восхищенно:
— Ты теперь с нами!
— Почему ты здесь? — спрашиваю. — Как… как ты вообще можешь быть здесь? Ты же лежишь в могиле, у меня тетка была на твоих похоронах! Ты умерла!
— Я никогда не умирала. — Дама подходит ближе, понижая голос. — А гроб пустой похоронили. Вот она я, живая, сам же видишь.
Рассматриваю ее, тяжело дыша. Как так вышло, что все эти годы я не узнавал в местной сумасшедшей самую известную покойницу в городе? За последние дни пришлось смириться со многими странными вещами, но это точно переходит любые границы.
Лихорадочно цепляюсь за известные факты:
— Гроб не мог быть пустым. Там было тело, все видели. Тело, которое нашли на Черном ручье, его все видели, его…
— Его даже резали, вскрывали, даже нашли какие-то причины смерти, — Дама мерзко хихикает. — Его одели в красивое платье и закопали в землю. И его никогда не было. Это проклятие Черного ручья. Все видели тело, которого нет, потому что я должна стать забытой.
Осматриваюсь. Кругом кишит народ, выкрикивают что-то продавщицы цветов на углу, лает мелкая лохматая собачонка, разгоняя голубей. Слишком много деталей и красок, слишком много мелочей, чтобы происходящее можно было назвать сном или галлюцинацией.
— Ты быстро поймешь, — говорит Дама, угадывая мои мысли. — В это трудно поверить, но душой ты все поймешь сразу.
Качаю головой:
— Нет, я ничего не понимаю.
— Тогда я попробую объяснить. Ты же знаешь, как появился Черный ручей?
— Конечно. Какая-то девчонка утопилась от безответной любви, а потом…
— Вот! — перебивает Дама. — А знаешь, что такое безответная любовь?
— Я… я как-то не…
— Это когда тебя не замечают, когда не видят, когда ты пустое место. Когда ты мертв для того, кто нужен тебе больше всего на свете. Из-за этого она утопилась, да, мой хороший. Из-за этого.
— Ну и что?
— А то, что это и стало проклятием неупокоенной души. И любой, кого коснется это проклятие, также будет забыт. Ты слился с Черным ручьем — значит, будешь жить в забвении. Никто тебя больше не узнает, не воспримет всерьез, не захочет иметь с тобой никаких дел. Скоро у тебя не останется ничего из того, что было. Твое тело найдут и похоронят, а сам ты будешь скитаться до конца жизни, никому не нужный.
Грудь обжигает огнем, и я смотрю на руки, ища успокоение в кровавых разводах. Они ведь не черные, они красные, нормальные. Значит, все хорошо, значит, все хорошо, значит…
Дама говорит тягуче, будто напевает песенку:
— Не ты первый, не ты последний. В городе есть и другие, кого все считают мертвыми. Их тела находили в разных частях города в разное время — Черный ручей делает так, чтобы никто не понял, что они связаны с ним. Может быть, ты встретишь их и узнаешь. Теперь узнаешь. Мы все как призраки. Я не единственная, кто смог распространить проклятие.
— В смысле распространить? — вскидываю глаза. — Что это значит?
— Когда Ручей опять потечет, ты почувствуешь это. Тогда расскажи кому угодно, хоть всем сразу. И если тебя услышат и послушают, если хоть один сходит туда, он тоже станет проклят. Как ты и я.
Срываюсь на крик:
— Тварь! Как так можно? Это же просто… Это просто…
— Мой дорогой, никто не хочет быть один. И ты не захочешь. Подумай заранее, кого забрать с собой, когда придет время, и как уговорить. Придется очень постараться, ведь никто не будет тебя слушать, потому что теперь ты для всех чужой.
Перед глазами всплывает улыбающееся лицо Тани. Нет-нет, я никому такого не пожелаю, особенно ей. И вообще, это все бред. Нельзя верить сумасшедшей, это все чушь. Абсурд, неправда.
— Некоторые говорят, что проклятие можно снять, — говорит Бубновая дама. — Они говорят, для этого надо идти вверх по течению Черного ручья и найти, где он начинается. Но это невозможно. Я сама пробовала, и не раз. Я шла, шла и шла, а русло все не кончалось, и я почти умерла от голода и усталости, когда решила бросить эту затею.
Просто не слушать и не верить. Я слишком близко принял к сердцу глупые байки — оно и понятно, после такого-то потрясения. Надо мыслить хладнокровно.
— Пошла ты, — говорю нарочито спокойно. — Сука.
Она смеется в ответ:
— Когда все поймешь, приходи ко мне! Ты будешь не один, я покажу других! Вместе не так плохо.
Вернувшись, обнаруживаю, что машина закрыта. Странно, я вроде не успел даже дверцу захлопнуть — так спешил к Бубновой даме. Пошарив по куртке и не найдя ключи, громко матерюсь. Можно решить, что оставил в бардачке, но тогда я не смог бы закрыть машину. Ерунда какая-то. Лезу в карман за телефоном, но там пусто. Сердце срывается и летит в холодную бездну. Так не бывает. На ходу застегивая куртку, я бегу домой.
Таня открывает после первого же звонка в дверь. Удивленно распахивает глаза, замирая на пороге:
— Вы к кому?
Нет, это не может быть правдой.
— Тань, — говорю хрипло. — Не шути так, ладно? Не до этого сейчас.
— Вы Сашин друг? — в голосе проскальзывает надежда. — Знаете, куда он пропал? Я всех уже обзвонила, вообще ничего понять не могу.
— Я Саша. Ты что, не видишь?
Она опускает брови, глядя с недоумением:
— Это розыгрыш какой-то, что ли? Саша придумал, да?
— Да я и есть Саша! — кричу. — Вот мое лицо, видишь? Моя одежда, видишь, нет? Ты-то точно должна меня узнать!
Протягиваю руки, пытаясь обнять, но Таня с силой отталкивает:
— Не подходите, пожалуйста. Отойдите.
— Впусти меня, давай поговорим, — скулю, еле сдерживая слезы. — Это все такая хрень, но надо поверить, потому что это правда. Впусти, я все расскажу. Хорошо?
Когда делаю шаг вперед, Таня отступает.
— Уходите, а то полицию вызову. И если это правда Саша все придумал, то скажите, чтобы уже возвращался. Вообще не смешно.
Хлопает дверь, скрежещет замок. Жму кнопку звонка битых пять минут, но без ответа.
* * *
До вечера я успеваю обойти всех друзей. Реакция везде одинаковая — удивление, недоверие, угрозы вызвать полицию. Последняя, к кому прихожу, одноклассница Ира, и в самом деле вызывает. Меня увозят в участок, где тщетно пытаются установить личность, а потом волокут в камеру, не веря отчаянным россказням о проклятиях и пустых гробах. Утром выпускают, советуя поменьше открывать рот и не действовать на нервы добропорядочным гражданам.
Прячусь в городском парке и долго сижу на скамейке, впитывая осознание происходящего. Желудок скрутило от голода, тело пробивает озноб. Надо перекусить, переодеться, согреться, но все самое простое и нужное стало совершенно недоступным. Я будто паук в большой банке со скользкими стенками — сколько ни карабкайся, не выберешься.
К полудню дохожу до работы в смутной надежде, что кто-то из коллег сжалится и поддастся на уговоры, но сразу на входе меня, приняв за постороннего, выталкивает охранник дядя Толя, в прошлую среду просивший «по-братски» подкинуть до дома.
Ноги сами несут к лесу. Когда на горизонте вырастает крошащийся силуэт старого цеха, небо начинает темнеть, готовясь к ночи. Бреду меж деревьев, не глядя вперед. Порезанные ладони распухли и болят, колени гудят от бесконечной ходьбы, все тело как чужое. Возможно, так и есть — оно не может быть моим, это все не могло произойти со мной по-настоящему. Надо бороться, пытаться все исправить. Я не Бубновая дама, чтобы так легко сдаться.
Вечер укутывает все густыми сумерками, когда показывается русло — сухое, заполненное только сорняками и гнилой листвой. Тяжело дыша, из последних сил шагаю вверх по течению. Ветер пробирает насквозь, холод струится по жилам. Голову заполняют воспоминания о Тане, о прикосновениях ее тонких пальцев, о сладковатом аромате ее ночного крема.
Надо найти, где начинается Черный ручей. Потому что я не смогу оставаться один, когда он потечет в следующий раз.