*
— В последний раз спрашиваю: приз или деньги?
— Приз.
— Ну хорошо, будь по-вашему. Но сначала я, с вашего позволения, намекну вам на то, что там может быть.
Что-то новенькое. Почему бы и нет?
— А давайте!
Усатый ведущий похлопал себя по карманам, проверил внутренний в пиджаке и, кажется, что-то нащупал. Он хитро улыбнулся в усы и оглядел нас всех, щурясь. Остальные двое игроков молча смотрели на него коровьими глазами и стояли, как истуканы.
— Ну что ж! Готовы?
— Готов! — кажется, мне даже передался его залихватский настрой.
Тем временем Якубович достал небольшой револьвер, подмигнул куда-то в зал и вдруг выкрикнул:
— Вращайте барабан!
Затем он действительно крутанул барабан на револьвере, быстро приставил его к виску и выстрелил.
Зал хором ахнул, а усатый ведущий, смахнув ошметки содержимого черепа со своего плеча, запричитал:
— Да что ж такое делается-то, ну сколько можно уже, ну чем? Как?..
Встряхнув тем, во что превратилась его голова, он спросил уже у меня:
— Приз или деньги?
— Приз… — почему-то ответил я, чувствуя, как все вокруг начало плыть.
Он быстро открыл ящик, вытащил оттуда такой же револьвер и, направив на меня, сразу выстрелил.
*
Я убрал слипшиеся волосы с потного лба и с усилием сел в кровати. Голова болела так, словно внутри юный пономарь, которому впервые доверили звонить в колокол, увлеченно принялся за дело, не помня себя от восторга. Волнами накатывала тошнота.
«Боже, какое клише мне снится», — думал я, пробираясь в ванную. — «Я же не пил вчера, неужели это все онигири?»
Белая сантехника блеснула в свете луны, когда я открыл дверь. Большое кухонное окно было ровно напротив ванной, а полная, молочного цвета луна в это самое окно любопытно заглядывала. Очередная волна тошноты оказалась больше похожа на цунами — она поставила меня на колени перед стихией, и в этот момент кто-то позвонил в домофон. Меня стошнило.
Все то время, что я провел в ванной, домофон продолжал противно верещать, раззадоривая пономаря в моей голове. Когда я наконец подошел и взглянул в экранчик, оттуда на меня смотрел усатый мужик в кепке с ушами, обезоруживающе улыбаясь в камеру. Кого-то он мне напоминал.
— Алло.
— Очухался? — спросил он ласково. — Ну и хорошо.
С этими словами он развернулся и ушел. Еще с минуту я в растерянности стоял с трубкой у уха и смотрел в темноту двора через маленький экранчик домофона. Боль и тошноту как рукой сняло. Я вернулся в спальню и плюхнулся на кровать. Лежа на успевшем остыть белье и прокручивая в голове сон и домофонного неравнодушного, я провалился в сон.
*
В полдень я проснулся отдохнувшим и полным сил. Был тягостный осадок после событий ночи, природу которого я пока не мог понять. Мне нередко снились кошмары и раньше, я смотрел тонну ужастиков, но максимум, что было, — тревога и подавленность после особенно отвратительного кошмара. Здесь было нечто другое. Я поставил себе мысленную отметку порефлексировать позже, а сейчас заняться делами. Например, сходить в магазин за припасами, к чему меня принудили пустой холодильник и просительно урчащий желудок.
Я люблю слушать речь. Точнее, я люблю слушать чью-то речь, пока что-то делаю или куда-то иду. Это помогает мне сохранять относительно стабильное настроение, на которое может сильно влиять музыка, и не позволять мыслям разбредаться в совсем уж дальние уголки сознания, как это бывает в тишине. Короче, мне так комфортно, да и интересно — аудиокниги, лекции, подкасты, даже стендап. Обычно никто из вещавших в моих наушниках не позволял себе никаких высказываний в мой адрес, а потому, возвращаясь из магазина и глазея на как-то уж слишком обшарпанные брежневки вокруг, я очень удивился, когда какой-то популяризатор науки вместо того, чтобы создавать приятный фон своими фантазиями о космосе, вдруг обратился ко мне:
— В тебе ведь тоже была дыра, правда? Черная-пречерная. — его голос звучал так, словно он едва сдерживает улыбку. Выдержав паузу, он продолжил:
— Ты ведь слушал эту лекцию и раньше, да? Тебя успокаивает мой тембр, и тема чем-то откликается. Я думаю, мы оба понимаем, чем, да? — тут он уже откровенно улыбался, судя по голосу.
Я все еще не понимал, что он обращается ко мне, но подозрения уже закрались, и я почему-то покраснел.
— Ты, долбоёбина, я к тебе обращаюсь. Да, к тебе, красное ты ебло. Что, не справился, да? — голос сорвался на крик. — Думал, самый умный? Ебаная мразь! Посмотрим теперь, какой ты умник, блядь!!
Со стороны, наверное, я выглядел довольно смущенным и растерянным, как пристыженный за что-то пятиклассник. Мне было не очень страшно, но было очень тревожно, от чего ладони вспотели, руки все хотелось чем-то занять. Нужно поскорее добраться в квартиру и сесть где-нибудь в углу, спиной к стене, чтобы исключить возможность того, что я не замечу что-то за своей спиной. Тем временем голос замолк — наушники неожиданно разрядились.
Старый красный фургон, «мерс», очень неудобно встал перед подъездом. Мне пришлось обходить его, и раздражение в этот раз стало отличным способом отвлечься от тревожных мыслей.
— Пидарасы… — я пробормотал это, уже прикладывая таблетку к домофону.
За кружкой чая я думал о том, что услышал днем, и о своем настроении с утра, которое только усилилось теперь. Это было, кажется, что-то вроде чувства вины за что-то, но не совсем. Даже не знаю, как объяснить. Как-то в садике я украл игрушку у другого мальчика. Это была фигурка какого-то неизвестного мне персонажа, но довольно качественная, с подвижными частями тела и красиво раскрашенная. Я несколько дней успел тайком поиграть с ней, получив море удовольствия, пока меня не раскрыли. Конечно, потом мне стало стыдно, когда родители меня отчитали. Мне было стыдно перед мальчиком, ведь он очень расстроился, потеряв свою игрушку. Но в то же время никуда не делись сладостные воспоминания о прекрасных часах игры с этой фигуркой. Вот что-то такое я испытывал и сейчас, правда, совершенно не понимая, по какому поводу.
Я почему-то совсем не помнил своих родителей. Я понял это, когда вспомнил эту ситуацию с фигуркой. Да и вообще я как будто ничего не помнил о своем детстве, если попытаться что-то воспроизвести в памяти целенаправленно. Странно, как вообще всплыл в памяти случай с фигуркой.
— Добрый день!
В кухню зашел усатый мужик, которого я видел в домофоне. В этот раз он был без кепки, явив мне черные, как смоль, волосы слева и справа от сверкающей лысины. Он был одет в рабочий костюм, типа как у жэковцев. Запахло дешевым одеколоном и прокуренной одеждой. На мой немой вопрос, читавшийся в наливающихся раздражением глазах, он ответил:
— Я от Василия Степановича. — и подмигнул.
Затем он прошел к шкафчику, достал чистую кружку и налил в нее что-то из своей фляжки. К запахам прибавились ароматы спирта и каких-то ягод. Он спокойно убрал фляжку в карман, взял кружку и сел за стол напротив меня. Где-то внутри уже почти переполнилась чаша с гневом. Считанные секунды я смотрел на него, а он на меня, застенчиво приглаживая усы. Я вскочил с места, опрокидывая стол на своего гостя, и взревел:
— Да кто ты, нахуй, такой??
Когда я переворачивал стол, он откинулся назад на стуле, падая. Когда я посмотрел туда, там никого не было. Когда я подумал, что пришла нежданная, незваная шиза, я услышал, как поворачивается ручка входной двери, и кинулся в коридор. Успел увидеть, как мелькнула рабочая форма за захлопывающейся дверью. Вот ублюдок! Как он вообще в квартиру попал? Я натянул кроссовки и кинулся за ним. Выбежав из подъезда, я потерял сознание.
*
В одной книжке я когда-то прочитал, что июльское безоблачное небо — самое чистое. Именно глядя на него стоит мечтать. Именно такое небо я увидел, когда открыл глаза. Последнее, что я помнил, это как я выскочил из подъезда в погоне за тем уродом, который влез в мою квартиру. Как он сидел на корточках за лавочкой и виновато улыбался, а потом в глазах все побелело, и земля ушла из-под ног, и свет сменила тьма.
Я медленно поднялся на ноги, осматриваясь. Это был определенно не мой двор. Я находился во дворе небольшой церкви, тоже казавшейся знакомой, и которую я тоже не мог вспомнить. Двор был большой и пустынный. В углу стояла колокольня ,по периметру несколько хоз.построек и нестройные ряды деревьев, так приятно зеленых. У самого храма стоял на стульях гроб в окружении скорбных людей, что-то тихо обсуждавших, и я направился к ним. Заметив меня, они сгрудились перед гробом, закрывая его, и волками уставились на меня.
— Тебе здесь не место, — сухо сказала дородная женщина, сплюнув под ноги. На лицах остальных читалось молчаливое согласие.
— Да я спросить хотел… — начал было я.
— А не надо уже спрашивать! Все уже. Иди отсюда, по-хорошему, — женщина злобно сверлила меня взглядом.
Из их сборища вытолкался дедок. Сухонький, но сохранивший следы былой удали. Он сделал шаг в мою сторону и остановился, закатывая рукава. Я не стал искушать судьбу и игнорировать этот тонкий намек, и направился к выходу.
Церковный двор был не очень большим. Очень большим был выход из него — в месте, где должны были бы быть ворота, их почему-то не было, и пропустить это было сложно. Слева от «ворот», на лавке, сидел очень старенький на вид монах. Может, и не монах, я так подумал, потому что он был с длинной, белоснежной бородой и в черной рясе. Креста, правда, не было. Может, он сориентирует, где я нахожусь. Телефон, выбегая из квартиры, я не захватил, так что какое уж тут джипиэс. Интересно, чем я так не угодил тем людям, что они так взъелись на меня? Наверное, можно их понять, горе у людей и все такое. С другой стороны, а при чем тут я?
— Добрый день!
Старик посмотрел на меня, пошевелил кустистыми бровями, но ничего не ответил и снова уставился куда-то вдаль.
— Ээ… извините, вы не подскажете, какая это улица? Или в каком районе я нахожусь?
— Сепетишь…
— Эээ… что, простите?
— Оно ведь как оказалось. Как думали раньше? Да вон как они, — дед махнул рукой в сторону похоронной процессии. — А оно не так!
— А как? — я начал терять нить разговора.
— Они-то чего скорбят? Смерти они боятся. А бояться-то чего надо?
— Чего? — я начал понимать, что вряд ли он поможет мне.
— Жизни, конечно! — он посмотрел на меня, как на дурачка. — Раз ты жив, то помрешь значит. Не был бы ты живым, то и помирать не пришлось бы, чуешь, а?
— Ага, — я стал медленно отходить к воротам.
— Смерть-то оно что? Передышка короткая. А потом дальше, по лестнице… — старик смахнул несуществующую слезу.
— В небо? — зачем-то пошутил я, но он не понял шутку.
— Да какой там! Ты что! Внииииз, тооолько вниииз… — он жалобно протянул последнюю фразу.
— Куда вниз?
— А я боюсь. Боюсь я туда! Вот и сижу здесь покамест… — старик покраснел и отвернулся.
— Туда — это куда?
Но ответа уже не было. Я оглянулся на процессию: они все так же стояли и молча пялились на меня. Действительно, пора уходить. И я ушел.
*
Добравшись, наконец, домой с другого конца города, первым делом я осмотрел всю квартиру на предмет наличия в ней посторонних субъектов. Поздний вечер и усталость ненавязчиво подталкивали в постель, и я, закрыв дверь и трижды проверив замки и окна на своем 11 этаже, наконец устроился поудобнее, вытянув гудящие ноги. После событий в церкви странности, кажется, закончились. Разве что меня немного смутил тот красный мерс, который стоял перед подъездом. Вечером, когда я возвращался домой, он был припаркован уже как положено и никому не мешал, но меня удивила новенькая рекламная наклейка на нем: там предлагалось подключить домашний телефон. На наклейке был изображен дисковый проводной телефон, был указан номер телефона и какой-то слоган, который я не запомнил. Кто вообще в наше время пользуется этим?
В общем, день выдался странным и насыщенным. Хорошо, что сегодня не надо было на работу. А почему, кстати? На этом моменте я осекся. Я не мог вспомнить, ни почему не надо, ни где я вообще работал и чем занимался. Как будто воспоминания начинались с того мерзкого сна. А вот тот лысый мужик определенно что-то знал, судя по всему. Приняв решение попытаться отыскать его завтра, но сначала сменить замки, я уснул, исполненный усталости, тревоги и надежд.
Утром первым делом я вызвал слесаря. Нашел в инете объявление, списался, слесарь обещал быть уже через час с новым замком. К моменту, когда в дверь позвонили, я уже накрутил себя мыслями о том, что произошло неладное, а этот усач — ключ ко всему. Поэтому, когда, открыв дверь, я снова увидел уже знакомое лицо, я схватил его за рубашку и втащил в квартиру, захлопнув дверь и прислонившись к ней спиной.
— Меня зовут Николай Петрович, между прочим, — обиженно сказал Николай Петрович, поправляя рубашку.
— И что же вам от меня нужно, Николай Петрович?
— Уверен, что это мне от тебя, а не тебе от меня?
— А почему вы отвечаете вопросом на вопрос?
— А почему вас это беспокоит?
— Ладно, — я отлип от двери и сделал шаг.
— Ну ладно, ладно! — Николай Петрович примиряюще поднял руки. — Пойдем на кухню, в ногах правды нет.
Не дожидаясь ответа, он зашел в кухню и сел за стол.
— Ты кто? — заперев дверь, я присоединился к своему гостю.
— Оо, я, если можно так сказать, специалист широкого профиля! — он достал из нагрудного кармана стопочку разноцветных визиток, нашел одну и протянул мне. Там была такая же реклама телефона, как и на фургоне.
— И… что? — я взял визитку.
— Ну ты же хочешь вспомнить. Ты должен вспомнить, чтобы идти дальше.
— Куда дальше? По лестнице? — я ляпнул, не подумав, но неожиданно попал в точку.
— Ну да. Ты еще не понял? — в голосе Николая Петровича появилось раздражение.
— Нет, я не понял. Что я вообще понять должен был?? Ты звонишь мне в домофон посреди ночи, вламываешься в мою квартиру, потом вообще похитил, считай. Может, мне щас ментов вызвать? Я думаю, им тоже интересно будет понять.
— Ты пока еще не понял, — он устало вздохнул и щелкнул пальцами. На кухне материализовался пепс, сжимающий побелевшими пальцами дубинку и растерянно оглядывающийся по сторонам. Николай Петрович насмешливо посмотрел на меня, щелкнул снова, и мы остались вдвоем.
— Так почему ты… вы меня преследуете? И что я должен понять? — дешевые фокусы произвели на меня эффект, и теперь я, кажется, вполне резонно опасался Николая Петровича.
— Каждый раз одно и то же, — вздохнул он. — Знаешь, сначала я так и делал — всем все разжевывал, показывал, чуть ли не за ручку водил. А потом, веришь — нет, надоело. Ну так это скучно стало! Никто не хочет думать сам. Вот и ты туда же. Ладно, я, наверное, дам тебе подсказку, но больше ты от меня не получишь, без обид. Телефон и церковь.
— Что?
— Имеющий уши да слышит, — сказал Николай Петрович, поморщился, будто сказал какую-то гадость, и исчез.
Я крутил в руках визитку. И дураку ясно, какие телефон и церковь имелись в виду. Вместо номера телефона на визитке была полоса, которую нужно было стереть, как на лотерейках, и текст: «Для заказа услуги сотрите полосу и продиктуйте код оператору». Какому оператору? А звонить куда? И все же я стер полоску ногтем. Из прихожей раздался телефонный звонок.
*
После того как я продиктовал код, я услышал: «Сектор приз на барабане!», встревоженные голоса, и воспоминания потоком хлынули в меня. Вот я сижу в кресле перед телеком, где идет повтор какого-то старого выпуска «Поле чудес». Вот дрожит моя рука с отцовским наградным револьвером от иностранных коллег. Вот я слышу голоса из прихожей — они вернулись рано, слишком рано!.. Я думаю, что надо спешить, ведь если меня найдут раньше, то ничего не получится. Я поднес руку к виску и нажал на курок в тот момент, когда открылась дверь в комнату.
Я сидел в углу, обхватив колени руками, и мелко подрагивал. Вот откуда было это чувство вины, и какое же разочарование теперь, когда оказалось, что это совсем не конец. Вспомнилось и то, откуда вторая составляющая чувства — в последние секунды я испытал огромное облегчение: наконец-то все закончится.
Направляясь в церковь, я уже знал, кто лежит в гробу. Погода была унылая, под стать моему настроению. С болотно-серого неба срывались редкие капли. Прохожие, что попадались мне по пути, останавливались и долго смотрели мне вслед с плохо скрываемой злобой. Я ускорил шаг.
Мне хотелось еще расспросить старика, но его уже не было, только аккуратно сложенная черная ряса лежала на лавке, где он сидел. Процессия словно ждала меня. Увидев, как я иду в их сторону, они молча расступились перед гробом. Я поднял крышку.
*
Мое лицо было изуродовано выстрелом. Сложно было оторвать взгляд, но смотреть на это было еще тяжелее, и я опустил крышку обратно. Люди вокруг молча смотрели на меня с такой тоской, что я готов был провалиться под землю прямо сейчас. Я не мог смотреть им в глаза — ни строгому отцу, ни ласковой матери. Ни невесте, ни лучшим друзьям — никому. Разве мог я объяснить им, почему? Разве они виноваты в этом? Я просто устал. Все, что я смог сейчас выдавить, это тихое «Простите меня».
— Хоронить будем, мужчина?
Я обернулся на голос. Позади меня стоял Николай Петрович в иерейском облачении, только кресты почему-то были перевернуты. Он коротко рассмеялся.
— И что… что тогда будет?
— Ну, ты же хочешь финал, да? Может, ты и убежал от проблем, но от себя никуда не деться, — он хитро подмигнул.
— Что я должен делать?
Чувство вины отступило на задний план. Нет, нет, нет! Все не должно было быть так! Все должно было закончиться! Я должен довести все до конца. В конце концов, иначе получится, что все это зря? Неужели все эти люди, стоящие тут, прошли через все это напрасно? Нет, нет, этого нельзя допустить.
— Просто похоронить себя. Даже не так — ты должен дать согласие, а я сам все сделаю, — Николай Петрович скромно потупил взгляд, оглаживая неизвестно откуда взявшуюся козлиную бородку.
— Да! Я говорю да! Я согласен…
— Ну вот и славненько, — сделавшийся вдруг задумчивым Николай Петрович внимательно посмотрел на меня.
Все вокруг погрузилось во тьму в считанные секунды. Я не видел даже свои руки перед собой. Наверное, стоило хотя бы спросить, что будет, если я не соглашусь.
— Что теперь? — крикнул я в темноту.
Ответом мне был искренний, радостный смех Николая Петровича, раздававшийся будто со всех сторон.
Когда смех замолк, я стал различать и другие звуки — стоны и плач где-то вдали, лязг цепей и тяжелые, мерные шаги. Они приближались, и приближались со всех сторон. Ветерок принес запах горелого мяса, и я почувствовал, как земля под ногами стремительно нагревается.