Это заметки о моём навязчивом страхе.
Детство я провел на Волге-матушке, в самом широком её месте. Каждое лето в ней гибли десятки людей: рыбаков, купальщиков, пьяных. Река кормит и река забирает.
«На речке ребенка сом утащил. А сомы — падальщики. Утягивают человека на дно и кладут под корягу, чтобы он там «дошёл». А когда распухнет и подгниёт, они а-а-а-м! — обсасывают покойника до костей. Один скелет остаётся».
Разумеется, я слышал от ребят кучу историй о встречах с утопленниками: как они видели покойника в воде, как при них вытаскивали оплывший труп на берег. Как от тел пахло. Как их объели рыбы. Воображение против моей воли рисовало эти сцены. Я понимал, что однажды и сам могу встретить колышущееся на волнах раздутое тело.
Я знал, что, увидев это, не останусь прежним. Это пошатнёт или вовсе развалит меня. Что утопленник — это невыразимо, невыносимо отвратительно. Это сама суть мерзости.
И с каких-то пор я стал вглядываться в тёмную воду.
Есть такая особенность. Смотришь ужастик с шокирующими сценами или проезжаешь мимо кровавой аварии и знаешь, что не увидишь ничего хорошего, но всё равно смотришь. «Закрой глаза и не вздумай открывать! А лучше ещё зажми уши!», — кричит разум. Но охота пуще неволи. Та разрушительная часть, что предлагает сунуть вилку в розетку и посмотреть, что будет, — она сильнее. «Хоть чуточку, хоть краем глаза. Дай мне это увидеть. Дай!». И ты смотришь.
Наверное, в этом и есть смысл: избавиться от напряжения и столкнуться с самым ужасным. Кошмаром, который испытает рассудок на прочность. С тем, что может разрушить до основания. Потому что чего уже нет — нечего и терять.
Страх рос и креп, и постепенно я стал панически бояться водоемов. Пугала, разумеется, не вода, а то, чтó может в ней быть. Кое-что, бывшее кем-то. Живое, ставшее неживым и безобразным. Оно там, в волнах. Скрывается, готовое объявиться. Жаждущее привлечь внимание и затопить меня. Этот страх стал настолько навязчивым, что мне до сих пор снятся сны о воде.
В них я прогуливаюсь по гребню бетонной дамбы. С одной стороны — покатый спуск к воде, с другой — поросший травой откос. Чёрная река лижет позеленевшие каменные плиты. Я иду, вдыхая ароматы гниющих водорослей, цепляюсь ногами за кучки иссушенных солнцем речных растений, раскиданные тут и там на известковой тропинке. Усердно прячу взгляд, елозя им под ногами, оборачиваясь на город по правую руку, буквально отдирая глаза от речного полотна.
Иногда сижу на краю дикого пляжа, а на воде покачиваются огромные красные спасательные круги. И небо синее-синее, гнетущая идиллия, которая дразнит и успокаивает едва ли.
И всякий раз я не выдерживаю и жадно вглядываюсь в бескрайнюю синеву, ища кого-то глазами... и, конечно же, нахожу. Синего, раздутого, покачивающегося на волнах. Каждый раз у меня сжимается сердце. Это жуткое, жуткое чувство раба в собственном теле - беспомощного зрителя, обреченного следовать воле хозяина.
И самое дикое — неизбежность встречи, этого мозгового коллапса и мокрых от пота простыней. Один-единственный раз я просто не успел заметить его — был разбужен — и оттого радостно бушевал весь оставшийся день. До следующего раза.
Шведский писатель Йон Айвиде Линдквист в своем романе «Блаженны мертвые» блестяще раскрыл тему.
«Мертвец дернул сильнее, и сквозь возникшую щель в двери Анна вдруг увидела его целиком — голое распухшее тело, словно комки теста, нанизанные на позвоночник. И тут она поняла.
Утопленник. Это утопленник.
Анна нервно засмеялась, продолжая тянуть на себя дверь, и перед ней еще раз мелькнуло его полусгнившее, объеденное рыбами тело».
После знакомства с романом долго не мог заставить себя войти в воду.
С годами страх отпускает. Я много раз бывал на большой воде, и ни разу не сталкивался со всплывшими мертвецами. И даже если я увижу подобное, то не развалюсь: всякое уже приходилось наблюдать. Можно даже устроить самоанализ:
«Почему истории об утопленниках так взволновали тебя? Это красивая метафора. Утопленник — это тот, кто спустился на дно, увидел там что-то о себе и умер. Его обезобразила неприглядная правда, а стыд вытолкнул уродливое тулово на поверхность, всем на обозрение. Море бескрайне, но все взгляды будто прикованы к безобразному трупу. Дно — это бессознательное, где обитают твои самые жуткие рыбы.
Утопленник — это ты сам».
Но страх не уходит навсегда. Вновь оказываясь на море, я порой ловлю себя на том, что напряжённо вглядываюсь в его тёмную гладь.