— Давай я тебе кофию принесу, — Гриша погладил сонную Марину по голове, растрепав по подушке жёсткие тёмные волосы. – Выпьем вместе кофию. Сегодня важный день.
— Никогда раньше не ходила к гипнотерапевту. Ты как хочешь, а я его боюсь.
Гриша хмыкнул и взъерошил рыжую бороду.
— Он один, а нас двое. У нас численное преимущество. И вообще, — он перешел на шамкающий голос, — старики в деревнях поговаривали, что гипнотерапевты боятся тебя больше, чем ты их…
— Ну, если старики поговаривали…
Марина зевнула последний раз, просто чтобы прозеваться, и резко села на кровати. Потрясла головой. С умилением прислушалась к тому, как Гриша гремит на кухне посудой. Да, сегодня важный день.
— Предупреждаю: если принесешь кофе в этой своей чашке с медузой, я её в окно выброшу, — крикнула она в коридор. – Не выношу.
— Ну прикольная же медузка!
— Нет. Медузки не прикольные. Медузы, дельфины, киты — ничего из этого не прикольное. Прошу, просто — не надо.
Гриша появляется на пороге. Он уже надел толстовку, но еще остается в трусах, большой и милый. Принёс две кружки с крепким, вкусно пахнущим кофе. Одна, для Марины, белая фарфоровая. Другая, для него, безразмерная кружка с дурацкой желтой медузкой, выглядывающей из-за пучка кислотно-зеленых водорослей. На куполе медузы нарисованы два блестящих глаза и кошачий ротик с высунутым розовым язычком. Вслед за Гришей заходит кот Фомка. С утра у него озорное настроение, и ему хочется общаться.
— Это я себе принес, — комментирует Гриша.
— Выброшу, — влюблённо ворчит Марина и принимает свою совершенно обычную белую чашку без всяких медуз и водорослей. Делает глоток. Кофе, как всегда, прекрасный. – Спасибо, родной.
— Поведу я, ладно? Ты соберись с мыслями, пока едем. Место знакомое, «Океан», третий этаж…
— Мне всё ещё странно, что он принимает в этой дыре, – перебивает Марина мужа. – Слева колбасная лавка, справа на картонке меряют джинсы, а посередине офис признанного столичного гипнолога, имя которого нигде не гуглится?
Гриша смеется.
— Наполнитель для Фомки я беру на первом этаже, и он хороший и дешевый, и табачная лавка на втором хорошая и недорогая...
— И гипнолог с третьего тоже хороший и недорогой, так?
— Он, наверное, ещё не раскрутился, а там аренда копеечная, — Гриша пожимает плечами и чешет за ухом ластящегося кота. — Коллега за него жизнью ручался. Так и сказал: «Жизнью ручаюсь». Вот ты думаешь, что я шучу, а я тогда и сам удивился. Люди так разве говорят?
* * *
Марина всегда думала, что даже торговый центр – слишком громкие слова для «Океана». Лучше уж называть это крытым рынком. Так что специалист, принимающий там, почти наверняка шарлатан, но Гриша так старался ей помочь…
— Путь в тысячу ли начинается с первого шага, — бодро сказала Марина, открывая дверь на лестницу.
— И заканчивается гипнотерапевтом, — добавил Гриша.
Третий этаж оказался совсем голым, без окон, с лампами дневного света. Пустые белёные бетонные стены. Невзрачная плитка под ногами тоже вся в этой белой пыли. А вот дверь за поворотом в кабинет гипнотерапевта на удивление большая, богато выглядящая, из древесины под дуб, напротив в пыльном коридоре совершенно чистый диван из зеленого плюша. Медная вывеска роскошно блестела, возглашая:
«Александр Викторович Борменталь, профессиональный семейный гипнотерапевт»
— Лучше бы на аренду потратился, — буркнула Марина. – Это же дыра.
— Ну чего ты? Хочешь ещё раз всё обдумать?
— Надумалась уже. Ладно. По телефону секретарь сказал, что тебя вызовут вторым, там и увидимся.
— Мы всё это делаем только для тебя. Если ты чувствуешь, что тебе как-то не по себе, можешь просто перенести сеанс…
— Да-да, помню.
* * *
Чего она не ожидала, так это того, что дверь на пустом этаже старого ТЦ распахнётся сразу, без приёмной, в тёмный кабинет с закрытым шторами окном и одинокой настольной лампой на длинной полусогнутой ножке. Её пальцы остановились на третьей пуговице пальто, которое она собиралась расстегнуть в дверях.
За столом в полутьме неподвижно сидел сам гипнотерапевт, положив руку на руку, и свет настольной лампы отражался в его больших роговых очках, делая радужку совершенно неразличимой. Аккуратные усы и спокойное, неподвижное морщинистое лицо придавали ему вид пожилого степенного интеллигента, который на минуту отвлёкся от домашней библиотеки, но разумом всё ещё погружён в чтение.
— Если вы ищете, где можно повесить пальто, то по левую руку можете найти вешалку для гостей, — бархатным баритоном сказал врач, приподнимая руку и показывая на кушетку и вешалку рядом. Потом опять сложил руки перед собой. — А как закончите – садитесь в кресло, Марина Семеновна.
— Да, здравствуйте, я по рекомендации, — ответила Марина, сдёргивая пальто с плеч.
Кабинет был на первый взгляд совершенно обычным, таким, каким воображение непосвященного человека рисует кабинет психоаналитика – дорогой стол, два уютных приземистых кресла по обе стороны, ковёр на полу. Парочка шкафов, забитых книгами и папками. Обои, вроде, зелёные. На стенах висят многочисленные свидетельства и дипломы за стеклами в рамочках да пара пейзажей. В углу мягкий диван, накрытый пенкой.
Но вот зачем встречать клиента с такими глухими тёмными шторами на окне? Обстановка сбила её с толку, и она не хотела это показывать.
— Вы рассказали мне о себе при телефонной записи, — со спокойной улыбкой ответил Александр Викторович.
— Я думала, что говорила с вашим секретарём…
Александр Викторович опять улыбнулся, погладил аккуратную бороду и заговорил, размеренно, как будто читал монолог:
— Я специалист старой школы, и я работаю один. Конечно, у меня есть несколько доверенных лиц, которые помогают мне вести дела, но от начала и до конца с клиентами общаюсь только я. Строгая приватность обстановки и полная конфиденциальность – никто и никогда не узнает, что вы приходили ко мне. И никто, кроме меня, больше не услышит той тайны, которую вы поведаете мне в этом кабинете. Врачебная тайна – это святая святых моей работы.
— Ясно, — сказала Марина, окончательно решив, что специалист не вполне адекватен. Фрик или шарлатан. Или фрик-шарлатан.
— Итак… Возвращаясь к конструктивному разговору, Марина, что побудило вас обратиться ко мне?
— А вы не могли бы открыть шторы? Мне тут в темноте как-то некомфортно.
— К сожалению, это невозможно, — развёл руками Александр Викторович. – Важнейшей частью моей практики является полумрак от начала и до конца терапии. За этим окном шумная улица. Шторы изолируют от звуков снаружи. Они помогут вам не обращать никакого внимания на звуки внешнего мира и значительно ускорят терапию.
— Понятно, спасибо, — Марина потянулась за пальто, которое только что повесила, чтобы уйти.
— К тому же, то, что вас тревожит, не любит ни света, ни шумных звуков, не так ли? Свет и звук отвлекают, сбивают, мешают… вы пришли ко мне, чтобы вспомнить о том, что не давало вам жить всё это время.
Марина оставила в покое вешалку и развернулась.
— А вот это, простите, вам кто рассказал?
— Это годы практики, всего лишь долгие годы практики. Я помогаю людям понять себя, принять себя, и поневоле мне тоже нужно понимать их – как можно раньше. Сразу, как только те войдут в дверь кабинета.
— Вам для этого мало быть специалистом, — Марина повернулась к гипнотерапевту и посмотрела ему в глаза сквозь бликующие очки. – Нужно быть по меньшей мере экстрасенсом.
— Где та грань, после которой очень хороший специалист становится экстрасенсом? – дружелюбно спросил Александр Викторович.
— Это риторический вопрос, — ответила Марина и впервые позволила себе улыбнуться в этом кабинете, садясь в кресло. Кресло встретило её неожиданной мягкостью и уютом, будто обнимая. Марина вспомнила, как точно так же мягко Гриша обнял утром в лифте, и ещё немного расслабилась. Гипнотерапевт внимательно молчал, профессионально молчал с готовностью слушать и слушать.
— Знаете, я пришла к вам, потому что мне очень трудно доверять людям в чём-то, — начала Марина. – Насколько я помню, так было всегда или, по крайней мере, с конца школы. Я чувствую… даже не знаю, как это описать… страх, что меня обманут или подведут. В целом, это было даже удобно. Ни на кого не рассчитывать, всё делать самой. Пока это не коснулось моего мужа.
— Вы чувствуете, что вам стало трудно доверять вашему мужу?
— Да, причём это не подозрение в неверности, это, скорее, чувство, что я не могу положиться на него до конца. Ни в чём и никогда не смогу. Это чувство всегда делало мою жизнь безопаснее, но знаете…
Гипнотерапевт смотрел внимательно. Молчал.
Настольная лампа отбрасывала блики на стёкла дипломов на стенах. Марина обвела взглядом кабинет. Что вообще на них написано? Отсюда не разглядеть.
— Мне бы хотелось уметь отключать это недоверие. Хотя бы с теми, кому я сама хотела бы доверять.
— Потому что они доказали вам, что достойны вашего доверия?
— Ну, это же нельзя доказать окончательно, правда? Доверие – это всегда вопрос веры. Я люблю своего мужа, я хотела бы… мне было бы приятно научиться этому чувству вместе с ним.
— Что он сам об этом думает?
— Знаете, он терпелив. Он понимает меня и принимает мои опасения. На самом деле у меня было странное прошлое… Нет, не так. Я была знакома с детства с одним человеком… мальчиком. Родители дружат, много общих знакомых, один двор, одна школа, параллельный класс, всё вот это вот. Потом очень многое случилось. А когда всё случилось, я вдруг будто очнулась и поняла, что о нём никто вокруг, кроме меня, не помнит, и его родители были бездетны, и везде, где мы что-то делали вместе, осталась лишь я. Или это был воображаемый друг?
Значит, всё знакомство с ним было моим фальшивым воспоминанием или далёким сном. Я много кого посетила, я даже лежала в стационаре… Сейчас я смогла, наконец, заставить себя поверить, что его не существовало. И что я при этом не сумасшедшая. Просто мой мозг несколько лет подряд глючил, а потом сам собой пришёл в норму, и теперь со мной всё хорошо.
— Расскажите об этом, но прошу. Для успеха терапии. Опишите это так, будто это происходило на самом деле.
* * *
Ей двенадцать. Её приятель Тима Санников, немного позже неё отпраздновавший свой двенадцатый день рождения, сидит рядом с ней под одеялом. Маринка чувствует тёплое влажное дыхание Тими под своим ухом, ощущает жар, исходящий из-под его пижамы. Ей волнительно и щёкотно. Маринка уже знает, что в таких ситуациях принято целоваться, но сейчас ей совсем не хочется этого… может быть, позже? Тима тоже вряд ли об этом думает, он привязал на голову бечевкой карманный фонарик и светит лучом в большую детскую энциклопедию.
— Вот это камбала, — показывает Тима. – Ну, камбалы скучные, лежат на дне и ничего не делают, не будем про них читать. Лучше смотри, во, большерот пеликановидный!
— Кошмар какой, у него один рот больше, чем всё остальное…
— Большерот открывает пасть, вбирают в себя воду – и всё вокруг, что меньше, чем он, само заплывает в челюстной мешок. Они плавают так глубоко, что их пока толком не изучили. Там нет солнца, ни единого лучика, просто глухая тьма.
Маринка восторженно вздыхает.
— А хаулиоды поднимаются почти до самой поверхности, — показывает Тима на длинную страшную рыбину с настолько большими зубами, что её огромная пасть физически не может сомкнуться. – Всего полкилометра до нас. Наверное, некоторые рыбаки иногда их ловят.
— Полкилометра – это разве мало?
Она вспоминает, как измеряла шагами дорогу до хлебного магазина. Там как раз примерно полкилометра. Ей представляется, как эти тысячи шагов по пыльной летней дороге заполняет тяжёлая и тёмная океанская вода, как вода поднимается вокруг неё столпом и закрывает солнце своей непроницаемой толщей. Под одеялом становится тяжело дышать.
— А ещё они общаются пятнами света в кромешной тьме, понимаешь?..
— Ага… — вдохновленно шепчет Марина.
— А это мой самый любимый. Глубоководная рыба-удильщик. Кукловод глубин.
Маринка смотрит на иллюстрацию удильщика, на его пустые белые глаза, плоское худое тело, огромную пасть с длинными тонкими зубами. Ей представляется, как он плывёт где-то там, в бездне, на глубине нескольких километров, в абсолютной тьме, и единственный источник света вокруг – фонарик из светящихся бактерий на длинном стебельке, и всё, что есть между ним и солнечным днём, заполнено тёмной водой. Он движется во тьме, а над ним, под ним, вокруг – только вода. Страшно.
Маринка случайно прижимается к Тиме, но решает не отстраняться.
— Знаешь, какое самое глубокое место на Земле? – спрашивает Тима.
Маринка знает. Недавно мама подарила ей энциклопедию о чудесных и странных местах света, таких как Стоунхендж и Бермудский треугольник. В следующий раз они будут читать под одеялом её.
— Марианская впадина, бездна Челленджера, — шепчет Маринка.
— Да. Только представь, как там пусто. И тихо. Никого нет. Только удильщики и их пища.
По спине Маринки пробегают мурашки.
* * *
— Значит, пятнадцать лет назад вы проявляли куда больше вовлечённости в неизведанный мир океанов? – усмехнулся Александр Викторович. – Когда же ваш поток фантазии начал иссякать?
— Тима начал меня сначала смущать, потом уже откровенно пугал. Он выдумал Глубину. Некий параллельный мир, существующий где-то рядом, с небольшим смещением относительно нашего. Когда мы подросли, он начал бредить Глубиной. И это серьёзно меня беспокоило.
— Как бы вы лично описали Глубину, Марина Семеновна? Конечно, со слов Тимофея.
— Со слов Тимофея? Она размером с океан. И при этом с океаном имеет мало общего. Просто человеческие чувства ограничены, вот он и видел её похожей на океан.
— Её размеры можно как-то измерить?
— Тимофей измерял её в километрах, но при этом подчёркивал, что все наши размеры мало что значат в Глубине, потому что там другая система размерностей. Относительно Глубины человечество находится ниже поверхности. Наш уровень моря – это примерно полкилометра вниз от поверхности Глубины.
— Глубина обитаема?
— Тимофей упоминал, что Глубина населена тварями, которых он называл в честь глубоководных рыб. Один раз он уговорил меня сходить с ним на прогулку в парк, и мы вместе сожгли в урне его рисунки с этими тварями, потому что они не могли передать Глубину даже примерно, а Глубина может быть описана только идеальным образом. Мне запомнилось, что он тогда заплакал. Он не плакал больше никогда, только тогда, в парке. Я ему дала платок, он в него с шумом сморкался и говорил, что человеческие глаза несовершенны, а человеческий нос – просто смешная носопырка, но при этом ко мне это не относится, потому что мой нос слишком красивый, чтобы быть человеческим. Тогда я впервые подумала, что он мог испытывать ко мне какие-то чувства.
— Значит, только в этот момент вы поняли, что были небезразличны вашему другу?
— Как девушка – да.
— Замечательно. Давайте с этого момента опустимся несколько глубже, Марина Семеновна.
Александр Викторович извлек из кармана часы на цепочке.
— Эти часы – мой верный помощник, гипнотический маятник. Следите за ним взглядом, а когда почувствуете, как сознание покидает вас — закройте глаза. Наше общение будет проходить сквозь пространство вашего сна, а разбудив вас, я буду задавать вам новые вопросы. Помните, что головокружение поначалу совершенно нормально для сеанса гипнотерапии.
Гипнотерапевт поднял часы на вытянутой руке и отпустил. Маятник качнулся раз, второй.
Марина следила за часами. Просто обычные часы на цепочке с металлической крышкой. Просто качаются влево-вправо. И это должно сработать?
— Ваше сознание опускается на один год глубже, — спокойно сказал Александр Викторович.
Марина почувствовала одолевающую дрёму. Странно, она же выпила кофе, чтобы быть со свежей головой. И гипнотерапия, о которой она читала, вроде бы, не совсем про это. Он правда специалист настолько старой школы?
— Ваше сознание опускается на два года глубже.
Становится очень сложно держать глаза открытыми.
— На семь лет глубже.
Становится сложно думать.
— На тринадцать лет глубже.
* * *
Ей пятнадцать. Марина выходит с физры и видит за лестницей у батареи своего бедового товарища. Тима кутается в коричневую толстовку с капюшоном на два размера больше, как в мантию, под серыми глазами темные круги, он осунулся и колупает штукатурку, а на лбу залегла глубокая морщинка, будто он два часа подряд поднимал кверху брови. Помятый он какой-то. Его что, опять били?
— Я задремал на уроке и опять увидел халиуода, — зачарованно говорит Тима. – Ты бы знала…
— Весьма зубастая глубоководная рыбина с огоньками по бокам, — Марина показывает, что помнит, чтобы Тима не пускался в лишние объяснения.
— Нет. То есть, ты сейчас описала обычного земного халиуода. А те, кого я вижу, на самом деле, конечно, что-то другое, и халиуодами я их называю для простоты. Вот представь, что ты сидишь на истории, историчка что-то там бубнит, и у тебя слипаются глаза, поэтому ты смотришь в окно. За окном темно, потому что зима и восемь часов проклятого утра. Снег идёт. И спать хочется – всю ночь не спал. И вдруг среди деревьев за окном проплывает что-то большое, и оно сделано из зубов и света. Длинные светящиеся белые зубы переплетаются, как ветки, и мерцают то ярче, то тусклее. Халиуод движется слишком быстро, чтобы его разглядеть, но достаточно, чтобы ты запомнил световой сигнал – кажется, они как-то меняют восприятие времени. И его свет – это способ с тобой заговорить.
— Понятно… — Марина стоит в нерешительности и не знает, как реагировать. – А ты уже закончил выдумывать? А то я домашку хотела списать…
— Нет, погоди. Эти халиуоды появляются только в окнах. Неважно, ты внутри или снаружи, если смотришь в окно, можешь увидеть, как халиуод быстро проплывает за рамой. Они почти всегда светятся. Обычно они обитают на четырёх километрах, но рекордные полкилометра – это довольно близко к поверхности, вот я и могу их увидеть. Думаю, они довольно часто появляются в нашем мире. Просто не каждый обращает внимания.
«Какие ещё четыре километра, куда он их отмеряет?» — думает Марина, а вслух говорит:
— Очень интересно, напиши про это рассказ, наверное…
— Позже. Раньше они мигали непонятно как. Но неделю назад я увидел нескольких халиуодов, мигающих двоичным кодом. Один – длинный проблеск света, ноль – короткий. И вчера один мигал азбукой Морзе. Я смог запомнить и расшифровать. Пока во всех расшифровках они говорят только одно слово, и я чувствую, что это может быть ключом к чему-то по ту сторону. Знаешь, что это за слово? «Падай».
— Слушай, Тима, это правда интересно, но…
— Нет, ты меня дослушаешь. Халиуоды вообще довольно разговорчивы, но им сложно говорить на человеческих языках. Они передали мне только одно слово и больше ничего. Я хочу знать больше, я буду искать контакты. Я чувствую, что нужен там. Я должен это понять.
— Ясно, — Марина принимается определять ущерб, который её разум понёс этим утром. Тима, конечно, огромный выдумщик. Это может быть шуткой, сюжетом из книги, чем угодно, но, чёрт, она не хочет и не будет верить, что Тима сейчас был серьёзен. Потому что в этом случае ему срочно нужно уезжать в комнату с мягкими стенами, а он – вроде как не последний для нее человек, а с её товарищами такого случаться не должно, это было бы нечестно…
— Я собираюсь всё выяснить, Маришк. И рассказать тебе. Хорошо?
— Ладно.
— Я не могу доверить эту тайну никому, кроме тебя. И прошу тебя никому больше об этом не говорить. Обещаешь?
— Могила. Насчёт домашки?..
— Да, конечно. Вот упражнение…
* * *
— Получается, вы только что нарушили ваше обещание, данное товарищу, Марина Семеновна. Вы же обещали больше никому не рассказывать о Глубине?..
Марина хочет оправдаться, защититься, спросить, что за тон. Она под гипнозом и плохо соображала, что говорила, не помнит, как она это говорила, и что это вообще за шутки?..
Но маятник качается так притягательно.
А глаза опять закрываются сами собой.
* * *
Ей семнадцать. Они с Тимой гуляют после школы. Сколько они уже так не гуляли? Месяц, два? Маринка думает, что, наверное, всё же соскучилась. А если думать, что Тима болтает не всерьёз, то и ощущается его бред не тревожно. Почти как в старые добрые.
— Мне больше всего большероты не нравятся, — объясняет Тима. — Они едят мысли. Ты думаешь о чём-то важном, а потом всю твою голову заполняет пасть с зубами, и ты понимаешь, что весь мир – эта пасть и зубы, и больше ничего, кроме этой пасти нет, а потом всё проходит, и ты понимаешь, что твою мысль съели, и непонятно, о чём ты думал вообще. Если ты на улице, и над головою облака, на них можно увидеть огромную тень, которая очень быстро растворяется.
— Ох уж эти большероты! – поддакивает Марина.
— Киты более симпатичные. Они движутся где-то глубоко под ногами, вокруг них только Глубина. И они умеют петь порывами ветра, гудками автомобилей, шумом дождя – чем угодно. Если в шуме дождя ты слышишь далекое пение, это звуки китов из Глубины. А если в ветреную погоду спросить у ветра что-то, ближайший кит может тебе ответить на незнакомом языке. И ты его не поймёшь. Давай попробуем.
Тимофей набрал в грудь воздух и прокричал:
— Марина будет со мной встречаться?
Несколько секунд стояла неловкая тишина.
Потом ветер взвыл, прокатил что-то круглое по жестяной крыше школы, и в ушах Маринки слегка зазвенело. Тима блаженно улыбнулся, а Марина посмотрела в землю и неловко пнула ногой подвернувшийся камешек. Порыв ветра стихал, трепал деревья где-то в отдалении.
— Слышала? Это значит да.
— Нет, не значит. Это что вообще было?
— Это была песня китов. Это был знак!
— Знак, что ты дурак. Тима… Пойми, с тобой круто. И я, может, попробовала бы. Но все эти штуки с Глубиной…
Тима поджал нижнюю губу и обнял себя руками. Маринке почти захотелось его утешить, но потом, сейчас нельзя, вдруг он чего себе подумает.
— Пойми, это было здорово, пока мы были детьми. И это было бы так сейчас – но только как фантазия, как игра, игра, Тима. Мне всегда было интересно с тобой, потому что у тебя голова работает не как у остальных людей, ты необычный и очень умный, ты мне этим нравился.
— Так я тебе нравился?..
— Ты нравишься мне и сейчас, но не как мой парень. Потому что ты не умеешь жить реальным миром, Тима. Потому, что ты ещё вчера говорил мне, что хочешь стать удильщиком и уйти на глубину. Потому что ты так серьёзно говоришь об этих странностях как о чём-то реальном, что меня это пугает.
— Значит, тебе нравится кто-то ещё?
— Нет. Стоп, остановись, пожалуйста, не значит. Я не буду встречаться с парнем, который на вопрос «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» ответит, что станет удильщиком.
— Я уже вырос…
— И не каким-то там простым удильщиком, который никому не нужен, а Удильщиком из Глубины.
— И это не повод для смеха.
— Да, Тима, это не смешно. И тебе бы ко врачу по-хорошему. Это ненормально.
— Довольно жестоко с вашей стороны, Марина Семеновна, — слышен голос гипнолога. — Вы уверены, что ни за что на него тогда не злились?
Марина не успевает ответить.
Маятник качается.
* * *
— Киты поют ветром. Халиуоды разговаривают светом. Большероты едят мысли. Конечно, они не киты, не халиуоды и не большероты. На самом деле там что-то совершенно иное. Просто я их так вижу и описываю, потому что мои чувства и память пока всего лишь человеческие.
Маятник качается.
∗ ∗ ∗
Ей снова семнадцать. Она стоит на крыше недостроенной больницы. Одиннадцать этажей лабиринтов из пустых комнат и большая платформа крыши, на которой так любят пить пиво молодые парочки. Сейчас поздний вечер, и крыша пуста.
Маятник качается…
* * *
— Стойте, — молит Марина. На её лбу выступают капли холодного пота. — Достаточно. Здесь уже достаточно, мне нужен перерыв, я хочу пить. У вас есть кулер?
Александр Викторович достаёт из-под стола хрустальный бокал, до краёв наполненный чистой водой.
— Извольте. Пейте – и мы продолжим. Я чувствую, что успех нашей терапии очень сильно зависит от того, сможете ли вы вспомнить то, что по вашим словам, начиналось на этой вечерней крыше.
— Как вы это проворачиваете? – удивлённо спрашивает Марина, делая один маленький глоток за другим. Вода самая обычная, но кажется особенно вкусной, потому что в горле пересохло. – Я читала о гипнотерапии. Врач аккуратно погружает пациента в транс, затем возвращает его в ситуацию, которую нужно прожить. Свет, звуки, окружение, всё работает в сумме. Вам даже не нужна та кушетка в углу, достаточно просто достать часы.
— Это моя особая методика, — улыбается Александр Викторович. – Голосовые модуляции делают с человеческим сознанием удивительные вещи.
В его руке снова появляются часы-маятник.
— Продолжим, Марина Семеновна?
— Я ещё не готова, подождите, — говорит Марина, допивая воду. – Мне нужно время. Знаете, мне неуютно, когда я чувствую, что мне прямо сейчас нужно туда вернуться…
— «Я», «я», «мне», «мне», «мне», — раздраженно бросает Александр Викторович.
— Простите?
— Нет, вы меня простите – но зачем же вы пришли ко мне, если не хотите слушать специалиста?
Он отпускает маятник.
Пустой бокал падает на пол, катится, звенит.
* * *
Снова крыша недостройки.
Луна особенно яркая, полная, и Марина видит каждую черточку на осунувшемся безумном лице Тимофея Санникова. Он стоит между ней и выходом, кричит, брызгая слюной.
— Значит, я сделаю свой шаг, чтобы тебя обезопасить, хочешь ты этого или нет. Забота означает ответственность. Я забочусь о тебе и хочу принять ответственность за тебя.
— Успокойся, Тима. Пожалуйста, просто успокойся. Давай сядем и поговорим.
— Я закончил разбирать слова халиуодов. Они обычно просто наблюдают, но некоторые решили дать мне совет. Я слышал это в песнях китов, я видел световые сигналы, во сне и наяву, все они говорят мне одно и то же. «Падай сквозь воздух. Глубина любит тебя. Соглашайся.»
— Тима, прошу, не здесь. Давай спустимся.
— Это будет наш и только наш ритуал, только наши слова. Другие люди входят другими способами и читают другие заклинания. Для нас был подобран этот. Потому что тебе нужно выполнить свою часть ритуала. Ты должна ответить мне: «Я согласна. Научи меня Глубине». Это обязательное условие. А потом мы шагнём в Глубину вместе.
— Это какой-то бред… Ты несёшь какой-то бред. Мне уже кажется, что ты безумен.
— О нет, я в здравом рассудке. Все мы в итоге станем трупами в морге, кто-то раньше, кто-то через восемьдесят лет страданий. Я предлагаю тебе выйти из этого круга, сломать систему, запечатлеть себя в вечности!
Марина срывается на крик.
— Ты психопат, шизик, я иду домой!
Тима хватает её за руку и швыряет на бетон крыши.
— Отпусти!
— Взгляни на себя, у тебя истерика. Я знаю, что тебе нужно. Я расскажу тебе об удильщиках.
* * *
Марина открывает глаза и видит хищную улыбку Александра Викторовича и выступающие клыки. Сердце колотится с бешеной силой.
— Вот и всё, Марина Семёновна. Разве это было так уж страшно?
Марина поднимается и идёт за пальто.
— О, ну куда же вы? У вас остался ещё один оплаченный час.
— Затолкай свой оплаченный час туда, куда не светит солнце. Гриша, мы уходим, он совершенно ненормальный...
Дверь открывается, на пороге появляется Гриша. Марина бросается ему в объятья.
— Григорий, вы не могли бы помочь вашей супруге успокоиться? Кажется, травмирующий эпизод из прошлого повлиял на неё необычно сильно.
— Какой травмирующий эпизод? – вопросительно смотрит на неё Гриша.
— Этот скот нарушил врачебную этику, — шипит Марина. – Он способен на гипноз без согласия – непонятно, как. Когда я попросила остановиться, он продолжил.
Гриша по-прежнему смотрит на Марину с непониманием.
— Ты же помнишь, он очень хороший специалист. Лучший в регионе. Если он считает, что так лучше для тебя, значит, так оно и есть.
— Гриш, он псих полный, и я иду домой. Сеанс окончен.
Гриша не двигается с прохода.
— Гриш?..
— У вашей супруги истерическое состояние, — объясняет Александр Викторович профессионально мягким голосом. — Она сейчас представляет опасность для себя же самой. Она нестабильна. Вы же не отпустите её домой в таком состоянии?
— Милая, он прав. Я не знаю, что произошло, но тебе лучше посидеть. Успокоиться. Вернёмся в кресло, пойдём.
Марина отступает от мужа на два шага, и Гриша заходит в кабинет. На фоне освещённого прохода он кажется больше обычного, и в полутьме Марина не видит его лица. Она продолжает пятиться. Гриша не может говорить вещи, которые сейчас говорит. Этого просто не может быть.
— Григорий, закройте, пожалуйста, дверь. Терапия любит тишину.
Её супруг отпускает ручку, и доводчик захлопывает дверь кабинета с лязгающим звуком. В комнате становится, кажется, даже темнее, чем раньше.
— Как мы можем помочь ей успокоиться, Александр Викторович?
— Хорошо, слушайте, — говорит Марина. Она старается держать самый спокойный голос, пока любимый муж, который ведёт себя нечеловечески странно, медленно подходит к ней, а за её спиной сухонький Александр Викторович с улыбкой встаёт из-за стола, перекидывая свои часы из ладони в ладонь. – Признаюсь, что вспылила, но сейчас я совершенно спокойна. Сейчас я хочу прервать сеанс и отправиться домой.
— Понимаете, Григорий, — говорит гипнотерапевт, не обращая на неё внимания, — срыв вашей супруги произошел во время очень ответственного момента терапии. Если сеанс не завершить, последствия для этой несчастной девушки могут стать необратимыми. Сейчас вы поможете мне посадить её в это уютное кресло, и мы продолжим вместе.
Марина кидается вбок и назад, пытаясь обежать мужа и добраться до выхода. Секунда – и она уже оказывается в его крепких руках, и её держат будто тисками, не давая пошевелиться.
— Зафиксировал её, Александр Викторович! – с улыбкой говорит Гриша.
— Замечательно! – отвечает гипнолог и раскручивает часы-маятник.
* * *
— А обитают удильщики очень глубоко. Они могут охотиться, создавая приманки в человеческом мире. Всё, что угодно может быть приманкой удильщика – имена, люди, обстоятельства, воспоминания. Чем опытнее удильщик, тем правдоподобнее приманка, и отличить приманку удильщика от реальности очень тяжело.
— Ты сейчас всерьёз пытаешься убедить меня стать одной из тварей, которая жрёт людей!
— Нет, Марина. Удильщики питаются человеческими воспоминаниями. Им не нужно убивать для пропитания. Если они иногда и убивают людей на поверхности, то просто потому, что им этого хочется.
— Но ты же сам сказал, в Глубине нет людей.
— Зато есть воспоминания! Ещё в нашем мире любовные пары удильщиков срастаются воедино. Самец удильщика делает самке кусь за бочок и растворяется в ней. У него исчезают глаза, плавники, их кровеносные сосуды сплетаются в единую систему. Самец и самка полностью сливаются и становятся единым целым. Вот бы удильщики Глубины могли так же… Ты была бы вместе со мной. На Глубине. Два удильщика, слившихся воедино. Я буду твоим сердцем, а ты будешь моими глазами, сама увидишь все чудеса. Обещаю, что ты будешь в безопасности – ты сама станешь опасностью. Общая кровеносная система, общая пища. Общая боль, общая радость. Наша совместная охота. Одиннадцать километров Глубины. Один этаж — один километр.
— Ты психопат. Ты просто психопат.
— Пусть я психопат. Но я твой психопат, который влюблён в тебя, и я сделаю всё, чтобы помочь нам вместе быть счастливыми. Вот поэтому я и хочу, чтобы ты тоже стала удильщиком, а не кем-то ещё. Я хочу в тебе раствориться. Кусь за бочок.
* * *
— …достаточно, Григорий. Достаточно. Видите, она молчит, и уже довольно давно. Кажется, мы больше ничего не сможем из неё выжать, не так ли?
Гриша больше не отвечает. Он стоит рядом с Александром Викторовичем и слегка шатается.
Марина понимает, что её руки и ноги привязаны к креслу какими-то белыми тряпками. На лице высохли дорожки из слёз. Очень болит голова. Марина замечает, что Гриша не мигает, и её осеняет. Это гипноз. Настоящего Гриши, её Гриши, с самого начала не было в этом кабинете – с момента, когда он открыл дверь, им управляли.
— Обратите внимание, она очнулась. Теперь, Григорий, возьмите этот специальный терапевтический пистолет, — Александр Викторович как-то брезгливо протягивает Грише чёрный «Макаров» в прозрачном пакете. Гриша кивает и берёт оружие.
— Этот пистолет не заряжен, — произносит Александр Викторович, важно подняв вверх указательный палец. – Если из него выстрелить, не будет совершенно никакого вреда. Теперь, Григорий, вам пора научить вашу супругу, что вы – тот человек, которому она во всём сможет довериться. Возьмите пистолет, прицельтесь вашей супруге в лицо и нажмите на спусковой крючок. Когда она поймёт, что выстрел был безвреден, она навсегда свяжет это чувство облегчения с чувством безопасности, которое исходит от вас.
Марина в ужасе кричит.
— Марина Семеновна, пожалуйста, не препятствуйте процессу терапии. Как говорили у нас на гипнотерапевтических курсах, «пластырь со старой раны нужно сдирать одним махом, больно, зато быстро – поверещит и успокоится». Сейчас вы верещите, Марина Семеновна, но подумайте, что будет, когда вы, наконец, успокоитесь?
Гриша медленно подходит к креслу, встает перед Мариной и начинает вытаскивать пистолет из пакета. Он двигается спокойно и естественно, но его расширенные зрачки полностью заполняют радужку, и почерневшие глаза совсем пустые.
— Нет-нет, Григорий, увольте, извлекать пистолет из пакета не обязательно. Вы же не хотите оставить отпечатки?
Гриша перехватывает оружие. Марина понимает: он правда будет стрелять в неё сквозь пакет.
— Гриша, пожалуйста, — по её щекам бегут новые слёзы. – Ты где-то там, да? Ты под гипнозом, Гриша, пожалуйста, услышь меня, остановись.
Пистолет движется медленно. Чёрное отверстие в стволе теперь смотрит ей в левый глаз. Марина чувствует тяжесть оружия в руках Гриши, и что-то внутри неё подсказывает, что только заряженные пистолеты бывают такими тяжёлыми.
— Нет, пожалуйста, нет…
Гриша вдавил спусковой крючок. Пистолет сухо щёлкнул. Ноги Гриши подкосились, и он рухнул на пол без сознания.
— Как я и говорил, ничего не произошло, — сказал Александр Викторович. – Признайтесь, вы только что думали, что ваш любящий муж правда решится на убийство?
— Отпусти нас! – закричала Марина. — Кто ты такой?!
— У этой части нашего сеанса был и дополнительный эффект – сейчас вы должны были понять, как ощущается, когда кто-то, кого вы любили, убивает вас. Вы довольны результатами?
— Отпустите нас. Пожалуйста. Вы хотите меня заставить что-то вспомнить. Что-то из того вечера. Но это всё, правда, я сказала вам всё, что помню, я не помню больше ничего, всё стёрлось. Мне предложили двойное самоубийство. Это всё. Я не знаю, что было дальше, не помню, как вернулась домой. Тима куда-то делся, и когда я о нём спрашивала, все странно на меня смотрели, а потом...
— Успокойтесь, Марина Семёновна, помолчите. Потом в вашей жизни больше не было ничего интересного. Ваша память всё же заблокировала больше, чем я думал. Главное, что у вас осталось с тех пор — проблема с невозможностью доверять мужчинам, по вашей собственной глупости, Марина, заметьте, по собственной глупости. Позвольте мне просветить вас и вашего супруга на тему того, что произошло тем вечером. Когда влюблённый юноша с горящими глазами поставил вас перед просьбой последовать за ним в прекрасную первозданную Глубину, вы испугались. Да, вы смертельно испугались, глупая девушка, потому что решили, что это метафора двойного самоубийства, и он предлагает вам расплескать с ним мозги по асфальту двумя кровавыми лужицами. Этот вариант вас не устроил, верно? Просьба довольно угрожающе звучала. Так что одной кровавой лужицы вам показалось вполне достаточным.
Марина сидела в оцепенении. Почему она это забыла?..
— Конечно, вы могли повернуть назад, вас не стали бы сбрасывать с крыши, Тимофей чётко обозначил необходимость вашего прямого согласия для завершения ритуала. Но вы почему-то совершенно не доверяли Тимофею, который был с вами честен от начала до конца. В то же время вы знали, что юноша доверяет вам. И не будет ждать от вас предательства.
И тогда вы сделали следующее. Вы подошли к краю крыши так, что Тимофей оказался между вами и перилами, посмотрели вниз и сказали: «Головокружительная высота. Знаешь, а я сдаюсь. Может, в этом что-то и есть. Я поверю тебе, если ты докажешь мне, что тебе самому хватит духа. Если ты первым из нас встанешь на бортик, подашь мне руку». И он, конечно, решил доказать свою любовь.
А когда он это сделал, вы не стали просто молча толкать его с крыши. Вам этого почему-то показалось мало. Вы закричали, вы отчаянно закричали: «Удильщики съедят тебя!» Скажите, Марина, зачем кричать тому, кого вы уже и так толкаете с высоты одиннадцатого этажа, что его съедят удильщики? Ваши слова показались мне самым обидным для Тимофея моментом этого вечера.
— Кто, кто ты такой?!
— Конечно, спустившись, вы не нашли на асфальте его тела. Потом вы поняли, что никто, кроме вас, не помнит о его существовании. И тогда вы впервые после убийства начали беспокоиться. То, как вы убили Тимофея, волновало вас намного меньше, чем это загадочное исчезновение. Вы заблокировали все воспоминания о том вечере, заблокировали существование этого мальчика, сделали всё, чтобы ваша жизнь была, по возможности, нормальной. Но Глубина никуда не делась. И пришел её час постучать в ваше окно. Тук. Тук. Тук.
Костяшки пальцев, которыми Александр Викторович стучит по столу, начинают светиться неярким призрачным светом, а потом свет наполняет всю комнату. Светятся застеклённые рамки, светятся корочки папок для бумаг, светится ковёр под ногами. Настольная лампа взрывается, но в кабинете не становится темнее – стены, потолок, каждый предмет — всё в нём пульсирует слабой глубоководной люминесценцией. Марина видит в воздухе еле заметные полупрозрачные нити, которые опутывают всю комнату и уходят куда-то под штору.
«Всё, что угодно может быть приманкой удильщика».
Кабинет теряет форму. Обои стекают по стенам потёками тёмной воды. Бумаги растекаются по столу в лужу. В стенах наметились жилки, по которым бежит светящаяся лимфа. Все глубоководные твари умеют светиться.
Марина некстати вспоминает, что «Океан» всегда был двухэтажным зданием.
Александр Викторович широко улыбается, обнажив два ряда заострённых зубов, а потом с чавкающими звуками разваливается на бесформенные куски из мяса и чёрного студня. Из-под осевшего на пол медицинского халата выползает что-то скользкое и быстро ныряет за стол. Пахнет сырой рыбой. С жалобным скрипом плавится карниз. Тяжелые шторы падают и проваливаются сквозь пол.
За окном нет стекла, нет привычной улицы, там кромешная чёрная тьма. Из бездны на Марину смотрит большой, пугающе знакомый человеческий глаз. Серая радужка неярко светится. За глазом что-то шевелится, мельтешит. Что-то большое, скрытое в темноте. То ли плавники, то ли огромные щупальца. Марина слышит в своей голове голос, который совсем не изменился.
— Я поднимался десять лет с глубины в одиннадцать километров. Видишь, как я хотел с тобой встретиться?
— Значит, ты, — понимает Марина.
— Да, — отвечает Удильщик, и из темноты за окном доносится эхо множества голосов, вторящих ему. Детских и взрослых, молодых и старых. – Значит, я.
Пока стол гипнотерапевта с шуршанием тонет в мерцающей поверхности ковра, вязки на руках и ногах Марины распадаются на пучки мягких светящихся волокон, и она встаёт на трясущихся ногах. Больше ничего не разделяет её и окно с чудовищным человеческим глазом посреди темноты. Марина оборачивается через плечо и видит Гришу, лежащего без сознания в луже зеленоватого света.
Марина истерически смеётся, обхватив свои локти, а каморка гипнолога вокруг неё разваливается на мягкие светящиеся ломтики.
— Ладно, признаю, — кричит она в темноту за окном. – Глубина существует.
— Ты выросла, — ласково шепчет Удильщик.
— Прошу, прошу, отпусти нас.
Марина стирает рукавом слёзы. Толку от них не было что тогда, что сейчас.
— Я ушёл один, я все десять лет репетировал эту роль. Знаешь, в Глубине воспоминания, мечты, сны, прочий человеческий мусор постоянно опускаются вниз, как морская падаль, и всем, кто находится далеко от поверхности, приходится его жрать. И я жрал, я поднимался выше год за годом, жрал несвежие воспоминания и понимал, как живёт мир. Понимал, как много всего я упустил. И, самое главное, я понимал, что мне нужно сделать, чтобы убедить тебя со второй попытки.
— Ты всё ещё хочешь, чтобы я стала удильщиком? С тобой?
— Для ритуала нужны твоё согласие жить в Глубине и один шаг в бездну. Глубина любит и ждёт тебя – я узнавал. Торопить не буду – погрузись со мной, когда будешь готова.
— Тима, — Марина старается вернуть твёрдый голос. – Ты застрял в воспоминаниях о том, как нам было семнадцать. Ты Удильщик Глубин, твоя мечта сбылась, и я тебе больше не нужна. Я взрослая женщина, Тима. Я человек, и я хочу остаться человеком. Я замужем, Тима, мы усыновили кота.
— Тем вечером ты должна была идти со мной. Я вернулся, чтобы узнать, как ты жила все эти годы с мыслью о том, что сделала. Чтобы показать тебе, как реальна, как прекрасна Глубина. Чтобы показать тебе, как опасно доверять тем, к кому ты сейчас привязана – и каким хорошим выбором было бы довериться тогда мне.
— Я тогда хотела просто уйти с крыши живой. Ты всё видел, ты смотрел в мою голову. Мне жаль. Я не виновата, но мне жаль. Глубина приняла тебя как своего, ты свободен теперь — поэтому, пожалуйста, дай нам жить своей жизнью.
За окном печально вздыхает что-то громадное.
— Если таково твоё решение, ты можешь уйти, когда пожелаешь. Дверь не заперта. Любой твой выбор сейчас меня устроит. Я доволен нашим свиданием, к тому же, не последним...
— Тимофей. Послушай. Если я небезразлична тебе так, как ты описываешь, ты отпустишь и Гришу, и меня. Ты позволишь нам уйти. Сейчас. Если моё слово для тебя правда что-то значит…
— Повторяю, для тебя я не опасен. Тебя я отпускаю.
— Отпусти Гришу.
Масса за окном яростно сжалась, и вокруг серой радужки гигантского глаза лопнули несколько сосудов. Хор голосов заговорил жёстко и зло.
— Ты всё видела. Слишком легко подчинить, слишком легко заставить причинить тебе вред. Он ненадёжен. Неужели я сделал слишком мало, чтобы дать это понять? Повторить наш урок?
Марина с ненавистью взглянула в зрачок Удильщика.
— Ты обвиняешь его в том, что делал со мной ты сам.
— Его руки держали пистолет. Его руки связали тебя. Я лишь показал тебе, на что он способен. И рядом с этим уродом ты не останешься. В Глубину со мной идти не обязательно, я не могу заставить тебя согласиться силой. Но кого-то вроде него в живых рядом с тобой тоже не оставлю.
— Значит, и выбора ты мне не оставляешь.
— Ты свободна в выборе. Ты можешь погрузиться в Глубину с тем, кто любит и прощает тебя. А можешь остаться здесь, на Земле, и спокойно жить свою жизнь, наполненную простыми радостями человека. Я же буду незримым спутником, который сохранит тебя от всякого зла.
В голове Марины молнией проносились мысли.
Сначала Удильщик убьёт Гришу здесь, на этаже, которого никогда не существовало. Даже его тела никто не найдёт. Потом, наверное, убьёт маму, они с ней слишком часто ругались раньше. Потом Светку, чтобы Марине не у кого было стрелять сигареты. Потом Петьку с работы – тот пытается флиртовать, когда напивается. Потом Фомку, потому что кошачий корм стоит дорого. Никого из них Марина не вспомнит. Человеческая память – просто корм для Удильщика. Она проживёт свою жизнь глупой счастливой девочкой, которая каждую неделю понимает, что у неё почему-то нет друзей — и бежит заводить новых.
— Раз так…
Марина посмотрела на Гришу, замершего в позе эмбриона. Он лежал, согнув колени, на его затылок с потолка капали светящиеся капли. Тимофей Санников действительно существовал. Глубина действительно существовала. Забытый, стихнувший на время ночной кошмар обернулся реальностью – и теперь этот кошмар хочет разлучить её и Гришу.
Потом она посмотрела в око Удильщика.
— Я пойду с тобой на Глубину, если ты пообещаешь, что Гриша, мама и все мои друзья будут невредимы. Что Гриша не останется тут. Что он проснётся, встанет и пойдёт домой, живой и здоровый. Тогда и только тогда я спущусь.
Глаз за окном задумчиво мигнул.
— Если ты с ними не останешься, их нет смысла трогать. Я не буду убивать без нужды. Этого мужчину просто вытолкнет на второй этаж.
— Тогда я готова.
Удильщик медлил, темнота за окном не издавала больше ни звука, а в голове не было чужих голосов.
— Что молчишь? Или ты не счастлив?
— Ты знаешь, что нужно сделать. Закончи ритуал.
Падай сквозь воздух.
Глубина любит тебя.
Соглашайся.
Марина собралась с силами и выговорила отвратительные слова.
— Я согласна. Научи меня Глубине.
Из темноты за окном к Марине протянулось небольшое полупрозрачное щупальце, и она сделала шаг ему навстречу. Потом второй. Серый глаз смотрел напряженно.
— Спасибо, солнышко. Теперь пойдём? Можешь держаться за меня, если страшно.
Марина оттолкнула щупальце обеими руками.
— Я должна попрощаться с мужем. Дай мне минуту.
— У тебя две.
Марина присела рядом с Гришей на корточки. Стерла струйку слюны, вытекшую из уголка рта на рыжую бороду. Погладила по щеке.
— Прости.
Гриша лежал неподвижно в пятне тусклого зеленоватого света, дышал размеренно и тяжело. Он то ли её не слышал, то ли слышал глубоко сквозь сон и никак не мог отреагировать.
— Знаешь, если ты можешь это запомнить, то хорошо. Если нет, и так сойдёт. Выбрось кружку. Серьёзно, она ужасна. Медузы ужасны. Я люблю тебя. Береги себя тут, пожалуйста. Себя и Фомку. И чечевичный суп из холодильника вылей, он третьего дня и уже прокис.
Марина сжала руками край его толстовки, придумывая, что важного сказать на прощание. Мыслей в голове не было. Не получалось придумать больше ничего.
— Одна минута, — сказал Удильщик. — Ты дала согласие, поэтому не заставляй меня…
Марина вздохнула полной грудью. Посмотрела на Гришу в последний раз. А потом, зажмурившись, вскочила на ноги и с разбегу кинулась в чёрную бездну.
* * *
Её первой мыслью после погружения было: «И это всё?»
Глубина не страшна, если ты не человек.
Марина увидела вокруг себя как будто толщу плотной воды, но всё вокруг не было ни водой, ни даже жидкостью – просто бесконечное, но совсем не тёмное ничто, сквозь которое опускались вглубь прекрасные формы, сотканные из плотного света. Крупицы реальности, наполненные всеми цветами в мире и оттенками, которых никогда не смогут увидеть глаза человека. Мечты, воспоминания, сны. Всё, что люди теряли на поверхности, было теперь здесь. Марина почувствовала каждой клеточкой нового тела, что они очень, очень глубоко под миром людей. И ещё – что новое тело ощущается даже более привычным, чем настоящее. От кончиков полупрозрачных щупалец до второго ряда зубов.
«Так вот что он в этом находил», — подумала Марина.
— Да, я нашел в Глубине свой дом, — зазвучал в голове голос Тимы. Марина перевела взгляд на Удильщика, ожидавшего её в отдалении. – Теперь ты в безопасности, всё будет хорошо. Как тебе наше свидание? Второе худшее свидание в твоей жизни, да?
Тима фальшиво засмеялся многоголосым смехом.
Марина смотрела на него, не в силах больше удивляться тому, что она видит.
— Знаешь, а я ведь хотела напасть на тебя сразу после погружения. Дать тебе последний бой. Лучше умереть в драке, чем позволить тебе прилипнуть ко мне на всю оставшуюся вечность.
Тима ничего не ответил. Он молчал, ждал с нетерпением следующих слов Марины. Его щупальца трепетали в волнении.
— Я думала, ты будешь безумно сильнее меня. Ты был здесь десять лет, а я одну минуту. Я просто хотела попытаться. И не знала, что всё окажется настолько смешно и глупо.
Марина оценила взглядом размеры Удильщика, замершего где-то далеко внизу. Сейчас Удильщик был совсем маленьким рядом с ней, в двадцать раз меньше, чем она. Марина рывком перенесла своё новоё тело вплотную к Удильщику, и серые Тимины глаза испуганно замигали.
— Я знал, — сбивчиво начал объяснять Удильщик. — Я был готов к этому с самого начала. Самки удильщиков всегда крупнее самцов.
Тима прижал плавники и щупальца к телу, он словно сжался, превратился в маленькую светящуюся точку посреди тёмного нигде. Серые человеческие глаза на теле чудовища смотрели на неё с восхищением и страхом, и Марина почувствовала, как её ярость рассеивается, уступая место жалости.
— Тогда, на крыше, я был сильнее, чем ты, и тебе пришлось убить меня из страха за свою жизнь. Теперь я больше не угроза, а земная жизнь позади – значит, рядом со мной ты будешь чувствовать себя в безопасности. Вот он я, весь перед тобой — влюблённый в тебя мальчик-психопат, наивный, странный, готовый на всё ради тебя. Я десять лет поднимался сквозь бездну ради второй попытки, я — единственный, кто может разделить с тобой жизнь здесь, в Глубине. В моей голове текли жизни сотен людей, я познал печаль утраты и азарт охоты, со мной тебе никогда не будет скучно. Пойми, я же всегда хотел…
— Я всё помню.
Марина тщательно пережевала полупрозрачную плоть маленького удильщика.
— Ты хотел во мне раствориться.
* * *
Гриша пришёл в себя там, где у «Океана» начиналась лестница на третий этаж. Теперь лестница исчезла, а вокруг были то ли технические помещения, то ли чердак. Всё тело отзывалось ноющей болью. Он разбил руки в кровь об железную дверь, пытаясь докричаться сначала до Марины, потом хоть до кого-нибудь – и разбудил ночного сторожа.
Фомка встретил его голодным и напуганным. Что-то в Грише заставило его зашипеть, кот залез на шкаф и не слезал с него, пока не принюхался и не успокоился. Гриша кормил кота, в кошачью миску капали слёзы, а он думал о Марине и пытался понять, как так получилось, что за один день вся окружающая его вселенная стала совершенно другой. На следующий день не поменялось больше ничего. И на следующий за ним — тоже ничего, разве что никто больше не помнил, что он был женат. Зато изменились ночи.
Многоголосая Глубина поёт ему ночами. Поют киты, ревут прожорливые большероты, болтливые халиуоды проносятся за окном, удильщики заманивают свою пищу яркими приманками.
Он знает, что Марина поднимается к нему прямо сейчас, непокорная, любящая жена, ставшая тварью Глубины. Будь это через год или десять лет, они обязательно встретятся. А пока его любовь пробивается сквозь бескрайнюю бездну, всё, что у него есть – это алкоголь, кот и сны.
Недавно он впервые услышал во сне её голос.
«Я возвращаюсь к тебе, милый. Буду поздно».