День выдался на редкость отвратительный. На работе, в сервисном центре что ни клиент, то мудак. Придирается, советы глупые даёт, так и норовит унизить. Лишь бы не платить. К концу смены хотелось убивать, серьёзно!
По дороге домой за мной увязался какой-то цыганёнок. Противный такой, грязный, весь в коростах. И глаза… чувство такое, что вместо них у пацана чернели два провала. Чёрные бездонные глотки отвратительных червей, что со свистом всасывали воздух. Жуть. Цыганёнок не отставал, протягивал руку, всю в ожогах и гнойниках. То ли милостыню просил, то ли помощи хотел. Еле удрал от него. Скорее бы этот цыганский сброд из города прогнали. Только паразитируют, да заразу разносят.
Дом мой стоит на пустыре, за небольшой рощицей, которая отделяет его пунктирной линией от нового жилого комплекса. Ощущение, будто живёшь на свалке, со всех сторон заросли крапивы, лопухи, паутиной оплетённые. Повсюду ржавеют железяки причудливые, издалека на скелеты динозавров похожие. И посреди этого убожества два домика трёхэтажных. Как дуэлянты — стоят друг напротив друга, выжидают. А между ними площадка детская. Серая ракета, в небо глядящая, лавочки приземистые, песочница полуразваленная. И медведь с гармонью, больше похожий на жертву пыток. Щербатый, без ноги, с огромной дырой в животе.
Сегодня площадка была почти пустая. Только две бабушки дремали на лавочке. Заходящее солнце отражалось в пыльных окнах, слепило. В кустах бесновались косматые тени, над лопухами беспорядочно летала мошкара. Дом напротив уже пару недель как пустовал. Жильцов расселили, а эту трёхэтажку готовили к сносу. Нас же пока не выселяли, оправдываясь, что квартир свободных в городе нет.
Дома, несмотря на середину августа, было холодно. Мама работала на сутках, поэтому отец проводил вечер в компании подруг. Трёх пузатых бутылок крепкого «Стрельца». С двумя справился, а третья, початая, сиротливо стояла у дивана, слушая храп отца. По телевизору мелькали кадры хроники. Люди в форме трясли бумагами, гонялись за цыганами, запихивали их в тесные пазики, чтобы вывезти из города. Давно пора, подумал я, вспоминая цыганёнка. Прогнал из головы его противный образ, после чего заглянул к сестре.
Она не спала. Копошилась в кровати, извиваясь змеёй. Шипела, стреляла языком.
— Ты чего? — удивился я, войдя в комнату.
— Я гадюка, — крикнула сестра. — Огромная и ядовитая! Вокруг тебя буду обвиваться кольцами. Сожму, задушу! Кости переломаю!
— Глупая, — сказал я, запахивая шторы. — Гадюки жалят, анаконды душат.
С высоты третьего этажа дом напротив казался ульем, в котором копошилось что-то чёрное, бесформенное. То и дело мелькали странные тени, из которых складывались причудливые создания. Чернота растекалась ядовитым мёдом, пожирая детскую площадку. Тянулась к нашему дому.
— Нет, я буду гадюкой, которая ломает кости, — сестра не сдавалась. — Залезу к тебе в рот, потом в желудок, там гнездо совью! Яйца высижу! Из них другие змеи вылупятся! И всё у тебя внутри сожрут!
— Сдурела совсем, — я кинул в неё подушкой. — На солнце перегрелась? Откуда такие бредни?
Сестра надулась.
— Ничего не на солнце! Я весь день в пустом доме гуляла. Искала с Людкой сокровища. Там сухо и тепло! Мы коленки ободрали, но это ничего! Зато брошку нашли! Подрались даже из-за неё! Я Людке синяк оставила, но брошку не отдала!
Вот тут малая перешла все дозволенные границы.
— Брошка где?
— Выкинешь? — испугалась она. — Не дам!
— Давай, а то не подарю телефон на восьмилетие. Будешь, как пятилетки, с игрушечным ходить.
Угроза сработала. Отдала. Сама только и успевала слёзы вытирать. Я сжалился, сказал, что чужую вещь брать — чужие беды принимать. Не успокоилась. Уже когда я в дверях стоял, выдала мне в спину:
— Я крапивы с Людкой нарву и тебе в рот запихаю! Пока не задохнёшься, буду ей кормить!
Да уж, нельзя малую с отцом оставлять.
Закрывшись у себя, я глянул в окно, на дом, что щерился обломками стёкол. Всего пару недель пустует, а чувство такое, что лет десять прошло. Но до сих пор помню, где кто жил. Вон, на первом этаже, третье окно слева. Квартира Артемьева, местного ботаника. Вечно у него на подоконнике цвели непонятные растения. А через два окна комната, где жил мой лучший друг. Юрчик. Блин, как давно он уехал. И увёз с собой счастливое детство. Даже тоска взяла. Чёрт, и почему дом не сносят? Уже неделю обещают. В самом деле, ведь туда дети лезут. Придавит чем, потом будут проблемы.
Стоп, это ещё что за прогулки под луной? Две бабули, сидевшие на скамейке, поднялись, размяли ноги. И, держась за руки, потопали к пустому дому. Постояли у входа, глядя в провалы окон. Юркнули внутрь, тут же в черноте растворились. Тоже сокровища ищут?
И что там найти можно? Наверняка жильцы ничего не оставили. Помню, Юрчик мне говорил, что какой-то кулак зажиточный в стенах золото заговорённое спрятал, ещё до войны. От чего был заговор, мой друг и сам не знал. Я в эту сказку не верил, но вместе мы простучали все стены, все перегородки. Ничего. Да, когда-то я в том доме дни и ночи проводил, пока лет десять назад Юрчик не уехал на Север. А я так и остался в этом грязном уральском городке, где жизнь расписана на годы вперёд. Дешёвая работа, тесная квартирка, шумная семья. И две бутылки «Стрельца» у дивана.
Отгоняя гадкие мысли, я лёг на диван, включил музыку на телефоне. Через полчаса телефон разрядился, а я так и лежал. Слушал шум воды за стеной, смех соседей снизу. Когда засыпал, почудилось, что в комнату вошёл отец. Прошептал:
— Окно разобью. Осколки соберу. Тебя накормлю, будешь давиться и есть. А я буду смеяться и добавку подавать…
* * *
Утром зарядил дождь. Барабанил по стеклу, смывал грязь с города. Пока я шёл на работу, вымок до нитки. В офисе целый день дрожал от сырости, проклинал всё на свете.
Дождь размывал очертания улиц, то и дело казалось, что за окном бродят привидения. Я взял книгу, но чтение не заладилось. Буквы превращались в извивающихся гусениц, убегали из-под пальцев. Слушал радио, где важные шишки хвалились тем, что выгнали из города всё цыганьё. Молодцы, чего уж там. Меньше наркотиков, меньше преступности.
Музыка на радио перемежалась со странными сказками. О маленьком непослушном мальчике, которого заколдовали, после чего все, к кому он притрагивался, становились чудовищами. Другая сказка была про чёрную яму, где веками копилось зло. Кипело, бурлило. И все, кто в яму попадал, становились злыми. Потом началась передача, где профессор скрипучим голосом долго и нудно объяснял, насколько опасно, если плесень попадёт в лёгкие человека. От монотонного голоса клонило в сон, и я выключил радио.
Вспомнил про брошь, выудил её из кармана. Покрутил в руках. Обычная безделушка, напоминающая большого шмеля. Ничего ценного. Выкинул в корзину. И сверху закидал фантиками от конфет. Через минуту почему-то стало стыдно, забрал её обратно. Вдруг она кому-то дорога как память. Я даже вспомнил, что видел брошь у кого-то из соседей. Только у кого? Может, это бабушка Юрчика забыла, когда съезжала? Передам ей.
Домой пришлось не идти, а плыть. Город, чьи дороги почти целиком состояли из ям, превратился в Венецию, по которой проплывали редкие машины-гондолы. В маслянистых лужах отражалось серое небо, напоминающее рваную перину. Редкие просветы, словно открытые раны, сквозь которые сочился солнечный свет.
На площадке между домами резвилась детвора. В лужах плавали серые кораблики. Пустой дом бездонными провалами глазел на людей, будто голодный зверь. Меня не покидало чувство, что он подкрадывается к нашему дому. Медленно, незаметно. По миллиметру.
Две вчерашних бабушки бродили вокруг площадки, оттаскивали детей от грязной песочницы. В какой-то момент одна из них подхватила двух малышек с розовыми бантами, заспешила с ними к пустому дому. Вот же полоумная.
Мамы дома не было. Отец буркнул, что ушла с сестрой в магазин. Сам он сидел на кухне, глушил водку.
— Подь сюды.
— Зачем?
— Надо. Сюды иди. Садись.
По кухне разливался запах перегара.
— Говори скорее, мне переодеться…
— Я тебя повешу, — тихо прошептал он, и в глазах его разлилась чернота. — Верёвку на шее затяну. Выкину в окно. Будешь болтаться пугалом, вороны тебе глаза выклюют. Потом живот, потом лицо…
Я не дослушал. Послал его. Уронил табурет. Сбежал к себе. Странно, он даже не закричал, не остановил. Продолжал тихо угрожать, будто заклинание проговаривал.
Я не слышал, как вернулась мама. Думал, рассказать ей про отца. Но что толку? Пить его отговорит? Куда там, покачает головой, вздохнёт. Повторит заученную фразу, мол, куда мы без него, терпи, сынок. Ненавижу!
— Сына? Болеешь?
Мама заглянула в комнату.
— Устал. Тебе чего?
Она присела на краешек кровати.
— Я тут подумала, в ванную бы тебя. Связать, чтобы не вылез. В воду окунуть. И фен мой старый кинуть сверху.
Сердце будто зажали в стальной пружине. Я спрыгнул с кровати, отпрянул к окну. А она так и сидела, похожая на заведённую куклу, бубнила себе под нос.
— Кухонный комбайн достанем. И по частям тебя пропустим. Отец держать будет. А я сверху давить крышкой. Кости у тебя слабые, быстро сломаются…
* * *
Да, я трус. Я снова сбежал. На этот раз в туалет. Заперся, согнулся калачиком возле унитаза, уши закрыл. Всё равно слышал голоса. Под дверью, в вентиляции. Чёрт, мне казалось, что стены стали стеклянными, я сижу, как крыса в клетке, а вокруг сотни безликих чёрных тварей. Они тычут в меня пальцем и приговаривают:
— Голову ему дверью прищемим, будем бить, пока не лопнет, как арбуз…
— В духовку его, на огне обжигать, медленно, чтобы прожарился, глаза вытекли, а кожа захрустела…
— Резать, резать, резать! На лоскуты, на нитки…
Не помню, как уснул. Во сне я тонул в чём-то густом и липком, мерзкая жижа заливалась в рот, в глаза. После неё оставалась противная голубая плесень, похожая на шерсть, которая росла и росла, проникала внутрь.
Очнулся я от холода. Протёр глаза, выудил телефон из штанов. Четыре утра. Снаружи тишина, будто мир стёрли огромным ластиком. Осторожно открыл дверь. Никого. Отец храпел на диване, сестра сопела в спальне.
В два прыжка я достиг дверей. Открыл замок, выскочил на лестницу. За спиной раздалось шарканье ног, я не оглянулся. Вывалился во двор, вдохнул утреннюю прохладу.
Пустой дом следил за мной десятком чёрных глаз. Выжидал. Может, дремал, насытившись… чем? Людьми, животными? Темнотой?
Кусты вдалеке зашуршали, я отпрянул в сторону. Из зарослей лопухов появились малышки. Те самые, с розовыми бантами. Следом за ними вышел наш участковый, усатый дядька с залысинами. Не издав ни звука, троица взялась за руки и зашагала к пустому дому. Будто две Элли, блин, с железным дровосеком! По жёлтой дорожке, мокрой от росы. Исчезли в недрах дома, а следом навалилась тишина, такая удушающая, что голова начала кружиться.
Я сорвался с места и побежал. Через заросли, через лес, жилой комплекс, в окнах которого поднималось яркое солнце. Бежал по улицам, спотыкался, разбрызгивал лужи. До тех пор, пока тишина нашего двора не осталась где-то за границей восприятия.
Тогда я сел на пустой остановке, дал страху и отчаянию взять надо мной верх. Так нельзя, нельзя, сука! Зачем они ходят в этот дом? Что там? Кто там? Упыри? Зараза какая-то? Сестра же после вылазки начала себя странно вести. И отец. И мама, наверняка. Не в магазин ходила, а в этот дом.
Мне-то, блин, что делать?
«Бежать», — словно прошелестел тёплый ветер, качая ветки тополей.
Куда бежать? Без денег? Без документов? Вернусь я за ними домой, а там меня на части… вся семья. Или весь дом. Может, отсидеться? Помешательство у них само пройдёт, как рана затянется. А если нет…
«Ж-жжди», — опять прошептал призрачный голос с верхушек деревьев.
Проклятье! Я потряс головой, отгоняя дурные мысли, поднялся на ноги. На работу, в офис, отсидеться до вечера, а уж там… буду решать. Вот бы контакты Юрчика найти, позвонить, напроситься в гости, пусть и в другой город. Куда там, без денег и документов далеко не уедешь.
В офисе отрубили электричество. Ни компьютер включить, ни чай согреть. Весь день пришлось сидеть, как в бомбоубежище. Ладно, хоть клиентов за весь день не было. Словно вымерли все. Только худощавый трудовик зашёл после обеда. Тоже из нашего дома, кстати, на первом этаже жил. Он долго стоял в дверях, прожигал меня глазами. Качался туда-сюда маятником. И вдруг закричал:
— О, придумал! К станку тебя привяжу! И пилу включу, пополам буду пилить! Зубы вырву, чтобы не кусался! Буду пилить, пока от тебя одно мясо не останется!
Хищным зверем он подпрыгнул к моей стойке, чиркнул меня по лицу синим ногтем.
— Засечку сделаю, чтобы время не терять! Чтобы сразу за дело! Зубья наточил, как по маслу…
Он не договорил. На улице что-то хлопнуло. Трудовик подскочил, исчез в дверях. Я минуту боялся двинуться, слушал, как африканским барабаном стучит моё сердце.
Наконец, заставил себя встать, запереть офис. После этого спрятался под стойку. В дверь стучали, колотили в окна. Даже показалось, будто кто-то ходит по крыше. Я не покинул своё укрытие. Смотрел, как под стойкой тонкий серебристый паук бегал из угла в угол, как за окном сгущались краски и сумерки придавливали город большой мохнатой лапищей. И где-то там стоял проклятый дом, и люди бродили по его грязным кишкам, превращались в безумцев, жаждущих смерти.
Сверкнула молния, по карнизам забарабанил дождь, и я уснул и во сне снова тонул и покрывался плесенью.
* * *
Всю ночь кто-то бродил под окнами. Ругался, скрёб по стенам. Наверное, родители. А с ними сестра. И участковый. И малышки с бантами.
Я боялся дышать, кусал себя за пальцы. Умолял, чтобы они не разбили стекло, не выломали решётки и не разорвали меня на части.
Нет. Темнота отступила, а вместе с ней и тени. Электричество так и не дали. Сам же я не решил, что делать дальше. Идти в полицию? Наверное, другого выхода нет.
Здание из кирпича, зажатое с двух сторон огромными магазинами, напоминало мне серую бетонную коробку, заполненную змеями. Зайдешь — сожрут. Долго я собирался с духом, проговаривал про себя план. В конце концов, решился. Пересёк улицу, отворил тяжёлую дверь. Нырнул в объятия душного полумрака.
Дежурный, похожий на заспанного бульдога, махнул рукой в сторону, назвал кабинет. Я постоял в коридоре, силясь унять сердцебиение. Мазнул взглядом по стене с объявлениями. Увидел знакомое лицо. Квадратные очки, рыжие волосы. Артемьев, мой теперь уже бывший сосед-ботаник. Пропал? Вот же гадство. Неужели его… нет, долой эти мысли! Я постучался в кабинет.
Внутри, у маленького окна, сидел худой лейтенант. Выслушал мой рассказ, сам без конца открывал и закрывал малиновую папку. Нервничал, похоже, больше меня.
— Так, — он хлопнул по столу костлявой ладонью, — вы утверждаете, что ваши близкие хотят вас убить?
— Д-да, хотят.
— И слова свои они какими-то, эм, действиями подтверждали?
— Нет, но я бы здесь тогда… не сидел.
— Вот как, — он закрыл глаза, начал массировать виски. — Где живёте?
Я назвал адрес.
— Их разве не снесли? — удивился лейтенант. — Уже неделю как должны.
Я развёл руками.
— Понятно. С цыганами провозились, про остальное, эм, забыли.
Он поёрзал на стуле.
— Так, скажите, а раньше ваши близкие проявляли к вам подобную агрессию?
Я замешкался. Что сказать?
— Ко мне нет, но отец, он маму, ну, поколачивал. Когда выпивал. И сестру. Тоже.
Договорил и сам ужаснулся своей подлости.
Лейтенант откинулся, постучал пальцами по столешнице.
— Вот что, я предлагаю проехать к вам. Родители дома?
— Мама на сутках, отец, наверное, да.
Он кивнул, встал из-за стола.
Пришлось подождать, пока лейтенант заправит свой уазик, пока раздобудет тяжеленую канистру, перельёт бензин в бак, пока, чертыхаясь, пристроит её в багажнике, а после вымоет руки.
Через полчаса мы были на месте. Машину пришлось оставить около рощи. К дому шли пешком. От лейтенанта всё равно пахло бензином. Меня то и дело мутило. В зарослях крапивы кто-то копошился, зелёное озеро волновалось, будто скрывало что-то опасное, смертоносное.
Я охнул, когда увидел нашу площадку. От ракеты остался только скелет. Кто-то содрал всё железо, и теперь она походила на кости дракона, которого вдруг превратили в металлическую статую. Медведю с гармонью оторвали голову, облили чем-то коричневым. Тело его, всё в дырах, казалось решетом, в котором оседала пыль, копошились насекомые. И железяки, что ржавели в стороне от домов бесформенной грудой. Их будто стало меньше, намного меньше. Только куда они подевались?
Лейтенант даже не взглянул на площадку, на пустой дом, свернул к нам, распахнул дверь, пропустил меня вперёд. На третьем этаже постоял немного, осматриваясь. Спросил:
— Твоя квартира?
Я кивнул. Он постучал.
Открыла сестра. Улыбнулась. Увидела меня, замахала руками, счастливая.
— Вернулся! А мама сказала, ты сбежал от нас.
Лейтенант оглянулся на меня, нахмурился. В дверях появился отец. Трезвый, бритый. В чистой рубашке.
— О! Блудный сын! Где нашли его, товарищ лейтенант? Проходите.
Он пригласил нас на кухню. Та буквально блестела от чистоты! Пахло жареными котлетами, на столе кипел чайник. Чёрт, да как так-то?
— Сам пришёл к нам, — усмехнулся лейтенант, усаживаясь за стол. — Нет, нет, чай не буду. Дела. У меня к вам разговор. Он мне рассказал, что вы ему, эм, угрожали. Зверски убить обещали.
Отец всплеснул руками.
— Упасите боже, чтобы мы — родного сына? В жизни бы не подумал! Вы знаете, он у нас…
Запнулся, покраснел. Как первоклассник перед директором.
— Он баловался у нас, иногда. Ну, понимаете… с цыганами его пару раз видели. Смеси там какие-то…
Колени у меня задрожали, противным холодком сковало внутренности. Горькая волна подступила к горлу, на языке остался тошнотворный привкус.
Конец разговора я помнил плохо. Отец долго и путано извинялся, обещал, что такое не повторится. Лейтенант кивал, смотрел на меня, будто оценивал правдивость его слов. Пригрозил поставить на учёт, выговорил мне за ложный вызов и исчез, словно растворился. Не успела дверь за ним захлопнуться, как отец, стоя у меня за спиной, отчётливо прошептал:
— Сварю в кипятке. Пить заставлю масло кипящее. Через трубочку. Зубы выбью, в горло запихаю! Вобью по самые гланды! И в задницу трубку вставлю! И заливать буду! До отказа!
Я бросился наутёк, отпихнул сестру, слетел по лестнице, чуть не вышиб двери на улицу. Упал, ободрав коленки. Падая, краем глаза заметил лейтенанта. Его вёл под руку наш участковый. И шли они прямиком в пасть пустого дома.
* * *
Я спрятался, затаился. Следил за ними с дерева на краю рощи. К вечеру на улицу высыпал весь наш дом. Взрослые, словно лунатики, бродили кругами, натыкались друг на друга. То один, то другой исчезал в чреве пустого дома. Дети резвились в песочнице, копошились в кустах. Над зарослями торчали только их головы и вытянутые шеи, отчего они казались гадюками, рыскающими в поисках еды.
Блин, мама где? Сестра вот бродит около свалки, отец с трудовиком тащат к пустому дому большущий лист жести. Неужто её… Нет! Не может быть!
Налетел холодный ветер, принёс запахи гари и свалки. Я слез с дерева, осторожно пробрался через рощу к парковке, где стоял полицейский уазик. Лейтенанта нигде не было. А что, если залезть в машину и сбежать? Сколько хватит бензина, проеду. Подальше отсюда. Пусть попробуют добраться.
Да кого я обманываю, я даже водить не умею. А что я умею? Выслушивать унижения, принимать оскорбления, бояться. И убегать.
Запах гари усилился. Похоже, поблизости жгли мусор. Стоп! Может…
НЕТ!
Лейтенант же оставил…
НЕТ!
Только взять, только добраться…
НЕТ! НЕТ! НЕТ!
Я обошёл уазик, заглянул в окна. Дёрнул ручку багажника. Открыто. Канистра лежала на боку, холодная, покрытая грязью. Я осмотрелся, вытащил её, захлопнул багажник. И побежал в сторону рощи.
Я даже не сомневался, что дом, или кто-то в доме, управляет ими. Заставляет приводить новых жертв, заражать их этой беспричинной агрессией. А когда подступает опасность, прятать свою злость, натягивать привычную маску.
Кто там, внутри, в огромном мёртвом брюхе проклятого дома? Чудовищная матка, управляющая своими жертвами на расстоянии? Пришелец, свивший гнездо среди развалин?
К ночи жильцы устали. Медленно и покорно, будто стадо овец, вернулись в свои квартиры. Но не зажёгся свет в окнах, не включились телевизоры. Люди просто разошлись, каждый в свою комнату, легли в кровати, а мёртвый дом охранял их покой…
Интересно, они кого-то убили? Воплотили в жизнь свои сумасшедшие угрозы? То, что я не видел никаких расправ, не значило, что их не было. Ладно, лучше не думать об этом. Так, ещё раз. Забраться внутрь, вылить канистру, поджечь. И бежать изо всех сил. И молиться, молиться, что в доме нет засады, что они не погонятся за мной, не схватят и не зажарят живьём…
Твою мать, да я уже сам думаю, как они! И почему соседи, или родители, или сестра не потащили меня в этот дом? Они же ни разу даже не предложили, не пригрозили…
Брошь. Всё время лежала у меня в кармане Точно. Дешёвая старая безделушка. Неужели заговорённая? Тем самым кулаком, который прятал своё золото в стенах? Или это чей-то оберег, что спас меня от страшной участи? Или просто везение? Я же чуть её не выкинул, чуть вместе с ними не стал…
Где-то далеко ухнул филин. Хрустнула ветка, проехала машина. Луна подмигнула из-за туч, тут же скрылась. Пора.
Я крался мимо деревьев, мимо джунглей из крапивы и детской площадки, ставшей алтарём какому-то неведомому злу. Перед входом в пустой дом замешкался. Показалось, оттуда на меня дыхнуло чем-то приторным, защекотало в носу, засело внутри чугунной гирей.
Первый мой шаг отозвался гулким эхом в утробе пустых квартир. Я подождал, пока глаза привыкнут, сделал ещё шаг. И ахнул.
Все стены, потолок, даже мебель внутри были покрыты слоем голубоватой плесени. Та самая, что снилась мне несколько ночей. Лунный свет серебрил её, и чудилось, что какой-то безумец обил весь дом дьявольским бархатом.
Так вот что сводит с ума наш дом. Плесень. Опасная, смертоносная. Поселится внутри человека, заполнит лёгкие. Будет превращать его в безумца, горящего только одним желанием. Убивать. Но откуда взялась эта дрянь?
Внизу, в темноте подвала, кто-то заплакал. Тихо, жалобно. Может, ветер? Нет, он не может так горько, так пронзительно…
Ребёнок, там плакал ребёнок. Мальчик. Юрчик? Но он же вырос, уехал. Или остался в этом подвале безвольной тенью? Нет, неправда! Тогда кто?
Я отогнал наваждение, отмахнулся от призраков прошлого. Поставил канистру. Разжал онемевшие пальцы. В руку сразу вонзились сотни холодных иголочек. Я принялся выливать бензин на пол, покрытый глубокими язвами, сквозь которые пробивалась трава. И плесень. В нос ударил резкий запах, темнота обрела пугающую резкость. Где-то там, в квартирах за покосившимися дверями, притаилось зло. Успеть, успеть его спалить, пока оно не проснулось, не созвало свою армию безумцев!
Шаг влево, два вправо. На лестницу, на старый матрас, лежащий у входа. На стены, на потрескавшийся пол…
Бензин кончился быстрее, чем я ожидал. Да и плевать. Только поджечь, один щелчок зажигалки, одна искра…
Кто-то вздохнул за спиной. Звук застрял в коридоре, засел у меня в животе. Я обернулся. И увидел ребёнка.
Цыганёнок. Тот самый, с чёрными хищными глотками вместо глаз. Чувство было такое, что кожа его целиком состояла из тонких корост. Дотронься и лопнут.
Он протянул руку. Открыл беззубый рот. Со свистом втянул воздух. И вцепился в меня клещом. Дёрнул за рукав, вниз, в подвал. От неожиданности я чуть не упал, по инерции сбежал по лестнице, чуть не наскочил на тело, лежавшее в куче гнилого мусора. Лейтенант. Живой. Спал, свернувшись. Будто сторожевой пёс, приставленный к ценному объекту. Только не разбудить, не разбудить…
Цыганёнок потащил меня дальше, вглубь гигантских кишок, покрытых плесенью. Он буквально втянул меня в подвал, в полумрак, пахнущий мочой и разложением.
Ах ты ж господи! Железо! Всё оно лежало здесь, образуя причудливый панцирь. В нём шевелилось что-то большое, похожее на куколку, оплетённую плесенью. Оно пульсировало и напоминало огромную занозу, вокруг которой одним большим нарывом разрасталась проклятая инфекция. Спалить бы и её, но из-за железа не подобраться…
— Он прифёл меня фюда, фказал фледить, — прошамкал парнишка. — Флуфаться. Люди фами будут приходить фюда, ефть…
Кто? Кто сказал?
Я всмотрелся внутрь железного панциря, под которым кто-то шевелился, тяжело дышал. Квадратные очки? Рыжие волосы? Проклятие! Артемьев!
А следом всплыло ещё одно воспоминание. Брошь. Вот же кто её с собой носил! Чудаковатый ботаник, обожающий непонятные растения. Что же он натворил? Что выпустил в наш мир? И как теперь справиться с этой заразой?
Плесень его не убила. Превратила в заложника. Чтобы не убежал, чтобы не навредил ей. А, может, он сам этого хотел? Жаждал стать хозяином нового, покрытого грибком, мира. Пусть и в таком виде…
Цыганёнок стиснул мою руку. Провёл по стене большим пальцем. Будто сладкую вату, скатал плесень в шарик, протянул мне. Сжал меня крепче, чтобы не убежал…
Я дёрнулся. Его рука хрустнула, но не отпустила. Тогда я ударил. Угодил в ухо. Что-то липкое и тёплое потекло по ладони. Он отскочил, закричал, звонко, пронзительно, словно пожарная сирена. Я зажал уши, выскочил из подвала, взлетел по лестнице. У самого выхода замер, в отчаянии вытряхнул зажигалку из кармана, чиркнул колёсиком. И бросил её в лужу бензина.
Во двор, подобно встревоженным муравьям, высыпали жильцы. Заспанные, испуганные, они не понимали, что происходит. Но замечали меня и улыбались. Улыбались!
Они отрезали дорогу к роще. Убегать пришлось через заросли. Крапива жалила руки, от сырой травы одежда намокла, стала тяжелой. Я скатывался в овраги. Цепляясь за кусты, поднимался и бежал дальше. Казалось, едкий чёрный дым тоже гнался за мной. Под гнётом ветра распадался на призрачных червей, которые тянулись в разные стороны. Я пробегал мимо старых домиков, машин, покосившихся сараев. Кажется, я добрался до парка на окраине городка. Впереди темнел лес, вдалеке виднелась чёрная лента дороги, оранжевые фонари, похожие на светлячков.
В конце концов, ноги мои подкосились. Я с трудом отполз в кусты, укрылся в их тени. Закрыл глаза. И провалился в бездонный колодец сна, пахнущий дымом.
* * *
Во сне я снова тонул. Чёрная жижа затягивала, не давала двигаться. Вместе со страхом во мне просыпалось желание. Убивать. Рвать, кромсать, резать, давить, кусать, вгрызаться, высасывать…
Разбудила меня кусачая мошкара. Стряхнув с лица комаров, я поднялся, протёр глаза. И вскрикнул. Над городом стоял смог. Будто прозрачный занавес, за которым едва угадывались очертания домов и башенных кранов. Неужели всё это от одного пожара?
Меня, как пьяного, качало туда-сюда, перед глазами то и дело расцветали золотистые бутоны. Не помню, как выбрался из парка. Город то ли ещё спал, то ли просто вымер. Я добрался до ближайшего перекрёстка, огляделся. Табличка с названием улиц потускнела, покрылась слоем пепла.
На парковке рядом стоял одинокий джип. Борясь с тошнотой, я доковылял до машины. Заглянул в окна. Пусто. Странно, где хозяин? Где люди? Город что, эвакуировали? Так, ладно. Ключи в зажигании. Дверь… не заперта.
Я не заметил угловатую тень, скользнувшую ко мне из леса. Услышал дыхание, но не успел обернуться, как сверху навалился кто-то тяжёлый, потный.
— Попался, сучонок, — узнал я голос трудовика. — Думал сжечь нас? Ты ведь только всё ускорил! Помог! Превратил плесень в пепел! Разнёс его по городу! Он оседает и снова превращается в плесень! Ха!
Он рывком повернул меня к улицам, укрытым серым покрывалом.
— Ты же сам всех и приговорил! И знаешь что?
Я почувствовал, как тёплая слюна капает мне на щеку.
— Раньше мы просто угрожали. Ничего не могли. А теперь, когда ты сжёг Артемьева, нас ничего не держит. Мы можем убивать. И даже его брошка тебя не спасёт! Вот так-то вот!
Одной рукой он сжал моё плечо, другой схватил за волосы.
— Свяжу тебя, кину на асфальт! И буду переезжать! Переезжать! Вдавлю в грязь! В отбивную превращу.
Он засмеялся, бросил меня на землю. Не успел я закричать, заткнул рот кляпом. Уселся сверху, молниеносно затянул на руках и ногах крепкие узлы. Хохотнув, вскочил и протопал к джипу.
В лесу кричали, звали на помощь.
Где-то в городе ослепительным пламенем расцвёл чудовищный тюльпан.
Будто солдатик, рухнул один из башенных кранов.
По асфальту протащили мёртвую женщину.
Позади меня яростно взревел мотор автомобиля.