Когда ваши дети повзрослеют, попробуйте спросить – с какого возраста они помнят себя? Возможно, их первые воспоминания будут отличаться от того, что вы ожидаете услышать. Это могут быть смутные и сумбурные картинки, воспроизводящие доли секунды абсолютно незначительного события из прошлого. Вы – не помните, а он или она – хранят этот эпизод в памяти всю сознательную жизнь. Удивительно. И бессмысленно с точки зрения практики, ведь особой пользы от таких упражнений с разумом не наблюдается. Зачем же спрашивать? А вдруг маленький человек помнит нечто большее.
* * *
…Было больно. В глазах рассыпались искры, словно какой-то шутник решил выстрелить фейерверком мне в лицо. Ноги подогнулись. Я не мог даже закричать, лежал на спине и хрипел, судорожно сжимая кулаки…
Уже стемнело. На улице включаются фонари. Безразличный и холодный свет продрогшего города очерчивает углы, удлиняя тени. Время замедляет скорость и сбавляет набранные за день обороты. Внезапно, тишину и гармонию нарушает вой сирены. По дороге на максимальной скорости проносится машина скорой помощи. Проблесковые маяки взрывают вспышками воцарившийся мрак.
Дежурная бригада пытается реанимировать мужчину лет двадцати. Массаж и искусственное дыхание. Всё просто и буднично, ни криков, ни ударов электричеством, ни модных уколов адреналина. Обычная рутинная ситуация и самые простые средства.
— Похоже на кому, Никит. Что делать?
— Ехать и массаж… у меня набора даже нет, чем я его верну?
— Если он раньше не загнётся. Молодой какой.
Женщина в синей униформе медработника вздохнула и еще раз встревожено посмотрела на пациента.
— Любаш, сейчас время такое. Когда бы это было, что у здорового мужика сердце прихватывает? А сейчас норма и всем даже сорока нет. Этот, вообще — пацан.
Врач был одет в обычные джинсы и клетчатую рубашку, рукава закатаны по локоть. Он всё время хмурился и закусывал тонкие губы. Лицо изрезали глубокие морщины, но чёрные, как вороново крыло, волосы не потеряли прежнего блеска и полноты цвета. Руки были крепкими, сильными, с длинными и тонкими как у пианиста пальцами. Определить его возраст навскидку не представлялось возможным.
…Когда сознание вернулось, я понял, что лежу на холодном полу. Чёрная бездна проглотила меня. Однако, у преисподней тоже есть пределы. Встать оказалось проще, чем можно было ожидать. Моё тело обрело непривычную лёгкость. Я поднялся и пошёл вперёд без опасений свалиться или наткнуться на что-то в темноте. Невнятное воспоминание подсказывало, что впереди самый обычный коридор…
Скорая быстро выгрузила пациента, и дежурная бригада собралась перекурить на крылечке, пока команда врачей из реанимации без особого энтузиазма толкала носилки в операционную.
Старая больница пропахла сыростью. Стены каждый год в июле красили в жиденький рыже-коричневый цвет, то редкое время, когда запах краски перебивал запах плесени. На низких потолках кое-где отвалилась штукатурка. Линолеум на полу бугрился, и в полутьме создавалось впечатление, что по коридорам течёт бесшумная река.
…Тишина и темнота никогда не пугали меня. Даже сейчас я спокойно принимал происходящее. Как должное. Как естественное. Как нечто привычное. Сколько прошло прежде, чем вдалеке забрезжил луч света. Но этот тусклый светлячок встревожил меня. Он внезапно вынырнул в глубине узкого тоннеля и обозначил границу перехода. Теперь можно было осознать собственное ничтожество, беспомощность. Понять сколь много значит свет и, как тесно во мраке. С каждым шагом телу возвращался прежний вес. На полпути свет вырос до размера небольшого окна. Чем больше разрастался этот слепящий белый квадрат, тем тяжелее было двигаться к нему. Но уйти обратно в спасительную тьму не хватало воли. Я не дерзнул бы даже обернуться, чтобы бросить последний взгляд во мрак царивший позади…
— Кома… пусть полежит так. Не вижу смысла… — реаниматолог, рыжий мордатый мужик шумно выдохнул и стал стягивать перчатки.
— То есть как? Лев Борисыч? А если он умрёт? – парень в зелёной робе от удивления распахнул рот и замер, не в силах подобрать слова.
— Учись, интерн, тут мы сделали всё, дальше он сам, пошли перекурим.
Мужчины вышли из операционной.
…Ноги не слушались, но я упрямо переставлял их и, наконец, дошёл до огромного портала. Именно так. Метров пять высотой и чуть меньше в ширину. Мысль о портале была не случайна. Светящаяся плоскость находилась в абсолютном диссонансе с окружающим её мраком. Я осторожно приблизил руку к светящемуся краю и почувствовал тепло…
Санитары обсуждали размер премии к Новому Году и небрежно катили носилки из операционной в палату. Капельницу приходилось держать в руке. Но это слишком обременяло, и, женщина всё время меняла руки, время от времени комментируя не затыкающуюся товарку.
Мужчина на носилках выглядел бледным. Черты лица заострились. Таких принято списывать со счетов, так что — таскать капельницу за перспективным трупом было в тягость.
В одной из тесных комнатушек женщины избавились от своей ноши, и закинули капельницу на спинку расшатавшейся никелированной кровати. Теперь они могли вернуться к чаю и сплетням.
…За гранью портала находилось поле. Бескрайнее, сколько хватало взгляда, море разнотравья. Плавные линии холмов добавляли окружающему миру особую прелесть. Над головой мириадами звёзд горело ночное небо. Я шёл через поле и пытался вспомнить, откуда мне знакомо это место.
— ЗДРАВСТВУЙ.
Обернувшись, я увидел идущего справа человека. Высокая фигура, закутанная в просторный плащ с капюшоном. Незнакомец был выше меня на полголовы, а его голос, каждый малый звук, отзывался вибрацией внутри меня.
— Я умер?
— ЭТО ВАЖНО СКАЗАТЬ?
— Не знаю, — если это сон, то очень странный и долгий…
— ТЫ НАШЁЛ?
— Что?
— МНЕ НУЖНО НАПОМНИТЬ? ТЫ ГОВОРИЛ, ЧТО ДОЛЖЕН ИСКАТЬ. НО ВСЯКИЙ РАЗ ЗАБЫВАЕШЬ. МОЖЕТ ПОРА УСПОКОИТЬСЯ, АЛЬБЕРТ ГРОСС?
Имя. Это не моё имя. Или… Я!
Перед глазами поплыл туман.
— Альберт, соберись! Саксонцы вывели ландскнехтов, Браунберг не выстоит без нашей поддержки, ты должен ударить этим потным свиньям в задницу! Бери Гусса, Ханса и Крюге, веди своих парней к ручью и, когда саксонцы поднимут пики – бей их что будет сил!
— Да, господин! – я отсалютовал хмурому толстяку с пышными усами и, чавкая по грязи сапогами с высоким голенищем, побежал к перевязи.
Отдавать приказы на бегу было привычным делом. За три года службы в ополчении графа Морица Кесселя и не такому научишься. Отвага и личная преданность делу сделали из безродного мальчишки, родившегося в задрипаной силезской деревне, настоящего командира отряда рейтаров. Жаль, что некому мною гордится.
Всадники выступили к небольшому перелеску, где и укрылись в ожидании атаки германских кнехтов. Но саксонцы не спешили появиться. Когда послышался шум и топот сотен копыт, австрийцы выдохнули с облегчением. Но для радости было еще очень рано. Силы противника явно превосходили затаившихся рейтар.
— С нами Бог! В бой! – я прокричал сигнал к атаке и пришпорил поджарого коня.
Через пол часа кровавой рукопашной схватки мой отряд отступил потеряв больше двух третей бойцов и в числе погибших был я. Альберт Гросс, сын дровосека из Бушбаха.
Когда меня выбили из седла, а лошадь наступила на грудь, боль, почти сразу, вырвала мою душу из реального мира, переместив ее к тёмному коридору, светящемуся порталу и бескрайнему полю под звёздным небом.
— Я умер?
— ЭТО ВАЖНО СКАЗАТЬ?
— Не знаю, — если это сон, то очень странный и долгий…
— ТЫ НАШЁЛ?
— Что?
— МНЕ НУЖНО НАПОМНИТЬ? ТЫ ГОВОРИЛ, ЧТО ДОЛЖЕН ИСКАТЬ. НО ВСЯКИЙ РАЗ ЗАБЫВАЕШЬ. МОЖЕТ ПОРА УСПОКОИТЬСЯ, ВИДЖАЙ МАХРАНИ?
Имя. Это не моё имя. Или… Я!
Мы собрались за большим праздничным столом.
Это был великий и памятный день для всего Биджайпура. Даже нищим раздали хлеб. На всех площадях пели и танцевали бродячие актёры. Умер мой отец. А моя мать, да возродится она брахманом, как и подобает верной жене, пожелала взойти на погребальный костёр почившего супруга.
Она почти не кричала, когда языки красного огня перекинулись на её белое траурное сари. Я бы должен наследовать отцу, но мой слабоумный братец родился раньше. Всего один никчёмный год жизни, никчёмного полоумного принца, который пускает слюни и испражняется там, где спит. Мерзкое существо. Испорченный плод. Гнилой зуб поражённого проказой хиджиры! Мой брат лишь по отцу.
Его мать умерла на родах, и моя добрая и сострадательная матушка терпела это чудовище в нашем доме, несправедливо называя сыном. Но у женщин мягкое сердце. Она извела всех прочих детей, которые могли отнять у меня престол… а эту падаль пощадила.
Сегодня в день, когда мы похоронили отца, и будем чествовать восшествие моего брата на трон махараджи. Я, Виджай Махарани, сын Амишха Сингджи исправлю недоразумение.
Мои мысли исполняют дикую пляску. Я представляю, как сам ударю брата ножом в сердце и увижу страх в его тупых поросячьих глазках. Этот недотёпа должен был умереть лишь только моя мать стала женой махараджи. Но слабоумие стало его телохранителем, получше всякой стражи. Мама не думала, что такому дурню достанется власть.
— И вот, мама, старый закон играет над нами злую шутку. Ты умерла в надежде, что я стану заменой отцу, но жрецы рассудили в пользу Апатхи… — я шёпотом вознёс молитву Кали, дабы направила она мою руку в нужный час.
За столом собрались придворные. Слуги разносили блюда с жареным мясом, рисом и овощами. Запах еды дурманил и возбуждал аппетит. Странное чувство, когда понимаешь, что давно не ел и рядом оказывается тарелка полная угощений.
Я степенно опустошаю глубокую чашу и вкушаю пищу, как и подобает будущему махарадже. Ведь, только слепец или лишённый ума человек поверит в то, что Апатхи просидит на троне больше дня.
Глашатай возвещает о приближении моего братца. Среди присутствующих пробегает шёпоток. Они чему-то удивлены. Наверное, учудил снова… Я лениво оборачиваюсь и в изумлении наблюдаю, как этот тощий слюнтяй преобразился, нарядившись в пышные и дорогие одежды.
Брат садится на своё место и обращается с приветственной речью к собравшимся на пир в его честь. Невероятно! Как он мог измениться и стать нормальным в одночасье! Обман!
Я чувствую, жжение и резь в животе. Больно. Горчит во рту и немеет горло. Яд. Отравил…
Темнота. Холод. Коридор. Свет. Поле и фигура в плаще.
— Я умер?
— ЭТО ВАЖНО СКАЗАТЬ?
— Не знаю, — если это сон, то очень странный и долгий…
— ТЫ НАШЁЛ?
— Что?
— МНЕ НУЖНО НАПОМНИТЬ? ТЫ ГОВОРИЛ, ЧТО ДОЛЖЕН ИСКАТЬ. НО ВСЯКИЙ РАЗ ЗАБЫВАЕШЬ. МОЖЕТ ПОРА УСПОКОИТЬСЯ, ТЕОЛАТАКАЛЬ?
Имя. Это не моё имя. Или… Я!
— Я клянусь, что найду тебя. Я буду искать тебя вечно. Даже если ягуары съедят моё сердце! Даже если небо обернётся землёй, а реки наполнятся огнём! Даже если закончится Солнце и почернеет Луна! Я убью богов и сожру их языки, если они посмеют мне перечить. Я клянусь, что заставлю бога смерти слушать меня! Я иду…
Мои глаза заливают слёзы отчаянья. Я выхватываю длинный нож из отполированного обсидиана и вонзаю его по рукоятку себе в горло. Алая кровь брызгами разлетается в стороны. Тело безвольно оседает и скатывается по ступеням вниз. Полная луна освещает уснувший город, место, Где человек становится богом, дом Оперённого змея.
— Новая жизнь?
— ТЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВЕРИШЬ, ЧТО НАЙДЁШЬ?
— Да!
— ХОРОШО.
Смерть поворачивается ко мне, но лицо его скрыто, оно словно размытое изображение, глаза не успевают фиксировать перемену черт. Но это не череп… нет, изменчивое лицо или многие лики…
— Скорей в тридцать седьмую! Ожил!
Дежурный торопливо встаёт и выбегает вслед за санитаркой.