INTERLUDE
Это история о моём друге Олеге Михееве или Мухе, как его когда-то давным-давно прозвал Вадим Краснов. Олег был самым младшим в нашем классе, а на уроке физкультуры ввиду низкого роста всегда занимал место в дальнем конце шеренги. Тем не менее, несмотря на болезненный вид и тот факт, что в габаритах он явно уступал большинству сверстников, Олег трижды брал первое место в школьных соревнованиях по бегу. Если бы педагогический состав награждал учеников за количество произнесённых в минуту слов, то и здесь Муха без труда обошёл бы любого. Чесать языком он любил, из-за чего многие считали его назойливым, и именно потому придуманное Вадимом Красновым прозвище закрепилось за Олегом почти сразу же.
Я решил рассказать о нём по двум причинам. Первая – три дня назад деревянный лакированный короб с телом Олега опустили на дно глубокой прямоугольной ямы, после чего закидали сырой и липкой после дождя землёй, водрузив поверх аккуратной могилы невзрачный серый камень с чёрно-белой фотографией на нём. Я присутствовал на похоронах и даже помогал нести гроб. Вадим и Танька там тоже были, стояли поодаль друг от друга, не пересекаясь взглядами и казалось, будто каждый из них с нетерпением ждал окончания траурной церемонии с целью поскорее покинуть это пристанище скорби. Никто из них даже не поздоровался со мной, будто не существовало никогда ни нашей дружбы, ни общего прошлого.
Лёни Игнатьева не стало год назад. Софья Криницына и вовсе не явилась проводить Олега в последний путь. Хотя теперь она уже и не Криницына вовсе: вышла замуж, сменила фамилию, обзавелась двумя прекрасными детьми и, судя по всему, выбросила из головы те воспоминания, что связывали её когда-то с нашей компанией.
Второй причиной начать этот рассказ стало сообщение, полученное мной двадцатью минутами ранее. Сообщение от моего друга Олега Михеева – того самого, которого на моих глазах похоронили трое суток тому назад.
Сухая эпитафия на могильном камне Мухи вместила в себя лишь пять коротких слов: «Живи вечно в наших сердцах». Моя версия последнего слова об Олеге Михееве будет куда длиннее, но, чтобы объяснить те чувства, что я испытываю в этот самый момент, я буду вынужден начать с самого начала.
ACT I
КОЗЛОГОЛОВЫЙ
На стыке двух тысячелетий в моей жизни случилось два события: весной родители подали на развод, а осенью того же года я пошёл в первый класс. С Вадимом и Танькой мы были знакомы ещё с детского сада. Из друзей у меня тогда были только они, но школа значительно расширила мой круг общения. Там же произошло знаменательное знакомство с Олегом Михеевым, которого моя первая учительница – Алла Валентиновна – посадила за парту позади меня.
Размолвка родителей и отъезд отца в тот период не могли не повлиять на меня. Я и прежде был не особо разговорчив, но случившееся превратило меня в замкнутого, испытывающего проблемы с социализацией ребёнка, вечно витающего где-то в облаках своих собственных грустных мыслей, плаксивого и безынициативного. Разумеется, в первые же дни в классе определились лидеры, состоявшие, как это часто бывает, из задир и баламутов, а вслед за ними и аутсайдеры вроде меня. Танька стала объектом насмешек из-за своих веснушек и брекетов, Вадима дразнили за картавость и, конечно же, не обошлось без самой явной и лёгкой мишени для травли – Олега. Щупленький, маленький и смотревший на мир сквозь карикатурно большие и круглые окуляры очков, он сразу же превратился в идеальную жертву школьных хулиганов.
Изгоям проще держаться вместе. Как ни крути, но школа только сплотила нас с Вадимом и Таней, а вскоре в нашу троицу затесался и Олег. Мягкосердечной Таньке стало жалко всюду таскающегося за нами мальчишку, и она предложила принять его в компанию. Мне было всё равно, а вот Вадим, переживавший за свою репутацию среди сверстников больше нашего, долго упирался, однако в конце концов капитулировал, прознав о том, что отец Олега не так давно подарил сыну новенькую приставку PlayStation.
Шло время и постепенно я стал привыкать к тому, что теперь могу видеть отца лишь на фотографиях, а слышать только из трубки домашнего телефона. Мама зачастую работала в две смены и большую часть времени я был предоставлен себе самому. Тем не менее, одиноким я себя не чувствовал: ребята часто приходили ко мне в гости. Так вышло, что чаще всех у меня бывал Олег. Как оказалось, жил он совсем рядом – в доме через дорогу от моего. В том, что нам не довелось столкнуться раньше не было ничего удивительного: прогулкам на свежем воздухе мой новый друг предпочитал общество книг, просмотр познавательных телепередач и игру на приставке.
С Олегом у нас было гораздо больше общего, чем я мог предположить. Вадим с Таней считали меня начитанным и я, в какой-то мере, гордился этим. Но Олег Михеев при более близком знакомстве оказался самым настоящим маленьким эрудитом. Складывалось впечатление, что в его голове уместились все знания мира. Говорил он и правда много, не в пример мне, но слушать его всегда было приятно и интересно. Порой казалось, что у него имеются ответы на все вопросы, а этот факт несомненно подкупал того любознательного ребёнка, которым я тогда был.
Именно от Олега Михеева мы впервые услышали о Козлоголовом. Сам он, по его собственным словам, узнал о нём со слов старшей сестры, учившейся тогда в девятом классе и потому являвшейся в определённой степени авторитетом для всех нас. Спустя пару дней мы услышали, как о Козлоголовом говорит пара старшеклассников в туалете, а после слухи о нём стали расползаться по школе будто метастазы. Поначалу мы не относились к ним всерьёз, хоть и вслушивались в каждое слово ввиду любопытства. Рассказы о Козлоголовом обрастали подробностями, превращаясь в нечто вроде местной легенды. Одни настаивали на том, что он демон, другие – напротив утверждали, будто за этим странным прозвищем скрывается обычный человек, а голова бедного животного была натянута поверх и пришита прямо к коже, третьи – то ли шутя, то ли в серьёз говорили о том, что Козлоголовый был рождён женщиной-скотоложницей. В свои семь лет я не мог знать значения этого слова, зато, уже тогда обладая аналитическим складом ума, прекрасно умел отделять выдумку от правды.
Тот, о ком упоминали полушёпотом на переменах в коридорах школы, так и остался бы для нас персонажем устных преданий, если бы весной двухтысячного года, возвращаясь домой после уроков, мы не встретили второклассника Лёню Игнатьева, спрятавшегося от дождя под кроной большого дерева и безутешно рыдающего. Едва заметив нас, он подавил очередной всхлип, утёр пухлым кулаком слёзы и строго зыркнув на нашу компанию бросил: «Чего уставились?» Когда Таня спросила его почему он плачет, Лёня сначала обозлился и бросил в ответ что-то обидное, но потом эмоции взяли верх, и он снова пустил слёзы. Мы столпились вокруг него маленькой оравой – четверо первоклашек, жалкая горстка отверженных неудачников, и в то же время мы были единственными кто в тот день не прошёл мимо испуганного и рыдающего мальчишки из второго «Б». Мы молчали и каким-то образом понимали друг друга без слов. Лёня тоже понимал, чувствовал ту едва уловимую, но всё же ощутимую связь, связавшую нас тонкой паутинкой. И тогда он произнёс слова, изменившие наши судьбы раз и навсегда. «Козлоголовый велел мне привести с собой двоих друзей. А у меня нет друзей. Ни одного», – слетело с припухших губ Лёни Игнатьева в тот дождливый апрельский день.
Будь я на пару лет старше, признание Лёни насторожило бы меня, но тогда, никто из нас не почуял неладное. Более того, никто даже не посмел оспорить сам факт существования Козлоголового. Помню как Вадим, будучи самым смелым из нас вдруг шагнул вперёд и сказал Лёне, что мы можем пойти с ним и притвориться его друзьями. Танька переглянулась со мной и Олегом, после чего мы будто безмолвно заключили соглашение и синхронно закивали в подтверждение сказанных Вадимом слов.
В маленьких голубых глазах Лёни вспыхнула надежда и он ухватился за неё, как за спасительную ниточку. Спустя пару минут его было уже не узнать. Он шёл впереди нас всех, пухленький, розовощёкий, вышагивающий смешной походкой, а мы плелись вслед за ним, не имея ни малейшего представления о том, куда нас ведёт этот мальчик, с которым мы знакомы всего пару минут.
Мы прошли несколько кварталов, пересекли старый пустырь на окраине и пошли дальше, вдоль тёмной стены леса, на краю которого пару столетий тому назад и возник наш маленький сибирский городок. Рядом с лесным массивом тянулась серая лента федеральной трассы, по другую сторону которой выстроились неказистые постройки. Так далеко от дома ещё не был никто из нас.
Я помню клокочущий в крови страх, помню немые взгляды своих друзей, но никто из нашей четвёрки так и не решился повернуть назад, вероятно считая, что тем самым предаст всех остальных. Тяжелее всего приходилось Олегу, который, вцепившись в лямки своего смешного квадратного ранца, шагал позади остальных, постоянно оборачиваясь назад и глядя на уменьшающиеся в размерах силуэты жилых домов. Эта часть города была мне малознакома и местные серые четырёхэтажки казались враждебными, пусть и похожими на те, что разместились в моём родном и уютном районе.
Лёня держался уверенно и не переставая твердил о том, какой классный тип этот Козлоголовый, о диковинных историях, которые он рассказывает вечерами у костра и его чудной рогатой голове.
– Не верьте всему, что о нём говорят, – сказал нам тогда Лёнька. – Те, кто действительно знает Козлоголового, почти всегда молчат.
– Тогда откуда о нём услышали другие ребята в школе? – задал напрашивающийся сам собой вопрос Олег и наш проводник нахмурил брови.
– Он сам создаёт эти слухи и распространяет их через наше сообщество, – с важным видом произнёс Лёня и с важным видом подняв указательный палец вверх и явно цитируя чьи-то чужие слова, добавил: – Потому что его имя должно быть у всех на устах.
Вопреки моим опасениям, он не стал уводить нас в лес. Мы прошагали ещё метров триста, когда перед нами возник уродливый скелет полуразрушенной заброшки. Здание, будто пережившее нападение Годзиллы, стояло совсем близко к трассе, портя и без того невзрачный пейзаж. В проёмах окон ощетинились кривыми зубами осколки разбитых стёкол. Из бездонной ямы одного из таких проёмов лился тусклый свет, исходящий, судя по пульсации, от разведённого внутри здания костра. Кирпичная кладка правого крыла местами обвалилась, обнажив лестницы и штольни коридоров. На одной из покосившихся дверей повис жёлтый треугольник с надписью «Не влезай, убьёт», поверх которой красовалось изображение черепа и скрещённых под ним костей. На покрытой трещинами и облупившейся краской стене всё ещё держался стенд с прикреплёнными к нему пожелтевшими от времени бумагами. Текст на них едва читался. Недолго думая, Лёня сиганул внутрь и с невероятной для его комплекции прытью взмыл вверх по ступеням.
– Ну, чего вы замерли? – раздался его голос с пролёта, и он замахал пухлой рукой так быстро и настойчиво, будто боясь, что увязавшаяся за ним компания первоклашек передумает и сбежит в последний момент. – За мной! Там уже все ждут!
Снова переглянувшись и решив, что давать заднюю уже поздно, мы последовали его примеру, исчезая в развалинах один за другим. На втором этаже посреди большого пустующего помещения и правда горел костёр. Вокруг него, столпившись, копошились фигуры. Когда они обернулись к нам, то я понял, что это дети. Все они были едва ли старше нас. Многие лица оказались знакомыми и принадлежали ребятам из параллелей. Среди них затесалось несколько ровесников Лёни и даже один третьеклассник – высокий, плосколицый Славик Бугров, который учился в спецклассе для детей с проблемами в развитии.
Там же мы встретили Софью Криницыну – бледную черноволосую девочку с тёмными кругами под глазами, постоянно теребившую край своей юбочки в потной ладошке. Её и Танина мама были подругами. На лице Таньки сразу же отразилось облегчение, едва она заметила среди толпы ребят свою знакомую.
Из дверных и оконных проёмов засочился сумрак, и свет от пляшущих языков пламени создавал внутри помещения особую мистическую атмосферу, в которой каждая тень казалась живой. Воспоминания о том дне с годами и сами уподобились теням – стали нечёткими и обманчивыми. Защитные механизмы психики припрятали их глубоко – в самый дальний угол моей памяти. Но в последнее время они стали выбираться оттуда всё чаще и настырнее, будто в том углу им было уже слишком тесно и неуютно. Я помню, как ребята переговаривались между собой шёпотом, как Вадим дёргал их за рукава и пытался выяснить, зачем они все собрались здесь, а потом Славик вдруг завыл, и было в этом его вое что-то по-настоящему пугающее, первобытное, будоражащее инстинкт самосохранения. Послышались шаги, и из тёмной пропасти коридора появился он.
Высокий поджарый мужчина, с неестественно длинными, как мне тогда казалось, украшенными перстнями пальцами, вышел из тёмной дыры одного из проходов, заставив умолкнуть всех собравшихся в здании детей. На нём была чёрная атласная рубашка, самые, что ни на есть обычные джинсы и туфли, забрызганные свежей грязью. На тонком запястье незнакомца болтались электронные часы. Всё в нём было нормально, но голова… Богом клянусь, едва увидев венчавшую его худощавое тело мохнатую и рогатую козлиную голову, я был готов бросить своих друзей и бежать без оглядки как можно дальше от этого кошмарного места. Но вместо этого я застыл в ступоре, а крик мой застрял где-то в горле, так и не вырвавшись наружу. Танька задрожала и неосознанно схватила меня за руку, крепко сжав её. Вадим отступил назад и я увидел заблестевшие в его глазах слёзы, и только Олег, всё это время казавшийся самым слабым звеном среди всех нас, был спокоен, а во взгляде его читался нескрываемый интерес.
Козлоголовый заговорил. Голос его звучал низко и приглушённо. Он отыскал взглядом пухляша Лёню и похвалил его за успешно выполненное задание, после чего обратил всё своё внимание к нам четверым. «Вам нечего бояться», – сказал он. – «Я друг. Мы все здесь друзья».
Такой была наша первая встреча с Козлоголовым. Он узнал наши имена и имена наших родителей, а после предложил нам по очереди рассказать о себе ему и остальным ребятам. Уже и не помню, что я сумел выдавить из себя, стоя в кругу тёплого тусклого света, а вот Олег был словоохотлив и отвечал на все вопросы, что раз за разом задавал ему странный человек. Помню, как он спросил мужчину, правда ли козлиная голова пришита к его коже. Тот лишь посмеялся над наивностью заданного вопроса, но, когда Олег поинтересовался у незнакомца, зачем тот скрывает своё настоящее лицо, Козлоголовый напрягся, а затем вдруг произнёс длинную тираду. Замерев на месте мы внимали его словам о Короле Ночи, о первозданной тьме, ставшей началом начал, о Люцифере и Бафомете, о древних верованиях, что были задолго до пришествия назаретянина, о Сатурне и Кроносе, о рогатом боге Кернунносе, чьим живым воплощением он всегда себя ощущал. Мужчина говорил ещё много незнакомых мне слов, и я с трудом улавливал нить повествования, но на Олега его пламенная речь оказала огромное впечатление. Вряд ли я сам вспомнил бы хоть какие-то детали монолога, если бы спустя долгие годы не получил уникальную возможность прослушать записи с аудиокассет, законсервированных на складе вещдоков в коробке, что много лет хранила в своём чреве исчерпывающую информацию по делу Козлоголового. Слушая доносящийся из шипящих динамиков низкий мужской голос, я вновь вспомнил подробности той самой первой встречи с его обладателем.
Домой я вернулся гораздо позднее обычного. Мама была на смене. Мне пришлось звонить ей на работу и объяснять, что по пути я зашёл в гости к Вадиму. В тот вечер каждому из моих друзей пришлось выдумать для своих родителей легенду, объясняющую их исчезновение на целых три часа. Проще всего им было сослаться на меня, поэтому позже я был вынужден солгать ещё дважды – сначала бабушке Тани, позвонившей узнать, действительно ли та была у меня в гостях, а затем маме Вадима. К моему удивлению, звонка от родителей Олега так и не поступило, а когда на следующий день я решил поинтересоваться у него какой была их реакция, тот только многозначительно пожал плечами.
О Козлоголовом мы почти не разговаривали, лишь замирали в коридоре всякий раз, когда слышали его имя, сорвавшееся с уст кого-то из школьников. По большей части, все эти разговоры являлись байками, не имеющими ничего общего с реальностью и обретавшими всё новые и новые бредовые подробности. Среди этого информационного шума мы ощущали себя избранными хранителями некой сакральной истины. Козлоголовый больше не пугал нас, став кем-то вроде странноватого общего знакомого, при всём этом обладавшего долей мудрости, пусть мы и не способны были познать её до конца в силу своего возраста.
Лёня влился в нашу компанию. После школы мы стали регулярно встречаться с ним у того самого дерева, а после шли домой все вместе, иногда собираясь у кого-нибудь в квартире. По понятным причинам чаще всего гостей принимал я, но ходить к Лёне мне нравилось, пожалуй, больше всего, ведь его мама работала кондитером и постоянно угощала нас своей божественной выпечкой.
У Олега мы бывали редко. Его маму я считал очень красивой и деловой женщиной. Домашний телефон был будто бы одним из её жизненно важных органов, потому что она не расставалась с трубкой ни на минуту всякий раз, когда я бывал в квартире Михеевых. Папу Олега я видел всего пару раз. Он зарабатывал деньги где-то на севере и месяцами пропадал в командировках. Для Вадима Краснова этот человек был почти божеством, ведь он подарил Олегу приставку PlayStation, импортные роликовые коньки, на которых тот никогда не катался, настоящую боксёрскую грушу с перчатками и много крутых игрушек. Отец Вадима работал водителем автобуса и никогда не делал сыну таких дорогих подарков. Возможно потому сам Вадим зачастую искренне недоумевал, почему Олег не испытывает столь же бурного восторга, да и вообще не любит разговоры о своём папе.
Встречи с Козлоголовым у костра повторялись раз в одну-две недели. Мы узнавали об этих встречах через пригласительные письма, которые приходили самым ответственным ребятам. Козлоголовый лично назначал связных и в нашей компании таким был Лёня. В список его задач входила каждодневная проверка почтового ящика. В случае обнаружения письма он был обязан оповестить нас о предстоящем собрании. Обычно письма приходили связным за день до встречи и у нас было время, чтобы подготовить легенду для своих родителей, дабы они не искали нас в те несколько часов после школы, что мы будем отсутствовать. Послания Козлоголового были просты и лаконичны: на вложенном в конверт белом листе всегда красовался один единственный символ – смотрящий острым углом вниз чёрный равнобедренный треугольник. Так он, по его словам, перестраховывался на тот случай, если письмо попадёт в руки кому-то из взрослых или посторонних.
В назначенный день мы собирались у дерева, где произошло наше знакомство с Лёней, и выдвигались в сторону леса. Там нас ждал уже разожжённый костёр, к которому постепенно подтягивалась остальная ребятня. Козлоголовый настрого запретил рассказывать об этих встречах родителям и даже самым близким друзьям. За нарушение правила грозило наказание в виде исключения из состава посвящённых. Никто из нас, уже успевших побыть в шкуре изгоев, не желал вновь оказаться отвергнутым, и потому мы надёжно хранили свою тайну.
На собраниях у костра Козлоголовый рассказывал нам истории. Их детали давно позабылись, но в те дни мы внимали каждому его слову, будто к нам являлся самый настоящий пророк. Он говорил об устройстве космоса и мироздания, о лжи, вливаемой в умы детей современной наукой и религией, и о том, что смерти на самом деле не существует. Козлоголовый любил задавать нам вопросы. «Если в детстве и юности мы готовимся к жизни, а в старости к смерти, то что же является этой самой жизнью? И как в таком случае выходит так, что порой умирают и дети? В чём вообще состоит суть жизни? Кто установил для неё границы? Кто посмел, не имея никаких вещественных доказательств, утверждать, что смерть – это конец?» Никто и никогда не спорил с ним. Для нас он был сродни герою, борющемуся за правду и единственным взрослым, кто открыто заявлял: «Остальные взрослые вам лгут!».
Мы рисовали рисунки на деревьях и плели фигурки, которые Козлголовый подвешивал на ветвях, мы танцевали вокруг костра и скрепляли наш союз кровью. Всё это казалось одним большим приключением, чем-то выходящим за рамки жизни обычных детей, выросших в сером богом забытом городке, среди хрущёвок, жестоких одноклассников и равнодушных родителей. Здесь мы обретали имена и собственный голос. И сильнее прочих это чувствовал Олег Михеев.
Он чаще остальных предпринимал попытки вступить в диалог с Козлоголовым и отыскать ответы на поставленные вопросы. Олег обрабатывал слова нашего наставника со всей присущей ему вдумчивостью и рассудительностью, формулируя выводы, пусть и с долей наивности присущей ребёнку его лет. Козлоголовому это приходилось по душе. Он никогда не перебивал Олега, лишь временами помогая тому довести мысль до логического конца, а после хлопал мальчика по плечу и говорил ему, что тот умён не по годам. В конечном итоге по приказу Козлоголового Лёня был вынужден сложить полномочия и передать должность связного Олегу, что невероятно воодушевило последнего. Всю дорогу домой он тараторил без остановки. Казалось, что этот маленький щедрый жест Козлоголового, по-настоящему помог нашему другу разжечь тлевшее в его детской груди пламя. Лёня воспринял произошедшее без негатива. Он вроде бы и рад был избавиться от ответственности, а вот склонный к соперничеству Вадим казался раздражённым и в какой-то момент буркнул на неумолкающего Олега: «Да успокойся ты уже. Ведёшь себя как назойливая муха». Эта фраза почему-то рассмешила Танюху, а её заразительный смех следом подхватил я, а затем и Лёня. Так и закрепилось за Олегом это глупое прозвище.
Осенью Софья Криницына вместе с родителями переехала в соседний район и перевелась в нашу школу. Танька была несказанно рада тому, что её давняя подруга теперь будет учиться с нами. Худенькая бледная девочка с тёмными кругами под глазами, с которой я прежде пересекался лишь на нечастых встречах с Козлоголовым, как-то незаметно приросла к нашей компании, став её неотъемлемой частью.
В последний раз мы собрались у костра в середине октября. Тем вечером человек с головой козла объявил, что следующая встреча станет особенной. «Современная наука и религиозные верования противоречат собственным постулатам», – произнёс он. – «Нам утверждают, что свет – есть начало всего, источник блага и жизни. Но, что есть свет?»
Он возвёл руки над головой, и мы невольно посмотрели наверх – туда, где над верхушками сосен расцвёл миллионами колючих звёзд купол почерневшего неба.
«Мы позабыли о том, что до зарождения вселенной, в мире была лишь тьма. Свет разгоняет тьму, но всё ещё ничтожно слаб пред ней, ибо всякий свет имеет свойство гаснуть и только тьма по своей сути бессмертна», – его слова отражались эхом в укрытом сумраком лесу. – «Тьма – есть отсутствие света. Мы бежим от неё вместо того, чтобы принять и сродниться с ней, точно так как бежим от смерти, ведь каждый из нас слепо верит, что смерть – есть отсутствие жизни». Козлоголовый выдержал паузу, а затем пообещал нам, что навсегда разрушит для нас границы существующей реальности. Он сказал, что очень скоро все мы уснём и проснёмся в новом мире свободными от лжи, безысходности и навязанных нам предрассудков, а после отпустил нас.
По пути домой я предложил Тане понести её ранец, и она с радостью избавилась от ноши, одарив меня своей прекрасной улыбкой, которую не портили никакие брекеты. Помню, как эта улыбка заставила меня залиться румянцем.
В тот вечер Олег напросился ко мне переночевать. Прежде никто из моих друзей не оставался у меня на ночь, но мама была на смене, а родители Олега улетели на отдых за границу, оставив за старшую его сестру. Уговорить её не составило труда. Марина, которая в том году перешла в десятый класс, была только рада избавиться от обузы в виде младшего брата. Оставив дома учебные принадлежности, прихватив с собой бутылку «Кока-Колы», игровую приставку и пару книжек, Муха отправился ко мне. До самой полуночи мы проиграли в «Теккен 3» и «Metal Slug», а после ещё долго лежали и болтали о всякой ерунде, когда Олег вдруг с полной серьёзностью в голосе спросил меня: «Как думаешь, мы всегда будем друзьями?» Тогда, в далёком детстве, мне показался несусветной глупостью сам факт сомнения Олега по поводу долговечности дружбы и я, не думая, ответил: «Конечно! А как иначе-то?» Для меня, семилетнего пацана, и правда не представлялась возможной та реальность, в которой люди взрослеют, обретают семьи, разные сферы интересов и, разъехавшись кто куда, теряют прежние связи. «Дружба – это навсегда», – уверенно заявил я. Переварив эти слова, Олег кивнул, повернулся на бок, зевнул и, прежде чем провалиться в сон сказал: «Классный всё-таки парень этот Козлоголовый».
Девятнадцатого октября двухтысячного года Олег Михеев обнаружил в почтовом ящике очередное пригласительное письмо от Козлоголового. На аккуратно сложенном листе бумаги формата А4 была распечатана небольшая карта с указанием местонахождения места проведения следующей встречи. То был крупный гаражный массив, располагавшийся в паре кварталов от нашей школы. Аккуратная красная стрелочка указывала на один из гаражей в самом его центре. В правом нижнем углу тем же красным маркером было прописано время встречи – 9:30. Козлоголовый хотел, чтобы мы ушли с уроков посреди учебного дня, и мы решили, что столь важное событие стоит того, чтобы разок нарушить правила.
Нашу дальнейшую судьбу предрешил поступок Вадима Краснова. Впоследствии он так и не смог обосновать, зачем выкрал карту из ранца Мухи во время физкультуры и зачем показал её своему отцу следующим утром. И хотя всё это можно объяснить внезапным озарением или внутренним сигналом тревоги, я всегда склонялся к той версии, что Вадим в какой-то степени был зол на Олега за то, что Козлоголовый выделил из нашей шестёрки именно его. Быть может этот отчаянный поступок был для Вадима способом всё изменить, а может он и сам не отдавал себе отчёт в том, что делает, но, так или иначе, это спасло наши жизни. Сергей Краснов, выведав у сына все подробности о встречах с Козлоголовым, среагировал быстро: оповестил милицию, затем моих и Танькиных родителей, а мама Таньки в свою очередь связалась с родителями Софьи.
Несмотря на то, что Вадим тем утром отсутствовал на первом уроке, мы всё же приняли решение идти без него, но в последний момент были остановлены примчавшимися в школу встревоженными взрослыми. Вскоре информация дошла и до родителей Олега, а Лёня, как оказалось вовремя подхвативший грипп и всю ночь пролежавший с высокой температурой, остался под присмотром дома. Остальные ребята из нашей школы, умудрились улизнуть, что сыграло роковую роль в их дальнейшей судьбе.
Я помню, как плакал Олег, пытаясь убедить учителей и приехавшую мать в том, что Козлоголовый вовсе не плохой человек. Захлёбываясь слезами, он умолял их отпустить нас, говорил, что нам нужно быть на встрече, ведь это важный день, но, в отличие от него, я уже тогда понимал, что случилось что-то очень нехорошее.
Следующие несколько недель отложились в памяти неясными и рваными фрагментами. Мне вспоминаются лица хмурых следователей, их осторожные, но всё равно отчего-то пугающие вопросы, беседы с детскими психиатрами, слёзы матери, прижимавшей меня к груди и клятвенно обещавшей проводить со мной больше времени. Я помню вкус лимонного «Юппи», маму Мухи, истерично кричащую что-то в трубку новенького мобильного телефона, какие тогда были далеко не у каждого, и зарёванное лицо Тани.
Никто не сказал нам, что произошло, но в школе нас больше не донимали. Хулиганы, прежде не дававшие проходу, теперь обходили нашу компанию стороной, и даже учителя, казалось, испытывали дискомфорт, находясь с нами в одном кабинете. Я, Олег Михеев, Таня Печорина, Вадим Краснов, Лёня Игнатьев и Софья Криницина – все мы стали частью обособленной группы, которую с тех пор называли Наследниками. Но самым жутким, пожалуй, было то, что мы больше никогда не встречали в школьных коридорах ребят из параллельных классов, которые двадцатого октября успели покинуть школу прежде, чем началась всеобщая паника. Мне было семь, и я мог сопоставить факты. Вадим Краснов сам того не ведая спас нас от чего-то по-настоящему ужасного. Это понимали все кроме Олега, который ещё долгое время держал внутри обиду, хотя и не мог выразить её словами. Его болтливость сменилась на траурное молчание. Наш друг на какое-то время стал призраком себя самого. Создавалось впечатление, словно в свои семь лет он успел обрести и потерять смысл жизни. От тех событий он отходил куда дольше, чем мы. Теперь же, по прошествии долгого времени, я понимаю, что рана в его сердце так и не зажила до конца.
Все наши попытки докопаться до истины в тот период оказались тщетными. В течение последующих лет, мы собирали информацию по крупицам: из фрагментов газетных статей, случайных фраз, услышанных в школьном коридоре или туалете, разговоров взрослых и со слов тех немногих, кто всё же делился с нами хоть чем-то.
В конечном итоге вырисовывалась следующая картина. Двадцатого октября двухтысячного года, в районе десяти часов утра несколько отрядов милиции прибыли по вызову к гаражному кооперативу на окраине города. Их внимание привлекли детские крики и столб чёрного дыма, источник которого находился в самом центре лабиринта из гаражей. Добравшись до него, отряд столкнулся с вооружённым «Сайгой» мужчиной, запершим в одном из строений восемь школьников в возрасте от семи до десяти лет. К прибытию милиции строение уже было охвачено огнём. На требование открыть гараж и выпустить пленников мужчина не отреагировал. Вместо этого он приставил дуло «Сайги» к подбородку и выстрелил. Отдельные источники утверждают, что при нём также была голова козла, которую тот, судя по всему, использовал в качестве устрашающей маски и к моменту появления оперативников уже успел снять. Позже он был опознан как Анатолий Куравлёв – тридцатитрёхлетний работник почтовой службы, прежде не привлекавшийся ни к уголовной, ни к административной ответственности. Куравлёв был холост, живых родственников не имел, соседи и коллеги описывали его как тихого, необщительного и казавшегося безобидным человека. В квартире Анатолия следователи обнаружили множество видео— и аудиокассет, чьё содержание почти не придавалось огласке и которые до сих пор хранятся в архиве.
После самоубийства Куравлёва, сотрудники милиции, не дожидаясь прибытия пожарных, предприняли попытку самостоятельно вскрыть гараж и потушить разгорающееся пламя, однако, по словам очевидцев, огонь уже успел охватить несколько соседних строений и прилегающую к ним площадь, а металлическая дверь, запертая на тяжёлый замок, раскалилась так сильно, что открыть её без подручных средств не представлялось возможным. Стрельба по замку не дала никаких результатов. Позднее на месте были найдены следы заранее разлитых в большом количестве горючих веществ.
Все восемь детей, находившихся за дверью гаража, сгорели заживо.
Полковник милиции, с которым мне удалось пообщаться спустя десять лет после случившегося, и позволивший мне ознакомиться с некоторыми аудиозаписями Куравлёва, признался, что до сих пор слышит по ночам крики школьников, которых им так и не удалось спасти. Их мольбы о помощи и истошные вопли были душераздирающими и полными боли. Но один из сгоревших детей орал значительно дольше и громче остальных. Было в этом крике что-то по-настоящему дикое, жуткое, больше походившее на отчаянный вой.
При мысли о Славике Бугрове к моему горлу подкатила тошнота. Подробностями того дня я с тех пор больше не интересовался, считая, что некоторые вещи следует оставлять в прошлом – там, где им самое место. Ведь если прошлое будет преследовать тебя постоянно, то однажды обязательно настигнет. Также как настигло моего друга Олега Михеева. В каком-то смысле, Муха тоже стал жертвой Козлоголового. В тот кошмарный день он будто бы застрял внутри охваченного пожаром гаража вместе с теми несчастными детьми. Вот только горел Олег гораздо дольше и медленнее, чем все они. Целых двадцать пять лет.
INTERMISSION
Снятый на сутки загородный домик, оказался ещё лучше, чем на фото. Вежливый хозяин провёл меня по территории, рассказал о правилах проживания и, вежливо попросив не шуметь после 22:00, удалился. Вскоре начался дождь и пока я распивал коньяк за барной стойкой на первом этаже, тяжёлые капли громко барабанили по крыше, наполняя пустующие помещения дома раскатистым эхом.
Тем утром я написал им всем. Каждый из Наследников получил от меня персональное приглашение, обещающее вечер в старой доброй компании и возможность пообщаться в тесном кругу. Я не сказал им ничего о письме от покойного Мухи, и был почти уверен, что в конечном итоге проведу ночь в полном одиночестве. Казалось, никто из моих бывших друзей не отзовётся, но в районе половины двенадцатого за забором послышался звук подъезжающего автомобиля, а спустя пару минут в дом вошёл мокрый до нитки Вадим Краснов.
Увидев меня с бутылкой коньяка, он хмыкнул, провёл ладонью по лысеющей голове и шагнул в сторону бара.
– Ну чё, наливай.
Разговор поначалу не клеился. Между дежурными вопросами о работе, семье и детях то и дело возникали неловкие паузы. Но после третьего бокала Краснов разговорился. Его лицо раскраснелось, жестикуляция стала бурной, а словоохотливость росла в математической прогрессии. Он болтал без умолку: хвастался своими охотничьими ружьями, показывал фото сыновей, рассказывал армейские байки и историю о том, как они с женой летали в Турцию прошлым летом. А потом Вадим вдруг умолк. Он поднёс к лицу бокал, поморщился и убрал его в сторону. На минуту в воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь гулом дождя.
– Говорят, это ты его нашёл, да? – спросил наконец Краснов и поглядел на меня так, будто испытывал неловкость из-за затронутой темы.
Я промолчал, только кивнул – коротко и утвердительно. Пальцы Вадима нервно теребили рукава куртки.
– Ты – единственный из нас, кто ещё был близок с ним. Единственный, кто общался с Олегом спустя все эти годы и после всего того дерьма, что случилось. После того, что он сделал…
– О покойниках либо хорошо, либо никак, ты же знаешь, – поспешил я закончить неприятный разговор.
– Да, извини. – Краснов виновато поджал губы. – Просто хотел сказать, что мне жаль. Правда.
– Думаю, мы оба с тобой знаем, что это был только вопрос времени. – Я бросил задумчивый взгляд на свой лежащий в стороне телефон с дюжиной пропущенных вызовов на дисплее. – Все это знали, – сказал я. – Может потому и сторонились его. Будто Муха всюду тащил за собой этот флёр смерти и тлена. Будто шёл к этому логичному для него финалу много лет.
– Флёр смерти и тлена, – повторил за мной Краснов и хмыкнул. – У вас, писак, это, видимо, уже под кожей вшито – всюду вставлять заумные фразочки и говорить поэтично.
– Пошёл ты, – улыбнулся я и напряжение между нами вновь разрядилось.
Я знал, что это ненадолго. Знал, с чем столкнусь, когда, наконец, буду вынужден показать Вадиму то, ради чего пригласил его в этот дом. Но прежде нам придётся дождаться остальных.
Я был обязан сказать им всем.
Даже если они не поймут.
Даже если возненавидят.
ACT II
КЛУБ ДРУЗЕЙ САТАНЫ
После окончания школы, как это часто бывает, судьба разделила нашу некогда крепкую и сплочённую компанию. Вадим Краснов, не сумев набрать проходной балл для поступления в вуз, отправился отдавать долг Родине куда-то под Хабаровск. Софья Криницына попала в Бауманку и уехала покорять столицу. Лёня Игнатьев, покинувший стены школы ещё после девятого, теперь учился в техникуме, но, тем не менее, активно поддерживал с нами связь. Мы с Танькой к тому времени стали встречаться, и поступили в местный университет, я – на филологический факультет, она – на экономический. Олег Михеев, больше питавший тягу к точным наукам, сделал выбор в пользу другого учебного заведения и пошёл учиться на кафедру информационных технологий.
Казалось, уже ничто и никогда не будет как прежде. Наследники ушли в небытие, и история, что связывала нашу шестёрку, медленно превращалась в старую, меркнущую с годами байку. Прошлое пожирало её детали подобно тому, как пламя поедает горящий бумажный лист. Все мы разбрелись кто куда. Но, несмотря на разные интересы и жизненные цели, каждый из нас по-прежнему ощущал существование незримой силы, соединявшей наши судьбы, где бы мы ни были. Никто из Наследников не был готов до конца вычеркнуть остальных из своей жизни. Мы регулярно общались, будь то личные встречи или переписки. Козлоголового в этих разговорах мы не упоминали никогда, но зловещая тень его висела над нами даже спустя много лет.
Повзрослев и избавившись от клейма школьного лузера, я ощущал себя как никогда счастливым и живым в то славное время. Университетская жизнь затянула меня с головой в водоворот новых знакомств, весёлых вечеринок и студенческой активности. Я был молод. Я был полон амбиций. Я был влюблён.
То же самое можно было сказать почти о каждом из нас. Танька почти всегда была рядом и, кажется, разделяла все эти светлые эмоции со мной. Софья Криницына в своих регулярных созвонах с Таней бурно рассказывала о её яркой и насыщенной жизни в столице, не забывая упоминать и многочисленные имена своих кавалеров, которые сменяли друг друга чуть ли не каждую неделю. Лёня Игнатьев увлёкся тяжёлой атлетикой и из круглощёкого пухлого мальчишки за полтора года превратился в настоящую гору мышц. Он даже взял несколько золотых медалей на городских и областных соревнованиях по тяжёлой атлетике, чем несказанно гордился. Вадим Краснов, вернувшись из армии, не спешил вновь пытать счастья в поступлении и вместо этого, объединившись с одним из своих сослуживцев, открыл собственную автомойку, которая очень скоро стала приносить ему неплохой доход. Уже через два года они расширились до четырёх точек и бизнес попёр в гору.
В конечном итоге, из всей нашей злосчастной компашки школьных отщепенцев, сумевших успешно ворваться в новый жизненный этап, выделялся лишь Олег Михеев. Несмотря на то, что при каждой встрече и групповом созвоне в Скайпе он старательно давил из себя улыбки, я замечал, как сильно его подкосила наша разлука. Взгляд его теперь почти всегда казался потухшим. Муха стал замкнутым более чем когда-либо, а все мои попытки разузнать у него о том, как он, заканчивались ничем. Олег превратился в непробиваемую стену из лишь ему одному понятной боли и печали, которой он наотрез отказывался делиться.
На втором курсе Олег перебрался жить в студенческое общежитие, устав терпеть алкоголизм матери, всё чаще собиравшей в квартире шумные пьяные компании после развода с мужем. Словно изолировавшись от всего остального мира, Олег, будто целенаправленно пытался перестать существовать не только для собственной семьи, но и для всех нас – его друзей. Общаться мы стали реже, но я упорно не прекращал попыток наладить с ним контакт, даже когда остальные махнули на него рукой. Муха был не в порядке. Пока все наши общие знакомые активно подыгрывали ему, умело сделав вид, что Олега Михеева никогда не было, я искал всякой возможности вытащить друга из того тёмного омута, в который он сам же себя и загнал.
Видит Бог, я делал всё, что мог.
Очередной тревожный звонок прозвучал осенью две тысячи четырнадцатого, когда среди ночи меня разбудила обеспокоенная сестра Олега. Истерично и сбивчиво её голос из телефонной трубки пытался донести до меня что-то важное. Из всего того, что ей удалось обозначить достаточно чётко, я выяснил следующее: Муха уже не первый месяц сидел на психотропных препаратах, а пару часов тому назад забрался в чужой автомобиль на штрафстоянке, угнал его и разбил о фонарный столб, в попытке скрыться от преследовавшего его полицейского УАЗика.
Прибыв в больницу, я с удивлением обнаружил Олега в компании двух девчонок – по виду первокурсниц. Обе они, разодетые как неформалки из середины нулевых, зыркнули на меня почти враждебно, словно две фурии, готовые защищать Муху от любого посягательства на его покой. Но когда он, как ни в чём ни бывало, улыбнулся мне и назвал по имени, девицы заметно расслабились.
Олег лежал на больничной койке, бледный, с тёмными, как копоть, кругами под глазами, но при этом совершенно беззаботный, будто вся та история, о которой мне поведала его сестра, стряслась вовсе не с ним.
– Мух, ты как? – первым делом спросил я, выйдя из ступора. – Натаха звонила, сказала, что ты…
– Просто немного покуралесил, – хрипло усмехнулся Олег. – Вечно все раздувают из мухи слона. – Он поморщился, что-то обдумал в своей перебинтованной голове и ощерился в улыбке. – Из Мухи. Слона. Ну ты понял, да?
– Да понял я, понял, – отмахнулся я.
Каламбур вышел забавным, но в тот момент попытки Олега уйти от серьёзного разговора меня больше раздражали, чем веселили. Я переживал за него, проехал через пол города, чтобы убедиться в том, что он цел, но Муху это мало волновало. Он вёл себя так, будто ничего не произошло.
– Что теперь? – поинтересовался я. – У тебя будут проблемы из-за случившегося?
– Нет, – вяло ответил Олег. – Мой папаша всё уладил. Ты же знаешь его. Не упустит ни единой возможности попонтоваться своими связями и влезть в мою жизнь тогда, когда его об этом никто не просит.
Хотелось бы мне сказать Мухе о том, что на этот раз вмешательство его отца оказалось, как никогда кстати, но вместо этого я благоразумно промолчал.
Я украдкой поглядел на сидящих рядом с Олегом девушек. Густой макияж, стрелки, чёрная одежда с принтами малознакомых мне музыкальных групп, кулоны с изображением перевёрнутых крестов и пятиконечных звёзд – всё в них буквально кричало о бунтарстве и специфических интересах. Заметив мой пристальный взгляд на подруг, Муха только тихонько хмыкнул.
– Это Даша и Настя, – наконец представил он их. – Они со мной.
Первоначальное моё беспокойство за Олега слегка улетучилось и я улыбнулся.
– Похоже, у тебя всё хорошо, – вынес вердикт я.
Меня радовало, что у Мухи появилась компания. Пусть даже такая странноватая, но Олег и сам всегда был слегка не от мира сего. Он кивнул мне, выразив тем самым благодарность за заботу и визит, хоть и не сказал об этом вслух.
– Береги себя, – попросил я его напоследок.
В следующий раз мы пересеклись с Олегом только спустя месяц.
Таня устроила небольшую вечеринку в честь своего двадцатилетия и Муха, как старый друг, разумеется, был среди приглашённых, но заявился на празднование уже в самый разгар и в крайне возбуждённом состоянии. Когда я увидел его расширенные зрачки и бегающий взгляд, то понял всё сразу, схватил его за ворот, пока Танька не видит, и вывел на улицу.
– Ты чего? – обиженно бросил он, поправляя рубашку, когда мы выбрались на свежий воздух.
– Чего я?! – я был зол на него. – Ты целый месяц гасился, не отвечал на сообщения, а тут заявился к Танюхе на Днюху в таком, сука, виде?
– В каком?
– Да ты же угашенный Олег! На чём ты сидишь? Только не ври мне!
Муха отвёл глаза, достал из кармана мятую пачку сигарет, извлёк одну и закурил.
– Это просто лекарства, ясно? Врач прописал. От депрессии.
Его ответ заставил меня немного смягчиться и поумерить пыл. Сунув руки в карманы, я встал рядом, наблюдая за мерцающими в ночи звёздами.
– И давно ты на них? – стараясь быть тактичным, спросил я.
– Месяца три, около того.
– Слушай, – я повернулся к нему. – Ты ведь всегда можешь написать мне. Мы могли бы встретиться, поговорить и обсудить всё что угодно…
– Мне есть с кем, ясно? – резко оборвал меня Олег. – Не надо мне этой жалости. Я в порядке. И вообще…, – он поглядел через плечо – туда, откуда из-за приоткрытой двери гремела музыка. – У тебя уже своя жизнь. У тебя и у Таньки. Мне здесь нет места.
На мгновение мне становится неловко. Я и подумать не мог, что Олег мог ощущать себя лишним с тех пор, как жизнь разделила нас, а мы с Таней завели отношения. Но спустя пару мгновений это чувство прошло, уступив место совсем иным эмоциям. Я сердито сдвинул брови.
– Знаешь, это больше похоже на какую-то глупую детскую ревность, – бросил я. – Я ведь не переставал быть твоим другом. Ни на секунду. Какая разница, с Танькой я или без неё? Это ты перестал общаться. Завёл себе подружек, подсел на таблетки и игнорируешь мои сообщения. Не пытайся заставить меня чувствовать себя виноватым.
– Пошёл ты, – прошипел Олег и сигарета смешно запрыгала у него во рту.
Не найдя, что ответить мне, он сжал руки в кулаки, зло зыркнул на меня, развернулся и ушёл.
Позже ночью, немного остыв, я почувствовал себя виноватым за, возможно, излишне резкие слова в адрес Мухи. Ему было нелегко. Но Таня, которой я рассказал о случившемся, быстро привела меня в чувства.
– Может хватит пытаться быть для него нянькой? – сказала она. – Ты что не понимаешь, что не поможешь ему, если будешь вечно подпитывать его поведение?
Я пожал плечами.
– Жалко мне его, вот и всё. Чувствую себя паршиво. – Я замялся в попытке подобрать слова, чтобы выразить свои мысли. – Словно все мы давно выросли и обрели цели, а Олег так и остался тем маленьким и одиноким пацаном, понимаешь? Как-будто он…
– Потерялся, – закончила за меня Таня.
– Да. Наверное.
Она вздохнула, села рядом и обняла меня.
Вечеринка давно закончилась и сочащийся сквозь распахнутое окно сквозняк гонял по полу воздушные шарики.
– Я понимаю, это тяжело. Он ведь и мой друг тоже, помнишь?
– Да, знаю.
– Тебе пора отпустить его. Дай ему возможность быть тем, кто он есть. – Она взяла моё лицо в свои руки и посмотрела мне прямо в глаза. – Дай ему возможность разобраться в себе. Ему нужно время. И тебе тоже.
Танька была права. Я понимал это достаточно ясно, чтобы не спорить с ней. Как там говорят? Спасение утопающего – дело рук самого утопающего? Так я и решил тогда.
На какое-то время Олег Михеев и правда выпал из моей жизни. Временами я посещал его страницы в социальных сетях, но он никогда не стремился к публичности. Всё, что я знал о Мухе, так это то, что он всерьёз увлёкся радиотехникой и какой-то оккультной фигнёй. Как-то раз я нашёл в сети аккаунты его новых подруг. Их страницы были чуть более информативными. Пролистав фотогалереи, я наткнулся на пару-тройку их совместных снимков с Олегом, но не более. Муха мало изменился, разве что выкрасил волосы в чёрный и стал много курить. Складывалось ощущение, будто в Олеге запоздало пробудилось подростковое бунтарство.
Прошло почти полгода, прежде чем Олег Михеев снова дал о себе знать. К тому времени я уже потерял надежду на то, что мы с ним когда-нибудь снова наладим контакт. Даже с Софьей Криницыной, у которой в столице нарисовался жених, мы всё ещё периодически поддерживали общение. Довольно странно, что следующим человеком, заставившим меня вспомнить об Олеге, стал Вадим Краснов – тот, от кого я меньше всего ожидал услышать имя своего старого друга.
– Ты когда в последний раз с Мухой виделся? – спросил он меня как-то раз за кружкой пива, когда мы случайно пересеклись в городе посреди выходных.
– Давно вообще-то. Около полугода назад, – признался я. – А что?
Он покрутил в руках кружку, раздумывая о чём-то, а потом посмотрел на меня и было в его взгляде что-то такое, что мне совсем не понравилось.
– Так ты не в курсе, чем он сейчас занимается?
– Муха то? Откуда мне знать? Радиоприёмники свои как обычно собирает, да платы паяет.
Вадим хмыкнул, достал из кармана куртки телефон, что-то в нём натыкал и протянул мне.
– Вот, погляди. Этот гандон прислал мне приглашение пару недель назад. Может по ошибке, хер его знает. Я его тогда сразу в чёрный список занёс.
Я посмотрел на дисплей, на котором отображалась главная страница какого-то тематического портала, оформленная в чёрно-красной цветовой гамме. Страница пестрила диковинными символами и пентаклями, а шапку украшала картинка, изображавшая голову чёрного рогатого козла. По коже пробежал холодок от неприятных воспоминаний, всплывших на поверхность из пучины забвения.
– Это что? – спросил я, сунув телефон обратно Вадиму.
– Это? – он снова зло усмехнулся. – Это вот Мухино творчество, братан. Знаешь, как он назвал эту дрянь? «Клуб друзей Сатаны». Ты представляешь? Этот мудак в сатанисты заделался. И что самое мерзкое, он там типа самый главный. Промывает головы малолеткам и другим ребятам, несёт всякую ахинею про бессмысленность жизни, про отравляющую ложь общества и первородную тьму. Вот же мразь. И это после всего, что с нами случилось тогда, в детстве. Увижу его, рыло ему начищу.
Я отвернулся, пытаясь переварить полученную информацию.
– Хрень какая-то. Он не мог. Это же Олег. Наш Олег. Он безобидный. Ты же сам знаешь.
– Знаю я таких безобидных, – мрачно отозвался Вадим. – Сам чтоли не видишь? Крыша у него поехала. А если не веришь, то напиши ему. Ну или можешь попробовать вступить в этот его «Клуб друзей Сатаны». Ты всегда потакал всем его странностям. Может и сейчас его поддержишь?
Краснов буквально кипел от злости в тот вечер.
– Послушай, я не знал, – поспешил я убедить его. – Я понятия не имею, что там с ним происходит, но обязательно выясню.
Вадим отмахнулся.
– Плевать мне. Нахер Муху. Нахер всю эту дичь. И урода того с козлиной башкой.
– Нахер, – поддержал я его, поднимая бокал пива.
Большего Краснову и не нужно было. В тот момент он посмотрел на меня так, что я сразу понял: Вадим напуган. Он старался, как мог, скрыть свой страх за ширмой агрессии, но его глаза говорили за него.
Я поехал к Олегу на следующий день.
В общежитии я друга не нашёл. Соседи не видели его уже больше месяца. В университете след тоже обрывался. Одногруппники и преподаватели, у которых учился Муха, разводили руками. Он уже давно не появлялся на парах. Я попытался дозвониться ему, но безрезультатно. Монотонный голос на той стороне упрямо сообщал мне, что аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. В какой-то момент я был готов подключить для поисков друга правоохранительные органы, если бы случайно не столкнулся на выходе с территории студгородка с Настей – одной из странноватых подружек Мухи.
Она узнала меня не сразу. Когда я вцепился в рукав её кожанки и попытался поговорить, она осыпала меня матами и чуть не расцарапала мне лицо.
– Эй, успокойся! Ты что, не помнишь меня? – я отступил назад. – Я друг Олега! Я навещал его в больнице полгода назад. Ты же Настя, верно?
Она замерла, поглядела на меня из-под нахмуренных бровей, но потом тень узнавания прокатилась по её лицу.
– Да. Вроде помню. Чего тебе?
Я тяжело вздохнул. Девчонка выглядела воинственно – явно не доверяла мне.
– Я Олега ищу. Он уже давно не выходит на связь, и я переживаю за него. Не знаешь, где он?
– А если и знаю, то что? Если бы Олег хотел, то сам бы давно связался с тобой. А раз он этого не сделал, – она пожимает плечами. – Тут уже сам догадаешься.
Она уже собралась уходить, когда я преградил ей путь.
– Ладно, слушай, мы поссорились с ним, ясно? В последнюю нашу встречу мы наговорили друг другу всякого и больше не виделись. Но я сожалею об этом. И, если бы у меня была хотя бы возможность поговорить с ним… Пожалуйста, помоги.
Скрестив руки на груди, Настя долго сверлила меня задумчивым взглядом, а потом, наконец, сдалась: закатила глаза, шумно выдохнула и махнула рукой.
– Ладно. Пойдём.
Она повела меня за собой. Мы перебежали дорогу, нырнули в пропахший мочой переулок, прошли по изуродованному рытвинами асфальту вдоль длинной улицы, потом почти столько же сквозь коралловый риф массива из ржавых гаражей, и вышли к старому ДК в самом сердце Восточного района. Давно признанное аварийным и закрытое на неопределённый срок здание, уже не первый год ожидающее своей очереди на снос, когда-то принимало искушённую публику. Здесь выступали театральные труппы и музыканты-виртуозы, но теперь обитель культуры и искусства превратилась в грязную помойную яму с пустующими концертными залами, рыскающими тут и там крысами и протекающей крышей.
Настя указала взглядом на лестницу, ведущую в подвальные помещения, и первая шагнула на её ступени. Мы спустились вниз – в царство сырости и чёрных полипов плесени. Она навалилась своим маленьким телом на железную дверь и пропала внутри тёмного, рычащего басами помещения. Я последовал за ней.
Там внизу был Аид.
Стены, на которых яркими красками расцветали рисунки, напоминающие галлюцинации под ЛСД, дрожали от гремящего витч-хауса так, что сыпалась бетонная крошка. На обшарпанных диванах, которые попали сюда, судя по всему, с близлежащих помоек, зажимались парочки. Лучи лазерного шоу то и дело резали глаза. Я пробирался вперёд сквозь пьяную толпу, дёргающуюся в конвульсиях как единый организм, пытаясь не упустить Настю. Воздух был пропитан табаком настолько, что обжигал лёгкие.
Мы остановились у прикрытой цветастыми тряпками двери. Настя постучалась. Нам открыли только с третьего раза, и она тут же юркнула мимо замершего в проходе Мухи – истощавшего и укутанного в халат.
– Это к тебе, – бросила ему девчонка и затерялась где-то в комнате.
Олег посмотрел на меня раскрасневшимися стекляшками глаз, едва видневшимися под опухолями вздутых век.
– А… Это ты? Ну проходи.
Он небрежно махнул головой, приглашая меня внутрь своего логова, а сам отступил назад.
Внутри было ещё несколько людей, но большинство из них валялись на полу или на грязном диване, залипая в потолок, будто парализованные. Здесь было много дыма, пахло каннабиноидами, а на стенах, покрытых бессвязными надписями, росли диковинные грибы. Муха рухнул в большое кресло, вынул из пепельницы недокуренную и всё ещё дымящуюся самокрутку, и жадно затянулся. Я стоял перед ним, сунув руки в карманы и вжав голову в шею, словно боясь соприкоснуться хоть с чем-то в этом рассаднике антисанитарии и чёрт знает чего ещё.
– Чего пришёл то? – спросил Муха.
Белёсый дым струился вокруг его лица.
– Проведать хотел, – ответил я. – Хреново выглядишь, друг. Давно ты здесь обитаешь?
Он хрипло посмеялся.
– Если пришёл мне мораль читать, то вали.
Рядом с ним, на край кресла присела вновь появившаяся из ниоткуда Настя.
– Он извиниться хотел, – вставила она.
– Ах, извиниться? – Олег удивлённо вскинул бровь.
– Да, было дело, – кивнул я. – Я тогда на Танькиной днюхе возможно ляпнул лишнего. Погорячился. И надеюсь, что мы забудем старые обиды.
Муха цокнул языком.
– Я уже давно забыл.
Я посмотрел себе под ноги.
– Слушай, я тут на днях с Вадимом виделся.
– Ммм.
– Он мне показал кое-что.
Я достал телефон, разблокировал экран и, открыв нужную вкладку браузера, потряс им перед лицом Олега.
– Узнаёшь? Твоя работа?
На лице Мухи не дрогнул ни один мускул.
– Ну и?
– Клуб друзей Сатаны? Серьёзно?
– В чём вопрос то? – он подался вперёд, уперев в колени синюшные и худые, как у постояльца хосписа, руки.
Мне захотелось ударить его в тот момент, но вместо этого я лишь бессильно выдохнул.
– Зачем ты так, Мух? В кого ты, блин, превратился?
– В кого? – Его рот скривился. – Ну давай, скажи, что хотел. Не ссы.
– Ты сам знаешь, – выплюнул я. – Мы, сука, чуть не подохли там тогда, забыл? – Я вспомнил плачущих матерей, осторожные вопросы следователей и кабинеты врачей. – А теперь ты собираешь вокруг себя этих обкурышей, и что? Втираешь им всё то дерьмо, которым нас кормил Козлоголовый, выдавая это за свои собственные мысли?
– Поосторожнее со словами.
– Скажи, что я не прав! – меня затрясло. – Скажи, что это не правда, Муха!
Он поднялся с кресла, расправил худые плечи и гордо вскинул голову. В тот момент мой друг Олег Михеев, тот, кого все мы помнили маленьким и безобидным мальчишкой в смешных очках, на мгновение показался мне кем-то другим. Его фигура будто выросла надо мной тёмной зловещей тенью. Он был спокоен и холоден.
– Аз есмь начало и конец всего, – вдруг произнёс он. – Мне люди дали тысячу имён. Дорсет-Осер. Кернунн. Рогатый Бог. – На бледных губах Олега расцвела злая улыбка. – Я – Сет. Я – Мот. Я – Ахриман.
– Не смей, – я отшатнулся от него.
– Боишься?
– Не тебя. А того, что с тобой происходит.
Олег выпустил из лёгких воздух, потом взял меня под руку и потащил в соседнюю комнату.
– Пойдём. Я покажу тебе.
– Покажешь что?
Он упрямо подтолкнул меня к дверному проёму и, когда мы вошли внутрь небольшого и тёмного, освещённого лишь парой неоновых светильников помещения, я замер как вкопанный.
У стены, что напротив входа, на деревянном постаменте красовалась чёрная и рогатая козлиная голова. В детстве она казалась мне намного больше, но даже по прошествии лет внушала необъяснимый иррациональный ужас. Прямо под ней на маленьком квадратном столе громоздилось устройство, напоминавшее одновременно допотопный компьютер и радиостанцию. Трубки и провода оплетали напичканный тумблерами прибор со встроенным монитором и отдельно подключённой к нему клавиатурой. Сбоку от «компьютера» стояли картонные коробки, набитые плёночными аудиокассетами и магнитными дискетами.
– Что это? – спросил я, обшаривая глазами комнату.
– Святилище, – бросил в ответ Муха. – Всё это – его наследие. Ты представляешь, чего мне стоило раздобыть всё это?
– Олег, ты спятил?
– О нём говорили также.
– И были правы.
– Его звали Анатолий Куравлёв.
– Я знаю, как его звали, твою мать!
– Ты знаешь, что это? – Олег ткнул пальцем в прибор на столе. – Это было делом всей его жизни. Он не был психом, ясно? Я прослушал все его записи из тех, что смог раздобыть. Большая часть его аудиотеки теперь лежит у ментов, но это, – он кивнул на коробки с кассетами. – Это я надыбал на чёрном рынке. Чего там только нет, но если очень долго и упорно искать, то можно найти всё что угодно. Я искал. И нашёл.
Муха гордо шагнул вглубь комнаты, провёл пальцами по клавиатуре и поглядел на меня.
– Он был непонятым гением. Помнишь, как он твердил нам о том, что смерти не существует?
Я поморщился, но Олега это не смутило.
– Куравлёв полагал, что смерть – это вымышленный конструкт, придуманный человечеством, чтобы описать конец одной из фаз существования. Никто и никогда не заглядывал по ту сторону. Вот почему не было ничего проще, чем создать и утвердить теорию о конце жизни, которую религиозные течения доработали каждая на свой лад.
– Хватит…
– Эта машина – его попытка доказать свою правоту. Он создал устройство, с помощью которого можно отправлять сигналы на тот конец, ты понимаешь? – Глаза Мухи горели как два ярких уголька под завесами опухших век. – Он верил, что однажды поймает нужную частоту и ответ обязательно придёт. Нужно просто ждать.
– Олег, он был чудовищем.
– Его сделали чудовищем! – брызгая слюной проревел вдруг Муха. – Все вы! Кругом одни лишь судьи. Куравлёв был просветлённым, он хотел освободить нас, но что получил взамен? Его очернили! Смешали с грязью! Извратили его историю, сделав из него умалишённого, каких много. Это не он был безумен, а весь мир вокруг. А он… Он был прав. С самого начала.
– Он сжёг тех детей, – напомнил я ему. – Ты ещё помнишь об этом?
– Каждый день, – выдохнул он в ответ. – Он подарил им свободу, которой лишили нас. Я жалею о том, что не горел там вместе с ними.
Это было последней каплей.
Я вытолкнул Олега обратно в соседнюю комнату, схватил бутылку с каким-то горячительным напитком, стоявшую на столике рядом, облил её содержимым своего друга и, прежде чем его подружка успела вскочить с кресла, выдернул из кармана Мухи его зажигалку.
– Можно это исправить. – Пламя заплясало прямо перед лицом Олега, но он даже не шелохнулся. – Хочешь сгореть? Хочешь отправиться вслед за ними? Так давай! Сделай это сейчас!
Моя рука дрожала.
Муха посмотрел на меня, но страха не показал. Он дунул и маленький дёрганный флажок пламени погас.
– Слишком поздно, – сказал Олег. – Дорога уже закрыта.
Он снова опустился на кресло. Его гнев улёгся, оставив место лишь ему одному понятной грусти.
– Мы были никем. Тогда, в нашем с тобой детстве, нас не замечали. Даже собственные родители. А там, у костра, мы обретали голос.
Настя потянулась к нему, приобняла и поцеловала в висок.
– Он был единственным взрослым, который меня слушал, – произнёс Муха и в словах его читалась скорбь, искренняя, как плач матери, потерявшей любимое дитя. – Он доверял мне, а я подвёл его.
– Ты был ребёнком, Олег, – попытался вразумить его я, но для него это был не аргумент.
– Для вас он так и остался страшным Букой, которым родители пугают непослушных людей, а для меня, – Муха уставился куда-то в незримую точку в пространстве. – Для меня он был целым миром.
Я стоял там, перед ним, и не знал, что сказать. Кажется, именно тогда я впервые до конца осознал всю ту боль, которую нанесли Мухе события нашего общего прошлого. Его душа была одной большой кровоточащей и незаживающей раной.
– Даша, – позвал он свою вторую верную спутницу и тёмное пятно на стоявшем по соседству диване зашевелилось, обретая форму. – Моему другу пора. Отведи его на улицу.
Бледное черноволосое существо разлепило покрасневшие глаза, поглядело на меня затуманенным взором и поднялось с места.
– Пойдём, – хрипло бросила Даша и потянула меня за рукав.
Я не стал противиться.
Выбравшись наружу и снова вдохнув прохладный воздух улицы, я почувствовал себя лучше. Девушка протянула мне пачку сигарет, но я отказался и она, пожав плечами, закурила сама.
– Он часто о тебе говорит, – призналась она. – Похоже, ты для него много значишь. Насте это не особо нравится. – Даша хмыкнула. – Знаю, у вас с ним сейчас не очень ладится, но со временем ты его поймёшь. Он самый умный из всех людей, которых я знала.
– Приглядите за ним, – попросил я её на прощание.
Она улыбнулась, швырнула окурок в лужу и, подмигнув, скрылась в здании.
Воспоминания – странная штука. Иногда они помогают нам, а иногда становятся нашими худшими врагами. Один мой знакомый часто повторял эти слова. Я бы хотел навсегда вычеркнуть из своей памяти Козлоголового. Но ещё больше мне хотелось, чтобы о нём забыл Олег. Раковая опухоль детской травмы росла внутри него с каждым годом, забирая у меня моего лучшего друга.
Мы встретились снова уже через пару недель.
На этот раз встрече поспособствовал Лёня Игнатьев – наш добрый здоровяк, пригласивший нас с Таней на ужин, чтобы познакомить со своей девушкой. Он не предупредил о том, что Олег тоже был в списке приглашённых.
Компания оказалась приятной. Несмотря на отсутствие главного заводилы – Вадима Краснова, – который в те дни находился в отъезде, нам было весело и уютно. Лёнина пассия показалась нам довольно миловидной девчонкой. Щекастая, энергичная и общительная, она до боли напоминала его собственную мать. Таня это забавное совпадение тоже заметила, и мы неоднократно с улыбкой переглядывались в течение всего вечера, пока своим визитом нас не ошарашил Муха. Он заявился на встречу лохматый, в помятом пиджаке и с дешёвым букетом в руках, но Лёня всё равно был несказанно рад его видеть. Мне всегда казалось, что в тот день, когда Козлоголовый сместил его с должности связного и передал эту привилегию Олегу, между Лёней и Мухой установилась особая связь. Будто всю свою жизнь после тех событий Лёня испытывал невысказанную благодарность к Олегу за снятое с его плеч бремя.
Таня радость Лёни не разделяла. Она уже знала о созданной Мухой секте и появление Олега заставило её чувствовать себя неуютно. Тем не менее, в тот вечер он казался совершенно не похожим на того себя, каким я застал его парой недель ранее. Муха улыбался, поддерживал разговор, шутил и не налегал на спиртное. Как-то позже Лёня признался мне, что намеренно постарался собрать нас всех вместе, желая примирить. Думаю, Олег на каком-то подсознательном уровне знал это. В какой-то момент он сам предложил мне выйти на балкон, чтобы поговорить наедине.
Наблюдая за алеющим над крышами домов закатом, мы долго молчали. Муха заговорил первым.
– Слышал, ты собрался в Питер на журфак после выпуска.
– Я ещё не уверен.
Я повёл плечами, как бы отгоняя эти мысли о сложном и ответственном жизненном решении, которое я старался отсрочить как мог.
– Таня? – догадался он о главной причине моих сомнений.
– Не думаю, что она готова уехать так далеко.
– Она поймёт и поддержит, – уверенно сказал он, а потом тихонько посмеялся. – Боже, ты видел, как она смотрит на тебя, чувак? Всегда смотрела. Даже в детстве, когда ты был неуклюжим неудачником.
– Заткнись, – рассмеялся я и пихнул Олега локтем.
Он посерьёзнел, будто внутренне подготавливая себя к какому-то важному разговору.
– Танька злится на меня, да?
– Это временно. Ты же знаешь её, она отходчивая.
– Ей не нравится, что мы общаемся.
– Я понимаю её. Что бы Таня обо мне ни думала, она права. Ты знаешь это. Мы оба знаем.
– Прекрати нести чушь.
– Она боится за тебя, разве ты не видишь? – сказал он чуть громче, видя, как упрямо я не хочу принимать истину. – И пока ты пытаешься разорваться между собственной жизнью, желанием сохранить нашу дружбу и ею, ты теряешь всё и сразу.
Олег отвернулся. Ему было непросто говорить всё это.
– Помнишь тот вечер в первом классе, когда мы остались у тебя с ночевой? – спросил вдруг Муха. – После нашей первой встречи с Козлоголовым. Я тогда спросил тебя о том, будем ли мы друзьями и дальше, а ты ответил даже не задумываясь. Сказал, что дружба – это навсегда. – Олег усмехнулся, но в этом его смешке я уследил лишь грусть. – Ты всегда был идеалистом. Ты искренне верил в то, что сказал, и знаешь что? – Он снова посмотрел на меня. – Ты сдержал своё слово. Столько лет прошло, а ты всё ещё верен ему. Но ты ничего мне не должен.
Я услышал, как задрожал его голос.
– Я делаю это не из чувства долга, Олег.
– Тогда перестань, – потребовал Муха. – Хватит пытаться спасти меня и дай мне уже справиться самому с тем, что происходит в моей жизни. Даже если я сам тебя об этом попрошу. Пообещай мне.
Он вцепился в моё плечо так крепко, будто собирался вышвырнуть с балкона, если я откажу ему.
Вместо ответа я протянул ему свою ладонь, и мы обменялись крепким рукопожатием. Тогда я особо не придал смысла его словам. Я был рад тому, что мой друг снова находился с нами, сидел со мной за одним столом, поддерживал беседу и улыбался. Всё остальное в тот миг казалось неважным. Я запомнил тот вечер надолго. Он отложился в моей памяти приятным светлым пятном, к которому я возвращаюсь каждый раз, когда тоска забирается под кожу.
Муха позвонил спустя неделю.
Была поздняя ночь, я уже давно спал, поэтому звонок Олега стал для меня неожиданностью. Когда я ответил, то не сразу понял, что он пытается мне сказать. Муха говорил невнятно и заикаясь так, что понять его с первого раза было крайне сложно. Ясным казалось лишь то, что мой друг угодил в передрягу и на этот раз всё гораздо серьёзнее угнанной со штрафстоянки тачки.
Спешно натягивая на себя джинсы и куртку, я набрал Таньке, чтобы предупредить её. Я знал, что она не одобрит идею, но чувствовал, что обязан поставить её в известность.
– Я не могу его бросить. Он там один, – бросил я в трубку, вылетая на улицу. – Позвони его сестре и отцу. Ему нужна наша помощь.
Уже через десять минут я подъехал к студенческому общежитию, куда меня заикаясь направил сам Олег. Я знал номер комнаты, в которой он был прописан, и, поднявшись по пожарной лестнице на нужный этаж, вскоре стоял у двери. Но Мухи там не оказалось. В комнате было дымно. Несколько обкуренных студентов встретили меня весёлыми смешками.
– Они наверх пошли, – сказал мне тощий кудрявый парень, обнимавшийся с гитарой. – На крышу.
Дурное предчувствие прошлось по нервной системе колючим разрядом тока. Вернувшись к пожарной лестнице, я взобрался на крышу общежития и нашёл Олега, сидящего на противоположном конце с пустым, уставившимся в никуда взглядом. Он был бледен. Худые руки его дрожали. Но стоило мне приблизиться, как Муху затрясло и он схватился за волосы.
– Нет! Нет! Нет! Нет!
– Я здесь, – выдохнул я, опускаясь рядом с ним на колени. – Олег, ты слышишь меня? Всё будет хорошо. Просто скажи мне, что случилось?
Он поднял руку и, вытянув указательный палец, ткнул им в сторону края крыши.
Мне не хотелось туда смотреть. Возможно, внутренний голос уже подсказывал мне, что именно я увижу там, но мне было необходимо убедиться. С щемящим сердцем я приблизился к границе, разделявшей крышу студенческого общежития и бездну ночи, и посмотрел вниз.
Желудок скрутило. Рот наполнился кислым.
Там на асфальте, пятью этажами ниже, лежали две тёмные фигуры. Лужи крови, растёкшиеся вокруг них, во мраке ночи казались чёрными. Длинные волосы девушек разметались. Руки и ноги были вывернуты под совершенно разными углами. Кое-где из-под надорванной плоти торчали острые края сломанных костей.
Я отвернулся, но выжечь увиденное из памяти было уже невозможно.
Подавив приступ рвоты, на трясущихся ногах я вернулся к Олегу и присел рядом с ним.
– Всё плохо да? – спросил меня он, накручивая на палец грязные волосы. – Скажи честно.
– Да, Мух, всё плохо.
Я пытался сообразить, что теперь делать, но в голову не приходило ровным счётом ничего.
– Я п-пытался их остановить, – заикаясь произнёс Олег. – Но они всё равно прыгнули. Сука, они прыгнули! Сказали, что слышат, как он зовёт их.
– Кто?
– Р-рогатый б-бог.
– Твою мать, Олег…
Я потёр виски и тяжело выдохнул, пытаясь собраться с мыслями, пока он продолжал бормотать:
– Они хотели, чтобы я прыгнул с ними. Чтобы пошёл на з-зов. А я… А я испугался. М-мы заигрались, понимаешь? Я не знал. Не знал, что всё зайдёт так далеко.
Я протянул руки и обнял Олега. Он разрыдался, пуская слюни и вцепившись в мою рубашку. Но в тот момент я больше не видел перед собой того взрослого парня, в которого его превратило жестокое время. Рядом со мной, вздрагивая и всхлипывая снова сидел маленький щуплый мальчишка в карикатурно огромных очках. Одинокий и испуганный, брошенный всеми.
Мой телефон надрывно жужжал, разрываясь от Танькиных звонков.
Где-то вдалеке завыли сирены, а пятью этажами ниже нас остывали в багряных лужах скрюченные и сломанные тела Насти и Даши.
INTERMISSION II
Небо взорвалось вспышками молний и загрохотало.
Вадим угрюмо поглядывал на потрескивающий в камине огонь. Стекавшая с его одежды вода уже собралась в приличную лужу под табуретом.
– Я так долго на него злился, – признался он. – Я ведь завидовал ему в детстве, ты знал об этом?
– Догадывался.
– Мы с тобой знали друг друга ещё с детского сада, верно? Но когда началась школа, появился Муха и ты вдруг стал общаться с ним гораздо чаще, чем со мной. А потом была эта история с Козлоголовым, и Олег заполучил всё его внимание. Думаю, мне было тяжело принять это. Я завидовал вашей дружбе. Завидовал его статусу связного. Завидовал тому, какими подарками его одаривал папаша.
Я промолчал, дав возможность Вадиму проговорить свою исповедь. Он смахнул повисшие на ресницах капли воды.
– Когда он слетел с катушек, и произошёл тот инцидент с двумя девчонками в две тысячи шестнадцатом, я…, – он замялся. – Кажется только тогда я понял, что дело было вовсе не в нём.
Я удивлённо вскинул брови, слушая Краснова. Он выждал момент, прислушиваясь к бурлящим внутри чувствам, и наконец смог их выразить:
– Он ведь принял весь удар на себя, когда взял на себя эту ношу. Я всё время думаю, как бы всё обернулось, если бы связным стал я или если бы им остался Лёня. Мы сгорели бы в том гараже. И даже если бы каким-то чудом спаслись, то вряд ли смогли бы жить, зная, что остальные дети погибли из-за того, что мы сами сказали им куда и во сколько явиться.
Я вздохнул и потёр переносицу.
– Олега сгубило вовсе не это, Вадим.
– Да знаю я, знаю, – резко отозвался он. – Я это к тому, что… Зря я с ним так.
Из-за забора снова послышался звук подъезжающего автомобиля. Приглашённые прибывали один за другим.
– Я пойду наверх, – заявил Краснов, сползая с табурета. – Нужно повесить одежду, чтобы обсохла. Спущусь позже.
Он заковылял к лестнице, оставляя за собой шлейф из мокрых следов, а мой телефон снова затрезвонил. Выругавшись, я принял входящий вызов.
– Да, док.
– Господи боже, наконец-то вы ответили.
– Не надо так официально, – съязвил я. – Чего вам?
– Где вы сейчас?
– А это имеет значение? Доктор, у меня друг умер. Дайте мне его оплакать спокойно, чёрт бы вас побрал.
– Друг? – мужчина на той стороне растерялся. – Я… Послушайте, ваш сын за вас очень переживает. Он звонил мне уже раз десять за сегодня.
– Моему сыну три года. Хватит нести чушь.
Я сбросил вызов и нервно швырнул телефон обратно на стол.
Скрипнула входная дверь и на пороге возникла она.
Даже спустя десять лет после нашего с ней расставания, Таня заставляла моё сердце биться чаще. Она замерла на пороге, стряхивая капли с зонта и поглядела на меня, хмуро и многозначительно.
– Знаю, хочешь спросить меня какого чёрта мы оба тут делаем, – начал я. – Прошу, наберись терпения, и я обязательно всё объясню.
Она поджала губы, повесила зонт, и, цокая каблуками, прошагала к барной стойке, после чего взобралась на принадлежавший ранее Вадиму табурет и посмотрела мне прямо в глаза.
– Я очень надеюсь, что у твоего поступка была весомая причина, – сказала она.
Над крышей пророкотал гром.
ACT III
ТЕРМИНАЛ СВЯЗИ
Лёня Игнатьев умер год тому назад, не дожив всего две недели до выхода Олега из лечебницы. Этому печальному событию предшествовал сначала долгий бракоразводный процесс с супругой, а затем кончина его матери, которую он переживал особенно тяжело. Для большинства из тех, кто знал Лёню лично, основной причиной его трагической смерти так и осталась депрессия, сыгравшая роковую роль в его решении уйти из жизни. Но истинные обстоятельства открылись мне лишь спустя год.
Олег избежал тюрьмы. Несмотря на суровое требование прокурора признать его виновным по статье за доведение до самоубийства двух и более лиц, подразумевавшую высшую степень наказания в виде пятнадцати лет лишения свободы, суд, не без очередного вмешательства отца Олега, по итогу признал Муху душевнобольным. Его направили сначала на прохождение лечения от наркотической зависимости, а затем прямиком в психиатрическую клинику.
Лёня, то ли из чувства долга перед другом, то ли по доброте душевной, добровольно вызвался взять на хранение оставленные Олегом вещи, которые тот категорически не хотел передавать родителям. Помимо личных шмоток, телефона и прочего барахла, там оказался и компьютер, который давным-давно собрал ныне покойный и известный лишь в узких кругах работник почтовой службы Анатолий Куравлёв. Коллекцию аудиокассет с записями монологов Куравлёва, как, впрочем, и страшную козлиную голову, спасти не удалось. Куда они подевались теперь уже доподлинно неизвестно. Все остальные вещи Лёня ответственно перевёз в свой гараж, где они и пролежали нетронутыми вплоть до его злополучной смерти почти семью годами позже.
В две тысячи шестнадцатом случилось многое. После инцидента с Настей и Дашей Олега ждал долгий период ожидания, пока проходило расследование по делу, затем суд и наконец лечение. От приёма посетителей он наотрез отказался, и я окончательно утратил с ним связь. Наши отношения с Таней после случившегося дали трещину. На какое-то время мы просто отдалились, по отдельности переживая потрясение, а позже и вовсе приняли решение расстаться. Это случилось аккурат после вручения дипломов. От запоя меня спас Лёня, умудрявшийся по отдельности подбадривать нас обоих в тот непростой период.
Таня устроилась на работу в местное отделение Сбербанка, а я отправился в армию. Спустя год, не изменяя своим изначальным планам, я полетел в Санкт-Петербург, где, успешно сдав вступительные экзамены, пошёл учиться на журфак. Домой я теперь мотался всего дважды в год. Каждый раз, возвращаясь в родной город, я предпринимал попытки навестить Муху, но безуспешно. Олег упрямо не шёл на контакт, намеренно изолировав себя от всех своих друзей и близких.
В конце две тысячи двадцать второго Лёня развёлся с женой, отсудившей у него квартиру и часть совместно нажитого имущества. Из своего у Лёни остался лишь гараж, автомобиль и доля от семейного бизнеса, которую он позже благородно отдал бывшей супруге. Развод дался ему нелегко. Он остался без крыши над головой, но переезжать к матери наотрез отказался. Лёня утеплил гараж, собственноручно оборудовал его для проживания и, собрав пожитки, съехал туда.
В феврале двадцать третьего, приехав в родные края, я первым делом направился проведать его. Вид у Лёни был, мягко говоря, жалкий. Он растерял былую спортивную форму, снова набрал вес и оброс неаккуратной щетиной. Но, увидев меня, Игнатьев расцвёл: тут же бросился обниматься, а после засуетился, спешно организовав мне крепкий кофе и проведя маленькую экскурсию по своему скромному жилищу.
Видеть его обрюзгшим, потерявшим оптимизм и мотивацию было сущим мучением, словно моего друга съедало не одиночество, а смертельная болезнь, которую он тщательно скрывал, давя из себя притворные улыбки.
Вечером, когда все темы для разговоров уже были исчерпаны, мы сидели посреди его гаража на раскладных стульях и пялились в телек. Тогда он впервые и поделился со мной своими видениями. Осторожно подбирая слова, словно боясь, что я отправлю его туда же, где ныне находился Муха, Лёня признался, что медленно сходит с ума. Мол, сам Козлоголовый уже дважды являлся к нему ночами. На мой вопрос о том, что это значит и как именно всё случилось, Лёня впал в панику, и мне потребовалось минут пятнадцать, чтобы заставить его взять себя в руки. Он сидел передо мной на скрипящем, едва выдерживавшем его вес складном стуле, – огромный, тяжёлый и сильный, – и громко всхлипывал. На какое-то время он будто снова стал тем самым второклассником, которого мы в далёком двухтысячном обнаружили плачущим под большим деревом рядом со школой.
– Я не рехнулся, – сказал он мне. – Он стоял прямо здесь – там, где ты сидишь сейчас. Было темно, я не мог рассмотреть его, но я отчётливо видел силуэт и эти его рога. Его чёртовы рога, мать его за ногу. Пожалуйста, скажи, что я не сошёл с ума!
– Нет, Лёнь, конечно нет, – поспешил заверить его я.
А потом взгляд его устремился в сторону – туда, где уже много лет покоились в ожидании хозяина вещи Олега Михеева. Лёня кусал губы, раздумывая стоит ли сказать то, что крутилось на языке, но в конечном итоге всё же решился.
– Иногда эта штука включается. Сама по себе.
Он кивнул в сторону пылившегося в углу странного гибрида компьютера и радиостанции, и поёжился.
– Эта рухлядь? – с сомнением спросил я, увидев скрученный кабель питания, который даже не был подключен к розетке. – Ты уверен?
– Всё-таки думаешь, что я спятил, да?
– Я так не говорил.
– Бросай уже притворяться. Не нужна мне твоя учтивость. Знаю, что подумал. Я и сам поначалу решил, что у меня крыша едет.
Он вытер об штаны вспотевшие ладони и тяжело вздохнул.
– Это терминал связи. Олег так его называл. Не знаю, с кем или с чем он должен связывать, но выяснять мне это совсем не хочется. Знаешь, я думал избавиться от него. Уже пару раз едва не решился, но всякий раз останавливал себя.
– Почему?
– Это не моя вещь. Олег заберёт её, когда выйдет. Я очень на это надеюсь.
Я поднялся с места, достал с одной из настенных полок старую цветастую простынь, и накрыл ею терминал связи.
– Вот так гораздо лучше.
Лёня улыбнулся мне, словно благодаря, но я видел его глаза в тот момент. Он не особо верил в то, что это поможет.
На следующий день после нашего разговора, в очередной раз безуспешно попытавшись добиться встречи с Олегом, я, впервые за двадцать три года решился вскрыть старую рану и направился в местный ОВД. Сам не знаю, что побудило меня начать поиски. Я прекрасно знал, что ворошить прошлое не стоит, но другая часть меня желала найти ответы, чтобы встретиться лицом к лицу с кошмарами детства, которых я так старательно избегал.
Мне повезло. Было ли это вмешательством судьбы, совпадением или удачным стечением обстоятельств, но поговорить со мной вышел человек, который два десятилетия тому назад участвовал в операции по спасению детей из пылающего гаража Куравлёва. Ему было уже за пятьдесят, он слегка прихрамывал при ходьбе и пах табаком. На контакт мужчина пошёл охотно. Историю ту он помнил так ясно, будто она произошла на днях. Кажется, в его практике больше и не было столь громких дел, поэтому поговорить о Козлоголовом он согласился сразу же. Складывалось ощущение, что он ждал возможности обсудить ту трагедию все эти годы.
Мы посидели за кружкой пива в баре на соседней улице и за два часа разговора он помог мне восстановить почти все недостающие паззлы в моей картине прошлого. Именно от него я узнал в подробностях о том, как погиб Куравлёв, как милиция всеми силами пыталась вскрыть горящий гараж и о последовавшем обыске квартиры маньяка.
– А ты ведь не первый, кто ко мне приходит, – признался он, когда его рассказ подошёл к концу. – Приезжал к нам как-то парень. Лет десять тому назад. Ровесник твой.
Я нахмурился.
– Олег?
– Да. Наверное. Память на имена совсем никудышная стала. Раньше мог помнить всё до мелочей, не то, что сейчас. На пенсию пора.
Немного подумав и обработав полученную информацию, я снова обратился к нему:
– А вы давали ему доступ к личным вещам Куравлёва?
Мужчина напрягся.
– К каким ещё личным вещам?
– Ну, например, к тем аудиокассетам? Я знаю, у вас их много.
– Может и давал. Не помню уже. А ты с какой целью интересуешься?
– Я бы тоже хотел ознакомиться.
Он напрягся.
– А ты не журналюга ли часом? – в голосе его появились нотки недоверия, дружелюбие вмиг испарилось.
Ирония была в том, что я и вправду был журналистом, вот только материалы по делу Куравлёва интересовали меня не из профессиональных побуждений. Видя нервозность своего собеседника, я принял единственное верное решение – солгать.
– Нет. Это личное. – Я заказал ему ещё выпивки. – С меня причитается.
– И зачем тебе это, сынок? – всё ещё хмуря брови, спросил он.
– Просто хочу завершить для себя эту главу. Устал жить в неведении, понимаете? Страх, он ведь такой. Изучи то, что тебя пугает, повнимательнее, и вот оно уже не такое страшное.
Он посмеялся и закивал.
– Верно говоришь. Хрен с тобой. Дам я тебе послушать его кассеты. Только ты это, – мужчина огляделся. – Будешь слушать их прямо там, в кабинете, с собой их дать не могу, извиняй. Но час на ознакомление я тебе выделю, так уж и быть. Ты вроде хороший парень.
– Я понимаю, спасибо.
Я благодарно пожал ему руку.
Он сдержал слово.
Помню, как впервые включил записи Куравлёва и услышал его голос спустя десятилетия после наших встреч у костра. В тот момент я словил паническую атаку. Мне потребовалось время, чтобы взять себя в руки, набраться смелости и вернуться к прослушиванию.
Из шипящих динамиков снова заговорил голос тёмного прошлого.
Монологи Анатолия Куравлёва, в далёком детстве казавшиеся чем-то осмысленным, полным сакральных тайн и мудрости, теперь звучали совершенно невразумительно и бессвязно, словно поток сознания откровенного безумца. Он жонглировал сложными философскими терминами, именами древних божеств и собственными псевдоинтеллектуальными тезисами, но все они сливались в хаос, превращаясь в сплошной информационный шум, из которого было невозможно извлечь для себя что-то осмысленное.
Я ушёл оттуда со смешанными чувствами.
Козлоголовый никогда не был моим кумиром. Но, тем не менее, я испытывал лёгкое разочарование, когда весь напускной мистицизм вокруг его образа вдруг развеялся. Он больше не представлялся мне страшным и могучим слугой тьмы. Это был самый обычный человек, возомнивший себя кем-то другим.
С другой стороны, я ощутил облегчение, открыв для себя истинную суть того, чей кошмарный образ преследовал меня всю мою жизнь.
В тот февраль мы ещё пару раз свиделись с Лёней и даже как-то раз вытянули на встречу вечно делового Вадима Краснова, а потом я уехал.
В мае у Лёни умерла мама. Эта потеря надломила его ещё сильнее, чем развод. Лёня запил, часто звонил мне уже поддатый, расспрашивал о моей жизни и планах, а потом начинал плакать. Я не знал, как реагировать. Слова были бессильны. Я просто молчал, позволяя Лёне побыть в этом состоянии и поделиться со мной своей болью.
В те дни он вновь стал упоминать о визитах Козлоголового. Я пытался убелить его в том, что на нём просто сказался стресс, что никакого Козлоголового никогда не существовало, что был лишь Анатолий Куравлёв, помешавшийся и одинокий работник почты, который ввёл в заблуждение самого себя и кучку доверчивых детей. Но Лёня был неумолим. Он продолжал настаивать на том, что призрак этого человека является к нему всё чаще. А ещё он постоянно говорил про «дьяволову машину», которая стоит у него в гараже и включается среди ночи сама по себе. Я посоветовал ему избавиться от неё, заверив, что Олег простит ему это, если вообще вспомнит о ней по выходу из психлечебницы. Лёня после долгих уговоров согласился, однако вскоре снова передумал. Совесть не позволила ему выбросить на помойку вещь друга.
Позже, в июне того же года, произошла одна странная вещь. Лёня оставил мне голосовое в мессенджере. Я был в больнице и не сразу увидел уведомление. Позже, решив прослушать его уже в машине, я ощутил пробежавший по коже холодок. Дрожащим от волнения голосом Лёня рассказал мне о том, что минувшей ночью по терминалу связи ему пришло сообщение от неизвестного отправителя. «Не запирай гараж», – гласило оно.
На следующий день Вадим Краснов позвонил мне с новостью, выбившей почву из-под моих ног. Лёня Игнатьев, наш добрый друг, был найден повешенным в собственном гараже. После себя он оставил короткую предсмертную записку, на которой написал всего одно слово: «Простите». Двери гаража он не запер.
На похороны Лёни приехал весь наш старый состав. Появилась даже Софья Криницына, которая теперь носила фамилию мужа – Светлова. Они с Таней держались как-то обособленно, прячась под чёрными зонтами и скрывая заплаканные глаза под тёмными стёклами очков. Церемония прошла тихо и спокойно. Бывшая жена Лёни с нами даже не поздоровалась, постояла с детьми в сторонке, и уехала, как только всё закончилось. Все расходы взял на себя Вадим Краснов. Я предлагал ему скинуться, но он наотрез отказался. Вадим теперь был большим человеком и решал все проблемы сам. Принимать чью-то помощь он давно разучился.
После похорон мы с ним немного посидели в кабаке, выпили, помянули Лёню. О его последнем голосовом сообщении, как и о видениях, я благоразумно промолчал.
А спустя две недели из клиники выпустили Олега Михеева.
Узнал я об этом случайно, от его сестры. К тому времени Муха уже почти месяц жил в её старой однокомнатной квартире. Взяв недельный отгул, я тут же рванул обратно в Сибирь, чтобы увидеться с другом, который пропал из поля зрения на целых семь лет.
Я подозревал, что он снова будет пытаться избежать встречи, но, к моему удивлению, когда я приехал на нужный адрес и позвонил в дверь, Олег открыл почти сразу же. Лицо его было искажено, глаза скошены в одну точку, рот широко распахнут, и тонкая ниточка слюны свисала с подбородка. Я замер на месте, а он вдруг рассмеялся и ткнул меня в плечо.
– Боже, видел бы ты свою физиономию. Поди решил, что я как Макмёрфи из финала «Гнезда кукушки». Хорошо подушки по близости не нашлось.
Я расслабленно выдохнул.
Мне захотелось ударить Олега за его идиотскую шутку, но вместо этого я крепко обнял его, не в состоянии выразить чувства, которые разрывали меня в те минуты.
Когда первые эмоции от встречи улеглись, я расспросил его о том, как он пережил все эти годы в лечебнице. Муха признался, что это был не такой уж и ужасный опыт. Стараниями отца, Олег попал в частную клинику, где условия разительно отличались от большинства лечебниц такого типа в стране. Муха описывал место своего заключения как своего рода пансионат, только с высокими стенами и «дурачками» под крышей. Будучи одним из немногих вменяемых и отдающих себе отчёт в происходящем вокруг пациентов, Олег свободно передвигался по территории, завёл дружеские отношения с персоналом и исправно принимал прописанные ему препараты. Беседы с психологами тоже входили в список обязательных ритуалов в период лечения. По словам Олега, по началу он отнёсся к ним враждебно, но со временем стал смотреть на свою ситуацию под совсем другим ракурсом и это помогло ему понять, что никто из работавших с ним специалистов не желал ему зла.
Слова Мухи звучали обнадеживающе. Он выглядел посвежевшим и оптимистично настроенным, что не могло не радовать.
– Я рад, что ты вернулся, – сказал я ему тогда, подразумевая не только его долгожданную выписку из больницы, но нечто большее.
Я не стал расспрашивать Олега о причинах, побудивших его отказываться от наших встреч все эти годы. Вероятно, он и сам не хотел говорить об этом. Ему просто требовалось время.
Мы съели по бизнес-ланчу в кофейне рядом с домом и поехали на кладбище, чтобы навестить старого друга. С надгробной плиты на нас глядело его улыбающееся розовощёкое лицо. Фотография была сделана ещё в период студенчества. Лёня выглядел на ней счастливым и полным надежд молодым человеком.
– Думаю, он был бы рад видеть нас двоих вместе, как в старые добрые, – сказал я, когда мы, уже обменявшись общими воспоминаниями, просто молча стояли у могилы.
– Мне всегда казалось, что ему не нужен был никакой особый повод, чтобы ощущать себя счастливым. Лёня всегда выглядел влюблённым в эту жизнь.
– И вот его нет.
Олег промолчал, потом посмотрел на меня как-то странно, как в детстве, когда посреди игры в приставку его вдруг настигали какие-то мысли, слишком личные, чтобы поделиться ими сразу.
– Я рад, что мы пришли сюда вдвоём, – наконец выразил то, что хотел сказать, он.
– Да, я тоже.
– Нет, всмысле… Я знаю каким я был. И даже после всего, что случилось, ты здесь, со мной.
– Ничего не случилось, Мух. Просто жизнь.
– Нет, – настаивал он. – У меня было достаточно времени, чтобы всё осмыслить. Козлоголовый, – Олег с трудом произнёс это прозвище и глубоко вдохнул. – Я много думал о нём, пока был в больнице. Иногда время помогает расставить всё на свои места. Ты знал, что у Куравлёва была шизофрения?
Мои брови приподнялись в знак удивления.
– Да, – кивнул Муха. – У него была справка. Это даже есть в материалах дела, которые я изучил от и до. Я знал об этом факте давно, но будто сознательно игнорировал его. Мой разум сам отметал всё то, что рушило созданную мной иллюзию, понимаешь? Во мне было так много злости, так много тьмы, которая поглощала меня с каждым днём, что я не осознавал очевидных вещей. До тех пор, пока из-за меня не погибли те девочки.
– Ты не виноват, – поспешил заверить его я, но Олег поднял руку, прерывая меня.
– Это не так. Мы оба знаем на ком лежит вина за случившееся. Я взрослый человек, который теперь уже в состоянии разделять свою и чужую ответственность. Настя и Даша попали под моё влияние. Я знал это, но не остановился. А когда всё зашло слишком далеко, и я понял, что натворил, то было уже слишком поздно. В их смерти виноват я. Не рок судьбы, не их родители или одногруппники, не трагические обстоятельства, только я один. И мне нести этот крест.
Муха взял паузу, чтобы отдышаться. Слова давались ему с трудом, но я понимал, что он, вероятно, долго готовился к этому разговору.
– Я виноват в их гибели в той же мере, в какой Анатолий Куравлёв повинен в смерти тех детей. Мы все стали жертвой психически нездорового человека. Теперь это ясно как день. Он был одинок, нестабилен, слаб и опасен. Детей легко ввести в заблуждение. Вот почему он выбрал именно нас. И отбирал он тщательно. Будто нарочно выискивал самых уязвимых и отвергнутых сверстниками, а те, в свою очередь, приводили с собой других – таких же как они.
На глазах Олега выступили слёзы, и я не нашёл ничего лучше, чем положить руку ему на плечо. Это помогло, Муха снова заговорил.
– Всё, чего я хотел в те годы – это найти того, кто будет меня слушать. Для кого я перестану быть пустым местом или просто заполняющей пустоту функцией, как в случае с моими родителями. А потом появился он. И я возомнил себе, будто нашёл друга, о котором так давно мечтал. Друга, которого потом у меня беспощадно отняли. И эта боль жила со мной много лет, разрушая меня и превращая в чудовище. Вы все выросли, а я так и остался мелким пацаном, которому хотелось быть услышанным. Я был идиотом.
Я стиснул его плечо крепче.
– Как долго ты ещё будешь себя наказывать? По-моему, ты отдал этому миру достаточно лет своей жизни, чтобы простить себя и жить дальше.
– Я не закончил, – перебил меня Олег. – Я так долго грезил о воссоединении с Козлоголовым, годами мечтал о том, чтобы вернуть себе друга, что не замечал самого очевидного: рядом со мной уже был человек, который готов был слушать меня и поддерживать в любой ситуации.
Муха снова посмотрел на меня и теперь сквозь пелену его слёз, я прочитал благодарность, которую он никогда прежде не мог выразить вслух.
– Этим человеком всегда был ты, – сказал он мне. – Все эти годы.
В городе я провёл всю неделю. Мама была безумно счастлива тому, что я задержался так надолго. Последний день своего затяжного отгула – это было пасхальное воскресение – я провёл в компании Мухи. Мы много говорили, смеялись и предавались воспоминаниям. Уже собираясь домой и пытаясь найти ложку для обуви, я заглянул в помещение кладовой и замер. Там, в глубине, между двумя стеллажами с пустующими полками, на небольшой колченогой тумбе громоздилась аппаратура: экран древнего монитора, окружённый хитросплетением проводов и трубок, мигающая десятком индикаторов панель, неизвестного назначения тумблеры. Терминал связи, сводивший с ума Лёню Игнатьева, вернулся к своему прежнему хозяину.
– Это не то, что ты думаешь, – прозвучал совсем рядом голос Олега, вмиг возникшего рядом.
– Я ничего такого не подумал. Просто не понимаю, почему?
Муха виновато посмотрел на меня.
– Клянусь, я был бы рад избавиться от этой штуки, но не могу.
– Не можешь или не хочешь?
Он тяжело вздохнул и потёр виски, в попытке собраться, чтобы объяснить мне всё.
– Куравлёв был безумцем, это верно, – начал он. – Но не во всём. Я знаю, как это звучит, но, прошу, выслушай меня. У этого человека был прекрасно развитый технический склад ума. Сфера его интересов была довольно широкой: его увлекала радиотехника, вычислительные машины и квантовая физика. Ты удивишься, но Куравлёв даже преподавал в институте. Недолго правда. До тех пор, пока ему не поставили диагноз.
– И что с того? – раздражённо бросил я. – Будешь убеждать меня в том, что он гений?
– Нет, он был монстром, это несомненно. – Муха примирительно вскинул руки. – Но у него были теории, довольно радикальные и сумасшедшие, находящиеся где-то на стыке между с чистой наукой и оккультизмом. Думаю, что больше прочего его интересовала природа смерти и то, что находится за её гранью.
– О да, это мы все знаем.
– Да погоди ты, дай сказать. Куравлёв полагал, что смерть – это не конец. Что после того, как органическая оболочка перестаёт существовать, наше сознание не угасает, а отделяется от неё и переходит на следующий этап. Как бабочка, которая покинула кокон. Он считал, что сознание, сепарировавшись от тела, продолжает жить уже на ином уровне бытия – по ту сторону смерти, там, где привычные нам законы физики работают иначе. То, что он называл Тьмой – это бесконечная реальность, находящаяся вне досягаемости, пока мы обитаем внутри наших биологических оболочек. Во Тьме нет понятия времени. Нет понятия пространства. Но в то же время Тьма существует одновременно на всех уровнях бытия. Она – альфа и омега. Это не ад, не какая-то мистическая область, описываемая в мифах, религиозных текстах или иных далёких от точных наук источниках. Это реально существующая изнанка Вселенной.
– Что ты хочешь сказать мне, Олег? – устало спросил его я.
– Я хочу сказать, что, если Куравлёв прав, то эта штука, – он указал пальцем на терминал связи. – Она не просто груда хлама, собранная психом. Он создал компьютер, который использует Тьму как коммуникационное пространство. Как эфир. Как… сеть.
– Звучит бредово.
– Я знаю. Но только представь на секунду, что у тебя появляется интернет-опция, с помощью которой ты сможешь выходить на связь с теми, кто уже давно оказался по ту сторону.
– С мёртвыми, – проговорил я за него, и Олег кивнул, подтверждая мои слова.
– Да. С теми, кого больше нет.
Я вздохнул. Злость ушла. Вместо неё пришло разочарование. Олег, вернувшийся спустя столько лет, как казалось, освободившимся от уз обмана Козлоголового, теперь уцепился за другие, не менее пугающие и сомнительные идеи.
– Я не думаю, что это хорошая мысль, Мух. Но дело твоё.
Я бросил последний взгляд на покоившийся в глубине кладовой терминал связи и прикрыл дверь.
Город я покидал со смешанными чувствами. Внутри кипела тревога. Что, если моего друга опять закрутит в водоворот? Что если я снова не смогу помочь ему в нужный момент? Олега будто тянуло туда неведомой силой, с которой я не мог тягаться.
В последующие месяцы мы созванивались с ним довольно часто и всякий раз мой друг выглядел бодрым и полным оптимизма. В какой-то момент моё волнение за него улеглось, и я решил, что напрасно накручивал себя.
Прошло много времени, прежде чем Муха снова заговорил о терминале связи.
Всё началось с обычной СМС.
«У меня получилось», – написал мне он.
Тогда я не сразу сообразил о чём речь, но позже Олег буквально завалил меня сообщениями с просьбой перезвонить. Освободившись после работы, я набрал его, и он ответил моментально, будто всё это время сидел и ждал звонка, не сводя глаз с телефона.
– Он не ошибся, – выпалил он.
– Кто?
– Куравлёв.
– Твою мать…
Я потёр переносицу, понимая, что разговор будет долгим.
– Нет, ты послушай, – тут же затараторил Олег. – Я про его компьютер. Он работает. У меня ушли месяцы, чтобы разобраться, и теперь я знаю точно: его теория верна. Мне потребовалось перепаять некоторые платы и заменить часть комплектующих, однако это только пол дела. Сложнее было заставить правильно работать код. Куравлёв оставил инструкции на жёстком диске, там нашлись даже выведенные им уравнения, объясняющие теоретическую возможность истинности его гипотез. И это гениально!
– Олег, ты слышишь себя? Решил снова сделать из маньяка кумира?
– Да нет же! Слушай дальше! – оборвал меня Муха. – Это ничего не меняет, ясно? Куравлёв – психопат. Убийца. Но каким-то образом его безумный мозг смог сотворить нечто великое. Его открытие способно перевернуть все наши представления об устройстве мироздания. Это вопрос не только физики и точных наук. Такие вещи заставят пересмотреть большую часть религиозных постулатов, изменить укоренившиеся убеждения о конце жизни.
– Олег, – я набрал в грудь воздуха. – Я беспокоюсь за тебя…
– Я знаю, как это звучит, – отозвался друг после короткой паузы. – Когда я смог подключиться к эфиру…, – он запнулся, затем поправил себя. – Когда я впервые подключился к Тьме, то решил, что это полное безумие. Я слал сигналы, но они улетали в пустоту. Это как пытаться докричаться до звёзд, задрав голову и глядя в ночное небо. Я не знал кого зову и куда именно должен направить своё внимание. А затем я решил понаблюдать и тогда увидел: Тьма не бесформенна и не безлика, у неё есть свои свойства и характеристики. Приборы считывали её как своего рода пульсацию и у этой пульсации, также как у световой или радиоволны, имелась своя собственная частота. Я наблюдал и фиксировал её на протяжении нескольких дней часами. Я знаю о чём говорю.
– И что это доказывает? – слабо понимая о чём идёт речь, спросил я.
– Что это доказывает? – Муха засмеялся. – Чувак, я только что буквально рассказал тебе о подтверждённом факте существования другого измерения. Это вселенная во вселенной. Космос в космосе. Целый неизученный мир со своей собственной координатной плоскостью и законами. А когда я определил частоту, на которой пульсирует Тьма, то смог выявлять и находящиеся в ней аномалии – источники частотных скачков и помех. Они словно маяки указывали мне путь – координаты, к которым я должен слать свои сигналы.
– Ты попробовал?
– Да. Выбрал ту аномалию, которая пульсировала сильнее прочих и привязался к ней.
Олег замолчал. Ещё минуту назад в нём бурлил энтузиазм и желание рассказать мне всё, но теперь он вдруг засомневался, стоит ли делиться со мной следующей частью истории.
– Я не верю в совпадения, – наконец решился начать говорить Муха. – Я не верю в судьбу и предопределение. Я знаю, что у всего должно быть рациональное объяснение, просто его не всегда легко найти. Я понятия не имею как это работает и как на самом деле устроена тьма, но тот, кто ответил на мой сигнал…, – он снова прервался, испытывая одолевающие его сомнения.
– Кто это был? – спросил я его.
Олег промолчал, а потом положил трубку.
Прошло больше часа прежде, чем он снова вышел на связь. Но вместо звонка Муха прислал мне зашифрованный архив. «Лучше один раз увидеть, чем услышать», – написал он. – «Пароль – его прозвище, набранное на латинской раскладке».
Его прозвище.
Мне стало не по себе.
Прошлое возвращалось разрушительным цунами и внутри меня отчаянно завыли сирены тревоги.
Я открыл присланный архив, вбил в строку пароля «rjpkjujkjdsq» и извлёк файлы. Не имея возможности сделать полноценные скриншоты, Олег просто фотографировал экран терминала связи в момент диалога. Фотографий было три штуки. На каждой из них был запечатлён фрагмент переписки, которую Муха вёл с неизвестным обитателем Тьмы. Программа обмена сообщениями была лишена графического интерфейса и больше напоминала командную строку MS-DOS. Фотографии были заранее отсортированы в нужном порядке. Я открыл первую из них и мой взгляд забегал по строкам сообщений.
[Запуск сеанса связи]
[20:54] Олег: «…»
[20:55] Некто: «…»
[20:55] Олег: «Кто здесь?»
[20:55] Некто: «Привет, мертвец».
[20:57] Олег: «Cчитаешь, я мёртв?»
[20:57] Некто: «Разумеется».
[20:57] Некто: «Терминал связи для того и создан».
[20:58] Олег: «Для чего?»
[20:58] Некто: «Для общения с теми, кто уже на той стороне».
[20:58] Олег: «Откуда ты знаешь?»
[20:59] Некто: «Я его создал».
[21:00] Некто: «Назовись».
[21:04] Олег: «Козлоголовый»
[21:04] Олег: «?»
[21:05] Некто: «?».
[Конец сеанса связи]
[CPU Over temperature error]
[Перезагрузка через 3…]
[Перезагрузка через 2…]
[Перезагрузка через 1…]
[Запуск сеанса связи]
[23:08] Олег: «Ты ещё здесь?»
[23:12] Олег: «Не молчи!»
[23:14] Некто: «Козлоголовый?»
[23:14] Олег: «Да».
[23:14] Олег: «Это же ты, верно?».
[23:15] Олег: «Я знал, что найду тебя».
[23:15] Олег: «Рано или поздно».
[23:17] Олег: «Анатолий».
[23:19] Некто: «Откуда ты знаешь моё имя?»
[23:19] Олег: «Я всё о тебе знаю».
[Собеседник прервал диалог]
[Конец сеанса связи]
[Запуск сеанса связи]
[00:45] Олег: «Не отключайся»
[00:46] Некто: «Что ты такое?»
[00:46] Олег: «Я – твой худший кошмар, Куравлёв».
[00:46] Олег: «Тебе страшно?»
[00:47] Некто: «Перестань мне писать».
[00:47] Некто: «Я отключил терминал, но ты всё равно пишешь».
[00:47] Некто: «Как?»
[00:48] Некто: «Зачем?»
[00:48] Олег: «Отключил терминал?»
[00:48] Олег: «В каком смысле?»
[00:48] Олег: «Постой, ты не во Тьме?»
[00:48] Олег: «Ты ещё жив, да?»
[00:50] Некто: «Что значит ещё?»
[00:51] Олег: «Какой у тебя год?»
[00:51] Олег: «Ты ещё не сделал это».
[00:52] Некто: «Сделал что??»
[00:52] Олег: «ЭТО»
[00:55] Олег: «Какого хера ты опять молчишь, ничтожество?»
[00:56] Олег: «Я найду тебя».
[00:57] Олег: «От судьбы не уйдёшь, Куравлёв».
[01:00] Олег: «Тьма ждёт тебя».
[Конец сеанса связи]
Следующие два дня я безуспешно пытался дозвониться до Олега. Он не отвечал ни на мои вызовы, ни на сообщения, а потом вдруг сам позвонил по видеосвязи. Вид у него был пугающий: мертвецки бледное лицо, взъерошенные волосы, тёмные от недосыпа круги под глазами. А в самом взгляде я прочитал что-то такое, что заставило меня с дрожью вспомнить о той ночи, когда с крыши шагнули две его подруги.
– Олег, какого хрена? – тут же вспылил я.
– Я… Прости, друг…
– В жопу твоё «прости». Что это было?!
– Ты сам видел.
– Я не знаю, что видел. И не понимаю какого хера ты писал ему все эти вещи. Зачем?!
– Я просто хотел…
– Хотел что?
– Хотел, чтобы ему стало страшно, – сказал он и посмотрел в камеру слезящимися глазами. – Я очень хотел напугать его.
Я заставил себя мысленно досчитать от одного до пяти и успокоиться.
– Тебе нужно выкинуть эту штуку, Олег, – твёрдо заявил я. – Избавься от неё навсегда и забудем об этом.
– Я совершил ошибку.
– Да, Мух. Мы все ошибаемся. Но сейчас надо поступить правильно.
– Правильно, – повторил Олег это слово, витая где-то в космосе своих собственных мыслей. – Это я во всём виноват. И теперь должен всё исправить. Поступить правильно, – забормотал он.
Я напрягся.
– Не надо винить себя во всех грехах. Ты сорвался. Бывает.
Олега передёрнуло.
– Я пытался его остановить.
Я замолчал. Взгляд Олега прожигал камеру и был ощутим даже на расстоянии трёх тысяч километров.
– Не знаю реально ли это – изменить прошлое. Но я правда пытался, – снова произнёс он. – Он не отвечал мне, а я продолжал слать сообщения. Снова. Снова. И снова.
– Пора с этим заканчивать.
– Его аномалия угасла. Она больше не пульсирует так отчётливо и померкла, затерялась на фоне других. Возможно, я упустил его. Но вчера я поймал другую. Она пульсировала также ярко, как его в первый день. Я пытался связаться, но получилось не сразу. Окно связи открылось всего на минуту, и я написал ему. Всего одно сообщение. Надеялся, что это что-то изменит.
– Что ты ему написал? – с тяжёлым вздохом спросил я, в надежде как можно скорее закончить этот разговор.
– «Не закрывай гараж», – ответил мне Муха. – Я попросил его не запирать его.
Он сбивчиво пытался объяснить мне что-то ещё, но я уже не слушал его. В голове запестрил калейдоскоп воспоминаний. Лёня. Его видения в гараже. Жалобы на включающийся по собственной воле терминал связи. И наконец его рассказ о полученном накануне смерти сообщении.
– Господи Боже.
Я взялся за голову, пытаясь осмыслить всё это.
– Это я виноват, – продолжал твердить Олег. – Я запустил всё это. И я буду тем, кто это остановит.
– Я перезвоню, – бросил я и прервал вызов.
Мне был необходим кислород.
Я вывалился на балкон, глотая воздух так, будто вынырнул из пучины морской. Тошнота скручивала внутренности. Пространство крутилось перед глазами и весь мир на пару мгновений превратился в одну циклопическую страшную карусель.
Но постепенно всё пришло в норму. Дыхание восстановилось, замедлилось сердцебиение, прошла тошнота и безумное вращение прекратилось, заставив картинку перед глазами замереть и стабилизироваться.
Тогда я ещё не знал, что это был мой последний разговор с Мухой.
На следующий день позвонила мама. Мы поболтали о всякой ерунде, она как обычно поинтересовалась как скоро я приеду, а потом вдруг вспомнила:
– Друг твой вчера приходил. Олежка Михеев. Ключи от квартиры оставил. Я так и не поняла зачем, но он сказал, что ты в курсе.
Душа ушла в пятки.
Моё шестое чувство подсказывало: случилось что-то нехорошее.
Не сумев дозвониться до Олега, я набрал его сестре, но та сказала, что в последний раз общалась с братом почти месяц тому назад. Наспех собравшись, я первым же самолётом рванул в родной край.
Забрав у матери переданные Мухой ключи, я поехал к нему на квартиру. Там я и нашёл его.
Олег сидел на диване в гостиной. Его голова была буквально взорвана и расколота надвое одним смертельным выстрелом в упор. На полу валялось ружьё. На обоях, позади него, постмодернистским шедевром живописи чернели брызги запёкшейся крови.
Мои ноги стали ватными, и я рухнул на пол там, где стоял.
Что-то внутри меня оборвалось в тот день раз и навсегда. Олег Михеев был моим лучшим другом. Я любил его как брата. Переживал за него в его худшие времена и радовался его успехам как своим собственным. На протяжении большей части моей жизни он был важной её частью, и вот его не стало.
Я не мог в это поверить. Будто сама мысль о том, что Олега больше нет, казалась мне безумной и сюрреалистичной.
Не знаю сколько я просидел там возле его мёртвого тела, прежде чем наконец нашёл в себе силы подняться на ноги и вызвать скорую. Пока медики ехали на адрес, я прошёлся по пустующим комнатам в попытке найти записку или хотя бы какое-то предсмертное послание, оставленное Мухой на прощание, но не обнаружил ничего. Ничего кроме всё ещё запущенного терминала связи, внутри которого едва слышно жужжали лопасти кулеров, обдувавших внутренности системного блока.
Я приблизился, нажал на длинную клавишу «Space» на старой жёлтой клавиатуре и заставил экран вспыхнуть. Компьютер издал короткий писк, вспыхнули и погасли огоньки индикаторов, а вентиляторы зажужжали громче. Я прокрутил по меньшей мере сотню строк сообщений – отчаянных попыток Олега возобновить диалог с находившимся по ту сторону собеседником, – пока не наткнулся на их последний полноценный сеанс связи.
[04:22] Олег: «Ты тут?»
[04:23] Некто: «Скажи мне, чего ты хочешь?».
[04:23] Олег: «Открыть тебе истину».
[04:23] Некто: «Я готов».
[04:23] Некто: «Я внимаю тебе, Тьма».
[04:24] Олег: «Ты плохой человек».
[04:25] Олег: «Очень скоро ты сделаешь кое-что».
[04:25] Олег: «Ты будешь искать детей. Одиноких и слабых. Будешь входить к ним в доверие и вербовать их в свой маленький круг посвящённых».
[04:26] Олег: «Ты начнёшь рассказывать им всё, что знаешь о Тьме».
[04:26] Олег: «И они будут слушать. Будут верить тебе, будто ты их друг».
[04:26] Олег: «Ты скажешь им о том, что смерти нет, а потом…».
[04:27] Некто: «Что?».
[04:27] Некто: «Что потом?».
[04:28] Олег: «Ты отведёшь их в свой гараж, закроешь там и сожжёшь заживо».
[04:30] Некто: «Хорошо».
[04:30] Некто: «Я сделаю всё как ты сказал».
[Конец сеанса связи]
[CPU Over temperature error]
[Перезагрузка через 3…]
[Перезагрузка через 2…]
[Перезагрузка через 1…]
На этом всё.
Перегрев процессора оборвал их разговор и после Олег многократно пытался возобновить связь. Он снова и снова слал сообщения в пустоту, в надежде выйти на незримого собеседника и объяснить, что его слова были вовсе не инструкцией и не призывом к действию, а напротив – осуждением. Но все его попытки оказались тщетными.
К горлу подкатил ком.
В сердцах я что есть мочи дёрнул за жилы проводов, вырывая их из тёмных гнёзд разъёмов в корпусе системника. Экран потух. Прекратилось жужжание. Терминал связи отключился.
Я почувствовал, как эмоции берут надо мной верх, сделал глубокий вдох, наполняя лёгкие, а затем закричал. Закричал так, как никогда в жизни.
Спустя пять дней мы похоронили Муху.
Расходы на похороны на этот раз взял на себя я. Деревянный лакированный короб с телом Олега опустили на дно глубокой прямоугольной ямы, после чего закидали сырой и липкой после дождя землёй, водрузив поверх аккуратной могилы невзрачный серый камень с чёрно-белой фотографией на нём.
Покинуть родной город в тот же день я не смог. Я созвонился с женой и та, почувствовав моё разбитое состояние, убедила меня задержаться до выходных. Она хотела приехать сама, но я отговорил её от этой затеи. Мне нужно было время, чтобы проститься с Мухой окончательно и покончить с прошлым навсегда.
Я знал, что для этого стоило начать с терминала связи: разбить дьявольское устройство и отправить его на свалку. Но я медлил. Вместо того, чтобы уничтожить компьютер, я перевёз его в квартиру матери, а потом одной поздней бессонной ночью, спустя три дня после похорон Олега, экран монитора вдруг загорелся сам собой. Я знал, что это невозможно. Знал, что терминал связи не подключен к сети и помнил, как отсоединил большую часть проводов от разъёмов на системном блоке. Но в ту ночь созданный Анатолием Куравлёвым аппарат ожил сам по себе: включился, принял запрос на поступающее соединение и запустил сеанс связи.
В 3:01 я получил сообщение из Тьмы.
«Привет, друг», – писал мне Олег. – «Если ты читаешь это сообщение, значит, я уже мёртв. Хаха. Шучу. Я в любом случае мёртв. Честно говоря, никогда не обладал этой удивительной способностью разряжать обстановку перед серьёзным разговором. Наверное, стоит сразу перейти к делу. Для начала, я хотел бы извиниться перед тобой за всё, что тебе пришлось пережить после того, как меня не стало. Но если это сообщение до тебя дошло, значит терминал связи всё ещё работает, и он в надёжных руках. Говорят, что признание своей болезни – это первый шаг к выздоровлению. Мне хотелось бы верить и в то, что признание своей вины – это первый шаг к искуплению. Я виноват. Виноват перед тобой и перед каждым из тех, кого подвёл в своей жизни: перед родителями и сестрой, перед Настей и Дашей, перед нашими с тобой друзьями и, конечно, перед тобой. И, как бы сложно ни было в этом признаться, я полагаю, что во многом виноват и перед каждым ребёнком, погибшем в гараже Куравлёва много лет назад. Теперь, прочитав наши с ним переписки, ты видишь это также ясно как я. Именно моя неосмотрительность и одержимость этим человеком привели к тому, что произошло в октябре двухтысячного. Извечный вопрос о курице и яйце стал как никогда актуальным в моей собственной истории. Забавный парадокс: из-за Анатолия Куравлёва я стал тем, кто я есть, а он, в свою очередь, стал собой из-за меня. Круг замкнулся и как бы я ни пытался разорвать его, всё бесполезно. Прошлое и будущее – части одного целого. Чем больше я стараюсь противиться этому факту, тем больше убеждаюсь в своей неспособности противостоять предопределению. В конечном итоге, я смирился. Я не знаю как долго я уже мёртв. Во Тьме время летит иначе. Кажется, будто его здесь нет вовсе, но на самом деле оно просто лишено привычной нам линейности. Я могу чувствовать и видеть пульсацию миллиардов душ, находящихся здесь во мраке вместе со мной. Все они находятся далеко и постоянно движутся – смещаются к единому центру где-то в глубине бесконечной темноты. Я чувствую, что должен идти вслед за ними, но не могу. Что-то пока не даёт мне уйти так далеко от границы наших реальностей. Иногда у меня даже получается ненадолго просачиваться сквозь неё. Именно так мне однажды удалось явиться к Куравлёву в образе тёмного силуэта, но он принял мою изувеченную, разделённую выстрелом надвое башку за голову Рогатого Бога. Смешно? Едва ли. Когда я точно также посетил Лёню, он тоже решил, будто видит Козлоголового. С тех пор я не решаюсь повторять подобное, хотя по какой-то не ясной мне причине это становится возможным только тогда, когда рядом присутствует терминал связи. Возможно всему виной его способность создавать своего рода портал между миром живых и Тьмой. Проникая в мир живых, я становлюсь тенью. Я не способен говорить или передвигать предметы как полтергейст, но зато, как видишь, я могу взаимодействовать с прибором. Прямо сейчас я пишу это сообщение в две тысячи двадцать четвёртом, в гараже Лёни. Он жив. Спит на кушетке в паре метров от меня и ни о чём не подозревает. Пожалуй, ты уже догадался, что и я, и сам Куравлёв ошибались в том, как именно работает прибор. Все сигналы, которые он мог уловить с его помощью, исходили от него самого в разные моменты времени, неравномерно разбросанные между собой в хаотичной хронологии Тьмы. Вот почему я так быстро нашёл его. Вот почему терминал связи с первой же попытки соединил меня именно с ним. Сейчас, немного разобравшись в принципах его работы, и считывая частоту пульсаций, я могу с определённой степенью точности предугадать место и время, в которое будет доставлено моё сообщение. Я знаю, что прямо сейчас терминал связи находится в квартире твоей матери и очень надеюсь, что тем, кто прочтёт моё послание, будешь именно ты. Мне неведомо, что ждёт всех нас. Будущее скрыто от меня. Я не могу шагнуть дальше, и способен лишь наблюдать за тем, как оно пишется в реальном времени. Но вот, что я знаю точно: смерть – это ещё не конец. Когда-нибудь ты и сам в этом убедишься. А до тех пор, я буду ждать тебя здесь, в первородной Тьме, там, где мы увидимся снова спустя много лет. Спасибо за то, что был рядом. Особенно тогда, когда я нуждался в этом больше всего. До встречи. Твой друг, Олег Михеев».
CODA
Телефон снова завибрировал, на этот раз высвечивая на экране незнакомый номер и я раздражённо сбросил вызов.
Таня поглядела на меня из-под тёмных вееров ресниц.
– Ты как вообще? – спросила она уже без той отстранённости и холодности, с которой вошла в дом пару минут назад. – Держишься?
– Да, порядок, – солгал я и натянул на лицо улыбку, уже позабыв о том, как легко она распознавала когда-то моё притворство.
– Врать так и не научился.
Над головой раздались посвистывания и завывания ветра, нашедшего лазейки в крыше.
– Что заставило тебя согласиться приехать после похорон Олега? – спросил я её. – Я был почти уверен, что ты не появишься.
– Он писал мне, – ответила Таня после недолгой паузы. – Олег. Прямо перед случившимся.
– Писал? Тебе?
– Знаю, звучит совершенно неправдоподобно. Думаю, я последний человек, которому он написал бы в иных обстоятельствах. В тот день он сказал, что очень скоро тебе потребуется поддержка и попросил быть рядом. Я тогда решила, что это какой-то бред, мол у нашего Мухи опять обострение и он решил подоставать меня. Некоторые вещи не меняются, думала я. А через трое суток мне пришло приглашение на его похороны и тогда всё встало на свои места.
Это её неожиданное откровение заставило меня снова потянуться за бутылкой горячительного. Я поглядел на лестницу, по которой несколько минут тому назад Вадим поднялся на второй этаж.
– Да куда же ты делся?
– Кто? – нахмурила брови Таня.
– Краснов. Он приехал чуть раньше тебя. Пошёл на второй этаж, – объяснил я, а потом позвал его: – Вадим!
Никто не отозвался. В небе грохотало. В камине потрескивал огонь.
– Всё повторяется, – задумчиво пробормотала Таня, оглядываясь по сторонам.
– Я должен рассказать вам кое-что. О Мухе, – сказал я, не приняв во внимание её слова и поднимаясь с места. – Ещё бы Софью дождаться. Ты не знаешь, она вообще приедет?
– Софью?
Танька странно на меня посмотрела, а потом в глазах её отразилось что-то похожее на озарение.
Снова зазвонил телефон. Незнакомый номер. На этот раз я ответил на вызов.
Незнакомец, заговоривший на той стороне, оказался полковником ГИБДД. Он представился так быстро, что я едва ли успел обработать полученную информацию и запомнить его фамилию, имя и отчество.
– Краснов Вадим Михайлович – ваш знакомый? – задал он свой вопрос, заставив меня напрячься.
– Да. Это мой старый друг. По какому вопросу звоните?
– Видите ли, мы нашли его телефон и ваш контакт оказался последним среди набранных. Поэтому решили позвонить именно вам. Не подскажете, где вы сейчас находитесь территориально?
– Вадим! – снова позвал я приятеля, а затем обратился к позвонившему. – Я сейчас передам ему трубку. Он как раз рядом. Думаю, вам лучше поговорить с ним.
– В каком смысле? – спросил немного растерявшийся собеседник. – Вадим Краснов рядом с вами?
– Да, у нас встреча. Вероятно, он звонил мне, когда ехал сюда.
Я поднялся наверх и пошёл к комнате, в которой скрылся Вадим, следуя за мокрыми следами на полу.
– Послушайте, мне кажется, произошла какая-то ошибка.
– О чём вы?
Я толкнул дверь. В комнате было пусто. Окна закрыты. На полу лужа воды. Но Вадим как сквозь землю провалился.
– Не знаю, как сказать, – замялся позвонивший. – Вообще-то мы хотели пригласить вас на опознание. На трассе случилось ДТП с участием автомобиля вашего друга. Он вылетел с моста. Мы подняли его со дна реки буквально минут пятнадцать тому назад. Водитель погиб. При нём документы Вадима Михайловича Краснова. А в траве у берега мы нашли его телефон. Вероятно, вылетел при ударе. Вот почему я набрал вас.
То, что он говорил не укладывалось в голове.
– Простите, это что, какая-то шутка? Идиотский розыгрыш?
– Я не…
– Это не смешно. Я вчера друга похоронил, уроды.
Я сбросил вызов и убрал телефон в карман, обвёл глазами комнату, но не обнаружил ничего кроме мокрых следов.
– Вадим! – позвал я снова.
– Его здесь нет, – мягко сообщил Танин голос из-за спины, заставив меня вздрогнуть и обернуться.
Танька стояла подле меня и казалась угрюмой. Мне было знакомо это её выражение лица. Она всегда выглядела так, когда перед ней стояла задача сообщить что-то малоприятное. Её сентиментальность и чувствительность никуда не делись с годами, как бы она ни пыталась прятать их под личиной хладнокровия.
– В каком смысле нет? – издав нервный смешок, спросил я. – Он был здесь. Приехал прямо перед тобой. Мы пили коньяк, и я собирался дождаться всех остальных, чтобы рассказать вам о Мухе.
– Никто не приедет, – с болью в голосе сообщила Таня. – Потому что это уже случилось. Давным-давно, ты помнишь?
Я замотал головой, отказываясь слышать то, что она говорит.
– Ты совсем запутался. – Она подошла ближе и заглянула мне в глаза. – Ты слишком много времени провёл рядом с терминалом связи. Твоё восприятие исказилось, вот почему всё так.
Воспоминания – странная штука. Иногда они помогают нам, а иногда становятся нашими худшими врагами. Так говорил мой лечащий врач.
Картинка перед глазами зарябила. Меня качнуло и пришлось упереться рукой в стену, чтобы не упасть от внезапного приступа головокружения.
– Запутался? – я наморщил лоб. – Что это значит?
– Вадима больше нет, – пояснила Таня. – Он погиб в автокатастрофе почти двадцать лет тому назад.
Дом надрывно заскрипел. Утерянные обрывки прошлого возвращались ко мне вспышками фантомной боли.
– Я не понимаю, – выдохнул я.
– Софья тоже умерла. Шесть лет назад её забрала лейкемия.
– Нет. Этого не может быть.
Я схватился за голову.
– Ты помнишь, как рассказал нам о Тьме? – осторожно спросила Таня. – Ты собрал нас в загородном доме, показал нам терминал связи, и мы узнали об истории Мухи. О том как он, сам того не желая, внедрил в голову Куравлёва идею о Козлоголовом и о ритуальном убийстве детей. И о том, что он сделал потом. О том, как пожертвовал своей жизнью, чтобы отправиться на ту сторону и попытаться изменить прошлое.
– Потому что верил, что после смерти мы существуем вне времени и пространства, а значит можем вернуться в любой момент нашей жизни, – закончил за неё я.
Перед глазами плясали тёмные круги.
– Он написал тебе, – напомнила Таня. – Спустя три дня после его похорон ты получил сообщение на терминал связи.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что об этом нам рассказал ты. Больше тридцати лет прошло с тех пор.
Я посмотрел вниз и наконец увидел. Толстые фиолетовые черви вен проступали сквозь тонкую дряблую кожу трясущихся старческих рук. Рук, что принадлежали мне. Я поднял взгляд, и Таня вдруг преобразилась. Длинные тёмные волосы её потускнели, на красивом и гладком с чёткими скулами лице проросла сеть глубоких морщин.
– Что с нами случилось? – жалобно проронил я.
Всё вокруг менялось. Деревянные интерьеры загородного дома обретали пастельные тона, а вместе с ними трансформировались комнаты и сама обстановка.
Таня бережно взяла меня под руку, помогла спуститься на первый этаж, провела по просторной светлой гостиной и вывела на улицу, туда, где ещё пару минут назад лил сильный дождь. Теперь о нём напоминали лишь лужи и застывшая в воздухе сырость. В небе яркими красками играл закат.
– Мне позвонил твой сын, – сказала Таня, потянув меня в сторону небольшой квадратной пристройки рядом с домом. – Он сейчас в рабочей поездке, в Санкт-Петербурге, и твой лечащий врач сообщил ему о том, что ты самовольно покинул клинику.
– Клинику? – переспросил её я, а потом снова взглянул вниз на хлюпающие от влаги больничные тапочки на моих ногах.
И тогда мне вдруг вспомнились больничные коридоры, палата с мягкой постелью и страшный диагноз «деменция», прозвучавший в голове отголоском какой-то другой, давно забытой жизни, которую и жил-то вроде бы не я, а кто-то другой – герой моих странных снов.
– Ты провёл там последние шесть месяцев, – сказала Таня, пытаясь помочь мне восстановить рассыпавшуюся картину реальности. – Я сразу поняла, что ты отправился сюда – в свой дом. Ты помнишь его? Я приглядываю за ним каждый раз, когда Олежка в отъезде. С тех пор как перебралась сюда из родной Сибири.
– Олежка, – повторил я за ней скрипучим голосом, который с трудом мог узнать.
– Твой сын, – пояснила старая подруга. – Догадайся с трёх раз в честь кого ты его назвал.
Она тихо посмеялась, извлекла из кармана пальто связку ключей и открыла навесной замок на железной двери пристройки. Отперев её, она пригласила меня внутрь. Её рука скользнула по стене в поисках выключателя. Раздался щелчок и люминесцентные лампы застрекотали над нашими головами, вспыхнув тусклым холодным светом.
Из темноты вынырнули заваленные хламом стеллажи, покрытая паутиной газонокосилка, садовый инвентарь и верстак, на котором древним памятником покоился артефакт из моего давнего прошлого. На дрожащих ногах я приблизился к нему, коснулся костлявыми пальцами жёлтой клавиатуры, провёл ими по маленькому экрану монитора, стирая с него тонкий слой пыли. Терминал связи безмятежно спал в ожидании своего часа.
Таня подошла ко мне и встала рядом.
– Ты так и не смог от него избавиться. Даже спустя много лет.
– Иногда он пишет мне.
Пелена, укутывавшая мой слабеющий разум, временно сползла, но я знал, что это ненадолго.
– Он всё ещё ждёт?
Я кивнул.
– Почему ты приехала?
– Потому что однажды по глупости пообещала ему приглядывать за тобой, – посмеялась Таня.
Когда мы вышли обратно на улицу, солнце уже закатилось за горизонт и чёрный звёздный купол бесконечного неба заволок всё пространство над вершинами берёз. Я посмотрел туда и на душе вдруг сделалось хорошо. Чудовищно огромная пропасть тьмы больше не пугала как в детстве. Я знал, что там, за границей видимого, в этой самой тьме есть что-то ещё.
По узкой, мощёной камнем тропинке мы с Таней прошли к крытой беседке у края большого заросшего камышом пруда, куда когда-то давно я приводил своего маленького сына, чтобы немного порыбачить и пообщаться наедине. Опустившись на узкую деревянную лавку, мы замолчали, позволив ночи запеть миллионами звуков.
– Напомни мне, где мы? – попросил я сидящую рядом пожилую женщину, показавшуюся мне смутно знакомой.
– У тебя дома.
– А Вадим придёт?
Она вздохнула.
– Нет, милый. У него сегодня не получится.
– А Софья?
– У неё тоже.
– Очень жаль, – сказал я, потеребив ткань своего голубого больничного халата. – Мне так много хотелось сказать им.
– Я знаю. – Женщина приобняла меня и улыбнулась. – Но я здесь. И ты можешь сказать мне.
Я поглядел на неё с благодарностью и кивнул.
– Я хочу рассказать историю. Она будет длинной и покажется тебе невероятной, но всё до последнего слова в ней – чистая правда. Поэтому лучше тебе приготовиться.
– Я готова, – заверила меня незнакомка, устраиваясь поудобнее. – О чём она?
– Это история о моём друге, Олеге Михееве. Или Мухе, как его когда-то давным-давно прозвал Вадим Краснов.