Иногда, если очень повезёт, можно неожиданно что-то понять. Что-то такое – важное, скрытое, но всегда наблюдающее. Оно, наверное, с рождения ходило рядом, вмешивалось в жизнь, влияло на события, но ты и не догадывался. А потом вдруг ты замечаешь то, что не должен был заметить. И тогда-то становится куда понятнее.
Нет, весь пазл собрать не получится. Просто бросить кусочки в кучу, разложить их на полу в один слой и попытаться представить, что же на нём может быть изображено. Подвигать немного, поменять местами, посмотреть под одним углом, под другим… и, если повезёт, общая картина может проявиться.
Вот этот кусок в левом верхнем углу явно принадлежит Вовке. Самому мелкому из нас, самому плаксивому и обидчивому. Ну невозможно было с ним даже в салки поиграть. Догнал, толкнул чуть сильнее обычного – падение, крики, слёзы, жалобы. Ни побегать, ни посмеяться, ничего. Что нужно этому скромному и уязвимому пареньку – неизвестно.
Да и мы сами – дети, что с нас взять. «Да пошли, да давай, нам одного человека не хватает». Тащили беднягу за руку на площадку и даже позволяли ему не участвовать в жребии на «воду». Чики-брики – пальчик выкинь, как говорится. А Вовка может не выкидывать.
Сначала все его «травмы» были несерьёзными – ну ударился где-то, ну больно. Ни переломов, ни вывихов – просто ушиб, поплакал и дальше побежал. А потом, очередной раз споткнувшись обо что-то, он упал, заверещал и наотрез отказывался вставать. Я был чуть дальше, поэтому не сразу понял, в чём дело.
Вовка вылетел за пределы асфальта, зацепился за корень дерева, торчащий из земли, и напоролся на что-то острое. Правую руку, от кисти до локтя, украшала рваная рана, из которой даже под напором выстреливали ручьи крови. Я даже не могу сказать, испугался ли я в тот момент. Я был ещё настолько мал, что травмы разделял лишь на «больно» и «не больно». Когда идёт кровь – это не всегда слишком больно, как, например, порезаться о травинку или слегка поцарапаться. Но такое…
Вовка всё рыдал и рыдал, кто-то побежал к его родителям, а я завороженно смотрел, как капающая и стекающая кровь убегает куда-то под землю. Не впитывается, как положено любой жидкости, а именно устремляется в одну точку и где-то там скрывается. Страшно, но жутко интересно.
Помощь прибыла довольно быстро. Охающий и ахающий отец подхватил сына на руки и унёс в неизвестном направлении. А я услышал фразу, которая тогда не заставила меня ни о чём задуматься:
— Пацаны, обо что он так?
И правда – обо что? Земля, прошлогодняя сухая трава и редкие зелёные стебельки, первые этой весной. Что там должно было быть такого, чтобы разорвать в клочья куртку, кожу и плоть? Да так сильно, что от рукава осталось одно название.
Мы дружно поползали по земле, ощупали её ладонями, но ничего подобного не нашли. Как не нашли и следы крови. А ещё через пару дней исчез и корень, о который споткнулся Вовка, и вообще – поблизости не было ни единого дерева.
Вовку больше не пускали в нашу компанию, оно и понятно. Более того – после этой травмы мы вообще больше ни разу его не видели. Куда он делся – переехал, стал затворником или заложником обеспокоенных родителей – тогда было неизвестно.
Женьку достанется нижний угол, в той же стороне пазла. Потому что тоже дерево и тоже травма. Да не одна, а много. Залезть на каждое встречное дерево – это как «галочка в списке дел», как покорение Эвереста в миниатюре. Нужно обязательно попробовать, а если не получится, то упасть, отряхнуться и попробовать ещё раз.
Или разодрать в лохмотья ногу, зацепившись за острый сук во время очередного падения. Очень хорошо помню, как кто-то из друзей тащил Женька домой, а тот улыбался и радостно рассказывал мне, как упал с дерева. Я мало что увидел – что-то красное на ноге и всё. Расстояние и скорость передвижения не позволили рассмотреть подробнее. Да надо ли оно мне – ну порезался, ну с кем не бывает.
Восстановился Женёк быстро. С забинтованной лодыжкой чуть выше кроссовка, он, как будто ничего и не случилось, снова начал покушаться на древесную свободу. И конечно же, нужно было закончить с той самой, агрессивной и пока ещё неприступной яблоней. Как думаете, что случилось при первой же попытке?
Новая рана расположилась чуть выше бинтов. В этот раз ранение, скорее всего, было колотым, так как я видел лишь полоску стекающей крови.
— Блин, вынесите кто-нибудь бинт, — взмолился Женёк, – а то меня мамка больше не выпустит.
С помощью хитрой спецоперации из шкафчика-аптечки моих родителей был похищен наполовину размотанный рулончик. Женёк радостно схватил его и кое-как намотал на ногу.
— Обо что хоть ты так? – спросил я.
— Вот об эту сучару! – пнул здоровой ногой Женёк.
Я присмотрелся – действительно, острый, кривой сук, у самого подножья яблони. И в знак доказательства собственной вины – слегка влажный.
— И в тот раз тоже?
— Да! – с досадой ответил Женёк.
Видимо, на этот раз травма была не такой серьёзной, и Женёк полез опять. Сейчас думаешь, и понимаешь – ну а что, на ошибках учатся, теперь-то он точно всё сделает как надо. И действительно – всегда минута, и радостный паренёк победно машет рукой с максимальной высоты, способной выдержать вес. Казалось бы. Треск, шелест веток, испуганный крик друга, и вот он снова валяется на земле и держится за ногу. На этот раз крови больше – она уверенно проступает сквозь пальцы, изо всех сил давящие на кожу.
— Третий раз? – сгибаюсь я от смеха пополам.
Да, мне было смешно. Я ребёнок, не усвоивший ещё ни одного подобного урока, мне просто смешно. Я, скорее, был рад тому, что бинт ещё остался, и Женьку не достанется от родителей, чем беспокоился за его здоровье.
И тут я невольно перевёл взгляд на дерево. Сук, виновный во всех преступлениях, совершенно точно переместился на другу сторону ствола.
Честно, я испугался. В моих фантазиях дерево моментально ожило, ветки превратились в щупальца, а листва стала взъерошенной шерстью. Я был уверен, что оно умышленно травмирует Женька, а потом пьёт его кровь, как и то нечто под землёй.
Сколько мне тогда было лет? Десять? Двенадцать? Вспомнить бы. По каким причинам я промолчал и никому не рассказал о своих наблюдениях? Почему в скором времени благополучно забыл об этих и следующих происшествиях?
Лёха любил играть в футбол, пусть у него это не очень-то получалось. Да, неуклюжий удар, отсутствие дриблинга – в общем-то, просто «пнул и побежал», но кто из нас мог похвастаться исключительным талантом?
Лёху всегда брали в команду – обычно лишним игроком в ту, которая послабее. Футбольное поле представляло собой заросшую травой полянку, которую исправно косил чей-то отец или дедушка, лишь бы нам, ребятишкам, было где поиграть. Выкошенный прямоугольник был окружён бесконтрольно бушующей растительностью, поэтому тому, кто запульнёт мяч слишком далеко, приходилось несладко – в этих зарослях легко было исцарапать ноги и попутно обжечься крапивой.
Ворота – сухие, дряхлые брёвна – выдерживали далеко не все удары и порой не один раз за матч требовали срочного ремонта, а то и поиска новых материалов. А сами игроки, в большинстве своём, требовали хорошего тренера. Но главное ведь – чтобы весело было, правда?
Травмы случались регулярно, но что-то серьёзное происходило лишь дважды. Один из лучших наших игроков как-то сломал руку во время игры «на лучшего вратаря», а второй – Лёха, отличился необычным и загадочным увечьем. Во время обычного беззаботного матча, когда мяч улетел близко к зарослям, Лёха продемонстрировал отличную скорость и первым добрался до снаряда. И тут же закричал, схватившись за ногу.
— Мышцу потянул, — тут же констатировал кто-то.
Но всё оказалось куда хуже. Уже издалека на белых кедах Лёхи отчётливо просматривалась кровь. А при близком рассмотрении стало понятно – стопа была пробита насквозь чем— то длинным и острым. Само собой, первые мысли были о гвозде, но, когда Лёха приподнял травмированную ногу, я увидел длинную плеть, усеянную огромными шипами и уходящую глубоко в заросли. Редкие листочки буквально утопали в россыпи длиннющих «гвоздей», будто это было вовсе не растение, а какая-то рукотворная ловушка. В цель попали сразу несколько шипов, но лишь один пробил обувь насквозь.
Но нет, это была не ловушка – необычное растение было исследовано и вырвано с корнем, чтоб наверняка. Мне уже тридцать лет, я давно увлёкся темой растений, но до сих пор не могу даже предположить, что это был за монстр. В нашей средней полосе такого точно не должно быть.
Мерзкая травма, до жути неприятная. Вроде ничего не сломано, и даже не растянуто, но нормально ходить невозможно. Вот и приходится прыгать на пятке и терпеть, терпеть и ещё раз терпеть. Не сидеть же дома, в конце-то концов.
Лёха бросил футбол. Да ну его нафиг, всё равно ведь не получается, а тут ещё и мутанты нападают. Правда, больше никто из нас не видел ничего подобного, но одного случая вполне хватило. Лёха изменился, стал вечно озлобленным, с нами только играл в карты и обсуждал новые фильмы или игры. А потом пошёл в качалку и стал самым спортивным из всех нас. И до сих пор таким является.
Со временем привычный Лёха вернулся, снова улыбался и поддерживал любые наши задумки. А во времена дветыщиседьмого бодро и душевно разбавлял наши дикие вопли гитарными песнями. Тогда всё это не казалось странным – просто подросток, изменчивый характер и всё такое. Но теперь Лёха уверенно занимает место в центре пазла.
Младшим в нашей компании был Димка. Его старший брат постоянно тусовался с нами и повсюду таскал за собой. Пока это чуть не привело к трагедии.
Не знаю подробностей, но так получилось, что на Димку навалилась некая железная конструкция, покорить которую захотели старшие ребята. Димка был слишком мелкий, поэтому грустно стоял внизу и с завистью глядел на брата. А дальше – всё просто: скрежет, грохот, и вот ребята в панике бегают вокруг истошно вопящего мальца, придавленного огромным весом конструкции.
К счастью, всё обошлось синяками, ушибами… и раздавленным кончиком безымянного пальца. Раздавленным, раздробленным, буквально в лепёшку. Димка был крепким пацаном: когда я видел его, идущего домой сразу после происшествия – хромого, шатающегося, на его лице воцарилась серьёзность, сдерживающая поток слёз, небеспричинно пытающийся вырваться наружу.
План старшего брата был воистину гениален – скрывать травму от родителей, иначе ведь так попадёт, что ни компьютер обещанный не купят, ни даже гулять не пустят. А Димка? А что Димка – перепуганный и страдающий мальчуган стискивал зубы, сжимал здоровый кулак и терпел. Его брат говорил, что по ночам он толком не спал, а лишь вздыхал, всхлипывал и потел.
Какое-то время план был успешен – толстый слой бинтов скрывал кровь, а родители раз за разом получало заверения в том, что там ерунда, что скоро всё заживёт. А потом рана начала вонять.
Не представляю, как Димка всё это терпел. Он не имел доступа к мощным обезболивающим, боялся рассказать родителям, боялся разочаровать брата. А брата даже не наказали. Отругали как следует, дали отцовского подзатыльника и простили. Потому что главное, что Димка жив и здоров, а всё это – будет хорошим уроком каждому участнику инцидента. Палец его зажил, пусть и стал уродливым. Димка по этому поводу не парился и просто говорил, что он «как у черепашек-ниндзя».
Железная конструкция, чуть не убившая Димку, исчезла точно так же, как и появилась – её словно никогда и не было. Счёт моих появлений в это месте, скорее всего, перевалил за тысячу, и никаких больших железок я там не видел. Конечно, всё легко объяснялось – как только оно там появилось, зоркие охотники за металлом быстренько утащили конструкцию «на чермет». Но я сильно в этом сомневаюсь, поэтому Димке достаётся правый верхний угол пазла.
Правый нижний угол, как конечная точка этого пазла, достанется мне. Самое раннее детство я вообще не очень хорошо помню, но точно знаю, что не просто так меня звали «ботаником». Пусть данное слова было использовано совсем неверно, но суть от этого не меняется – я любил природу. А точнее, сначала увлёкся наблюдениями за насекомыми. Бессмысленными, неуклюжими и даже жестокими: набрать в банку толстый слой жуков и продержать их там до смерти – не очень-то гуманное наблюдение. Неоднократно я был укушен пчёлами, осами, какими-то неизвестными мне существами и даже пауком-крестовиком.
Надо мной смеялись, дразнили, а я в ответ набирал горсть вонючих клопов и кидал их в обидчиков. Почему-то абсолютно все жутко этого боялись и разбегались в стороны с неподдельным страхом. Уже потом, повзрослев, мы смеялись и называли это моей суперспособностью.
Потому что я изменился. Пусть и не бросив окончательно природу, я всё же «влился в коллектив», полюбил футбол и прочие активные игры, проводил время с друзьями, а не среди жуков-пауков.
Сейчас я уверен, что монстры, жаждущие нашей крови, эволюционировали. Если вспоминать, сколько странностей мелькало то тут, то там – всё становится очевидным. По крайней мере, если ты сам в это участвовал.
Им как будто больше не нужна была наша кровь, достаточно было простого присутствия. Несколько раз я лично слышал смех и крики из сада, но, прибежав туда, не находил никого. Должно было быть страшновато, но обида перекрывала всё остальное. Я ведь искренне верил, что друзья просто убегали, когда видели, что я иду.
Женёк целых три раза за 10 лет утверждал, что видел меня, идущего в сад. А что, логично – время от времени пробуждалась моя любовь к природе, я забирался в глухомань, прорубал крепкими «футбольными» ногами траву и мог часами сидеть в этих зарослях. Я проводил эксперименты – справится ли этот паук с этим жуком, победят ли муравьи здоровенного крестовика, если бросить его в муравейник…
А с возрастом просто приходил сюда покурить. «Погулять», пока друзья упёрли на очередной концерт или на речку.
И теперь нет совершенно ничего удивительного в том, что Женька тянуло именно сюда, ведь среди бушующей разноцветной растительности, страдающих от тени кустиков малины и цепких плетей ежевики грустила одна дряхлая яблонька или то, что когда-то скрывалось в ней.
Во времена великого дветыщиседьмого я однажды уснул в траве. День был жарким, выпито было много, а вытоптанный островок среди полутораметровых зарослей так прекрасно был скрыт от прямых солнечных лучей, что уходить оттуда никуда не хотелось. Мишка – мой лучший друг, с которым мы и засели в этом «окопе», беспрерывно трындел с девушкой по телефону, каждые пару минут обещая, что уже вот-вот закончит. А я, несколько раз грустно полистав список контактов аськи, вздохнул, убрал телефон в карман и развалился на мягкой и прохладной травке.
Не знаю, сколько я проспал – не обратил внимания на время. Мишка наконец-то закончил свой трындёж и теперь громко ржал надо мной, официально назначая меня новым местным алкашом – ведь уровень «уснуть на улице» был успешно пройден. Я тоже вдоволь над эти посмеялся, а потом попытался встать.
Знаете, я всегда боялся клещей. Не из-за того, что они мерзкие, противные, не из-за сложности извлечения их из тела, а из-за реальной опасности заразиться чем-то смертельным. Пьяная голова растворяла эти страхи в приятных мыслях, и залечь среди главного места обитания кровососов было уже ничуть не страшно.
Нет, в тот день я просто поржал – алкоголь ещё не отпустил, а клещей я так и не встретил. Просто в руку воткнулась травинка, да так глубоко зашла, что, вытаскивая её, я всё больше округлял глаза под громкие удивления Мишки.
— Это ж как надо было лечь? – снова рассмеялся он, пока я рассматривал рану – маленькую дырочку в толстой части ладони, под мизинцем.
— Видимо, рано мне алкашом быть, — поддержал веселье я.
Единственное, что меня беспокоило – не осталось ли часть травинки в руке, а если осталось, то что будет? Не потребуется ли операция и всё такое.
Кто-то эволюционирует медленнее, кто-то быстрее. Точно так же понимание и осознание к каждому приходит по-разному. Для кого-то, с мозгами частного детектива, сразу всё будет логично и понятно, а кто-то несколько раз поменяет своё мнение, удивится и сделает новые выводы.
Этим монстрам потребовалось несколько лет, чтобы понять, что совсем не обязательно разрывать нас на куски, чтобы напиться крови (или что они там всё-таки делали). Главное – создать для нас комфортные условия, чтобы собирать молодёжь раз за разом в одних и тех же местах. Заманить, заставить прийти (например, имитацией голосов или даже образов), создать приятную прохладу в жаркий день, отпугнуть лишних прохожих… А потом мы приходим домой и не обращаем никакого внимания на кучу новых царапинок на руках и ногах. А они ведь появляются, и вспомнить причины их возникновения удаётся довольно редко. Скажите ещё, что у вас ни разу такого не было. Не поверю!
Кто знает, сколько ещё раз они впивались нам в ноги через микро-разрезы, сколько крови выпили, а самое главное – что сотворили с нами и чем заразили?
В 2016 году мне было уже двадцать пять. Почти двадцать из них я даже не вспоминал о Вовке – том самом пропавшем нытике из детства. Само собой, узнать его внешне я тоже не смог, и всё понял только по имени и фамилии. Встреча было безусловно случайной, конкретно в ней не было ничего подозрительного. Зато, когда он протянул мне руку, в голове тут же вспыхнул кадр с разорванной курткой и кожей, морями крови и перепуганными лицами друзей.
— Ну ты там как после нас? – виновато улыбнулся я и, пожимая ему руку, заглянул туда, где должен был быть шрам. Но его не было.
Я перебросил взгляд на другую руку, но она тоже было чиста.
— А что после вас? – нахмурился он, явно посчитав мой вопрос странным. – Ну переехал, родители так решили.
— Ну, после того, как ты порезался тогда, — уже с сомнением начал я объяснять, — я тебя и не видел больше. Если честно, даже сомневался, живой ты там или как.
— Когда я порезался? Где? – искренне удивился Вовка.
Само собой, можно всё объяснить куда более адекватно. Вовка был мелким, травма была серьёзная, шоковое состояние стёрло эту жуть из памяти, а врачи так хорошо поработали над раной, что от неё не осталось и следа. Но, глядя на собственные рубцы от куда более слабых порезов, я не мог в это поверить.
Можно убедить себя в том, что палец Димки регенерировал настолько качественно, что отличить его от нормального просто невозможно. Тем более, прошло столько лет – Димка уже не младший братик, а очень даже взрослый мужчина, военный. Кончики пальцев ведь регенерируют у детей, правда? Но как он мог забыть те недели страданий и страха? Куда всё это исчезло?
Чуть позже, примерно через год, моя девушка, начитавшаяся в интернете про опасность родинок, заставила меня пройти осмотр. Я ведь в группе риска – светлая кожа, светлые волосы, серые глаза.
И всё было бы нормально, не было бы никаких пазлов и воспоминаний, Димкин палец бы спокойно регенерировал, а Вовка – не так уж и сильно порезался, на самом деле. Если бы врач, осматривающий меня, не спросил:
— Ого, какой. Откуда он у вас?
— Кто? – спросил я, пытаясь заглянуть себе за спину.
— Ну шрам, — врач ткнул то ли пальцем, то ли каким-то инструментом в голову, а точнее – в кожу за ухом.
— Чего? – нахмурился я. – Шрам? Не помню там никаких шрамов.
— Ну такую травму вы вряд ли бы не заметили, — усмехнулся врач. – Может, из далёкого детства, вы просто забыли. Неужели не замечали даже?
Вот именно – неужели не замечал? Неужели забыл что-то такое, страшное, болезненное… или даже смертельное. Заглянуть за ухо довольно трудно, вряд ли кто-то это делает без острой необходимости, но я ведь сто тысяч раз трогал это место рукой. И почему-то считал небольшую бугристость кожи всего лишь особенностью строения тела.
Прямо на улице, после осмотра, я с нескольких раз смог удачно сфотографировать нужное место, и да – неровный бледный шрам загадочно поблёскивал на солнце, широкой полоской украшая кожу за ухом.
А когда я рассказал об этом девушке, она сообщила мне, что тоже когда-то обнаружила на ноге шрам, о происхождении которого даже не догадывается. И вот тогда, начав подробно всё вспоминать, первые кусочки пазла упали на поверхность правды. Хотя, какая тут нафиг правда?
Всё это – не более, чем мои личные наблюдения и предположения. Лёха, резко изменившийся после травмы, пропавший Вовка и регенерировавший Димка – это ведь не просто так, не случайно. Кто-то забрал у нас одних, и вернул уже совсем других, пусть и точно таких же. И кто знает, сколько десятков-сотен-тысяч раз нас меняли местами. И даже Женёк – пусть я не имею возможности разглядеть его ногу на наличие шрамов – уверен, что он тоже в этом замешан. Все замешаны, чего уж там. И самое главное, что я тоже.
Можете называть меня психом, дебилом, плоскоземельщиком… да кем угодно. Но я думаю, что мы, дети девяностых и подростки двухтысячных, стали свидетелями и участниками появления в нашем мире чего-то чужеродного, а потом наблюдали за его эволюцией. Может, это было только в нашем городе, а может, и везде. Есть ли у вас такие шрамы, о которых вы не помните? Рассказывал ли кто-нибудь вам о происшествиях, в правдивости которых вы сомневаетесь? Я думаю, однозначно есть что-то подобное. Детские воспоминания слишком неточные и спорные, и это нечто как будто знало, на ком лучше экспериментировать.
Я не знаю, нужна ли ему была наша кровь, или раны использовались для того, чтобы схватить нас, покрепче зацепить и утащить в своё логово, подкинув в этот мир кого-то другого, очень похожего. Как можно угадать, что с нами происходило, если и я сам как будто ненастоящий? Там, куда меня затащили, Вовка не резал руку, Димка не расплющивал кончик пальца, а я – наоборот, где-то получил здоровенный шрам.
Не знаю, нужно ли бояться этого, опасаться или ругать. Это просто происходило, старалось быть незаметным, маскируясь под детскую неосторожность, и взрослело вместе с нами. Я почти уверен, что оно и прямо сейчас сидит в своей гигантской паутине, размером с планету, и незаметно взаимодействует со своими жертвами. Пьёт ли оно кровь – не знаю. Но зачем-то мы точно ему нужны.
Остаётся только выставить на всеобщее обозрение пару теорий и постараться забыть обо всём этом. Потому что – ну какая теперь разница?
Первая: монстр или монстры пили кровь, просто питались, не более. Потихоньку учились скрывать свои следы, из-за чего у кого-то остались шрамы, у кого-то исчезли, а кто-то и вовсе забыл об их существовании. Монстры учились на собственных ошибках, так сказать. А все эти изменения личностей – фигня, просто надуманный бред.
Вторая: монстры вовсе не пили кровь, а забирали из наших организмов что-то другое, благодаря чему создавали точные наши копии, вплоть до воспоминаний. Забирали оригинальные версии нас куда-то к себе, а нам возвращали копии. В таком случае, позвольте представиться: я – копия. Да и вы тоже, вполне вероятно. Остаётся куча одинаковых вопросов – зачем? Ответов у меня нет и не будет.
Третья: монстры таскали нас по параллельным мирам. То есть, в бесконечном множестве вселенных в один момент происходило одно и то же – кто-то получал травму. Монстры пользовались этим и переворачивали всё с ног на голову. Может, в какой-то вселенной всё пошло наперекосяк и миром завладели те, кто всё это творил. А мы оставались, как запасные варианты или просто «на потом». Отсюда и ложные голоса, и ложные «мы», то и дело появляющиеся в местах скопления монстров.
А четвёртая теория полностью состоит из вопросов и всех вариантов ответов, потому что, бесспорно, может быть всё, что угодно. Вплоть до «ничего» — искажённые детские воспоминания, регенерация пальцев, тяжёлые травмы головы…
У нас всегда есть подсказки. Есть следы, признаки и доказательства. Нам просто некому их предоставить, да и незачем. Это как заблудиться в лесу, найти труп, блуждать ещё пару дней и каким-то чудом выбраться. Рассказать о находке, но даже не догадываться, где она может быть. Где-то в лесу, где-то в нашем мире. А может, и нет уже – животные растащили, пожрали и попрятали.
Мы встречаем их столько раз, что хватило бы на целый сериал, но просто не хотим замечать. Иногда мужик, крадущийся за гаражи – всего лишь иллюзия, а вон то старое дерево, которое всегда здесь стояло – вовсе не дерево. Если оно нас не тронуло, то какое нам дело? Стоит и стоит. А мужик – да плевать. Хоть призрак, хоть алкаш – кому какое дело, пока он нам не мешает?
Или я просто несу чушь. Поэтому, как ни крути, собирать пазлы, в общем-то, бессмысленно. Всё это, вполне возможно, было, происходило и даже происходит сейчас, но всё дальше и дальше от наших глаз и понимания. Настолько далеко, что даже кости того трупа из леса уже не найти.
Я могу подкараулить Вовку у подъезда – теперь-то я знаю, где он живёт – схватить за руку и сказать: «Вован, а ты ведь совсем не Вован. А Вовка просто нахмурится, отдёрнет руку, мысленно покрутит пальцем у виска, уйдёт прочь и будет прав.
Потому что какой смысл докапываться до других, когда даже не знаешь, кто смотрит на тебя из зеркала?