Умоляев сидел на скамейке в сквере и читал газету, когда чей-то огромный пес, вынырнув из кустов, приблизился и положил к его ногам замурзанный мячик. Умоляев выглянул из-за газеты, как дотошливая соседка — из-за занавески. Пес смотрел на него, распахнув пасть и вывесив язык между желтыми нижними клыками. Откуда-то донесся приглушенный расстоянием свист, и уши пса шевельнулись. Развернувшись, пес ринулся назад, в кусты. Подношение осталось лежать на асфальте.
Мячик, оказавшийся теннисным, был старым и драным. Умоляев зачем-то наступил на него носком туфли, и мячик ухмыльнулся прорехой, внутри которой показалось что-то ярко-синее. Заинтересовавшись, Умоляев придавил сильнее. Жесткая резина разошлась; в теннисном мяче лежала маленькая пузатая подушечка — прозрачный пакетик, заполненный жидкостью сапфирного цвета. Умоляев удивился: назначение пакетика было для него совершенно непонятным. Разбираться с собачьей игрушкой Умоляев побрезговал, однако загадочная штуковина запала ему в голову. Весь день Умоляев, покинувший сквер, возвращался мыслями к содержимому мяча. Под вечер, чертыхаясь, Умоляев направился в магазин и с нарочитой небрежностью купил новенький теннисный мяч. Показное спокойствие далось Умоляеву нелегко — ему казалось, будто продавец догадывается о причине приобретения и оттого смотрит с насмешкой.
Вернувшись домой, Умоляев занялся мячом. Для начала он потряс пронзительно-салатовым колобком рядом с ухом, но этот опыт мало что прояснил. Решив идти до конца, Умоляев взялся за нож. В первый раз острие соскользнуло с выпуклого бока, но затем Умоляев приспособил его в ложбинку, обегавшую сферу извилистой кривой. Текстильное покрытие поддалось, в разрезе показалась бледно-серая резина. Нож выгрызал из мяча катышки опилок. Когда две трети поперечника было пройдено, Умоляев развернул лезвие боком и вскрыл мяч. Внутри нашелся уже знакомый пакетик с синим содержимым. Умоляев задумался.
На другой день он обзавелся в магазине детским мячом, красным, с широким полосатым пояском. Дома он взрезал его, точно арбуз. В мяче скрывалась мягкая резиновая лента, завитая в кольцо. Умоляев недоуменно повертел ее в руках и выбросил в мусорное ведро, отправив следом за ней две половинки ненужного мяча.
После Умоляев полез в книжный шкаф и, будто зуб, выдрал из плотного книжного ряда толстый энциклопедический словарь, шепеляво отлепившийся от соседних обложек. При этом с полки упала нечаянно задетая локтем фигурка — фарфоровый аист, перешедший к Умоляеву от бабки. Умоляев был равнодушен к старой безделушке, однако привык видеть ее в шкафу и поэтому раздосадовался — тем более, что осколков получилось много. Оставив словарь, он смел осколки в совок. Внимание его привлекли три плоских костяных крестика — они желтели среди блестевшего глазурью фарфора. Умоляев присел на корточки и, выковырнув мизинцев один из крестиков, осторожно взял его двумя пальцами, стараясь не оцарапаться острой крошкой. То, что крестики с равновеликими закругленными на концах перекладинами прежде скрывались в бестолковой пичуге, представлялось несомненным — им больше неоткуда было взяться. Однако как они туда попали и для чего предназначались — эта тайна не имела простого объяснения. У Умоляева заныл висок.
В энциклопедическом словаре не нашлось никакой информации о том, чем начиняют теннисные мячи. По поводу костяных крестиков в фигурках из фарфора тоже не было ни слова.
Умоляев побродил по квартире, скользя взглядом по предметам. В голове его неуклюже топталась смутная мысль. Встав на табурет, Умоляев заглянул на антресоли. С табурета он слез, держа в руке пыльное пресс-папье, сделанное из светлого дерева. Сомнамбулически положив его на стол, Умоляев сходил в кладовку за инструментами. Он вернулся с молотком-гвоздодером, щербатой стамеской, двумя отвертками и тронутым ржавчиной лобзиком. Вздохнул, свинтил с пресс-папье ручку и снял планку, служащую для прижимания промокательной бумаги. Основание, полукруглый брусок, состояло из двух деталей — на стыке застыли белесые капли твердого, как само дерево, столярного клея. Умоляев вогнал в щель стамеску. Он долго мучился, пропихивая и раскачивая стальное жало — извлекал его, вонзал снова, стучал по стамеске молотком, пытался помочь отверткой, используя ее как клин. Когда он почти отчаялся, дерево вдруг звонко лопнуло, от бруска отскочила часть. Внутри запыхавшийся Умоляев узрел небольшую выдолбленную нишу — в ней лежало мраморное колесико.
Спал Умоляев плохо.
Два дня он мрачно размышлял о своих чудных находках. У него появилась привычка недоверчиво рассматривать обыденные предметы, особенно те, которые числятся неразборными. Наконец, Умоляев решился действовать. В солидном магазине он придирчиво выбрал себе дорогой швейцарский нож с красной рукояткой. Нож тоже хранил в себе секреты, но для извлечения их на свет не требовалось ничего ломать — из корпуса, поворачиваясь на осях, легко возникали пара опасных лезвий, плоское шило, добротная пилка, щуп и еще несколько приспособлений.
Умоляев начал наобум. В распоротой им дома диванной подушке среди слоев синтепона скрывалась аморфная тряпичная кукла без рта и с одним глазом. Она вызвала приступ гадливости — Умоляев немедленно выбросил ее, но класть на оскверненную подушку голову с того момента не мог. В жестяном флаконе с пеной для бритья, разрезанном ножницами, обнаружилась крохотная пластиковая коробочка с притертой крышкой — Умоляев сперва даже решил, что это штампованный кубик, но затем все же сумел подцепить крышку, едва не сломав ноготь. Коробочка была пустой.
Вскрытый ножом тюбик с зубной пастой, на первый взгляд, не имел посторонних вложений. Однако, промыв его под струей воды, Умоляев прочел на внутренней поверхности невероятное слово «ЫЙРЛЖ», вплавленное в изнанку большими красными буквами.
Четыре книги погибли впустую, а пятая выронила из распластанной лезвием коленкоровой обложки треугольный кусок фольги, с рядами дырок, словно дважды проколотый вилкой.
Из-под подкладки зимней меховой шапки Умоляев выпростал невесть кому принадлежавшую косточку, а из каблука старого ботинка — голубой шарик: когда из этого шарика, расколовшегося под ударом молотка, выпали две серебристые пирамидки разного размера, Умоляев едва не повредился рассудком.
Умоляев сражался с предметами, как с засланными к нему врагами. Сюрпризы множились. Между двумя фанерными плоскостями, составлявшими полку в шкафу, хранилось бумерангом изогнутое зеркальце. Из перерубленной пальчиковой батарейки высунулась бумажка с нарисованной стрелкой. В воротник куртки, как выяснилось, была вшита трубчатая спиралька с бусиной на конце.
Коллекция находок росла. Узкий пузырек без пробки, наполненный застывшим цементом. Разномастные цилиндры, конусы и параллелепипеды, некоторые – с отверстиями. Две склеенные прозрачные пластинки, между которыми медленно перетекало что-то густое, темное, тягучее. Кусочки резного пергамента, походившие друг к другу по линиям кромок.
Умоляев потерял покой, сдал с лица. Знакомые приставали с сочувственными расспросами, коллеги по работе настоятельно рекомендовали взять отпуск, отвлечься от проблем. Женщина-сотрудница, из тех, кто обожают проявлять заботу о ближних, презентовала Умоляеву упаковку капсул: «Замечательное средство, восстанавливает нервную систему! Пью сама – и сплю, как младенец!» Умоляев вынужденно взял лекарство, но не выдержал, украдкой рассек три капсулы – из одной вместе с порошком выкатилась зеленая горошина. Упаковка полетела в корзину под столом.
Умоляев не верил никому и ничему. Дом его больше не был крепостью – всюду таились лазутчики. Однажды утром, проснувшись, Умоляев прошлепал в ванную и воспаленными глазами уставился на собственное отражение в зеркале. Разинул рот, высунул язык, попытался рассмотреть горло. Задумчиво сунул в ухо мизинец. Опустив голову, Умоляев глянул на грудь, на белый дряблый живот. Вышел из ванной комнаты и вновь вернулся в нее с швейцарским ножом. Поколебавшись, выбрал точку над пупком, приставил к телу острие. Кожа непроизвольно втянулась под колким металлом. Умоляев повернулся так, чтобы лучше было видно в зеркале – он боялся пропустить что-нибудь необычное. Вздохнул – и решительно ткнул лезвием.