— Если для допроса был направлен целый полковник, начальник Охранного отделения, заведующий еще бог знает какими службами, то дело крайне серьезное.
— Но! Без шуток! Расскажите что знаете, да и гуляйте с миром! От вас только требуется расписать события того дня и предшествующих ему. Благо для вас, по делу вы проходите не как подозреваемый.
В диалог вмешался кто-то из жандармов:
— Ваше высокоблагородие, жестче с ним надо! Он явно что-то не договаривает, знаем мы таких…
— Так, цыц! Не лезь не в свое дело. – полковник перевел взгляд на человека, сидящего за столом – А вы, Андрей Васильевич, выкладывайте все что знаете, пока разговор не принял совершенно иной эмоциональный окрас.
— Я не могу, право, не могу, иначе меня в лечебницу упекут! – взволновавшись от отчаяния и растерянности выкрикнул Андрей Васильевич.
— Не упекут, я об этом лично позабочусь. Все что от вас требуется – держать язык за зубами, иначе наказания по всей строгости уже не избежать. Ах да, ознакомьтесь и поставьте подпись. Прекрасно. Ну что, будете говорить?
Человек сидящий за столом глубоко вздохнул:
— Я долго размышлял над тем, что послужило началом событий, в результате которых я оказался здесь, благо времени у меня было предостаточно. Теперь я уверен, что все началось пятого августа 1912 года, когда до ушей моих донеслась удивительная новость…
Как вы знаете, я служу в нашем музее при отделе древностей Античного мира, работаю с археологическими группами и организациями что часто задействованы в области моих интересов. Они нередко находят интересные захоронения по наводке, или в иных обстоятельствах.
— Пишешь?
— Да, ваше высокоблагородие.
— Отлично… А вы продолжайте рассказ!
— Так вот: лидер группы «Ганимед» — Константин, сообщил мне, что при прокладывании железной дороги на южных рубежах страны, в Феодосии, случайным образом был вскрыт древний склеп, необычайно древний. Необразованный люд из числа работяг ринулся изучать его, но как позже сообщили Константину — «их что-то очень сильно напугало», да так, что они ни одной вещицы оттуда не стащили. В общем, ко времени, когда прибыли молодцы из «Ганимеда», все пребывало в невредимом виде. Они изумились тому, что предстало их взору, а посмотреть там было на что: изумительной сохранности обширное пространство под холмом возле обрыва, с фресками дошедшими до нас в невероятном виде, предметами культа и некоей святыней – тут рассказчик замялся – на вершине древнего алтаря. Все вроде и ясно, но есть несколько нюансов: те подземные полости явно были частью еще более грандиозного, ныне не существующего комплекса, вероятно, бывшего местом почитания. В противоположной части подземной комнаты был найден заваленный узкий лаз, говоривший о том, что еще глубже, в каких-то подземных норах, могла сохраниться еще одна часть архитектурного комплекса, предназначение которой остается загадкой. Исследование лаза ребята под руководством Константина решили оставить на потом, никто из них не знал, что через неделю из-за небывалой силы дождей и схода сели с близлежащих холмов, случится чудовищный по силе обвал, катакомбы разрушатся, и все их остатки будут погребены в море. Одно радует: они успели сделать фотоснимки фресок и вывезли оттуда наиболее ценные артефакты. Фрески, эти фрески… было в них что-то необычное, загадочное. Вроде они и греческие, но не боспорские, это точно. Одно удалось определить – примерный возраст: изображения по стилистике восходили к глубокой архаике, но это буквально все, что можно было сказать с уверенностью. Неизвестен даже культ, которому отправляли почести здешние поселенцы. На фресках были змеи – змеи, запряженные взамен квадриге лошадей в колесницу к какому-то зооморфному божеству, издали напоминавшему тритона, на иных фресках змеи ползали подле людей, кормились молоком от груди женщин, словно были для них почитаемыми домашними животными! На другом изображении была такая сцена: человек в причудливом хитоне и с посохом в руке говорил сидящему на камне юноше, точно его поучая, а над его головой был текст, похожий на письмена народа милетов, хотя и несколько иные. Все же, мне удалось составить некое интуитивное подобие перевода того текста: «Смотри, о юношество! Тот змей, что ползет возле ног твоих здесь, или быть может, встретится тебе на рыночной площади в тени прилавков – он есть проводник древних богов, чьи имена забыты. Это суть дети тех, кто жили далеко до нас, имели ноги, руки, и большой ум. Они строили великие города, что истерты теперь в пыль, и дети их напоминают жалких червей. Но мы тоже их потомки, и хоть не помним древних, но должны уважать их образы, что не запечатлены, и имена, что ныне не могут быть изречены». Я осведомлен о существовании в эллинском мире подобных культов, благодаря открытию сэра Артура Эванса, который в тайнике Кносского дворца под алтарем обнаружил знаменитую критскую «Богиню со змеями» — фигурку среднеминойского периода из фаянса. Учеными были сделаны выводы и выдвинуты предположения о том, что культ этот вырос из домашнего культа, а в микенскую эпоху на острове Крит змеи считались покровительницами городов. Всего-то! И никакой вам тайной подоплеки. Напротив, я так не считаю! У меня имеются свои, более смелые теории о том, почему на самом деле возникали такие культы, но я не осмелюсь высказывать своего мнения, хоть и имею теперь гору доказательств в защиту своих суждений. Самым жутким в той «гробнице» были не фрески на странные сюжеты: в центре помещения стоял алтарь, а на нем, в золотой чаше лежала каменная голова — типичное скульптурное изображение Медузы Горгоны. Что удивительно, стилистически она выглядела многим моложе самого здания и фресок, явно из более обозримой к нам эры. Из этого был сделан вывод, что место поклонения использовалось многие столетия подряд. Это было впечатляющим, и одновременно, пугающим зрелищем, но самое страшное таилось в дальнем углу. Там находилась глубокая яма, с виду неприметная, в древности, видимо, накрываемая полотнищем, что ныне истлело. И вот эта яма была доверху наполнена человеческими костями и черепами. Дикость картины усугублял тот факт, что многие черепа были расколоты и распилены, как и кости, что не оставляло сомнений о кошмарных процессиях, проводившихся здесь, и, видимо связанных с осуждаемой цивилизованным обществом практикой каннибализма или кормления ритуальных животных людскими останками. В центре, прямо напротив того, что с головой в золотой чаше, стоял и алтарь поменьше – с выемкой и подтеками цвета ржавчины по стенкам, невольно вызывавшими ассоциации с кровью. Он тоже имел любопытную надпись: «Ты пребывающая в сумраке, о великая, чей взгляд пронзает каждого, чье имя стерто временем и чья мать – тысячеликая луна, храни детей ночи…». Спустя некоторое время предметы оттуда были доставлены в музей, и мы с коллегами приступили к их изучению. Любопытнее всего была та голова: выглядела она так, словно ее отрезали от полноценной статуи, после чего непонятно зачем положили в золотую чашу, возвели на алтарь и приносили кровавые жертвы. Не помню когда точно, но один из исследователей, доцент по имени Алексей Свирин, стал одержим этой головой. Я плохо знаю этого человека, никогда с ним особо не пересекался и потому не общался часто, но изредка имел с ним дело. Так вот, он имел странное обыкновение частенько крутиться рядом с артефактом, и когда однажды мы остались наедине, он среди прочего бросил несколько странных фраз. Дайте вспомнить… кажется то были: «Профаны не знают с чем столкнулась» и «полночь все расставит на свои места». Когда я пытался переспросить его о значении данных слов, он меня проигнорировал, словно вовсе не услышал моего вопроса, и ушел по своим делам. Совершенно чудной человек, подумал я. Следующий месяц, как вам уже известно, выдался крайне насыщенным на загадочные происшествия: Одной ночью я был разбужен известием о том, что в здание на Большой Морской улице, где временно располагались предметы найденные на месте раскопок, пробрались неизвестные. Их спугнул сторож, а тем неопознанным личностям удалось сбежать. Что было странно: взломав большой навесной замок на массивной двери подвала, они не вынесли ничего стоящего из помещения. Более того, складывалось впечатление, что их целью и не было похитить ценные артефакты. Случилось вот что: когда приехал я, заведующий хранением и еще пара персон, в подвале мы обнаружили, что все ящики были вскрыты, алтарь вынут и возведен в центре подвала. В других вскрытых ящиках я заметил даже золотую столовую утварь, но она никоим образом не заинтересовала преступников. Даже золотая чаша не была украдена; сейчас она стояла на алтаре, а в ней та мерзкая каменная голова! Да, мерзкая. Было в ней что-то… я не разбираюсь в людской психике, но это точно связано с тем, что описывал Юнг в своей свежей публикации «Психология бессознательного». Итак, некто с неизвестными нам целями, возвел алтарь вновь. Но, у меня уже тогда появились догадки о случившемся: в суматохе никто не заметил пепла и горьковатого запаха каких-то трав, что ощутимо чувствовался подле камня: словно бы здесь воскуряли благовония. С тех пор охрану увеличили и на окна были поставлены массивные решетки, но это не остановило неизвестных, что группами по паре-тройке человек пытались проникнуть в подвал.
Клянусь вам, в том всему виной Свирин! Как-то раз я заметил его за изучением одной книжицы: подойдя ближе я понял, что это проклятый трактат Плиния Старшего «Sapientia serpentis», где он изложил все то из мира запретных таинств малоазийских культов, даже тех племен, что не были известны римлянам, что не осмелился включить в свою «Естественную историю». Как я слышал, именно под влиянием этого текста Оскар Уайльд сочинил загадочные строки, лист с которыми сжег в камине на одной из пирушек. Чудом сохранился только фрагмент, концовка стиха. Перескажу в собственном переводе:
***
Покрыт туманом темный дол,
В цвета осенней акварели
Этюд таинственный меня увел.
Куда завел меня туман проклятый?
К печальным склепам, что в глуши стоят?!
На рощицей покрытый холм покатый,
Где, как преданья древние твердят,
Лесные девы шабаши творят…
Этот негодяй, Свирин, явно был заинтересован в том, чтобы подсылать своих отморозков, дабы, нет, не выкрасть древние предметы, у него были более дурные намерения, о которых я догадался многим позже. Этот человек слишком хитер, чтобы подставляться, нагло пытаясь похитить вещи.
Апофеозом нападений на здание стал случай, когда под покровом ночи неуловимые преступники совершили вооруженный налет на отдел хранения. В результате перестрелки были ранены несколько охранников и убит один из нападавших. Что примечательно, его личность установить не удалось. Как мне помнится, он, вероятнее всего, был иностранцем. После этого случая руководство музея решило назначить комиссию из числа наиболее компетентных сотрудников, куда вошел и я, чтобы в условиях строжайшей секретности перевезти «феодосийскую Медузу» и прочие связанные с ней вещи в более надежное место. Только несколько человек были посвящены в суть дела, и только они знали, где отныне будут храниться злосчастные артефакты. Ночью их доставили в закрытый отдел музея в одном из его внутренних дворов, куда имели доступ немногие. Я уверен, нет, я настаиваю на том, что следующие события могли произойти только потому, что один человек из того малого круга посвященных, куда входил также и Свирин, причастен ко всем бедам, свалившимся на наш музей в те дни. Однажды ночью, когда мы с двумя коллегами вынуждены были задержаться позже остальных, я сидел за столом переводя латинский текст, в то время как Виктор и Марк Семенович хлопотали в соседних помещениях, где и было принято решение хранить предметы.
Я лишь утомился, очень сильно устал, а потому заснул не надолго, я… о-о Боже, сохрани и помилуй! Какая безумная, неправдоподобная явь! Это был не сон! Это был не сон!! – рассказчик неожиданно впал в истерику, неистово задрожал всем телом, громко выкрикивая несвязные реплики.
— Скорее, принесите воды, срочно успокойте его!
— Ваше высокоблагородие, он же и вправду тронутый, может его просто того, в психлечебницу?
— Вон! Быстро за водой! – в приказном тоне сказав это, полковник тихо, скорее уже для себя добавил — Я прекрасно знаю, какой груз в заколоченных тяжелых ящиках мы вывезли оттуда… — После того как рассказчик отдышался и пришел в себя, полковник вежливо просил продолжить:
— Я не помню сколько проспал, по ощущениям минут сорок. Проснулся я от странных звуков, доносившихся из соседнего помещения: весь свет вокруг почему-то был погашен, а я долго пытаясь понять спросонья, что за звуки то могли быть, постепенно понял: они являлись ничем иным, как отдающим гулким эхом хором голосов, распевавших заунывные мотивы. Они пели на жутком подобии древнегреческого, синхронно подвывая и временами издавая шипящие короткие звуки, за которыми следовали шипящие длинные. Слабо ориентируясь в полумраке я привстал, пришел в себя и постепенно привык к темноте, различив в слабом свете ночного неба интерьеры, мебель и путь к залам, откуда слышалось пение, тихонько встал и начал двигаться на звук. Я вышел в основную залу. Не знаю, как описать увиденное мною зрелище, да и можно ли назвать это зрелищем в полном смысле? Я имею ввиду, что из-за прохода, слева от которого стоит массивный шкаф, были видны только тени и отражения людей. На стене, находившейся справа от входа в залу, где я и притаился, в теплом свете уличных фонарей я узрел силуэты: они извивались и дергались в причудливом танце, будто бы пьяными голосами выкрикивая диковинные слова. Тогда меня охватил ни с чем не сравнимый, неописуемый ужас, живущий в подсознании и, видимо, доставшийся мне в наследство от пещерных первопредков. Я тихо, боясь обратить на себя внимание психопатов, стал двигаться по скрипучему паркету к выходу из корпуса. Как билось мое сердце от животного страха за свою жизнь! Обнаружив меня, они могли наброситься и задушить голыми руками, им бы ничего не стоило это сделать, я убежден в этом. Уже в считанных метрах от выхода я понял, что песнопение стихло: через секунду сатанисты, или кто они там, громогласно и синхронно изрекли нечто вроде этого: «Агла! Телематон, Агламатон, тетра-тетра, Иекатон – Иао! Иао!» после чего любые звуки прекратились. Здание погрузилось в невыносимую, звенящую тишину, словно разом отсюда выкачали весь воздух, оставив лишь непроницаемый вселенский эфир. Не помню сколько я простоял так, застыв и боясь пошевелиться, дабы не издать ни одного звука, способного выдать мое присутствие. Мне казалось, что прошел час, хотя на деле это могли быть пятнадцать или, быть может, двадцать минут, прежде чем я решился вернуться. Я хотел увидеть хоть краем глаза то, что так пугало меня, но не настолько, чтобы заставить убегать сломя голову. Я тихо, смело, но не спеша вернулся к своей прежней позиции. Прижавшись к спасительному шкафу, я медленно выглянул из-за угла прохода в залу. Казалось, мысли заставившие меня вернуться нашли подтверждение – странные люди закончили церемонию и исчезли. Я слегка подслеповат без очков, которые оставил на столе, так и не надев после пробуждения, но сияния уличных фонарей, неплохо освещавшего помещение и рисовавшего на стенах живописные тени, мне хватало. Выглянув из-за угла я подумал о том, как и когда сюда успели привезти эти скульптуры? Их здесь не было днем. Какую экзотическую сцену они изображают? Почему одни стоят, в то время как другие сидят на полу, связанные, будто бы толстой веревкой, спинами друг к другу? Почему мутноватые, расплывающиеся лица одних мне совершенно не знакомы, когда как другие отдаленно напоминают лица моих близких коллег? На осознание происходящего мне хватило пары секунд. Всего пара секунд и мое сердце готово было выпрыгнуть, либо разорваться прямо в груди. Если бы оно умело кричать – издало бы полный отчаяния, сводящий с ума крик. Я побежал прочь, прочь оттуда! До сих пор не знаю, что именно заставило меня совершить самый смелый и безрассудный поступок в жизни: примерно на половине пути я обернулся и прямо на стене, на которой еще не так давно плясали зловещие тени, стене все так же ощущавшей прикосновение света уличных фонарей, я увидел голову, и по-моему даже тело; она не двигалась, но волосы ее, если это были волосы, хаотично извивались, подобно клубку спаянных в грязи дождевых червей – слепых и склизких. Я издал нечеловеческий вопль, который, кажется, поставил на уши весь город, после чего, не помня себя от переполняющего меня инстинктивного ужаса, покинул здание.
— Что вы помните после? Вас преследовали?! – внимающий полковник выпучил глаза, ожидая услышать крайне важные для него детали.
— Потом я помню только хлопочущего фельдшера, его большой металлический шприц и ваше усатое лицо, смотревшее на меня ровно так, как и сейчас…