(звук открываемого окна)
Девушка! Да-да, вы, девушка, ну чего вы стоите уже пятнадцать минут? Давайте подвезу, или хотя бы садитесь, погреетесь!
(звук открывающейся двери)
Ну вот и хорошо! Садитесь назад, у меня сидение придвинуто… Нет, вперёд хотите? Ну — правильно, дорогу лучше видно будет.
Давайте вам отодвину… ух, у вас и рост, я вам скажу! Редко такой когда у девушки встретишь! Что ж сразу не сели? Побоялись? А чего так быстро передумали? Ну да, и то верно. Я действительно только на вид такой угрюмый, особенно если не выспался. А как начну говорить — так люди и улыбаться начинают. По голосу-то больше гораздо можно понять, чем по внешности, особенно сейчас, когда везде косметика да Инстаграмы… Вас на Подшипниковый завод ведь? На фестиваль искусств? Откуда-откуда… Да в это время года здесь либо дачники наездами, либо вот ещё ребята вроде вас. На фестиваль которые. Ну вроде вас — это прогрессивная молодёжь, в общем. Одежда яркая, а кожа бледненькая, и вид у всех агендерный донельзя. Сейчас же везде одежда делается так, что…
Ну откуда такое удивление? Что — все, кто за сорок и слов таких знать не должны? Знаю-знаю. Хотя уже и сорок-то мои давно прошли… У меня ж дети есть — и от первого брака девчонка, и от второго два мальца. И они в этой теме с самого сызмальства, дочка смотрит разноцветных блогеров, а сыновья какого-то вертолёта геймерского. И у них там такие войны на ютубах друг против друга — закачаешься! Я во всё это стараюсь вникнуть, а иначе нет смысла их слушать — ничего ж не понятно будет. Правда сейчас всё это, кажись, поутихнет — там же закон какой-то внедрять в нас сейчас помышляют, по которому всё это обсуждать будет примерно как теракт готовить… Нда уж…
А какая разница, одобряю я всё это или не одобряю. Ну даже если и не одобряю, что с того-то? Я человек уже настоявшийся, старого разлива, советской закалки. Я вообще мало чего одобряю, наше поколение в своё время наодобрялось уже, до сих пор вот расхлёбываем. Теперь уж у меня одобрять вообще редко выходит. А вот не одобрять — это пожалуйста. Коробку-робот, например, не одобряю и передний привод тоже. Агрегаторы заказов не одобряю, что на смартфон поставить заставили и сами эти смартфоны тоже. Жилые комплексы по тридцать этажей, акцизы на пиво и газировку, бутылки по ноль сорок пять и пакеты по ноль восемь килограмма. Волосы в ушах, пирсинг в языке и татуировки на лбу. Если за всё, что я не одобряю, сажать начать — это тюрем на всех не хватит, придётся ещё построить. А тюрьмы я, кстати, ещё сильнее не одобряю.
Но вы, молодёжь, сейчас поголовно зациклены на том, кто там и что одобряет. Всё-то вам знаки нужны по принципу свой-чужой, и чтоб позаметнее были, отчего вроде как ты ещё больше свой становишься. Полоски разноцветные, волосы зелёные, штаны с лампасами, борода с бакенбасами. А ведь это всё ложное, наносное. Раньше — ну совсем-совсем раньше, в библейские времена, например, такой разницы внешней не было видно. И ведь умудрялись же как-то своих отыскать и родственную душу найти. А всё потому, что не на одежду, а в лицо смотрели, не в аккаунты, а в глаза чужие заглядывали — и там что-то своё отыскать умудрялись. А теперь… ну вот взять одну историю из моего прошлого… сейчас, только перестроюсь.
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ, ТОЛЕРАНТНАЯ
Ну вот взять хотя бы этот флажок разноцветный, который сейчас везде запрещают и который меня вроде как должен кем-то другим сделать если я его на антенне повяжу. Ну разве можно по нему выводы делать о человеке — хороший он, плохой ли? Флаг же этот не за какие-то заслуги достаётся, его может кто угодно заказать на сайте в два клика. И что это, человека тут же изменит? Доставил курьер флажок — и всё, ты уже в какой-то группе продвинутых людей, мыслящей части нации, вырвался из глубинного народа и нависаешь над ними, как учитель над детсадовцами?
Ну вот у нас в Подольске в пятнадцатом году Ромка Чужачок работал на такси. Чужачок — потому что фамилия у него такая была, не прозвище. Вот он всё модное и молодёжное страсть, как любил. У самого-то детства не было совсем. Дурачком он родился, неправильное развитие внутри утробы или что-то вроде того. Наше поколение не привыкло в подробности лезть. Ну дурачок и ладно, главное, чтобы машину вовремя на базу пригонял. Дурачок в смысле… ну, общечеловеческом. Не понимаешь? Ну он с задержками развития, в общем. Рос в детдоме каком-то. Мать у него вроде бы пила и проституткой подрабатывала, а отец в армии сгинул или пулю проглотил. Родился Ромка с какими-то врождёнными аномалиями, из-за которых ходил кое-как и стоять ровно не мог долго. Сидеть — пожалуйста. Вот он и выбрал работу сидячую. На лицо-то он был ещё более-менее, видно, что простоват, но пока рот не раскроет — может за нормального сойти. А как начнёт говорить… Суждения у него были оригинальные, скажем так. Например, он думал, что рычагом когда скорости переключает — он как бы двигателю даёт отдохнуть, если не торопится, и поэтому на сцеплении подольше катил и мягонько так включал. Мол — двигатель отдышится и с новыми силами заработает. Иногда просто даже без переключения сцепление выдавит, нейтралку поставит и летит под горочку, радуется, что двигатель в это время пот утирает. Ещё, например, хотел помочь экологии и мусор стал самостоятельно закапывать. Говорят — весь двор перекопал ямками и туда мусор из ведра высыпал. Соседи его чуть не побили за это. Так он потом возмущался — и сами не хотят работать, и мне экологичным быть не дают. Он, даже когда в туалете евроремонт сделали, так он вытащил старый унитаз во двор, у качелей яму вырыл по пояс и закопал его там. Ребёнок потом один провалился ногой прямо в сливной бачок, который он едва землёй присыпал. В общем — персонаж всегда был занимательный.
Но при этом — где-то Ромка был и сообразительный. Понял, например, что если говорить лишь то, что хочет слышать собеседник, то его все сразу слушать начинают да делиться всяким сокровенным. А он уж очень любил с молодёжью разговаривать. Так-то, конечно, никто бы с ним по своей воле не заговорил, с дурачком в тельняшке, так он начал подстраиваться под происходящее вокруг. Волосы покрасил, в барбершоп стал ходить. Сигареты он никогда не курил, но вот вейпом обзавёлся. И флажки радужные развесил — на зеркале, на бардачке и даже вот на рукав приклеил, как шеврон. В кармашке сидений у него вот здесь вот, где у меня… что тут у меня, кстати, доверенность? Тьфу, и ведь не моя, Серёгина… надо б вернуть… В общем — вот тут у него комиксы всякие лежали, он их тоже любил очень. Зарядки торчат для телефонов на любой вкус, конфетки в цвета радуги в двери насыпаны. Чехольчики на сидениях с аниме-персонажами. Короче — стал он для молодых клиентов своим в доску, штаны в полоску. В радужную полоску, конечно же, хе-хе.
А потом диспетчер в таксистском нашем чате сообщает, что, мол, вчера вечером клиентка одна Ромкина ему из баллончика перец в лицо распылила да каблуками так потопталась по лицу, что восемнадцать швов наложили. Она упёрлась в дверцу пассажирскую, взялась за вон ту ручку сверху, приподнялась — да давай Ромку пинать обеими ногами по лицу. Мы сначала думали — психопатка какая попалась, или солевая, их тогда полно было. Не мог же Ромка к ней полезть. У него… ну, не развито было. Он обычно стеснительно говорил, что у него, мол, небинарность персоны, но все всё понимали. Со стоянием у него были проблемы не только в буквальном смысле, вот.
Но потом дали мне почитать отчёт с места происшествия. Этот отчёт у нас по рукам долго ходил — менты руководству скинули, а от них уже и нам. В общем — подвозил Ромка клиентку ту до клиники, где ей гормоны должны были колоть. Она пол решила сменить. Ну Ромка ей и затирал, что он всё это поддерживает и вообще — тоже весь из себя персона и тоже небинарный. А потом слово за слово — потянулся за кресло её вон туда вот и притянул ремень так, что она вдохнуть еле смогла. У него там, оказывается, рычажок специальный был. И сворачивает к гаражам, где у него гараж куплен был. И говорит тогда Ромка, что понимает он свою клиентку больше, чем кто либо другой. Что у него тоже недавно была операция, которая ему глаза на мир открыла. Приподнимает футболку — а у него там разрез вроде как на животе, и оттуда два глаза натурально пялятся. Это, говорит перепуганной клиентке Ромка, сестра моя, которая внутри утробы со мной срослась, а я даже и не знал, и только недавно на рентгене мне её нашли и вот, по моей просьбе вскрыли. Она мне женские гормоны в кровь выпускает, отчего я небинарным становлюсь. И осознали мы с ней себя вдвоём, как небинарный супергерой, который борется с предрассудками. Пока не очень получается, но мы очень стараемся помогать таким, как мы, становиться самими собой и глаза им открывать на этот мир, а миру — на них. Таким, как ты вот, например.
И с этими словами Ромка открывает свой багажник, достаёт оттуда сумку-холодильник, садится опять за руль, и достаёт из сумки той пакеты вакуумные с мужскими, так сказать… ну, с пенисами, в общем. И начинает отодвигать кресло девчонке и наклонять спинку. Оно у меня, говорит, специальное тут установлено, позиций не меньше, как у настоящего гинекологического, разве что для ног ничего не придумано, но я ремнём наловчился. Ты, говорит, сейчас выбери, который тебе больше нравится, а я всё как надо оформлю. У меня это не впервые, я правда раньше обычно только отрезал, а пришивал крайне редко, зато накопилось, теперь и выбрать можно. И выживают у меня, говорит, часто. Но не все меня понимают, конечно, иногда операция успешная, а они угрожают, тогда я им обратно пришиваю, но вот там у меня выживаемость пока низкая. Зато стабильно низкая. Главное — таблеток тебе вот этих скушать. Это не обезболивающее и не наркотик, нет. Это от плохой памяти и мыслей. Примешь — и всё забудешь, с утра и до завтра, весь день из памяти вылетит и боль не запомнится. Если кровотечений не будет — высажу тебя у дома, ты и не вспомнишь, где была, только порадуешься, что совсем другой стала. Хорошо, что ты мне попалась — я с мальчиками научился, а с девочками всё никак не выходит, пока ни разу нормально помочь не вышло, а только на половину. Вскрыть вскрываю, отрезать и вынуть лишнее успеваю, а вот пришить уже сложности возникают, очень много течь начинает и времени исправить — минута-другая. Не справишься — приходится до другого места подвозить, чтобы экологию в черте города не засорять…
И вот кто бы сказал о нём такое, да? Милый парень, серёжка в ухе, геймбой в кармашке. А в итоге в гараже у него нашли частей тела в разной степени упакованности и засоленности — от двенадцати разных людей. И ещё дома четверо по контейнерам. Ну и в леске он прикапывал всё подряд — и мусор вроде стиральной машины сломавшейся, и пациентов своих неудавшихся.
Как спаслась — ну так и спаслась вот. Баллончик пальцами вынула и ему в глаза — а и в те глаза, что из пуза пялились. Ремень с мясом из гнезда вырвала и ногами его в каблуках, ну да я говорил уже. Оказалось, что девочка-то не в первый раз в клинику ехала. И не в мальчика хотела, а мальчиком была и заканчивала курс свой по этому делу. А мальчик тот изначальный восемь лет в кадетском, два по срочке и четыре с половиной по контракту в войсках специального назначения. Просто — небольшого роста и на лицо симпатичный. У них это называется «пассовый», мол, такого и без операций, в платье да косметике охрана в клуб пропустит. В общем — всё хорошо, не порезали его. Ну — то есть, порезали, но до этого, и там по обоюдному было. А Ромка не успел вот.
Что? А, Ромка… с Ромкой всё не так хорошо. Его хотели было в клинику, кукушку на место вправить, да только от перца того у его сестрёнки-пузожительницы глаза загноились. Текло, говорят, прямо по лафетнику гноя в день. Ромка всё говорил, что это она от обиды плачет — не дали им с сестрой стать настоящими супергероями. В итоге гной попал в брюхо, ну и там, в общем, нехорошее началось. Не успели ему кукушку-то вправить. Увезли его на операцию, хотели сестру вырезать. Ему перед этим дали подписать бумажку и объяснили, куда везут — ну лучше б не объясняли. Выл он, говорят, всю ночь, и таблетки не помогали. Не хотел без сестры оставаться, опять совсем одному жизнь доживать. Увезли на операцию — и с концами. Чёрт его знает, вырезали хоть или нет. Но только по месту работы сообщили, что суда не будет и похорон тоже. Думается мне — поехали Ромка с сестрой на органы. Он на взрослые, она на детские. Он же всё подпишет, если скажут, что это людям поможет лучше стать. Супергерои, они такие…
Ну — вот и завод, приехали. Тебе к какому входу — там, где Мейбл надувная, или где Шелдон Купер? Ну что ты так смотришь-то. Право слово, будто вся эта ваша поп-культура — это квантовая физика какая… или хотя бы карбюраторное дело. Два-три ролика на ютубе — и уже в теме, вот что скажу. А иногда клиента нет, или кого спящего везешь — так весь ютуб пересмотреть успеешь. Ну ладно, бывайте, девушка! Как вас там? Андрей? Красивое имя. Удачи вам, Андрей! Смотрите не попадите под закон. Или под мобилизацию. Или просто… под окружающий мир. А у меня теперь заказ за город, вон стоит мой клиент. Хорошего вам отдыха!
(звук отъезжающей машины, потом звук двери)
–Да-да, мы это, мы. До СНТ «Березка», садись… Молодец какая, что пометку сделала! А то не напишут про зверье свое, а потом начинают скандалить, когда везти отказываешься. А я ж из вредности, что ли? Тут, знаешь, если животное непривычное к поездкам, то и до беды недалеко. У приятеля так кошка пассажиркина под ноги бросилась, забилась у педалей и давай шипеть! Ты-то молодец, в переноске, цивилизованно! А та на коленках везла и вот не удержала. Кто у тебя там, кошка? А зовут? Ооо, Милена! Благородство какое! А у меня все кошки с детства Мурками были, а кота единственного Фантиком звал – недавно издох. Много мы с ним покатались – страсть как дорогу любил! Ничего не боялся – свернется вот на переднем, и только ушки на проезжающие машины поворачивает. Твоя-то принцесса спокойно катается? Музыку выключу – лишний раз не будем нервировать. Я вот лучше вам историю расскажу про одного знакомца… Тоже ему пришлось однажды животину везти, хорошо хоть жив остался.
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ, ТЕПЛОКРОВНАЯ
Год назад дело было. Помнишь, какой июль жаркий стоял? Продохнуть невозможно было, и ночью спасения никакого. И вот как раз почти уж к ночи поступает заказ ему, и не куда-нибудь по городу скатнуться, а в те еще ебе…, ну, в общем, где завод заброшенный комбикормовый, знаешь? Вот туда. Подшипниковому заводу повезло, из него арт-пространство сделали, а комбикормовому — не очень. Ох, не любит наш брат такие поездки – как ведь на этих пустырях бывает – один на переднее, другой назад незаметно и нож к горлу. И либо дух испускай, либо ключи от машины отдавай. Или, если на наркоманов в отходняке нарвешься – так уж лучше собаку бешеную везти, чем то, во что они превращаются. Довелось везти однажды – так он полдороги ревел и рычал, полдороги в рюкзак свой блевал. Тьфу!
Ну так вот, на чем я остановился? Смотрит товарищ мой — заказ от старой знакомой. Ох, и напрягался он всегда от ее заказов! Всякую тварь она вечно возила, и не кошек там, хомяков — а разную мерзость ползучую, которую по телевизору-то страшно смотреть,не то что рядом ехать. То скорпионов в коробке стеклянной везла, то со змеей здоровенной всю дорогу обнималась. Ну как здоровенной… Метра два точно, желтая — как сопля с глазами и языком вечно дерг-дерг. Воздух она, значит, так пробует, добычу ищет. Много чего девчонка ему во время этих поездок рассказывала. Видно было, любила всех этих тварей. Болтливая девчонка, смешливая такая, но маленькая, худенькая — так и не понял он, сколько ей лет. Терпел он ее вместе со всеми ее тварями именно потому, что беззащитной она ему казалась. Такой, знаешь, увлеченной дурочкой, которые на земле плохо держатся, все парят где-то. Таких обмануть легко или еще как обидеть. А она его жалость, похоже, за родственную душу принимала. Вот и вызванивала его всегда, другие-то, поди, отказывались такой зверинец везти. Страшно представить, что у нее дома творилось! Ну, она как товарищу объясняла — экзотика, как наркотик. Раз заведешь паука или ящерку, и вот уже по всем аукционам карликового крокодила ищешь! А они, знаешь, только называются карликовыми! До полутора метров зверюга вырастает! Вот объясни мне, как нормальный человек с кошкой, кем надо быть, чтобы дома такое держать?
Ну в общем, принял он заказ. Она ему ведь еще всякий раз за вредность доплачивала — накидывала пятьсоточку сверху. Ну, там видно, девчонка не бедствовала — попробуй всю эту кодлу прокормить! Да не только прокормить, их и купить еще ведь надо…Хотя она как-то обмолвилась ему, что животных некоторых не купишь нигде, их искать надо. Что в каком-то темном интернете только инструкции поиска и отлова самых редких тварей найти можно. От денег он в ту пору ну никак отказываться не мог! Сбил в конце мая косулю кособокую, что на трассу вперёд хвостом выпрыгнула – и машину повредил, и на штраф почти в полстотена нарвался. Рассказываю вот тебе сейчас и понимаю – ну не везет ему с животными! В общем, принял заказ. Поехал в ночь черт пойми куда. Хотя, когда не в плюс для себя работаешь, а лишь бы покрыть и в ноль скорее выйти – и к самому черту поедешь.
Добрался он до места обозначенного, стал ждать. Тишина, темнотища, и ни души кругом. Только оводья, как лошади, здоровые, о стекло да капот бьются. Ждать ему недолго пришлось. Видит, идет знакомица его по пустырю со стороны завода. Медленно идет и на вытянутых руках что-то перед собой тащит. Приоткрыл дверцу, высунулся и кричит девчонке, помощь предлагает. «Не надо!» – отвечает, и показалось ему тогда, что голос у нее дрожит – вот-вот расплачется! Она и не крикнула даже, а сдавленно так… Дошла она, значит, остановилась у машины – впереди сесть решила. Открыл товарищ дверцу ей – а она мнется, как сесть, не знает.
«Сумку, может, на заднее?» Молчит девчонка. Во все глаза на приятеля таращится и ношу свою все на руках поудобнее уложить пытается. А в машину и овод, и жар прет! А эта все стоит, мнется. Наконец развернулась спиной и усаживаться начала. И все медленно так, аккуратничает — значит, опять какую-то животину везет. Хотел даже товарищ спросить, кто там на этот раз, да передумал. Девчонка — сама не своя, как уселась, так и замерла, только глазенками слезливыми сверкает. Ни следа от ее болтливости — похоже, все-таки приключилось с ней, дурехой, что-то. Неспокойно приятелю, всматривается в темноту — может, увидит обидчика-то. Не могло же ее одну на ночь глядя в такое место занести. Никого.
Говорит, из салона когда вышел в горячий воздух – аж сердце перехватило – такая духота стояла. Лето будто на убой нас вечно ведет – всякой живой твари плохо. Ну, почти всякой…
Закрыл он, значит, за девчулей дверцу, сам уселся, только заводить стал, как пассажирка вдруг просит тем же дрожащим шепчущим голоском, чтобы не включал кондиционер он на время поездки. Обернулся товарищ на нее – а она как села жердью, так и сидит, вперед смотрит, даже головы не повернула.
Тут не выдержал приятель, спросил, что случилось. Совсем ему не по себе от девчонкиного вида стало. И только спросил, как в сумке у нее стукнулось что-то. А сумка такая страннючая была – будто саквояж старинный. И тут девчонка обернулась на него и совсем в слезы: «Вы, – говорит, – как только можете медленно езжайте и холод не включайте. Нельзя!»
«Ну все, – думает товарищ, – попал!» Нечего ее было все-таки приваживать, вези вот ее теперь без кондера, дуру полоумную! Даже засомневался, высадить хотел, да понял, что изведется потом, если ночью в таком состоянии оставит, да и деньги…
Послушался он, в общем. Кондер включать не стал, двинулся потихоньку. Только разворачиваться на трассе начал, как «бук» опять из сумки!
Девчонка зашипела: «Не дергайте машину!». Тут уж товарищ мой вспылил: «Нам, чтобы не дергаться, на месте стоять надо!»
Не ответила. Только в кресле опустилась немного, коленки подальше вытянула и сумку поудобнее расположила. А коленки у нее такие пыльные, что аж черные – и поблескивают капельки темные, будто по земле ползла и содрала кожу.
Развернулись наконец. Только поддал товарищ, девчонка снова его осадила. И тут уж такое выдала, что десять раз он себя проклял, что заказ этот взял – никакие деньги его мучения не покроют – попросила печку включить! Да даже не попросила, а затребовала этим своим дрожащим голоском. А из сумки опять «бук-бук».
«Да мы же задохнемся с тобой, тут и без печки дышать нечем!» – и снова газку осторожно прибавил. Тут уж сумка совсем взбесилась, и девчонка за ней следом. Так внутри забилось, что аж видно было, как толкается сквозь стенки, упирается, вырваться будто хочет. Девчонка в истерику – плачет, молится, причитает: «Сбавьте и печку включите, а то не доедем».
Тут, как товарищ мой признался, нашел на него такой страх, что готов был все девчонкины требования выполнить, лишь бы сумка успокоилась. Если еще было ему интересно, что в ней такое, и не задохнется ли животина, то теперь только об одном молил – лишь бы затихло скорее! Убивай – знать не хотел.
Тут у девчонки телефон зазвонил, та за него сразу ухватилась, как за соломинку последнюю.”Да, Иван Антонович, посылку с Монголии приняла… Настоящий, совсем настоящий, что же мне делать-то с ним, он же… Ну куда мне его, я же не думала, что они существуют, я и не подготовила ничего, вот к вам везу… Ну а куда мне? У меня говорю же некуда, он же через всё может… он же… Алло? Алло?” И тут у неё телефон заискрил и отключился — видать от жары. Она аж вскрикнула. Товарищ к обочине жмётся, оборачивается — мол всё ли в порядке, а она умоляюще: да не останавливайтесь, а то олгой подумает, что на поверхности и чудить начнёт!” Ну товарищ ругнулся, однако опять на полосу выехал и двинул дальше.
Едут они, значит, ползут точнее. Девчонка всхлипывает, сумка молчит. Товарищ говорит, счет времени потерял – пот градом, не вдохнуть, не выдохнуть путем, всю грудину сдавило, и мушки перед глазами. «Ну, – думает, – чего бы девчонка ни говорила – а быстрее я всех угроблю». Но печку не выключил, скорость не прибавил – боялся, что в сумке опять застучит. Тут огни городские впереди замелькали, и решил он пассажирку свою на въезде оставить, пусть попутку ловит. Сказал. А что сказал – сам не понял, язык – куском тяжелым во рту и челюсть свело будто. Только девчонка обернулась, то ли уговаривать, то ли переспрашивать, но даже пикнуть не успела – дура какая-то навстречу с сигналом пронеслась, даже на ближний свет не перешла. Промчалась, как стрела, слепящая, гудящая, и началось!
Сумка ходуном заходила, девчонка ее удержать пытается, наклонилась, телом прикрыла, сама ревет уже в голос. Тут у товарища моего нервы совсем сдали. Остановился и давай девчонку гнать – с такой истерикой в салоне и до беды недалеко. А та, как грудью на сумку легла, так и замерла. Причитала только, будто успокоить хотела того, кто в сумке.
«Кого ты там везешь?» – товарищ сам уже на крике, выталкивать девчонку вместе с ее бешеной сумкой хочет. И только дверцу открывать начал, как салон осветило вспышкой, тут же затрещало, подпрыгнула девчонка на месте и снова на сумку грудью упала, как кукла тряпичная. И тут эта животина и показалась. А темно ведь, не разглядеть толком – выползает из-под девчонкиной шеи змея будто, мордой в волосы ее тычется. А морда от тела никак не отделяется, ну как у змей обычно, а будто конец обрубленный. Товарищ, когда рассказывал, с кишкой эту тварь сравнил – говорит не видел никогда подобного. Ни глаз, ни пасти, толстющая, будто набитая чем и влажная вся, поблескивает. Скорее всего, червь это какой-то был здоровенный, и все потрескивал потихоньку, и тыкался в девчонкину голову, будто искал чего. И вдруг замер, подобрался весь, будто стойку принял, и как-то весь в сторону товарища развернулся. А тот сидит – ни живой, ни мертвый – пошевелиться не может. Сам в стойке, как кролик перед удавом.
Как его отпустило – не помнит, говорит, глаз с червя не сводил и до конца дней его во сне видеть будет. Так спиной и вылазил, боялся на секунду из виду упустить. Дрепнулся на землю, дверцу захлопнул за собой со всей силы, и тут снова вспышка! Да еще ярче, чем в первый раз. Так бы и он поджарился – видать, копила эта червячина заряд в себе и напасть готовилась.
Ну, бросил он машину, а сам давай попутку до города дожидаться. Телефон-то в машине остался. А кто особо в такое время-то? Долго прождал. Говорит, чуть с ума не сошел – везде ему червь мерещился. Потом машину эвакуатор привёз — там в днище несколько дыр размером с голову, и по краям будто сваркой припекли. Следователи приходили, и не обычные, а примажоренные, с планшетами всякими и приблудами, радиацию у дырок этих замеряли. Всё спрашивали его про пассажирку, часто ли она контрабанду возила. А с ними очкастый тип был перепуганный, он всё спрашивал — видел ли, мол, куда олгой разделился? Сколько выползло дочерних особей? Какого они были цвета? А что он мог сказать-то? Он и слова такого не знал — олгой. Потом только, когда они ушли — хорошенько загуглил, да только и там особо информации про этого олгой-хорхоя нет. Только пару картинок да приписка «легендарное, мол, животное». В смысле — несуществующее. И следователи также сказали — не существует ничего этого, мол. Ни олгоя, ни поездки, ни девчонки, ни дыр в днище, ни посылки из Монголии ни даже самой Монголии.
Я после его рассказа и сам того пустыря боюсь… Не торможу там никогда, стараюсь жаться к середине дороги, от обочины подальше. Да и девчонок со зверьем побаиваюсь слегка.
Ну что, доставил я вас с Муркой вашей. Как она там? Сама, поди, заслушалась… Чего говоришь? С червем что стало? Нашли его. Но не в машине, а в девчонке самой.
Рот, видать, искал.
Ну — удачи, девушка! У меня вон щёлкнуло на телефоне — кто-то от заказа отказался, а на меня перекинули. Надо спешить! Идите поскорее, а то ветер поднялся, ноябрь как-никак!
(звук отъезжающей машины, потом звук двери)
– Да-да, я до вокзала . Садитесь. А чего такое? А, женщину вызывали... Ну не отобразилось, значит. Отменять будете? Ну, раз опаздываете, садитесь и не накручивайте себя. Я же не бомбила какой, от фирмы. Зачем мне дурью маяться? Согласен, много чего происходит – кто ж спорит? С незнакомым мужиком в машине – конечно, риск. Но ведь и женщина – ничему не гарантия. Вот знали бы вы, как мы вас, пассажирок, порой опасаемся… Вез тут на днях двух пятничных дамочек субботним утром. Вот самое это время поганое – утро субботы: на линии никого, все стараются в пятницу отработать и уж ехать спать под выходные, хрен кого вытянешь! А я вот скататься решил и сто раз пожалел – всю дорогу мне мозг проедали. И пахнет в машине у меня не так, и одет я не так, и мужиковы обязанности все мои перечислили и на своих козлов каких-то переключились. И рыдали, и смеялись, а уж когда сзади мне там по сиденью ногами долбить начали – высаживать хотел! Да они тут же и вырубились. Храп стоял! Чуть ли не вытаскивал их на месте из машины, а уж сколько я вонь потом перегарную выветривал…
Да… пьяных баб везти – то еще удовольствие! И хамят, и руки-ноги распускают – столько гонора и смелости дурной и у мужиков-то нет. А все равно ведь привыкли думать, что с женщиной спокойнее, безопаснее. А я вот вам сейчас историю про свою знакомую расскажу. Она как-то приняла заказ с пометкой «водитель-женщина». Вызывала там одна за город, в коттеджный поселок ехать. Обеим вроде спокойно быть должно. А чуть бедой какой все не кончилось.
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ, СОЛИДАРНАЯ
Наташей мою знакомую зовут. Хорошая женщина, за сорок ей – дети уж студенты, самостоятельные. Сама в разводе давно. Не зависит она ни от кого, ни за кем ей присматривать не надо, и ночные заказы порой берет. Ну тоже, конечно, выбирает. Береженого бог бережет – это уж никто не отменял. К лесам, пустырям, да и за город на ночь точно не поедет. А тут заказ, значит, как-то поступает – за город, но утром. С пометкой «водитель-женщина», так как вызывает тоже женщина для своего спокойствия-безопасности. Ну Наташка приняла заказ – страхи-то общие, женские, понятные. Подъехала в нужный район, а пассажирка уж ждет у магазина названного. Села на переднее молча, двинулись.
Едут, Наташка на нее поглядывает. Молодая вроде женщина, моложе Наташки, а худющая – как смертушка. И такая же страшная. Волосы редкие – аж череп просвечивает, глаза вваленные, скулы вот-вот кожу прорвут. И одета странно была, ну мало того, что босиком – хоть и лето, но все равно ж чудно в городе, так еще и рубаха на ней какая-то необъятная была – вся она в ней со своими костями терялась. А тут еще ведь как двинулись – громовень от нее началась! У нее руки до локтей усыпаны браслетами были – Наташка говорит, как железки ржавые. Ну явно уж не для украшения, для утяжеления поди нацепила, чтобы ветром не унесло. Вот и гремели они на руках. А руки… там уж от человеческой руки-то ничего не осталось, вот прям кости торчали из-под тряпок – как будто Наташка это… привидение Кентервильское везла.
Уж ко всему вроде наш брат привычный, а тут Наташке жутко стало. Сразу поняла, что дамочка с особенностями. У нас чуйка на чудаков, от которых сюрпризов ждать надо. Вот будет ехать рядом или позади там сопеть – тихий, как мыша, а тебе довезти уж скорее хочется. Как будто бомбу везешь – тикает она тихонечко, размеренно, а когда рванет – не знаешь. Тут же еще, когда она садилась только, она не просто не поздоровалась – это уж нам тоже дело привычное, она посмотрела на Наташку пристально так, взволнованно, будто сказать что хотела, да передумала. Поэтому тишина и давила, потому что не просто тишина, а как будто недосказанность.
Едут, Наташка радио потихонечку включила, а сама все на навигатор смотрит – километры да минуты считает. И тут вдруг пассажирка заговорила. Сначала что-то про себя бормотала, потом все громче, осознаннее. Но вот она как рот открыла – таким смрадом понесло! Представляете запах пустого желудка? Какой-то он и горький, и кислый, едкий, в общем. Ну, Наташка нос к окошку, а сама слушает. Шепелявила та женщина сильно, будто половины зубов у нее не было, но рассказ понятный и интересный повела. Тоже, как и Наташка, пережила она развод и с двумя ребятишками осталась. Пряталась от мужа-самодура, который то документы у нее прятал, то деньги отбирал, как она сказала: «не отпускал на волю истинную». Ну, Наташка уши развесила, про своего дурака вспомнила. И тоже решила разговор этот бабий горький поддержать – тут вздохнет, тут поддакнет, там про себя словечко вставит, а пассажирка – ноль внимания! Как сидела, вперед смотрела, так и трындела. Что сумасшедшая – сомнений уж не оставалось. Но тут, слава богу, поворот на поселок показался. До точки не больше двух километров, и тут, наконец, женщина поворачивается и говорит уже Наташке:
«Вы подождите меня с полчаса. Не задержусь, а назад поменьше нам ехать придется. Сами понимаете — женщина я старая, побаиваюсь с кем попало, проявите так сказать, солидарность-то женскую».
Наташка, конечно, расстроилась, что прямо сейчас от чудачки избавиться не удастся, но ждать согласилась. Не хотелось ей все равно женщину оставлять.
Добрались они до места. Забор высокий, сплошной, только конек от дома видать – там что-то вроде собачьей головы вырезано было. Рядом машин пять припарковано. И по машинам видно – серьезные люди собрались. И тут из одной вылезает такая же худая бабенка в широких тряпках, как Наташкина пассажирка. А за ней девушка – эта уж явно молоденькая совсем, светленькая, полненькая. На ней белая рубаха была, а руки от локтей тоже в железках. И так она руки держала, как бы на весу, подальше от тела, что Наташка поняла – впиваются ей эти железки. Мужик с водительского сиденья тут же к ней подскочил , под руку взял, та аж вскрикнула. Дернулась Наташка от этого крика, за ручку схватилась, выскочить хотела, узнать, все ли в порядке. Казалось ей, что на неправильное она смотрит, и дальше только хуже будет. А тут еще девчонка эта полная обернулась, и в Наташку взглядом. Как к месту прибила — взгляд тяжелый, с укором — будто внутри нее все облазила и хорошего ничего не нашла.
И вдруг пассажирка будто отвлекать нарочно начала – не выходит, буклет Наташке какой-то сует, мол, посмотри, поизучай. Чуть не в лицо тычет! Наташка уже не знает, как избавиться: улыбку натянула, буклет взяла, про счетчик ожидания напомнила, а пассажирка все суетится, машет руками, будто загородить происходящее у ворот хочет. Но тут со стороны дома бой барабанный раздался и голоса, будто запело несколько человек. Женщина тут же выскочила и к дому засеменила, но не к воротам, а к маленькой калиточке рядом, которую и не заметишь сразу.
Тут вот стоит сказать, что Наташка успокоилась сразу, когда этот барабанный бой и песнопения услышала. Решила, что это кришнаиты. Встречали таких? Ходят обычно по городу то ли в штанах, то ли в юбках, в барабаны бьют и песни какие-то свои особые горланят. Вот вроде безобидные они, а какие-то навязчивые. Зачем так в людных местах надрываться? Езжайте вон в лес, да хоть козлами там скачите. Так что эти, которые за город ради своих мероприятий уехали, даже какое-то уважение у Наташки вызвали. Тем более, соседям не мешали – обособленно этот дом стоял, за ним дорога через лес начиналась. Наташка буклет изучать не стала – глянула только, что на обложке такая же песья голова, как на коньке, и в бардачок забросила. Машину, насколько можно, в тень отогнала, дверцу открыла и сидит ждет, проветривает. За это время никто больше не подъезжал, из калитки не выходил, ни песнопений, ни барабанов – тишина стояла. И не то что звуков, ветерка и то не было – духота к полудню собиралась. Чует Наташка, размаривать начало, и решила пройтись немного, размяться.
Только вышла, глядь – ей навстречу собака идет. Большая, мускулистая, из бойцовских, видно, медленно идет, а у самой уши торчком, и на Наташку смотрит, не отрываясь. У Наташки сердце громче барабана, замерла на месте, руки по швам, чтобы псину не нервировать, и давай тихонечко без резких движений обратно. Она и так собак до смерти боится, а тут еще черт-те где столкнуться с такой махиной. Говорит, из собачьего гипноза вышла только, когда уже дверцу за собой захлопнула и окна закрыла. А псина так и зависла в стойке.
И тут со стороны забора закричал кто-то, Наташка повернулась и видит — ворота железные вбок поехали медленно так, а за ними стоит девчонка та полная, а на ней коробка напялена, от телевизора вроде как. Прямо на голое тело, через голову натянута до самой груди, и закрывает по бёдра, а дальше всё голое. Ворота дальше ползут — а там люди стоят, все в белом и вроде как отчитывают эту девушку за что-то. Мужик рукой на неё машет, будто ударить хочет — и в сторону дороги показывает. Девчонка на это головой замотала. Он опять рукой указывает — она еще яростнее головой трясет, нет, мол. Три раза они это повторили, потом мужик начала её выталкивать, прямо так. в коробке — за ворота, а девчонка повинуется, только плечи подрагивают, как от стыда.. Тут у Наташки дыхание перехватило ,смотрит и оторваться не может, и потом как прорвало — рыдать начала.
Она мне когда этот момент рассказывала — тоже плакать начала. Потом успокоилась, закурила и начала за жизнь свою рассказывать.Что мол в школе, в восьмом классе, они такую же полную девочку всем классом травили. Её звали Маша Боярова. Их с классом повезли в бассейн Физинститута, и несколько девчонок спрятали одежду Бояровой, пока та в душе была. И Машка потом вышла из душа в раздевалку и искала хоть что-то, чтобы прикрыться. И тогда Света Хомченко наврала, что мальчики идут в раздевалку с фотоаппаратом, и Боярова совсем запаниковала, схватила коробку от телевизора, что за ящиками для одежды стояла, тогда как раз мода была телевизоры везде вешать — и натянула ту коробку на себя. Как же они смеялись. И Наташка тоже присоединилась.Подкралась сзади — и плюнула Машке прямо на затылок. И в тот момент Машка повернулась и посмотрела на неё, да так посмотрела, знаете — без злобы, а просто умоляюще, просяще, как собака побитая. И Наташка тогда отшатнулась от этого взгляда забитого, как от пощёчины, отошла от неё и стала прятаться от этого взгляда, и щёки у неё раскраснелись, и дыхание от стыда спёрло. Девчонки ещё немного поглумились, а потом накинулись на Машку — и прямо так из раздевалки и вытолкнули и дверь за ней подперли. А сами через другую дверь к вестибюлю выскочили, мол не знаем ничего. Наташка за ними выбежала, даже не посмотрела на дверь подпертую — так ей стыдно было. И потом часто ей этот взгляд мерещился повсюду — то голубь так глянет, которого она с подоконника отгоняет, то парень бывший, когда пьяный придёт, так же глядеть будет. Боярова так там и стояла у двери, в коробке — минут двадцать, пока её старушка какая-то за руку в вестибюль не привела. мол — девочка у вас совсем глупая, коробку вместо купальника надела. Смеху было среди пацанов — просто как в зоопарке, у вольера с африканскими гиенами.
Ну вот тогда, в машине, Наташка уверяла, что та девчонка полная — всё точь-в-точь повторяла. И стыд ударил её изо всех сил, будто бы Наташка взрослая всё это делает, над тем ребёнком издевается и одновременно над этой девчонкой незнакомой. Слюна эта прямо в деталях, на волосах повисшая вспомнилась… И вдруг калитка открывается, выходит мужик тот же и как плюнет девчонке по лицу и рукой пощёчину и снова плюнул, а та не пошевелилась даже, но когда он тряпку ей в рот толкать начал, та разревелась, замычала. И тут же Наташка вспоминает — а ведь и правда, и они Машке в рот носок запихнули. Она уже тогда отвернулась, но всё слышала. Как та фыркала и мычала. И опять — стыд такой нахлынул, что слёзы полились, и отвернуться не может, и смотреть мочи нет. Она мне когда об этом говорила — сама чуть не плакала. Говорит — никогда такого стыда в жизни не испытывала. Будто кто-то тянул из её души всё самое тёмное, мерзкое — и по щекам ей же размазывал.
И вдруг из калитки еще псина вышла, и еще – все одной породы, черные, гладкошерстные.На машину жадно глянули и сгрудились между ней и девчонкой. Завозились они там, порыкивают, мордами по земле елозят, будто подбирают что-то. Шесть штук их Наташка всего насчитала, ну и седьмая у стороны водительской двери где-то.
Хотела Наташка окно приоткрыть — да собака морду в щель сразу попыталась просунуть и скалится, сволочь. И вылизывает щель, жадно, будто холодец какой из машины вытекает, даже резинку зубами цепляет. И другие псы тоже то к машине вынюхивают и слизывают с колёс чего-то, то к девчонке и у ног её что-то собирают. Так Наташка и сидела — жара, духота, перед глазами всё плывёт, а как поглядит в сторону забора — там та девчонка стоит, мычит. И Наташку как парализовало – стыд изнутри жжёт, горло перехватывает, рёбра давит и, кажется, разъест скоро всю её изнутри. Прямо чувствовала, как железы слёзные под кожей сокращаются, будто судорогой их колоти — и такая печаль, тоска душу рвёт, что хоть о стекло головой колотись. А с другой стороны собака на лапы уже встала и то стекло жадно языком вычищает, и ещё одна на капот залезла, со стороны водителя дворник зубами вырвала и тоже языком по стеклу возит, слюнями заливает. Наташка тогда голову опустила, глаза закрыла и руль зубами закусила. И сжала его прям до боли в челюстях, лишь бы себе лицо ногтями рвать не начать.
И тут — как отпустило её. Дышать легче стало, слёзы уже давно не текли, но теперь уже и под кожей ничего не дёргало, судороги все прошли. Сидит Наташка, дышать старается как можно глубже. Одежда вся от пота насквозь мокрая. Говорит, будто паралич сонный прошёл. На часы глянула – полчаса всего только и прошло, а как целая жизнь. И точно, отъехали в сторону ворота, вышли два мужика, завели девчонку обратно, и тут же свист со стороны дома, и собаки все, как по команде, туда во двор, значит. И, как только последняя скрылась, ворота обратно поползли, еще раз свистнул кто-то, и следом крик. Наташка говорит, никогда такого не слышала, и, даст бог, никогда не услышит. Он долгий был. И Наташка еще сказала так про него страшно, будто он из всего тела вырывался, не из горла, а именно из тела, будто рвалось это тело на части, и из него крик. Казалось, он все заглушать может, но тут возня собачья наросла.
Взбесились псины – и лай, и рык, и визг. И чем возня громче, тем крик громче, а потом будто разом выключился. И следом рев низкий, будто кто из трубы громадной дунул, а потом как колокол – бом, бом, бом. Вот под этот колокол и стали люди потихоньку за ворота выходить. Сначала мужики – все как один бритые, с бородами и в белых пижамах. За ними женщины – в рубахах серых. Той полной девчонки в коробке не было, как Наташка ее ни высматривала. Зато свою пассажирку увидала, та вела под руки худую бабенку, которая с девчонкой приехала. Мать, наверное, это ее была. Шла, слезами уливалась, голосила – будто умер кто. А пассажирка на ухо ей что-то шепчет, по голове гладит и к машине Наташкиной направляет.
У Наташки одно желание — уехать поскорее, а сама сидит, как парализованная – за женщинами приближающимися наблюдает. Говорит, как под гипнозом была – колокол не смолкал, завывания тоже какой-то ритм принимать стали – под бой будто. Собаки во дворе еще пуще взвозились, будто у них между собой уже бойня началась. И тут одна выскочила за ворота. Бежит в сторону леса, мимо машины Наташкиной, а из пасти волосы длиннющие висят. В общем… уверена Наташка, что псина скальп тащила – волосы светлые и в крови будто выполосканные.
Тут Наташку сам организм спас, – вычистило ее, даже дверцу открыть не успела — все на колени! И после этого она как проснулась, по газам, и рванула вперед. Долго она по лесной дороге неслась, себя не помнила, даже вони не чувствовала. Ей все казалось, что за ней собаки несутся. Остановилась, только когда сердце прихватило. Свернула в кармашек там какой-то, вышла из машины и упала – истерика началась. Долго говорит, в себя приходила, а как за руль села, достала буклетик.
«Церковью Псины и землицы святой» они называются. Внутри буклетика что-то вроде устава. И каждый пункт как уровень – все ж в сверхлюди какие-то хотят. Сначала на хлеб и воду переходят, по браслетам следят, как смрадный человечий жир в них тает, и как все легче и чище становятся. А когда все внутри освободится, очистится, можно и к священной пище переходить – кашице. А кашица эта, как Наташка потом в интернете вычитала – земля, с грехами и кровью перемешанная. Вот ее-то как раз святой землицей и называют они. Я уж не знаю, есть они сейчас или нет – Наташка полиции наводку давала, наряд приехал – пустой дом и конек-то спиленный! Осторожные черти! Правда — об этом Наташке женщина-полицейская рассказывала, и в конце добавила, что, мол, в следующий раз уезжать не надо, вдруг кому помощь нужна. Проявите, так сказать, если не сознательность гражданскую, то хотя бы солидарность женскую, ведь нам девочкам вместе надо держаться, локтём к локтю отпор мерзости давать, а не отбиваться от группы, как псина неблагодарная. В общем — больше в полицию Наташка не обращалась.
Так, ладно, хватит, что-то у меня уже желудок от этих историй взбунтовался. И приехали как раз, а вы себя накручивали. Никогда заранее не угадаешь, кого бояться надо, а кого нет! Бывайте! А я перехвачу сейчас булочку вон у тех ребятушек смуглых, и на новый заказ!
(звук отъезжающей машины, потом звук двери)
(дожёвывая) Садитесь-садитесь, я вас как раз жду. Уж не обессудьте — булку с колбасой взял, пока вас ждал, да кофий горячий. А то погода такая, да ещё темнеет. Неуютно в такую погоду, а хочется иногда на работе этой как раз уюта да комфорта. Я потому и поговорить люблю. Тогда легче понять — будут проблемы, или хорошо дорога пройдёт. Ну всё, доел, сейчас стартую…
ИСТОРИЯ ЧЕТВЁРТАЯ, НЕУЮТНАЯ
Знаешь, бывает так, что и поездка нормальная, и пассажир комфортный, и вообще всё вроде хорошо происходит, а вот в финале бац — и какая-то мелочь всё испортит. Например, вёз одну даму с клуба — она хихикала, шутила, песни пела. А потом, когда выходила из такси, то повернулась взять сумку с сидения, нагнулась за нею резко, и каааак блеванёт от этого движения мне на обивку. И тут же икнула, сумку хвать — и бегом к подъезду. Поскользнулась, грохнулась, сумку выронила. Начала собирать, а сама задыхается — ну и опять её вырвало. В общем — и смех, и грех. Но потом из дома мне уже пять звёзд поставила и триста рублей чаю отсыпала. Хотя что мне триста рублей? Химчистка только в два косаря встала, да ещё и вечер тот обломала, я ж после неё заказ отменил, и на помывку…
Или просто — вроде и человек хороший, и доехали нормально. Улыбнётся, рукой помашет. На «вы» назовёт, мол «До свидания, уважаемый, спасибо что довезли!» А потом ставит единицу и ещё напишет «неприятный водитель, смотрел с неприязнью». За что? Может, они так смеются, шутят? Ну так для меня ж это работа, жизнь моя, а они шутки свои…
Ну а иногда такое случается, что совсем уж не до шуток становится.
В общем, был у меня случай один. С лесополосой. Точнее — там полноценный лес был, но у него когда-то гигантскую просеку сделали и поля для института сельскохозяйственного выделили. И поля эти отделили канавами да лесополосами, от дороги и к лесу, от леса да к дороге. Будто щупальца какие из деревьев, от одного леса к другому.
Сейчас поля уже все почти позарастали, ну — те, что под СНТ не продали. Институт-то прикрыли, вроде как неэффективный, а земли его вполне эффективно пристроили куда надо. Профессор там один постарался, даже в депутаты метил, да связи с бандитами вскрылись, и он быстро подпропал. Ну, в общем, теперь на бывших землях под разведение культур и научные исследования где дачи стоят, где склады разгрузочные, Магнитовские или Пятёрочные, а вот в том месте, о котором я хочу рассказать — там почему-то никто ничего не освоил. Слева поле, справа поле, а посреди — лесополоса шириной в пять деревьев и десяток кустов, и длины в ней с километр. Вот туда точка и стояла финальная. Я не удивился — осень же. Грибники часто подъезжают к лесополосам — и идут по ЛЭПам до платформ электричек, там прыгают в вагон — и, опять же, к своему СНТ родному приезжают. Но в этот раз были не грибники.
Студентка такая типичная, ну знаешь, волосы чутка зелёные, очки в такой оправе кругленькой, веснушки слегка нарисованные, толстая, кожа проблемная. В общем — отличница, которая старается никому не показать, что она отличница. Ехала — всё в телефоне сидела, переписывалась с кем-то. «Бульк-бульк», «дзынь-дзынь» только и слышал. Так бывает, когда люди пишутся сразу в нескольких мессенджерах. А она одно дребезжащее закрывает, другое, которое булькающее, открывает. Потом второе сворачивает — третье звенящее раскрывает, а первое дребезжит уже. Я ещё тогда подумал — много ж денег заработают люди, которые придумают всего одно окошко, которое со всех приложений, соцсетей и мессенджеров будет сообщения собирать и в рядок показывать. Ну как с доставкой еды или там с маркетплейсами этими. Или есть такое? Ну ладно, не суть…
В общем — везу я её к лесополосе этой, а сам на время смотрю — а там уже почти семь вечера. Солнышко к закату катится, тучи нависают над лесом, красиво так кругом, золотая осень. У девчонки ни ведра, ни корзинки, ни даже кепки. Я спрашиваю — простите, а куда вы едете? А она говорит — к друзьям в гости. Ну я пожал плечами. Мало ли друзей сейчас у девочек водится. Может, там какой домик охотничий.
В общем — добрались мы до места, она говорит — секундочку, я только с вещами разберусь. Ну я говорю — да пожалуйста, а сам зеваю, по сторонам пялюсь. Гляжу — ну, лесополоса и лесополоса. Ни домов, ни дорожек, ничего. Потом в зеркало взгляд бросил — а там батюшки мои! Голая девка! Ну, я про вежливость забыл, шею вывернул, смотрю назад — а она уже и трусы стаскивает. Стоит в чём мать родила, складывает трусишки свои мне на сидение. Грудь маленькая, в родинках вся, а на животе след от резинки джинсов. Я говорю — уважаемая, эй! Вы чего!? А она мне так строго: «отвернитесь, как не стыдно!» Ну я как дурак и отвернулся. Сижу, смотрю на стекло лобовое, а с трассы иногда машины сигналят.
Тут я думаю — да какого чёрта? Что это она меня заткнула? И чего мне поворачиваться — не я ж к ней в спальню залез, а она ко мне в машину села. Я ремень отстёгиваю, поворачиваюсь — а она уже в траве по горло, только спина белёсая в фарах отсвечивает. Сумерки уже, а она голой в лесополосу бежит. Я из машины, кинулся за ней — да, как только под деревья зашёл, тут же и потерял из виду. Вроде и лесополоса просматривается насквозь, а девчонки нигде нет. И слышится мне какое-то щёлканье странное, будто бы от ЛЭПа иногда такое исходит — как метроном неритмичный. Вышел я обратно к шоссе — смотрю, вещи так и лежат на обочине-то. И тут телефон мой брыньк — чаевых отсыпали и пять звёзд поставили. И тут же, как по заказу, солнце село и снег повалил.
Что делать в таких случаях? Да чёрт его знает. Я диспетчеру сообщил, те полицию вызвали. Ну да, менты приехали, записали чего-то, багажник мне лампой специальной просветили на предмет крови — и уехали. Сказали — свяжутся позже, да так и не связались.
Потом вроде из головы выкинул эту девчонку, мало ли что в голову людям приходит, верно? Может, с парнем у неё какие игры лесные происходили там, кто их знает-то… Да только через три месяца, по глубокому снегу уже — опять у меня лесной заказ был. Чуть в другой стороне, ближе к водохранилищу, там рыбалка платная, мы оттуда часто ребят с уловом забираем, ну из тех, кто и сам уже как улов выглядит, и так нарыбачились, что два слова связать не могут. Вёз я тогда двух женщин — одной лет сорок, другая уже совсем старушка. Мне показалось, что это мать с дочкой, так они говорили. Та, что помоложе, всё в телефоне сидела и повторяла «Всё в порядке, скоро будем… уже недолго осталось». А старенькая, в платочке да шарфике, постоянно волновалась да бормотала «Ах, успеть бы до темноты, ах лишь бы только всё получилось… Посмотри, всё ли хорошо, успеваем ли?»
Ну, в общем — довёз я их до остановки, там, где раньше поворот на пионерлагерь был, а теперь уж просто тупик унылый. Вроде вышли, вроде всё нормально, даже спасибо сказали. Я дальше-то по трассе и поехал, разворот искать. И мне тут брррыньк — прилетает пять звёзд и чай хороший такой, не меньше заказа. Мне б порадоваться — а я мурашками покрылся. Вспомнилась вдруг девчонка та, что голой в лес убежала. Я разрыв в сплошных увидал, развернулся да обратно газанул. Еду — а у самого предчувствие такое нехорошее, будто сейчас гадость какую увижу. Проезжаю мимо той остановки — нет никого, только в сумерках что-то виднеется на скамеечке. Я опять разрыв в сплошной ищу, чтобы развернуться. А там километра четыре пришлось проехать, у заправки одной, слава богу, отыскался. Я уже с заносами на разворот ухожу, тапок в пол — и скорее к остановке. Подъезжаю, паркуюсь, дверь распахиваю — и бегом к скамейке. Глядь — а там две аккуратных таких стопочки одежды лежат, и на одной сверху платочек старушечий и шарфик сложенный. Я за остановку — а там к лесу следы уходят, и видно, что женщина впереди шла, а мать за ней, след в след. Там лес почти сразу начинался, так следы в нём и терялись. Сколько прошло? Минут десять, пятнадцать? Я по следам до леса дошёл, а сам полицию на ходу набрал. Те сказали — наряд уже выехал, ожидайте. Я пока в лес сунулся — да куда там. Как только деревья над головой сомкнулись — всё, труба. Не поймёшь, где следы, а где лапы еловые из снега торчат, да и фонарик всё странно так преображает. Я вспомнил совет дедов — фонарик отключил, глаза зажмурил, да постоял так. Потом открываю — и по сторонам смотрю. Сразу стал виден свет вечерний, который пробивается со стороны дороги. А впереди, далеко уже в ельнике глубоком, вижу — какие-то огоньки танцуют. То вверх, то вниз, то влево, то вправо. С десяток, а может, и побольше. Как маленькие светлячки. И звуки такие, будто танцует там кто-то, а когда прислушался, и ритм услышал. Щёлк-щёлк-щёлк, будто метроном стучит да постоянно немного сбивается. Ну, тут на меня такой страх нашёл, что дал я заднюю да выскочил на трассу с колотящимся сердцем, залез в машину, замки закрыл и полицию стал ждать. Не знаю, чего я испугался — не огоньков же. Как будто бы даже не их самих, а того, что от них исходит. Будто бы эти все огоньки — это что-то единое, живое. И чувство было, что оно на меня внимание обратило, заинтересовалось и в мою сторону ПОДУМАЛО, вот чего я почувствовал.
Ну в общем — ждал я больше часа наряд тот. Они тоже, оказывается, покрутились пару раз — в темноте ни меня, ни остановку не приметили. А может — наврали, что выехали, а сами кофе в тепле допивали. В общем — я уже чего только в голове не выдумал. И решил уж, что показалось мне. Не было там, наверное, огоньков, а просто фары отсвечивали так интересно от снега на ветках или вроде того.
Полиция приехала, посмотрела на одежду на остановке, потом — на следы за ней, которые уже порядочно снегом-то занесло. Говорят — заявление нужно, чтобы искать пойти. Я говорю — да какое заявление, если они к утру там замёрзнут. А они глядят на меня и говорят: а были ли вообще женщины те? Или ты просто сюда одежду подвёз? Чего ж они телефоны не оставили, если сбежать голыми в лес хотели? Может, они просто переоделись в другую одежду — и ушли. Куда, говорю, уходить-то тут? А эти плечами пожимают, мол — мало ли куда. Тут в советское время сельхозуниверситет стоял и охотничье хозяйство и заповедник при нём. Сторожки, избушки старые то тут, то там раскиданы. В общем — мы запрос сделаем, а если кто хватится, то тогда розыск начнём. А пока поезжай.
В общем — опять меня менты всего переписали, и я поехал домой. Еду — а чувство на душе поганое. Не потому, что они там где-то замерзают, нет, совсем наоборот. Ощущение, что они обе уже мертвы, что забрали их эти огоньки. Вот какая сплошная уверенность у меня была, даже двойная сплошная! Некого уже спасать, а скоро и искать нечего будет — снегопад кругом, все следы, коли будет — заметёт.
Потом, через несколько дней, звонил мне следователь. Говорит — пробили моих клиенток, да только бестолку. Оказалось, что они бездомные. Квартиру не так давно продали, вложились там куда-то или хотели чего-то купить, а их вроде как кинули. Соседи бывшие рассказывали, что перед этим они и мебель всю продали. В общем — переехали куда-то в богадельню вроде. А зимой в лес ушли. Следователь всеми силами намекал на то, что это самоубийство у них такое странное было. От безысходности. И хотел от меня подтверждение тому получить — мол, плакали небось? Долго с духом собирались перед тем, как вылезти-то? А когда на чай давали — перекрестили тебя, просили свечку поставить? Да только я всю его теорию на голову разбил. Наоборот, говорю — будто на праздник ехали. Торопились до темноты. Кто ж с таким делом торопится? Да младшая мать-то свою всю дорогу успокаивала, что успеют, что надо просто поторопиться… Да и в телефоне ж она с кем-то всю дорогу переписывалась.
В общем — расстроил я тогда следователя. Не звонил он больше. А мне та история покою всё не давала. Я её однажды рассказал ребятам с работы — так мне тут же все поддакивать начали. У одного тоже похожий случай был — не на той же трассе, а восточнее. Привёз мужика одного в очках, седого, и с ним двое детей были лет десяти. Это было по весне прошлой, ещё снег лежал. Водитель говорит — легко так одеты были, одни майки да штанишки невесомые. Он потому и запомнил — ведь высаживал-то их на остановочке глухой и тоже по сумеркам. Но тогда он не видел, чтобы они раздевались — это его потом уже через несколько недель следователь вызывал, там бабушка этих мальчиков в полицию обратилась, мол, бывший зять свихнулся, стал каким-то видеороликам в интернете поклоняться да детей на это дело подсадил, а потом и пропал. Водитель показал то место, куда он их увёз, а там за остановкой три стопочки одежды и нашли. Их с дороги не видно было, а так бы утянул кто, одежда-то неплохая была.
Другой тоже похожий случай рассказал. Старик его попросил к дачному посёлку подвезти, прямо к шлагбауму. Но когда таксист его высадил и от посёлка отъехал — то увидел в зеркало, что старик раздевается. Таксист подумал — во дела, извращуга какой, что ли? Ну и притормозил, свет погасил, да в зеркало пронаблюдал. А старик разделся — да к лесу зашагал, он там тоже сразу же за посёлком и начинался. Таксист тогда сказал, что почувствовал что-то нехорошее в лесу, будто наблюдает за ним кто-то из-за деревьев. Приоткрыл окно, окликнул деда — но тот перешёл на бег и вскоре скрылся. Тогда таксист задом сдал, в будку к сторожу постучал да ситуёвину ему объяснил. Сторож ему сказал «Что, опять эти сектанты»? Оказывается — не первый случай. И мол, в округе по СНТ разным уже с десяток случаев таких, что люди раздеваются, одежду оставляют и в лес голышом уходят. И больше их никто и никогда не видит. А полиция ничего делать не хочет, потому что заявлений о пропаже нет, а если есть — то непонятно, где искать. Всё это происходит с осени поздней и до марта где-то, либо в дождливые ночи, либо, что ещё чаще — когда снегопады приближаются.
И что интересно — все таксисты неплохо так на чай получали после таких случаев. Я ещё тогда подумал — да ведь большинство водителей и полицию вызывать не будут, если им две тысячи чаем-то капнет. Мало ли людей с придурью. Может, у них там оргия лесная?
В общем — сильно меня эта история задела. А потом выцепил меня киргиз один, тоже из нашинских, и видеоролик показал. Ну то есть — прямо с телефона. Перекидывать он мне такое побоялся. Говорит — во-первых, это харам такую гадость друг другу скидывать, а во-вторых, не хочется, чтобы оно распространялось. У киргиза того история была личная — тётка в Москву переехала, горничной в отелях придорожных работать. Ну как горничной. Уборщицей. И где-то на семинаре выездном в одном из отелей ей мозги-то и промыли. То ли секта какая, то ли мошенники просто, называли себя «Серой кафедрой». И рассказали они ей, что мол каждый раз в сумерках, когда свет переходит во тьму и всё вокруг серым серо, открываются порталы в небесах, и через них можно просочиться в рай. Или не в рай, а на другую планету, там сложно всё. Короче — то ли инопланетяне, то ли боги, то ли сама природа должны тебя забрать на небеса. И показывает мне на телефоне видеоинструкцию. Там двое мужчин, седые такие, аж волосня на груди белая и несколько детей, две девочки лет тринадцати и мальчик лет восьми. Так вот — они по первому снегу в лес идут, раздеваются — и одежду складывают. Тогда я понял, почему он не перекидывает это видео — там дети совсем голые были. И вот заходят они в лес, не далеко, но так, чтобы «все шумы лишние отрезать от себя», как голос за кадром говорит. А потом садятся кружком, смотрят в небеса да на телефоне включают щёлканье какое-то. Я как его услышал — так сразу мурашками покрылся. Оно самое — будто метроном сломанный не в ритм щёлкает. И руки тянут то к лесу, то к небу. И голос рассказывает, что вот надо перед этим неделю не мыться и ещё поститься, ничего магазинного не есть, только крупу да курицу. И вся эта братия руки к небу тянет, и с неба луч света падает, ну видно, что спецэффектами галимыми нарисованный, и все они смеяться начинают и куда-то по нему поднимаются, тоже спецэффектами, конечно. А потом радостные бегают кругами, все в белом, по зелёной травке. И голос говорит за кадром, что, лишь освободившись от всего земного, можно туда улететь-то. Эти вот — не побоялись, освободились, были признаны чистыми, получили геолокацию и щёлк-кодирование для навигации «серых проводников» и вот вознеслись.
Киргиз тот выключил ролик и сказал, что в полицию его относил, но его попросили на выход. Однако — один следователь по секрету сказал, что дети на видео уже три года без вести пропавшими числятся.
В общем — всё это мне, признаться, страсть, как не понравилось. Я с тех пор стал не очень хорошо спать. Постоянно чудились мне эти огоньки летающие и метроном сбитый, который щёлкает не в ритм. Проезжаю мимо лесополосы и замечаю, что не на дорогу смотрю, а на деревья — не стоит ли там кто, не поджидает очередного свидетеля серого света, или как там их.
Ну а потом я как-то высаживал женщину одну у платформы поселковой, гляжу — знакомый таксист подсаживает тётку очкастую, а на руках у неё — ребёнок малолетний. Я как своего высадил — кофе себе взял и на улице стою пью, да чебуреком закусываю, а то пожрать, как всегда, у меня нормально за весь день не успелось. В общем — перекинулись мы со знакомым таксистом парой фраз, он тогда хотел, чтобы я у него карбюратор глянул, не на рабочей машине, а на мотоцикле его, я по мотоциклам старым спецом считаюсь, по молодости перебрал их порядочно. В общем — в это время как раз тётка та подошла и прямо грубо его одёрнула, мол — я вас заказывала, стою уж две минуты у машины, а вы здесь болтаете! Ну, таксёр тот мне руку пожал и говорит — завтра глянешь, а то мне сейчас далеко ехать, по трассе километров тридцать. Обратно затемно только успею. А клиентка чуть ли не матом на него — давайте скорее, мы с ребёнком же мёрзнем! Переглянулись мы с таксистом, но ничего вслух не сказали, хотя каждый подумал — что ж ты в такой курточке фланелевой в ноябре-то попёрлась хрен знает куда?
Ну, в общем, стартанул он, а я взглядом его проводил, да ещё себе один кофеёк взял, на этот раз со сладкой булочкой. Стою, пью — а на душе как-то поганенько, то ли от погоды, то ли ещё от чего. И тут краем глаза вижу — светится чего-то. Повернулся — а вроде как машина на меня едет, две фары прямо в лицо, моргнул — а фары разъехались, одна подотстала — и мимо проносятся два электросамокатчика припоздалых. Только тогда я понял, что на велодорожке, как дурак, стою и под колёса будто напрашиваюсь. Сошёл я с неё, а сердце у меня колотится, как метроном тот поганый — с нарушенным тактом. Огоньки перед глазами пляшут те, из леса. И тут я вдруг понял — так тридцать километров по трассе это ж примерно там, где лесополоса та поганая! А тётка-то одета как раз по-лёгкому! И ведь из телефона не вылезала! И спешила всё — а ведь сумерки прямо сейчас собираются! Минут тридцать — и уже темно будет! И ведь ноябрь опять, прямо как тогда!
Ну тут мне булочка сладкая поперёк горла встала. Бросил я её в урну, за руль прыгнул — и за товарищем тем. Набираю ему — а он скидывает. Мы вообще редко трубки при клиентах-то берём. Я газку поддаю. Ехать-то всего ничего, да отстал я от него сильно. Он, глядишь, уже и к месту подъезжает, а они быстро в лес-то уходят… В общем — гоню я да на остановки поглядываю. И минут через пятнадцать вижу — стоит такси в кармашке у леса, да рядом тётка с ребёнком, уже вылезла. Я к обочине жмусь, аварийку включаю, за ручник дёргаю, сам из машины прыг — и бежать. Пока добежал — таксист уже отчалил, мимо проехал, да меня увидел — тоже по тормозам. Но я не остановился — бегу в тот кармашек. А она уже скинула свою курточку да штаны, а под ними ничего. И с девчонкой голой на руках половину пути к лесополосе прошла. Я кричу — стой, курва! Она оглянулась через плечо — и бежать. Ребёнок на руках в плач. Я за ней. Успела-таки под деревья, стерва, запрыгнуть. Но я зубы сжал — да за ней.
В том году снег рано выпал, только под ёлки зашёл, трасса потише стала, я тут же щёлканье то и услышал, что у неё с телефона доносится. Она задыхается, раскраснелась, перелезая через корягу, грохнулась в снег, ребёнок из рук выпал, ручки сжимает от холода да орёт. Я ей говорю — не трожь ребёнка, а то дубиной пришибу! И тут она смеётся — не пришибёшь, меня сейчас забирать будут! И руки в стороны раскрыла, в одной телефон зажат, другая дрожит от холода, в кровь о корягу разбитая, да идёт в таком виде к ельнику густому, а там — ба-атюшки! У меня аж сердце удар пропустило — там огоньки эти поганые пляшут! То вверх, то вниз, то влево, то вправо, то гаснут, то появляются. Я ребёнка к себе подтянул, к груди прижал, а сам пячусь от ельника, да вспоминаю все молитвы. А женщина на колени грохнулась, глаза в небо устремила и петь что-то начала. Она-то вперёд не смотрела поначалу, а я смотрел — и видел, видел, как они на свет-то вышли. Девочка на груди у меня дышать перестала и вцепилась в меня ручками своими. Женщина, видать, тоже что-то заподозрила. Потому что глаза опустила, вскрикнула — и попыталась приподняться, да куда там. Я тогда девочке глаза ладонью закрыл — чтоб не видела, как они на мать её бросились, а сам-то всё рассмотрел. Недолго глядел — секунды четыре, пока пятиться продолжал, а помнить это всю свою жизнь буду. Потом слышу — сигналят с трассы. Так я отвернулся — и бежать на звук, что есть мочи. Позади женщина вскрикнула ещё раз — и больше от неё ни звука, только снег скрипит, да щёлкает отовсюду. Но уже не метроном, а зубы. Через поле бегу, оглядываюсь — вижу, тени к границе леса подошли, но на поле не вылезли. Я на дорогу на карачках ползу, свободной рукой за куски травы жёлтой цепляюсь, что ещё торчат вдоль бордюров, а товарищ мой на меня зенки вылупил да рот открывает, ничего не понимая. Он задом по трассе сдал да в кармашке том же припарковался. Мы с девочкой к нему в машину залезли, я только хриплю — звони в полицию, да в скорую, да ещё в диспетчерскую… У самого зубы стучат, волосы дыбом встали. Он даже спрашивать не стал — сразу куда надо набрал…
Что, говорите? А-а-а, да это я так, замолчал потому, что мне и сейчас что-то нехорошо стало. Оно ж, знаете, из глубины веков этот ужас за нами, людьми, тянется… Что в итоге там было? Да никакой мистики, никаких пришельцев. Злоба человеческая да жестокость невероятная была.
Профессор тот, Одинцов у него фамилия была, как у князя, который в депутаты-то лез. Вот он успел часть университета приватизировать в девяностых, со всем имуществом. И распродавал его по кускам. А при университете был заповедник, там с десяток учёных да пара егерей. Опыты всякие ставили, исследования. Профессор хотел и от них избавиться — да только там имущество было… Движимое, в общем. Зверьё лесное, и рогатые, и ушастые… и клыкастые, куда уж без них. Целая волчья стая была, все промаркированные да прочипованные. И опыты там поведенческие ещё с советских времён проводились и после развала не заглохли. Прикармливали волков в определённое время и под определённые звуки. Вы-то уж, наверное, и догадались, раз так смотрите да улыбаетесь. Да-да, под звуки того самого метронома сбитого и прикармливали — на нескольких точках, на пересечении полей и лесополос. Таких звуков в природе не сыщешь — там специально так подбирали, чтобы случайностей не было и волков никто спровоцировать не мог, например, гитару у костра настраивая. И датчики слежения стояли на самых крупных зверях, там у них волчица за вожака была. Умная, сволочь, да здоровая, в холке выше пояса моего. В общем — на компьютере видно было, как стая между СНТ да складскими зонами и частными коттеджами бродит, иногда зайца или собаку заблудшую рвёт какую, а потом выходит на одну из точек — и ждёт. Он на одну из точек и попросил вывезти учёных этих и егеря с ними. Бандитов и попросил. И из машины звук этот пустить метрономовский, чтобы дать понять, что кушать подано. Так и избавился от тех единственных, кто ему мешал заповедник по кускам разрезать да продать… Под частные нужды. Те же бандиты частные нужды и привели к нему — бордели с малолетними, наркопроизводство, утилизация мяса да трупов, да вот секты, из тех, что побогаче. А профессор знай от трупов по заказу избавляется, просто привозит в нужную точку да метроном включает. Поднимается, жиру наживает.
Оно со временем-то бандиты его знакомые кто в могилу, кто во власть, у выживших бизнес легализовался, а секта одна осталась и даже разрослась. Профессор её тот отжал её себе — привычным способом, с метрономом да лесополосой, и быстро под себя перестроил. Головы людям дурить он умел — так, чтобы они всё своё имущество на него переписали да с родственниками поумнее всякую связь оборвали. А как только он убеждался, что заявления никто писать не станет — он смотрел по точкам геолокацию, где стая залегла, и отправлял туда паломников своих. Ради смеха называл это «Отправить на серую кафедру». И стариков на эту кафедру отправлял и женщин и, сука, даже детей малых. От одежды избавляться его бандиты научили. Там ведь и пуговицы, и другие штуки, которые не сгниют и по которым можно личность опознать. И главное — заставлял их ехать в самом новом, модном, чистом, складывать да оставлять на остановках и около дорог. И всю дорогу сектанты в основном здании вели этих бедолаг, писали в чатах во всех, мол — всё сообщайте. Не дай бог с кем по пути заговорят, мол — а так в телефоне торчат. И заставляют одежду складывать стопочкой. Знал, падла такая, что брошенное не возьмут, а сложенное — или цыгане, или просто бродяги в течение суток приберут. И говорил бедолагам своими силами добираться, на попутках или на такси, и мол на чаевые не скупиться, чтобы водители довольные уезжали. По снегопаду или дождю запах и следы быстро скрываются, вдоль трасс участки леса огромные, нехоженные, а полиции мало. Волки съедают всё до косточки, потом мелкое зверьё подберёт даже клочки маленькие, а летом травой зарастёт, и всё, не найдёшь никогда.
А огоньки те, что я видел — да ведь это глаза волчьи были. Это они так резвятся да прыгают в темноте, пока еду ожидают. Привыкли, что охотиться не надо, и слюна уже выкатила, желудок заработал, на месте сидеть не могут, вот и пляшут безмолвно, облизываются да поджидают. Так это и называется — волчья пляска, и коли увидишь такое — то тихонько назад пяться, и ни в коем случае сразу не беги, потому что волки природой так устроены, что им бегущую жертву жрать сподручнее, разгоняются, хватают зубами и в сторону прыгают, с куском свежего мяса в пасти, а бегущий не сразу иногда и понимает, что у него куска тела уж нет. Это я и видел тогда. Та женщина, как они к ней из ельника выпрыгнули, как вокруг заплясали, успела броситься бежать, пока я пятился… так они её… В общем — играться с едой не только кошки любят. Волчица та прямо за лицо её взяла и давай таскать, нежно так, а женщина дышит так громко, и пар от её испуганного дыхания из волчьей пасти клочками мелкими вырывается, а остальные волки сзади… ну да ладно. Не буду уж рассказывать.
А что до Профессора того — то он успел сбежать на Украину, ещё до начала следствия. Друзей-то у него много было, и в прокуратуре оказались бандюганы бывшие. Секту закрыли, было дело громкое, меня даже по телевизору показали, но так, мельком, среди прочих свидетелей. Девочка та много рассказала, она же живой свидетель. И телефон нашли той женщины, успели откопать из-под снега и экспертизу сразу провели. А потом выплыло сразу сорок семь дел, которые кто-то постоянно приземлял в прокуратуре да ходу им не давал. Профессор тот потом в Италии выплыл, виллу приобрёл, жениться собирался на какой-то чешской девчонке, я в интернете читал. Но потом ковид пришёл, и он куда-то пропал. Нашли уже после пандемии, вместе с девчонкой его. Кто-то их с месяц в одной квартире удерживал, пользуясь всеобщим локдауном. Отрезал от него по куску — и скармливал ей. Отрезал кусок от неё — и скармливал ему. Говорят — долго так кормил, почти месяц. А нашли их не по запаху, нет, запаха вовсе не было — в квартире кондиционеры промышленные были, дубак стоял чуть ли не минусовой. Просто — жаловались в доме на звук щёлкающий. Он на колонках был включен, во всю мочь. Неритмичный такой метроном. Щёлк-щёлк-щёлк. Как жильцы в тот дом после локдауна вернулись — так и пытались найти, откуда звуки идут. Нашли квартиру, стали стучать — а не открывают. Вызвали полицию, а там… ну да я уже говорил.
А девочку ту мой друг-таксист удочерил. На мотоцикле катает её теперь, я в соцсетях смотрю. Хорошая девчонка, бойкая. Темноты только боится. А так — ничем не скажешь, что такое видела. Но к лесу он её не возит пока. И собак они стороной обходят.
Вот такие истории случаются. Как говорится — нарочно не придумаешь. Что смотрите? Думаете — сам придумал? Ну — иногда лучше и правда думать, что это какая-нибудь беллетристика, чем признать, что время у нас неспокойное. Тревожное время вокруг, вот.
Ну что ж, вот и приехали мы. Удачного вечера! И — с наступающим новым годом! Лишь бы он чуть получше предыдущего был, а то хоть в лес беги… с метрономом. Ну — бывайте!
(звук отъезжающего автомобиля)