Прости, дружище! Не меня ждёшь? В приложении «Попутчик» или как там его списывались. На пятнадцать-пятнадцать с багажом… Вот, и я думаю — он это! Будем знакомы! Кидай сумки в багажник и залезай, ехать почти два часа…
Только я радио включать не буду, не против? Там все опять эту аварию обсуждают… Ну, которая на трассе на поворотке к Москве. Там, где автобус в деревья улетел и до этого ещё Нива на встречку вышла и три машины собрала. Вот сидят обсасывают целый день теперь, кто там первый куда вышел. Обязательно к вечеру виноватого найдут, ткнут в него, с фамилией и прочим. И скажут — вот его это, братцы, вина, вот он всему причина! А он — помяни моё слово — мёртвый будет. Чтоб не взыскать уже ничего. Обсудят, в виновного ткнут — и забудут про эту поворотку до следующей аварии. А тут как есть раз в полгода машины итак бьются. Потому как — неправильно спроектирован и платка не вовремя с трассой совмещается, из-за этого все пытаются поскорее это место проскочить, чтобы не пропускать никого, и с другой стороны так же идут. И те, и другие — забывают, что здесь эта поворотка, и что обочина может быть забита. Вот и заканчиваются их шашки на этом перекрёстке. Сначала-то газку прибавляют, по обочине на обгон идут, а там очередь из машин, они обратно прыгают через ряд — и на встречку вылетают, а с другой стороны такие ж умники проскочить пытаются. Ну вот. Вместо того, чтобы всё это развязать — они, значат, раз в полгода мертвецов судят.
Что, говоришь? Да нет, какая ж это проклятая трасса. Это руки проклятые у тех, кто в девяностые так дорогу к трассе подвёл. Там же сначала вообще ни светофора, ни знака не было. Из-за деревьев прямо на трассу вылетали. И много набилось, пока светофор не ткнули. Ну да, помогло, конечно — пока вот ещё и платка сюда не подключилась. Теперь опять, видишь, бьются. А проклятые трассы — это, брат, совсем другое… Может, и эта такой станет, проклятой — если ей время дать, да продолжать глаза закрывать на мёртвых. Я за свою жизнь пару раз на проклятые трассы попадал, но больше про них .конечно, наслушался… Да такого, что поверить невозможно, но и забыть не получается. Хочешь — расскажу тебе пару историй про трассы такие? Только сразу говорю — ты всё это за правду не принимай. Просто как байки прими, к душе не притягивай. Послушай, пока едешь — а сильно долго о них не раздумывай, всё равно ни к чему не придёшь, а только голова заболит.
Ну вот, например, сейчас ещё один опасный участок будет, поворотка на Афганское шоссе. Здесь раньше фонарей не было и часто мотоциклисты без фонарей даже вылетали — и прямо под фуры. Как говоришь? Не-е-ет, называется-то на карте это шоссе по-другому, это только местные его Афганским кличут, от них и таксисты переняли. Почему афганское? А ты не слышал про него ничего? Тут раньше на Москву шли колонны с грузом 200, чтобы по федеральной не светиться. Там иногда пресса дежурила, им иногда надо было наделать фото для заголовков. Вот колонны и пускали по дублёрам, иногда по нескольким. А тут такой хороший участок, километров пятнадцать вдоль федералки, достаточно далеко от неё и почти параллельно. Да ещё ни разу через города не проходишь по ней, только на выездах вот. Потому тут по ночам и шли автомобили на москву, с номерами в рядок и водителями в штатском. Везли с Афгана, а потом с Чечни ребят в цинке. Нехорошая трасса говорят… Вот и у моего знакомого случай здесь произошёл такой, что холод в жилах стынет…
Афганское шоссе
Подобрал тот таксист на афганской трассе одного солдатика. Тот голосовал прямо на обочине. А таксист возвращался уже домой. И не брал он никогда вот так, прямо с обочины. А тут — сердце что-то в груди дёрнулось и нога сама педаль тормоза вдавила.
Солдатик тот был совсем ещё солдатик. Духан. Сел на переднее, на руки дышит, а сам по сторонам глазами бегает. Таксист его спрашивает — что, увольнительная? А солдат улыбку косую губами трясущимися давит и отвечает: Да нет, говорит, на дембель качу. Таксист хмыкнул, на трассу вырулил, а сам глазом косит и разглядывает его. И сразу видит — врёт наш солдатик. Никакой он не дембель. Подшива у него тонкая, как презерватив, да вся серая от грязи, шапка как у бобра, не по размеру и не отпаренная, форма выцвела на коленях и локтях, петлички не повёрнуты, а главное — ремень. По ремню сразу стало видно, что врёт. Пряга у него не медалькой висит, не залита свинцом, как положено, а кадыком непробитым выгнута. И не начищена и не отбита ровненько, и хлястик не перевёрнут стрелочкой, от пряги на целую ладошку. Как есть — бобёр. И если врёт, что дембель — то, получается, в СОЧа направился. И, значит, он…
Что говоришь? А-а-а, не служил? Ну, в общем, СОЧа — это самовольное оставление части. А по остальному… Ну, в общем, всё это детали, которые деда от духа отличают. Форма-то у них одна и та же, уставная, а различать-то надо как-то, кто сколько служил и кто чего достиг. Духу, ну или бобру, положено быть утянутым везде, где можно утянуть, и чтобы по уставу всё было. А чем ближе к дембелю — тем дальше, получается, от устава. И вот все эти мелкие детали — подшива широкая, хлястик у пряги, они показывают, что ты, значит, уже здесь прошарился и можешь нарушать кой-чего из не особо важного. И везде смыслы свои. Например, хлястик по уставу должен быть от пряги так далеко .чтобы помещалась раскрытая ладонь, а это четыре пальца чтобы влезало. Четыре пальца — это те самые четыре периода, которые отделяют тебя от дембеля. Полгода прошло, деды ушли — на один палец сдвигаешь. Ещё полгода — на второй сдвинул. Когда на два пальца — тогда уж заметно, что солдат не простой. А в конце, когда сотка до приказа — уж совсем хлястик этот кверху клёпкой перевёртываешь и заламываешь его ещё стрелочкой, чтобы всем понятно было, что всё, уже не служишь — а очень медленно сваливаешь в сторону дома. И такие вот мелочевки везде. И ни один дед в своём уме хлястик по доброй воле обратно не отодвинет. Это как публично сказать, что тебе армия по нраву и ты бы обратно во времени вернулся с удовольствием ещё бы пару периодов отслужил. Ни один здравый солдат так не размышляет, а если размышляет, то перед тобой уже не солдат, а юный прапорщик. Да не смотри ты на меня так. Говорю ж — это на гражданке глупостью кажется. Всем по-началу думается, «пускай остальные чудят, но уж я-то такой фигнёй страдать не буду». Но это первые пару недель. А как полгода проживёшь там и станет позволено чуть больше, чем до того — среди первых и хлястик сдвинешь, и шапку над бровями чуть выше поднимешь, и хвост за ремнём из кителя завернёшь, чтоб не юбочкой был, а по-мужски, в обтяжку, как кафтан. Вот как. Мозги перестроятся, начнёшь жить по-армейски. и всё прочухаешь нутром, навсегда в мозгах засядет.
К чему это я… А, ну так вот. Солдатик врал, но как-то странно, будто бы ему и не важно было, поверят ему или нет. Ну таксист и сам служил, солидарность солдатская ещё не совсем выветрилась, да и что-то внутри у него ёкнуло и не дало солдатика того высадить у ближайшего ППС, чтобы они патруль вызвали. Не был он похож на тех, что сослуживцев постреляли и в бега. Видно было, что на душе что-то лежит, но не со стороны службы, а со стороны дома. Что спешит куда-то и боится не успеть.
Таксист тогда осторожно вопросы ему позадавал — куда едешь, небось с девчонкой повидаться? Ждёт тебя, или так, вертихвостка? Солдатик отвечал — девчонка его не ждёт никакая, да и вообще — нет у него никого почти. Отца своего он не знал, братьев и сестёр не было. Рос в посёлке в Тульской области, а когда ему было пятнадцать — умерла тётка, единственная сестра матери. По бездетности — оставила свою квартиру им. Они свой домик в Туле продали, на эти деньги сделали ремонт в тёткиной квартире — да и переехали. Тогда так многие делали — последние деньги в ремонт вкладывали, чтобы, значит, хоть и бедные, да всё ж не хуже, чем у людей. И пригласить можно кого угодно, и перед людьми из переписи или ЖЕКа не стыдно дверь открыть, да и сын если вдруг москвичку какую домой приведёт — краснеть не будет. На обувь может не хватать, или даже на телевизор, но чтобы обязательно ламинат на полу и книжный шкаф со стёклами во всю стену.
Ну в общем — переехали, наконец. На новом месте друзей найти не удалось. Девятый класс кое-как закончил, поступить удалось только на вечерний факультет на повара-кондитера, откуда его прямо со второго курса в армию и уволокли. Теперь вот едет проведать матушку, которая последнее время что-то замолчала. Очень волнуется.
Короче — стандартная история, и вроде не придраться, а таксист едет, и знай — поглядывает на пассажира своего, да хмурится. Всё ему кажется,что тот чего-то не договаривает. Или, может, договаривает он всё, да есть ещё что-то другое, вот прямо под носом его, а он на это смотрит почти в упор — и не замечает.
Вот и едут они по Афганскому шоссе, и вроде как мило беседуют, а таксист себя всё неуютнее и неуютнее чувствует, вот уже и ёрзать начал. Тут солдатик говорит: а можно остановиться в магазинчике каком, а то я без гостинцев для матушки. А она мне всегда покушать передавала, на последние деньги брала еды — и ко мне в часть отправляла.
Ну, в общем — остановились они около сетевика какого-то, солдатик пощупал в карманах своих, вытягивает две пятидесятирублёвки, несколько десяток рваных, да мелочи ладошку, и давай считать. Тут таксист не выдержал, достал косарь из двери под ручкой, он туда купюры складывал — и протягивает. Иди, говорит, закупись мамке своей по-божески хоть. Колбасы какой и тортик. Солдатик деньги взял и спокойно так посмотрел в глаза и говорит: Вот спасибо вам большое. Доброе дело всё-таки делаете! Вы подождите меня, тут совсем немного осталось, минут пять ехать. Вышел из машины — и пошёл к дверям стеклянным.
А таксист смотрит ему вслед — и рад почему-то оттого, что, наконец, один он в машине остался. И вдруг подумалось ему — а не укатить ли сейчас отсюда? Взять и уехать. Он даже руки на руль положил, настолько его эта мысля одолела. И тут вдруг по радио заиграла песня, глупая такая, попсовая, из нулевых, что-то про дождик и лужи — и накатило на него сразу. Вспомнилась молодость своя, все ошибки совершённые. Это ж сейчас по телевизору говорят, что были «сытые нулевые», да только это для москвичей-мажоров и хипстеров они сытые были, а вся страна в это время друг друга поедала похуже, чем в девяностых. И сам он тогда, бывало, людей кидал и на заправках вот так, и просто — если пьяный кто, то не считал грехом и раза в три больше цену назвать, всё равно не припомнят потом. Таксист вспомнил все эти дела — и засмущался от себя, и подумал — неужели я таким и остался? Да не в жизнь. И руки с руля убрал, сигарету достал и подкурил, а ладошки у него почему-то трясутся. Глядь — солдатик из стеклянных дверей выходит с пакетом, а навстречу ему — двое солдат, смеясь, внутрь заходят. В округе-то этой частей военных порядочно так-то. И вот на входе эти двое замечают выходящего солдатика — и тоже его взглядами провожают удивлённо так, да оглядывают с ног до головы. И в этот же момент у таксиста в голове прямо щёлкает, что в солдатике не так. Форма у него старого образца. И шевроны, и петлицы, и сам китель, и узор на нём, да и пряга-то у него с серпом и молотом. А под кителем — белуга торчит советская, а не алкоголичка зелёная. В такой форме советской в нулевых ещё служили, да в начале десятых, пожалуй, кое-где по регионам. Но в двадцатых ходить по советской хэбешке…
А ещё пакет этот, который солдатик из кармана вынул да теперь с продуктами в руках нёс — он был из магазина сетевого, не помню какого. Но логотип заметный какой-то был, и у таксиста и он в голове тоже щёлкнул, и вдруг нахлынули воспоминания, да такие, что он пальцами в руль вцепился. Солдатик сел на пассажирское, пакет на колени поставил и молчит. Таксист тоже молча тронулся — и поехали они. И таксист больше дорогу не спрашивал, а ехал только и вспоминал.
Было это в конце нулевых, год то ли восьмой, то ли девятый. Тогда армейская реформа проводилась, с двух лет на один меняли. И вроде идея хорошая, да только реализована она была… мерзопакостно. Тех, кто полтора служил — подселяли к тем, кто в последний раз два полных года тарабанил. И те, и другие, получается, в один день на дембель шли. Оттого был целый период, которые всю дорогу в духах проходили, а двухгодичники ух как на них ярились за то, что духаны на полгода раньше срока в закат сваливают. А потом следующие полуторагодичники отрывались уже на первых одногодках. А ещё из каждых новостей кричали про солдатиков убитых да отбитых — но только про тех, кого заметили, у кого родители настояли на расследовании и прочее. А сколько было таких, что молча в петлю полезли или подыхали под ударами сапогов, съёжившись на казарменной взлётке, заливая линолиум бурыми пятнами назло дневальным? Сколько попало в дагестанский цирк, или какие другие этнические, так сказать, части? В общем — где-где, а в армии никакой «сытостью» в нулевых и не пахло.
И часто было так, что таксисты того времени доставляли по частям пригородским еду. Родители сами добраться не могли, потому что работали без продыху, чтобы в эти сытые нулевые хоть чего-то да поесть. После работы в пятницу заходили в сетевик, закупались пакетами с едой, вызывали таксиста и отдавали ему эти пакеты. А он с утра пораньше в субботу — ехал в часть, вызывал на КПП солдатика по заранее сообщённому ему паролю (представлялись, например, дядькой из Калининграда, что приехал племяша повидать, или с Камчатки). Пакеты отправлялись по назначению, солдатик нёс их в казарму, где большую часть еды разграбляли старики, а ему оставалось иногда и меньше трети. И оставшееся надо тоже было поделить меж друзьями да отдать должки накопленные. Но кой-чего всё-таки и ему самому перепадало. Это на гражданке кажется, что такие порядки — несправедливость страшная. А на деле — солдатику раздать еду было гораздо полезнее, чем в одиночку её схомячить. Деды после такого мягче к нему обращались, сослуживцы помочь торопились. Еда в армии — предмет совершенно высокочувственный, даже сакральный.
И вот таксист наш — он тоже таким макаром еду по частям катал. И однажды приехал в дом к женщине немолодой — и та ему два пакета сунула. Таксист домой приехал, с утра проснулся, за баранку сел — и отвёз те пакеты куда следует. На КПП всё как надо сказал — мол, дядька я из Калининграда, привёз племяшу гостинцев. Да там и врать не пришлось — дежурят ведь такие же срочники, а они люди понимающие и лишних вопросов задавать не стали. Вызвали солдата — да только быстро им ответ пришёл, что солдатик за сумками не придёт. В санчасти лежит. Пневмония или вроде того. Передачи запрещены, встречи невозможны.
Тут бы, может, таксисту пакеты с едой на КПП и оставить. Сказать что-то вроде «служите так, как я служил, а я на службу хер ложил» — и сунуть пакеты дежурному по КПП. Авось он и запомнит фамилию солдатика, и тому потом зачтётся. Но таксист сказал «извините», повернулся — и вышел. Дошёл до машины, положил сумки внутрь — и тронулся в обратную сторону. И вот ведь что примечательно, когда он шёл от КПП и потом за рулём ехал — он ведь сам себя ещё обманывал, думая почему-то «Ну старушка ведь не этим покупала, на КПП которые, значит нечего им и отдавать». А как только думать дальше начинал — то сам себя и одергивает постоянно. Так и ехал, радио слушал, да на пакеты посматривал. А когда подъезжал к городу — то там можно было или на бетонку вырулить, чтобы к той старушке вернуться, или по просёлочным сразу на Волоколамку выйти — и домой, в Красногорск к себе. И подумалось ему в тот момент: «Ну куда я к ней поеду, в самом деле? Не звонил, ни предупреждал. Да и не знаю я ничего про сына её в санчасти, может - тяжёлое что, а может так, насморк… Наверное, если б я спросил и получил с них ответ какой, даже если и ужасный - то, пожалуй, и можно было сейчас ехать, а теперь как-то неудобно». И вот думая так — он подъезжал к той самой развилке, и тут как током ударило — “Да ведь работает она сегодня! Это надо ей звонить, спрашивать, где она работает, куда ехать... “ И тотчас ему подумалось, что непременно она будет работать где-то далеко, на другом конце Москвы даже, в Тёплом Стане или каком-нибудь Новогиреево. И само собой получилось так, что по логике и по всему прочему — можно было ехать домой, а потом уж решать, что с этими пакетами делать. Женщина та, между прочим, и сама могла за продуктами подъехать.
Ну вот добрался он до Красногорска, припарковался у дома. Продукты ведь надо домой занести — испортятся. Он и занёс. Разобрал, убрал в холодильник то, что быстро портится. Посмотрел — а там ещё пирожные были, и они уже так хорошо помялись да потекли. Ну он их и съел. А ещё — контейнер из-под майонеза, в котором котлеты, тоже в тепле полежавшие. Короче — поел он, накушался, да пошёл обратно на смену, у него аккурат с часу дня вызовы начали ставить. Думал так — к вечеру наберу и скажу, что часть испортилась и он выкинул, а остальное возверну. Но день какой-то выдался совершенно раскошмарный. То не туда приедет, то клиент пьяный совсем, он в итоге до темноты и прокатался… Вернулся за полночь — и сразу спать. А среди ночи проснулся и, не думая — прошёл к холодильнику, открыл его и поел хорошенько — не разбирая, где своё, где чужое. А с утра по будильнику, в семь пятьдесят — опять на ноги, зубы чистить, завтракать да на смену. А тут уж вчерашние мысли совестливые и совсем пропали. Сложилось, как сложилось, — подумал таксист, да и наделал себе бутербродов и на завтрак, и в дорогу. Ну и думать забыл о женщине той и сынке её солдатике.
А через неделю — опять приезжает туда же. Решил — ну что я, как маленький. Скажу мол, что продукты себе присвоил, отрицать не буду. Просто выдам денег ей столько же. Тысячи две. Это даже больше. И пускай сыну хоть на троллейбусе катает. Извинюсь ещё, пожалуй, но сдержанно. Все же всё понимают — девяностые как бы прошли, но как бы не у всех. Кушать хочется всегда, в частности — колбасу, и в особенном роде — полукопчёную.
Но женщина ничего не сказала. Она вообще была несколько отстранённой и, кажется, даже его не узнала. В коридоре две сумки стоят с продуктами, да денег шестьсот рублей. Вези, говорит, сынку. Говорят — болеет там. А тут вот — гостинцы.
Ну таксист тогда и признаваться не стал. Взял пакеты молча, и деньги взял — и вышел. Решил только, что за дорогу с неё не возьмёт. Так подумал: выйдет солдат — я ему дам две тысячи и шестьсот рублей эти сверху. Здесь это не такие большие деньги, а в армейке — ого-го. За три тысячи, авось, и череповаться даже можно. В общем — надумал таксист про себя, навоображал, как тот солдатик рад будет деньгам, ну и настроение у него улучшилось. Ощущалось теперь так, будто бы он хорошее дело делает, понимаешь? Что благотворительством занимается — продуктов-то в тех пакетах было не больше, чем на полторы, а он вот ему теперь две шестьсот отдаёт.
Но и в этот раз на КПП ему сказали, что солдатик за продуктами не выйдет. А вышел вместо него офицер молодой. Старший летёха, из пиджаков, ласковый донельзя, руки мягкие, пока одной жал — другую сверху положил. Плохие, говорит, новости для вас, дядя из Мурманска. Племянник ваш в санчасти позавчера скончался. Мы пытались и матери его позвонить, да она только верить нам почему-то отказывается. Он долго болел, племянник ваш, после того случая, когда он, помните, в карауле упал, головой ударился да всю ночь на холоде пролежал. Подпишите пока вот здесь, это одежда его оставшаяся да часы наручные.
Таксист подписывать отказался. Сказал — нет, тут надо матери, а я так… помогаю ей в этом вопросе. Вы лучше дайте ей документ какой официальный, чтоб я его ей отвёз. А они говорят — так мы уже и дали. Возили к ней, с курьером. И сюда даже вызывали, но она отказывается признавать. Кажется — немного помешалась.
Ну, в общем — таксист опять поехал обратно. На этот раз — действительно к женщине той. Приехал — а там никого. И трубки не берёт. Ну он тогда плюнул — и поехал дальше по заказам, а затем домой и, как водится, продукты себе в холодильник убрал.
А через неделю — снова вызов. Таксист приехал, поднялся — опять женщина полные пакеты собрала. И дорогие такие пакеты — там и рыба красная, и консервы по госту. Тут уж каждый пакет тысячи на две тянул. Таксист начинает говорить, что сын-то у неё того — а она смеётся над ним. «Как же он того, если он здесь только вчера был? Говорил, что ему кушать хочется, и чтобы я ему передала что-то с таксистом, и сигарет для товарищей побольше, а то он им обещал». Таксист и так ей говорит, и эдак, а она всё пакеты в руки суёт. Ну в общем — плюнул он, да и взял их. Достал из кармана две тысячи с чем-то — и аккуратно на полку у двери положил, чтоб, значит, не задаром. А еду — в багажник себе кинул, ну и как водится потом ,сам её изничтожил. Как раз праздники какие-то были, очень ему те пакеты и пригодились.
И было так ещё раз шесть или семь. Иногда он деньги оставлял, а другой раз и просто так брал. Но никогда два разу подряд — если однажды без денег брал, то в другой раз обязательно сунет тысчонку как-нибудь незаметно. Ну а потом он из Красногорска переехал на юг, там женщину встретил, экспедитором устроился… В общем — завертелось, закрутилось, он и забыл думать про ту полоумную. А как пандемия ударила, кризис опять же — так и вернулись «сытые нулевые» во всей красе, аж пузо от голоду свело. Опять он баранку расчехлил, приложение на телефон поставил — ну и, в общем, третий год уж таксёрил опять.
И вот теперь, пока он ехал — то как заново те моменты переживал. И совершенно точно, вот прямо на верное знал — что везёт он того самого солдатика. И сам его вёз куда надо, не спрашивая и не уточняя, а тот молчал и не отрываясь на дорогу смотрел, будто бы всё понимая. И не было у таксиста ни сомнения, ни мыслей о том, как вообще такое может произойти. Это потом он всю голову себе до дыр продумал, а тогда, когда оно происходило — не до того было. Чувствовал таксист, что судьба его в тот момент решается. И не то, чтобы солдатик его убить собирался или вроде того, нет. Тут что-то страшнее ощущалось. Чувствовал таксист, будто это шанс ему даётся. И что если он сейчас шанс этот загубит — то всё, не быть ему больше счастливым в жизни. Неясно было только, как и в каком виде несчастье его одолеет — но в несомненность того, что оно его с лёгкостью несчастным сделает таксист понимал нутром. И страх был от этой непонятности и этой двойственности — будто бы и спишь и не спишь одновременно.
Вот они подъехали к дому. Солдатик попросил подождать — а сам взял пакеты и в подъезд зашёл. Прошло несколько минут — и обратно вышел. Пакетов в руках нет, а только икона одна у груди. Садится в машину и говорит — вези меня теперь обратно, таксист. Не останавливай и не спрашивай ни о чём. Скорее теперь вези. Опаздываю. До рассвета нужно вернуться.
И таксист педаль втопил — и всю дорогу до той части мчал, не переставая. Остановил у КПП — а того, почитай, и нет уже. Часть ту после завершения армейской реформы расформировали, окна выбиты уже, часть кирпичей даже сбоку разобрать успели. Позади — тёмная ночь и казармы без окон, а за ними — стройка, новый ЖК возводят. Солдатик говорит: Помоги выбраться, таксист, а то ноги не держат. Таксист бросился помогать, под руку взял — а солдатик, даром что тощий, будто тонну весит. Пока шли до КПП — таксист взмок напрочь, аж пар от шеи пошёл. Довёл солдатика до шлагбаума ржавого, который на асфальт повис совсем, а тот вдруг дёрнулся и вверх поднялся, со скрипом таким, будто гвоздь ржавый из дерева вытягивают. Прошёл шлагбаум перед глазами — глядь, а часть-то и ожила. Будто бы окна в казармах теплятся, ходит кто-то, да кричит где-то офицер гулким басом, только слов не разобрать. И стелются тени между деревьев с выкрашенными в белое стволами. И смотрят недобро, и навстречу к ним тянутся. Тогда солдатик руку выдернул и говорит: Всё уж теперь. Дальше ты не выдержишь, теперь уж я сам. Тут, таксист, чтобы дальше идти — воля требуется, да посильней твоей. А ты иди теперь. Мне уж полегчало, я теперь уж другой совсем, не какой тогда был — а такой, каким мама запомнила. А ты благодари её, что и тебя, подлеца, она хорошим человеком запомнила. Ступай теперь, пока шлагбаум не опустился. Только не иди через КПП, там эти сидят… Они тоже теперь здесь, всё ждут, с кого бы спросить — а спрашивать не с кого. Ты, главное, в окна не заглядывай, а то увидят. Беги теперь. Беги. А я пойду в санчасть теперь. Мне прилечь надо...
Ну тогда таксист дал стрекача — и еле-еле успел под закрывающийся шлагбаум проскочить. В сторону КПП не смотрел — но рассказывал потом, что слышал, как дверь открылась и кто-то оттуда выскочил, и дышал так тяжело, будто бы очень долго до этой двери добирался. Прыгнул таксист в машину — да такого газу дал, что дважды чуть с дороги в кювет не вывалился. Доехал до дому, поднялся — и слёг. Жена скорую вызвала — поставили гипертонический криз. Чуть инсульт не вдарил. Но всё равно — работать с тех пор больше не мог. Чуть что — у него давление до ста восьмидесяти прыгает и в глаза темнеет. И дёргаться начинает, оглядывается — будто скрипит что-то за спиной. Как будто гвоздь из дерева вытаскивают, или шлагбаум старый кто-то за верёвку приподнимает. Так и живёт теперь — спокойно, не торопясь и не нервничая. В церковь часто ходит, да иногда продукты солдатам на КПП возит. Просто покупает два пакета, подъезжает к части — и называет фамилию любую. А когда солдат выходит — говорит, что ошибся, что часть в другом городе — и отдаёт еду солдатику, будто бы, чтоб не пропадала. Я так с ним и познакомился, возил его пару раз до частей этих. И что интересно — когда туда едем, так он еле дышит, глаза красные, рот до груди раскрыт. А обратно едем — совсем другой человек. Будто бы пар из котла сбросили. Вот так вот, ни слова не соврал, всё как он сказал передал.
Слушай, я сейчас тормозну немного вот здесь, хорошо? А то пока говорил — до ветру захотел, а всё хорошего места не было. А здесь сейчас будет такая дорога интересная, там церковь стоит, я мимо неё проеду — и сразу встану, хорошо? Потом и историю ещё одну расскажу, как раз про церковь. Другую церковь, не эту которую. Эта-то новая, по программе построена, ну той, что, мол, церковь на каждом углу и в каждом районе торчать должна, как раньше туалеты общественные. Нет, та церковь была… Ну, в общем, расскажу сейчас, только подожди немного...
Прицерковное шоссе
В общем, однажды подсел ко мне на вокзале мужик с пристрастиями. Это я так называю, когда какие-то, знаете, глупые требования сразу у человека возникают. Одна, например, просила все окна закрыть, радио выключить и молчать всю поездку. Оказывается — кто-то ей сказал, что перед тем, как колесо отваливается — оно начинает стучать, и это можно услышать, если в тишине катаешься. Вот она и слушала, понимаете? И напряжённо так слушала — аж на лбу морщины. И, что интересно — как она не слушала, а четыре раза с ней такое было, что колесо отваливалось на ходу. Будто она сама это выдумывала и потом оно так и случалось. Но сейчас не про неё, а про мужика того. Ну — не мужика, а парня, скорее. Не знаю. Лет под тридцать ему, такой возраст — то ли парень, то ли мужик, не разобрать.
Короче, залезает этот парняга ко мне на переднее сидение, говорит адрес. Я в навигаторе пробиваю — восемнадцать километров ехать. А он мне говорит «нет, поедем вот так вот» — и показывает объездной путь. Аж на все тридцать четыре километра. Я говорю — на кой тебе чёрт через лес ехать, когда можно через город по прямой, а потом по посёлку, быстрее и по светлому? А он упёрся — вези, говорит, как я тебе сказал, а то поездку отменю.
Ну — пришлось поехать. Мне-то что. Просто вторую точку поставил, чтобы по деньгам интереснее выходило, а так — мне что за город, что по городу. Так даже разнообразнее. Ну, в общем — едем мы, едем, а парень всё молчит да молчит. И постоянно на меня косится. А потом и спрашивает — а ты, говорит, крещёный? Я отвечаю — да вроде крестили меня родители, ага, но есть ли с того толк или нет — не знаю. А чего, спрашивает он тогда, крестика или иконки в кабине нигде нет?
Тут уж я сам напрягаюсь. Сектант он какой, что ли? Вопрос религии, отвечаю, дело личное. А машина рабочая, я в неё не вешаю ничего потому, что когда я выходной — на ней другие люди катаются. Не всегда, так сказать, христианской направленности. Но и у себя в машине иконки не леплю потому, что не верю я, что они помогают. Я по молодости аварийным комиссаром работал, составлял акты по всяким дэтэпэ. Иногда катался с нашим старшИм по жесткачам всяким, вроде того случая, когда легковушка под инкасаторский грузовик залетела. А инкассаторские машины — это, брат, тема особая. Это ж легковые танки. Со стороны смотришь — ну фургончик и фургончик. А когда вот дверь откроется и инкассатор вылезет — ты посмотри, какая там толщина у двери-то. Там ведь во, с ладошку! Ведь бронированная, а оттого — тяжёлая и непробивная, как таран. Лучше в стену кирпичную въехать, чем под неё влететь. А там был Опель такой небольшой, и прямо под уголок вошёл, инкасаторов подняло — и они водительскую сторону смяли вместе со стойкой и верхней половиной водителя, а остальная часть «Опеля» в ходовой завязла. И, в общем, думали сначала — два трупа в салоне. А потом третьего нашли, он непристёгнутый на заднем сидении сидел, прямо по центру — так его от удара забило в промежуток между сидениями, знаешь, тот, который для ключей и кофе и всего такого. И дальше — между рычагами, а точнее — на них и сквозь них. Жуткое зрелище. А пассажир на переднем пристёгнут был, но толку от этого не было — у Опеля рама лопнула, и того, значит, развернуло прямо на кресле и шандарахнуло головой о приборку. Он вроде и меньше всех пострадал, и ноги целые, и руки даже, не поверишь — на пузе сложены в пальцах, будто сам себя обнимал. А череп раскололся от удара, как арбуз спелый. И на лбу — отпечатки синюшные от иконок, что на бардачке были. Ну — ликов святых не было видно, а квадратики сами три в ряд — прямо заметные. И лопнул-то череп прямо по серёдке, через средний, значит, квадрат. Получается — прямо от этого удара башка-то и раскололась. Поневоле задумаешься, святое ли дело — иконки на приборку лепить, да? В общем, насмотрелся я на все эти иконки — разбитые, окровавленные, разорванные, вмятые даже… Поневоле в их силу верить перестанешь.
Вот так я рассуждаю, пока того парнягу везу, а он смотрит на меня глазами своими впавшими, а потом возьми и спроси — а не думал ли ты, что те трое, в Опеле которые — что они не хорошие люди перед богом были? И что, возможно, с ними в тот момент в салоне четвёртый какой был, да только средь трупов его не оказалось? Что бывает такое, что к нехорошим людям в нехорошее для них время подсаживаются без их ведома нехорошие сущности, и тогда никакая икона тебе не поможет, а только вера истовая и… Не помню, что ещё он сказал, тоже что-то такое, знаешь, церковное. Я уже на «вере истовой» поднапрягся и музыку выключил. Авось в карман за ножом полезет — когда сидишь вот так, в машине, это всегда шумно. Без музыки хоть услышишь. А потом (мы как раз в лесок въехали) — он говорит вдруг «вот здесь чуть помедленнее можно?» Ну я дал чуть помедленнее, ползём не больше тридцати. Глядь — церковь из-за поворота выплывает. Старая такая, тёмная. Не как сейчас любят — в стеклопакетах да вагонкой обшитая, а как раньше ставили — бревенчатая, тёмно-серая, будто сырая, и вверху в окошке еле-еле свет виднеется. Я на эту церковь гляжу, а сам чую — что-то не то с моим пассажиром. Смотрю — а он вжался в дверь, рука в кармане — и смотрит на меня так, будто сейчас кинется. Я тут машину сразу на обочину, руку под сидение, вытаскиваю монтировочку и говорю — вылазь отсюда к чёртовой матери, пока не пришиб тебя окончательно.
А он тут сразу и расслабился. Руку из кармана вынул — а там чётки и крест. И вытирает пот со лба — а у него там много выступило, как роса на траве по утру. Всё нормально, говорит. Едем дальше.
Куда — дальше, психопат? — спрашиваю я его. — Вылазь на хер из машины, пока я отверстие для кукушки в твоём теремке не пробил.
А он не пугается совсем. Вздыхает — и на сидение откидывается. Вы бить не будете, — говорит. — Вы человек хороший. А главное — что вы человек. А не эти… Значит — не просто так нас судьба свела. Всё выслушаете…
И тут рассказывает он мне такую историю, что, честно говоря, я на один миг пожалел, что в машине у меня иконок нету. Сейчас я тебе расскажу её, как он рассказывал. Совсем немного только от себя добавлю.
В общем — работал этот парень строителем. Но не обычным. А этим, который старое переделывает. Не помню, как называется. Из тех, что в старых зданиях ремонт делает, но такой ремонт, что здание после этого ремонта ещё старее выглядит. Наводит лоску на все завитушки, брёвна старые меняет, но на такие ж брёвна и той же породы обязательно, золото начищает и камень лепит, чтобы как будто руками обработан, а не на станке.
Ну вот однажды получил он заказ на реконструкцию церквы. Он так и сказал — церквы, не мои слова. Там вроде разница есть какая-то. В общем — крыша протекала в той церкве, и кое-где над мазнёй да лепниной протекла, отчего рисунок поплыл. А прошлые ремонтники, ещё в перестройку, окна врезали, чтобы вроде как сохло летом, да не помогло. Окна надо было заделать, рисунок замазать, да вот крышу залатать.
Заказ он, как всегда, получил через телефон. Позвонили — и пригласили. Вот только заказчик в другом часовом поясе был, где-то на жаре отдыхал, то ли поп какой, то ли олигарх с нечистой совестью — но деньги дал, а приезжать контролировать не хотел. Звонил иногда дать указания, но всё редко и всё по ночам, после полуночи — а у самого в телефоне и музыка играет, и слышно, как позади где-то люди веселятся. А заказчик при этом говорит в таком роде, что «Буде добр выполнить рОботу по наказу моему и никак Иначе». А позади — хохот и крики «два ред була и больше водки! и крема побольше выдави!» Строит из себя святого на пляжу, в общем.
Короче, парняга заказ взял, снял комнатку в общежитие привокзальном — и начал каждый день кататься в эту церкву. Там жил старик-монах какой-то, полунемой. Вообще никак на него не реагировал — знай молится про себя да кашу свою варит. А больше там никого и не было. Парняга привёз все инструменты, заказал краски и ещё чего там нужно, он мне рассказывал, да я запамятовал. И давай, значит, ремонтировать. С утра — на такси, одного и того же таксиста брал у общаги, который там по утрам дежурит — двадцать минут до церквы, и таксист высаживал его со стороны рощи, а потом вечером — увозил обратно.
Не буду долго рассказывать детали того, как он там красил — скажу только, что странность была у этих рисунков — потёки на стенах были не с самого верху, а с середины, будто бы вода просачивалась из самих стен. И прямо на уровне лиц святых, которые там были нарисованы. В общем — он часть штукатурки снял, новую положил, стал рисовать лики — а они не рисуются. Не выходят лица добрыми да святыми. Всё хитрые какие-то, с прищуром, будто смотрят на тебя, да думают, как бы у тебя денег занять и не отдавать потом.
Пожаловался парняга, значит, таксисту об этом — а тот дал совет. Ты отложи пока, раз не получается — а сам другой работой займись. А потом уж возвращайся к тому, что не получалось раньше. Я, мол, так всегда делаю — и всем советую.
Так парняга и сделал. Отложил работу, а сам стал окна заделывать на втором этаже. И вот что интересно — как только одно окно заделал, с восточной стороны — так лики святых ещё сильнее щуриться стали. И смотрят уже на него даже что и с усмешками. Начал он второе заделывать — да тут монах немой устроил молебен, пригласил попов в рясах да запел вместе с ними. Оказалось — не немой. Ну в тот день парняга работать не стал, а на следующий они с таксистом выехали — а дорога перекрыта. Оказалось — авария, шесть мертвецов. Тросами да цепями растаскивают маршрутку и ментовскую газель. В общем — пришлось ехать с обратной стороны, по небольшой поселковой дороге. Это сейчас там шоссе прям, а тогда ещё небольшая дорога была. Парняга едет, смотрит в окно — и думает: и чего мы это здесь раньше не ездили? И дорога тут тише, и ведёт почти к самому входу, и вид в окно красивше — тут и домики дачные, и яблоньки уже с красненькими яблочками. Лепота сплошная. Вот сидит он, сидит, и чует — пахнет чем-то. Вроде как Айкосом или Гло этим вашим — запах как будто бы естественный, но с налётом гадости какой-то невыносимой. И таксист же вроде не курит. А они как раз к церкве той подъезжают. И запах всё невыносимее. Прямо невмоготу. Парняга поворачивается к таксисту — а тот натурально дымится. Кожа его блестит, как от пота — а та сторона, что к церкви ближе, обратная от пассажира — исходит поганым, вонючим дымом. Окно хоть и открыто — а всё равно в салон идёт.
Ну — тут парняга испугался так, что задышал с хрипами. А таксист усмехается и говорит: «ты не беспокойся, это у меня пройдёт скоро. Но тебя уж довезу, как и договаривались».
Парняга засуетился, стал по салону шарить — авось чего потяжелее найдёт, и вдруг замечает иконки на приборке. Всё время висели тут, а он их не разглядывал — они пыльные были, лиц не различить. А сейчас и иконки эти тоже дымиться стали. И видно теперь, что они перевёрнуты, а лица на них у святых — совсем даже не святые, а мерзкие. Будто бы смеются над пассажиром, один даже пальцем тычет.
Тут парняга за дверь хвататься стал. А таксист хохочет — подожди уж, подвезу к самому входу! Ты только работу свою закончи, а то заказчик очень недоволен будет! Выполнишь — озолотит, а если нет — то плохо будет. Понял?
Ну и — выпускает он парнягу перед церквой. Тот забежал внутрь, глядь — а лики святых, которые он перерисовывал — все течь дали под глазами, будто плакали всю ночь — и так их жутко размыло, что рты раскрылись до самой груди. и в них зубы торчат чёрные-пречёрные.
И тут подходит к нему тот полунемой монах — и здоровается, как с гостем. Говорит — церква не работает, а принадлежит к мужскому монастырю и тут монахи обет блюдут или вроде того. Парняга ему — да ты что ж, не узнаёшь меня? Я же тут две прошлых недели работал, реставрировал да окна заделывал. Тут монах побелел и ну читать молитвы. Парняга его за грудки хвать — и в лицо кричит. Признавайся, ты с тем, дымящимся — заодно? Так или иначе — вытянул из него информацию. Церква эта была закрыта ещё с перестройки. Тут какой-то делец в конце восьмидесятых затеял сделать джентльменский клуб. Будто бы в средневековье — этакую таверну. Сначала всё чин по чину было, но в девяностых клуб отжали, а здесь такой притон организовался — ужас. Дважды горели, трижды им погром устриавали — да всё равно держался. Потом, уже в девяносто восьмом, местный благодетель церкву выкупил, тогда и крест обратно поставили, отодрали велюр красный со стен, да разобрали сауну в подвале. А в стене той сауны обнаружили кости двух подростков, девочек. До сих пор дело по ним не раскрыто. В общем — вернули церкву местному приходу ,как ни в чём ни бывало. Попытались было читать тут — так лики святых на стенах тут же потекли, и нехорошо так, погано. Посоветовал им монах один окна прорубить — на восток и на закат, чтобы солнце входило и выходило, и всё остальное также сквозь церкву текло наружу, не останавливаясь. Да только окна эти постоянно пропадали. Их рубят — а они затягиваются, как живые. И лики постоянно меняются, будто их кто перерисовывает. Подержится пару месяцев, а потом опять лики меняются, окна затягиваются. И каждый раз, как такое происходит — на трассе рядом с церквой машины бьются, и обязательно с жертвами, чаще всего — с детьми. Вот и сейчас такое произошло. Вчера вот приезжали батюшки с Сергиева Посада читать — так сегодня с утра удалось все свечи с первого раза зажечь, а то до этого постоянно ветер поднимался да задувал.
Парняга слушал — а у самого поджилки тряслись. Понял он, что пока с заднего входа в церкву заходил — то был невидим для её обитателей. И творил он тут невидимый совершенно не благое дело, а вовсе даже и напротив. Тогда принялся он свои иконы стирать, — а они не стираются. Начал пытаться разобрать стену, где окно заделал — а она будто бы цельная. И вправду — затянулась.
Тогда парняга выскочил на улицу, думал — бежать куда, а тут и заказчик звонит. Голос ласковый такой. Говорит — ты роботу не доделал, поэтому — доделай уж. Не хочется мне из тепла к вам в холод вылезать. И голоса на заднем плане вроде кричат так же, и про водку, и про крему побольше выдавить, но только теперь явно слышно — не от радости кричат, а от похоти, а кто от боли и страха, и треск стоит, как от костра какого или печи в сауне.
Ну вот с тех пор парняга и начал кататься до церкви — да святых на стенах рисовать, с добрыми лицами. И что важно — надо, чтобы его обязательно кто-то подвез, или таксист, или попутчик. Иначе — не работает. Пытался на автобусе — так тот в кювет съехал, а в другой раз сломался на выезде. Пешком пошёл — заплутал в дачах, еле к людям вышел. На велосипеде поехал — так чуть под машину не угодил. А таксисты через один всё дымящиеся попадаются. Едут, улыбаются, в глаза заглядывают, а чуть к церкви подъезжают — начинают кривляться и дымиться, как Айкосы. Он так и сказал — как Айкосы. Вонюче и дым не белый и не чёрный, а какой-то с оттенком, иногда жёлтым, иногда красноватым. Парняга рассуждал так, что это грехи их выгорают под церковным влиянием. И все таксисты — все старше пятидесяти, вот как и я, например. Парняга даже знает, что некоторые из этих дымящихся в тот самый клуб девочек возили да клиентов с вокзала, а другие, может, и сами бывали. И меня он тоже так проверял — ему самому надо было за материалом скататься, за красками и прочим, так он на всякий случай — всё равно через церкву проехать решил.
В общем — не скажу, что я ему поверил, но довёз уж до пункта назначения, и даже руку пожал. Может, выдумал всё, да только не со зла. Глаза у него добрые, я такое сразу вижу. И вот когда он уже уходить думал — я его спросил: так что же, получаются у тебя лица-то добрые? А он ответил, что да — начали выходить с неделю назад. Оттого, говорит, что он пробил по интернету тех девчонок-подростков, из стены сауны, и их лица нарисовал в виде двух дев, что мёртвому Иисусу ноги омывают на стене за алтарём. А на завтра у половины святых по всей церкви лица от злости исказились — и все они в сторону девочек тех смотреть стали, исподлобья так. Он те лица тогда вместе со штукатуркой отломал и закопал на кладбище и монах тот захоронение освятил. Подождали они три дня — и новые лица нарисовали, смиренные и чтобы глаза закрыты и рты тоже, будто молятся, спят или задумались. Больше недели с тех пор прошло — ни одно лицо не растеклось и не изменилось. Так что, выходит, церква своих святых всё же обрела…
Ну вот такая у меня история. Чего смотришь такими глазами? Не сам придумал, честное слово. Что говоришь? Заходил ли я в ту церковь сам? Да упаси господь. Я хоть и не особенно верующий — а думаю так, что у каждой веры свои святые и свои грешники, свой рай и ад тоже свой. И вот в чужой ад мне так-то попадать совершенно не хочется...
Ты уж на меня не гневайся за рассказы-то мои. Я словоохотлив, признаю. Особенно когда не по городу катаешься, а вот так, по трассам. Разговор мозговину помогает в тонусе держать. А то иногда заедешь куда-то, не пойми куда — и хрен знает, как выбираться. Что, говоришь? Навигатор? Ну и навигатор не всегда помогает, я тебе скажу. Был у одного моего знакомого такой случай… Эту историю я вообще редко рассказываю. Может, вообще и не было её, а так… почудилось ему. Он вообще сам первый признаёт обычно, что врёт — а только глаза испуганные у него в это время.
Голодная трасса
Обычно, когда везёшь кого-то на «дальняк» — ну, километров хотя бы на пятьдесят, то обратно едешь тем же путём. Особенно, если дорога незнакомая. Умники будут тебе говорить про навигаторы, спутники и вообще — мол, в двадцать первом веке живём, заблудиться невозможно. Но правда в том, что заблудиться можно, где угодно, и нет никакой разницы — глухое то место или наезженное. В московской области, например, можно часами по просёлочным дорогам кататься — и на крупную трассу ни разу не выехать, и поста ГАИ ни одного не зацепить. Не ГАИ, депасы. Дорожная полиция, в общем, не придирайся, они постоянно ребрендинг делают, а я как привык гайцами звать — так и зову…
В общем, один мой приятель, не буду говорить ни имени, ни компании, где работает… один мой приятель повёз клиента на «дальняк». Сто двенадцать километров в одну сторону. На самой границе со Смоленской областью — там дачный посёлок был, между нескольких полузаброшенных деревень. Место не то, чтобы жуткое или неприятное — а просто-напросто унылое. Поля да лесополосы кругом, на военный полигон смахивает. Вместо асфальта — бетонные плиты, как водится, а на подъезде и вовсе гравий. Московская область вроде, а по факту — уже регионы. Таксист клиента высадил, на время глянул — уже почти час ночи. Слово за слово — предложил ему тот мужик переночевать. Таксист подумал — да согласился. Ехать в ночь неохота, да ещё и пустому. Завтра вроде выходной. В общем — остался он на ночь, саданул с клиентом водочки — да мяса на мангале по-быстрому нажарили. Клиент оказался простой, душевный. Да и местность вокруг после пары рюмочек дружелюбнее выглядеть стала, речка вдалеке под луной ишь блестит, звёзды огроменные прямо в темечко светят. Красота.
А с утра просыпается таксист от частых звонков — потеряли его на работе. У них там в офис ребята в штатском нагрянули и проверку по машинам устроили. Искали какую-то машину в розыске, смотрели, где номера перебитые. Четыре машины опечатали, пока не удостоверятся, а это от суток до десяти рабочих дней. Начальство на панике начали выходникам звонить, чтобы машины свободные на базу прикатили. А приятель мой так-то в конце смены должен всегда в парк возвращаться, он тогда двух месяцев ещё не отработал. Короче — насели на него, пригрозили, что уволят. Как знаешь, говорят, а к одиннадцати утра машинка должна стоять у нас, в одиннадцать тридцать у неё уже выезд.
Делать нечего — таксист тот поматерился ещё немного, сходил в душевую кабину, помылся из бойлера, мяса холодного погрыз, пасты зубной пожевал — да сел в салон машину прогревать. На дворе октябрь, на часах и девяти нет. Зябко, спать хочется, изо рта — перегар чадит. Сидит таксист, значит, и думает — как бы так мимо гайцов сто с лишним километров проехать. По всякому выходит — никак. Что по трассе, что по объездной, через Рузу или Солнечногорск — всё равно раза три их встретишь. А у гайцов на таксистов в такое время прямо стойка охотничья. Знают, что перегара хватит, чтобы лишение привязать — и шакалят по обочинам. А вокруг ещё туман, местность болотистая — дождь как будто в воздухе подвис и не сверху вниз, а слева направо идёт. Короче — засада полная, хоть спать ложись опять, да во сне заявление на увольнение продумывай. Таксист вышел, закурил да крепко призадумался.
Тут выходит из дому клиент вчерашний. Увидел в окно, как таксист по двору колобродит да сигарету одну за другой курит. Выслушал проблему, призадумался, да говорит — а чего бы ты по заречке не поедешь, по старому дублёру? Так ты, по крайней мере, два поста проскочишь, а на третий уже выйдешь после десяти, там поток будет — авось проскользнёшь. Таксист спрашивает — что это за заречка такая? Клиент отвечает: да это тут раньше войсковая часть была, дореформенная, а ещё дальше — два детских лагеря и санаторий для туберкулёзников. Теперь-то всё заброшено уже, но дороги кой-какие остались. К части вела асфальтовая дорога, она почти разбита, но по ней можно добраться до грунтовки, которая к двум лагерям ведёт — там теперь платная рыбалка и пейнтбол в заброшках проводят. Дорога плохая, но ты на своей проедешь. Перед лагерями — на второй съезд направо сойдёшь, не на плиты, а на трамбовку. И по ней минут через пятнадцать выедешь к железнодорожному переезду. Там поезда уже не ходят — быстро проскочишь, а там и Звенигород будет. Только не промахнись съездом — а то кругаля дашь.
Таксист навигатор открыл — а тот таких дорог даже и не знает. Клиент смеётся и спрашивает — а часть-то военную он тебе показывает? Но и части той тоже в навигаторе не было. Только переезд железнодорожный удалось найти, на него точку и поставил. Клиент ещё воды из скважины налил ему в дорогу, да сигарет отсыпал — а то магазинов до самого Звенигорода быть не обещается.
Ну, в общем, сел таксист за руль, включил обогрев седушки — и отправился в путь. Сначала спустился к речке, по тем самым бетонным плитам, переехал на другую сторону по насыпи рядом с плотиной, поднялся на горку к лесу — и вышел на грунтовку до платной рыбалки. Не доезжая до кабинки с охранником — свернул на истлевший асфальт, который напоминал гнилой рубероид, сквозь который трава проглядывает. Причём вот, что интересно — асфальт старый, лежит слоями, дырки с кулак — а дорога всё ж ровнее, чем на плитах! Вот, что значит — годами танками укатывать! Ну, в общем — пока он по этому старому асфальту ехал, всё было нормально, а вот когда опять на грунтовку к лагерям вырулил — начались проблемы. Видимо, недавно здесь кто-то на квадроциклах катался, ещё по снегу — и местами дорога была совсем разбита, поэтому тащился долго, с трудом. Когда дошёл до лагеря — машина по окна в брызгах была. И, видимо, эти квадрики какими-то своими путями шли, пока снег был — и укатали несколько узких дорожек. Одни уже размыло, другие всё ещё чернели колеями. Таксист тот потом говорил что, наверное, из-за них-то он и посчитал съезды неправильно. Ещё сыграло роль то, что клиент сказал «не на плиты, а на трамбовку» — но не уточнил, до плит надо сворачивать, или после.
Короче — свернул и поехал. Поднялся в горку, проехал вдоль лесополосы — и вышел на обыкновенную двухполоску. На выезде ещё увидел, что знак стоит — «стоянка запрещена», и про себя это отметил, потому как — непонятно, зачем там этот знак, да и как вообще можно запрещать стоянку, если там, почитай, поле одно кругом. Короче — отметить отметил, но обратно не развернул — и выкатил на асфальт. Навигатор ещё не подгрузился, поэтому он просто по логике — солнце оставил справа, поле слева и двинул на всех парах к Москве.
Тут и начала происходить чертовщина всякая. Поначалу — незаметно, но это только поначалу. Стал таксист замечать, что на трассе уж больно много знаков. То обгон запрещён на прямом участке, то у остановки стоит сразу два знака — запрет на чётные и нечётные. Понятно, что провинция, и там, где никто не видит — можно что угодно поставить, но всё-таки совсем уж идиотизм иногда встречался. Например, около километра стояли знаки подряд на ограничение скорости — сначала сорок, а потом восемьдесят. Потом сорок, потом опять восемьдесят. И стояли плотненько так, метрах в ста друг от друга, а то и меньше. После каждой извилины трассы — то сорок, то восемьдесят.
Потом знаки вообще пропали на несколько километров — вместе с разметкой всей и даже остановками автобусов. Просто чёрный потрескавшийся асфальт и лес кругом. И минут через пять таксист вдруг увидел фары впереди — выскочили из-за поворота, пролетели назад — а там замерли. Таксист в зеркало глядит — и видит, что машина разворачивается, задом сдаёт. Тут он холодок ощутил по спине, а сам и не понимает — откуда. Немного газу поддал на всякий случай — и дальше едет. Вскоре новая странность — остановки частить начали. То слева, то справа. И все — разномастные, будто со всей России их сюда навезли. Тут таксист вдруг понял, отчего холодок тогда почувствовал. Всё время пока ехал — удивлялся знакам да разметке, и даже не заметил, что машина всего одна встретилась. А ведь пока ехал — пару деревень уже встретилась на пути. Начал вспоминать — никого на улице в тех деревнях не видел. Что за чертовщина такая?
Едет он дальше, видит издалека — гайцы стоят на обочине. Ну, думает. удружил дачник! Вывел на «голодную трассу», сейчас за перегар зажопят и привет, два года безработицы. Но чем ближе он к ним подъезжает — тем страннее те гайцы выглядят. Когда уже совсем близко подъехал — понял, что это вроде как декорации, из картона или вроде того. Плоская картинка. А потом, когда проезжал мимо — бросил взгляд в окно, да по тормозам вдарил. Остановился, смотрит в зеркало, потом — окно опустил на пассажирском, вытянул туда голову — и глядит во все глаза. Он рассказывал, что в тот момент время будто исчезло. Что он рассмотрел всё в малейших деталях, будто несколько часов рассматривал.
Обычно как такие фигуры выглядят? Фанерный щит, в которым как лобзиком силуэт гаишника у машины вырезан, а поверх — наклейка. Что сзади, что спереди — одно и то же, только отзеркалено.
А тут — настоящая машина, только по краю будто раскалённым ножом срезана. Кто-то взял гайцовскую ладу, и отрезал продольно сантиметров двадцать, на ширину колеса. Прямо с мотором и с сидением, и со всей электроникой. Со стороны дороги — машина, как машина, а с обратной стороны — провода да трубки торчат, масло натекло на асфальт, да наполнитель из сидения намокшими клочками валяется. Даже руль пополам разрублен. Но при этом — машина стоит и не падает, хотя вроде ничего её и не подкрепляет.
Но что хуже — гаишник тоже натуральный. Трёхмерный, не из фанеры. Стоит, голову на грудь свесил, ноги подогнулись, руки плетьми висят. А из земли — какие-то трубки железные торчат, и он будто на них присел. Таксист присмотрелся — вроде кровь на трубках, а вроде и нет. И тут гаишник зашевелился, застонал — да голову повернул на шум мотора. Лицо бледное, губы потрескались, что-то шепчет, а что — не слышно.
Тут позади фары вспыхнули — и машина на скорости больше ста мимо пронеслась, да сигналит. И сразу же в лесополосе захрустело, будто кто-то пробирается к дороге, да такой массивный, что подлесок ломает. А гаец тогда рот раскрыл — и закричал, да страшно так, будто по его душу идут. Тут таксист окончательно струхнул, окно закрыл — и газу втопил. Едет, а у самого челюсть нижняя дрожит, и пот со лба струйками стекает. Что за дрянь такая? Что за дублёр такой непонятный?
Глядь — а впереди машина та, что обогнала. Едет неспешно, а водитель руку вытащил — и машет к обочине. Таксист сначала её догнал, на обгон пошёл — и в салон заглянул. Сидят двое людей, мужчина и женщина, руками машут. Остановились они на въезде в очередную деревню, то ли заброшенную, то ли просто малолюдную. Таксист из машины выходить не торопится, зыркает из стекла, а сам молоток нащупал под сидением.
Водитель к нему подбегает, просит окно открыть. Таксист послушался. Водитель сразу спросил — давно на трассе? Таксист отвечает: с утра. Уж как они обрадовались тогда! Что он, что девка — та тоже успела выбраться. Говорят, что сами тут уже с неделю катаются. Таксист спрашивает: в смысле неделю? Зачем неделю? А не за чем, — отвечают. Заехали как-то по объездной однажды, а выехать не можем. И стоять долго нельзя — а то эти заберут. Кто эти? — спрашивает таксист. Тут мужик лицом помрачнел и говорит: да блюстители. Хозяева трассы. Те, кто сюда сволокли с настоящих трасс знаков и остановок и даже несколько деревень. А теперь поджидают в кустах и штрафуют по-своему. Видел же гайца того? Вот здесь такого много. Они тут даже имитацию имитируют. Изображают, будто всё нормально.
Таксист тут разозлился: что вы мне чушь всякую городите? Какая ещё имитация? Кто там гайца привязал на палки? А девка из другой машины вытянулась и рукой тычет на радио и говорит: а ты включи, послушай. Таксист долго ждать не стал — радио включил, а там голос, то ли мужской, то ли женский — правила дорожного движения странные какие-то читает, или вроде того. С интонациями, будто проповедь. Что-то вроде «Торможение необходимо начинать не позднее, чем за четыре метра до первого пострадавшего, и следить, чтобы разброс тел не превышал расстояние тормозного следа. Остановки необходимо проезжать с выключенными фарами, чтобы не беспокоить смотрящих из них, при совершении манёвра разворота запрещено использовать заднюю передачу, если на трассе существуют средства передвижения на дизельном топливе, но при левом сигнале поворотника, разрешается кратковременная стоянка не более, чем на четырнадцать секунд. В случае невыполнения - принудительное лишение. В случае незапланированной остановки - принудительное лишение. В случае повреждения знаков - принудительное решение. В случае…»
Да что за фигня? — спрашивает таксист. Стал крутить ручку — а эта галиматья на всех частотах повторяется. Мужик говорит: крути-не крути, а всё то же самое услышишь. Мы здесь уже неделю катаемся, то вперёд, то назад — без толку. Только знаков всё больше становится. Видишь? Уже обкладывают.
Таксист посмотрел, куда он показывает — и видит, что впереди, на самом повороте, торчат несколько знаков. Но когда он тормозил — их ещё не было, в этом он мог поклясться. Эти знаки, говорит тогда мужик, остановку и парковку запрещают. Значит — хозяева где-то рядом. Ещё пару минут — и мы попадём в их зону действия, и тогда они нас заметят. Так всегда бывает — сначала знаки, потом они сами.
Да кто — «они»? — спрашивает таксист, и тут вдруг мотор чихать стал. Таксист посмотрел на панель — видит, что бак красным замигал. Он тут нахмурился — как же так получилось, если литров шесть должно было оставаться? Тут видит — мимо девка та пробегает, да в машину запрыгивает, а в руках — канистра да шланг, и парень за ней улепётывает. Дверь открыл, выскочил — глядь, бензобак на распашку. Машина чихнула и заглохла. Мужик за руль прыгает — и газу. Перед уездом только крикнул: уж не серчай! Жить больно хочется, а по другому никак!
И уехали, прямо с визгом шин. Смотрит таксист — а знаков ещё с десяток прибавилось, и ближние уже рассмотреть можно. Ну то есть — как рассмотреть… увидеть. Были там и обычные, вроде запрет на парковку и ограничение скорости, но по большей части — какие-то дурные, как придуманные. На одном была нарисована туча с дождём и перечёркнута. Что это означает? На другом — было написано НЕТ, просто — одно слово, огромными буквами. Но больше всего удивил знак, на котором был нарисован распятый Христос, и две стрелки, одна красная, другая чёрная, как в одностороннем движении.
На этом знаке таксист перестал думать, а побежал к багажнику, открыл его, канистру достал — и в бак залил. Плох тот таксист, что без запаса в багажнике катается, я так скажу. Вылил он канистру, глядь — а позади ещё два знака стоят. Один — запрещающий стоянку с восьми утра до четверга, а другой — с нарисованным автомобилем такси, который как бы перечёркнут красным, но на самом деле — красная черта прямо сквозь машину проходит, дырки сделав. Посмотрел вперёд — а там посреди дороги остановка стоит. И ещё две — на обочине, одна прямо углом на асфальт залезла, будто они со стороны лесополосы выползли. И только он про лесополосу подумал — как там опять затрещало, но не как тогда, а резко и сразу, будто только того и ждал, чтоб он на лес взглянул. Таксист за руль прыгнул — и между двумя остановками проскочил, причём перед прошёл легко — по метру запаса с каждой стороны, а задний бампер рвануло — глядь в зеркало, а остановки уже друг друга касаются посреди дороги, да ещё и развернулись в его сторону.
Дальше таксист ехал, не сбавляя скорости. Волосы дыбом, размышлять уже нет сил. Километра четыре проехал — глядь, авария. Тот самый автомобиль влетел в памятник Ленину, который посреди дороги стоял. Таксист притормозил, аккуратно объехал автомобиль — двери распахнуты, внутри никого, и что самое интересное — сидений тоже внутри не было, ни пассажирского, ни водительского. А потом вверх посмотрел, на Ленина — и вздрогнул. Потому что не Ленин это был, а какой-то мужик незнакомый, с синдромом. Солнечный, то есть. Глаза, лицо без морщин — как есть даун. И руку вверх держит не потому, что в коммунизм направляет, а потому, что в ужасе закрывается от солнца или чего-то с неба, и кричит, рот раззявив, а зубов во рту нет, только дырка чёрная.
Таксист вперёд посмотрел — и видит, что впереди вроде как съезд. Он газу поднажал, на горочку поднялся — нет съезда. померещилось. Смотрит — вроде впереди опять просвет какой между деревьями.Опять газу поддал — и опять не успел до него доехать. Зато знаки опять появились — сначала по одному, потом кучками. Совсем уж непонятные, будто кто-то пьяный по ним кистью с красной краской возил. И что хуже — темнеть начало. Таксист на время смотрит — восемь вечера уже. Как, откуда — понять не может. Понимает только, нутром, что если выбраться не успеет до темноты — всё, хана ему. Так здесь и останется. Зато в сумерках стали видны просветы меж деревьев, а за ними — поля обыкновенные, и видно, что там колеи от тракторов. Значит — есть там что-то! Только б найти, где лесополоса прерывается!
Так он и ехал по той дороге ещё километров десять. Машин и деревень больше не встречалось, зато — тормозные следы пошли. Сначала редкие, а потом — как карандашом кто-то всю дорогу исчеркал. И от шин, и от гусениц, а кое-где будто от когтей вспахан асфальт, и обочина изрыта вся, как от кротов. Хуже того — в зеркалах огоньки появились красные, будто стоп-сигналы от автомобилей. Только — откуда им взяться, если машины навстречу не проезжали? И вместо того, чтобы удаляться — они, наоборот, приближаются.
И тут видит вдруг таксист — дымок за деревьями чёрный. Прибавил газу, чтобы рассмотреть — а дымок на месте стоит. Всё движется — деревья, столбы эти странные, знаки идиотские, только звёзды не двигаются и дымок этот. Тут таксист тапку в пол, мотор зарычал, а сам глаз от дымка не отводит. И вот этот дымок меееедленно так выплывает из-за дерева очередного, будто нехотя — и сразу же в движение нормальное приходит, и становится видно, что это трактор дизельный по пашенке ходит. Таксист аж закричал — и сразу к обочине. Глядь — съезд небольшой, две колеи поросшие, и просвет чуть дальше между деревьями. Он туда. Позади гудит что-то, в зеркале заднего вида — огней красных тьма, так он его сорвал и в окно выбросил, чтобы не блестело, гул и прекратился. Шкода его ходуном по кочкам ходит, ветки скребут по стеклу, будто удержать пытаются, да только он баранку крутит, с колеи на кочку выбирается — и знай к трактору этому чешет. А потом вдруг рраз — и на трамбовку вышел, и через минуту к краю пашни подъехал. Остановился, мотор не глушит, в зеркала задние смотрит — а позади лесополоса маячит вдалеке и провода тянутся, да машины туда-сюда снуют. Дизелист к нему подъехал, остановился, вылез, к машине подошёл, смеётся — ты чего здесь забыл-то? Навигатор завёл? А таксист его тихонько так — браток, а где я? Тракторист смеётся: город Гагарин вон в той стороне, километрах в пяти. Таксист тут понял, что весь день ехал — а оказался дальше от Москвы, чем был. Километрах в двадцати дальше по той же минке. Вышел он из машины, лёг грудью на капот да поцеловал его крепко, да заплакал. Тракторист на это посмотрел, плюнул, сказал что-то нелестное про москвичей — да ушёл опять пашню распахивать.
А таксист отдышался, сел за руль — и опасливо на трассу вернулся. Да только это уже шестиполосное шоссе было, совершенно на ту страхолюдину непохожее. Включил радио — там Майкл Джексон. Тогда таксист доехал до заправки, залил бензина полный бак и канистру до верха, вновь на шоссе выехал — и через два часа был дома. На работу не поехал — решил, что без толку уже, да и не звонят они. Заснул, как убитый и спал четырнадцать часов.
А с утра просыпается, телефон в руки — а там пропущенные с работы. Перезвонил — там чуть ли не орут, ты где, мол, пропадаешь, ещё вчера вечером должен был приехать! Говорят — проверка приходила. Таксист спрашивает — опять? В смысле, говорят, — опять? Так вчера ж приходили, четыре машины опечатали? Нет, говорят, сегодня пришли. Четыре машины опечатали. Ты пьяный что ли?
Таксист смотрит на телефон — а дата-то вчерашняя! И время — девять утра. Он вчера в это самое время на трассу ту чёртову выезжал. Или сегодня? Тут ему совсем непонятно стало. Отвёз он машину на базу, прикрутил там зеркало заднего вида, да на больничный ушёл.
Потом эта история продолжение имела. Штрафы ему стали приходить. Дата стоит на всех — одна и та же. Та самая. И машина его сфотографирована — как нарушает разметку или стоит под знаком с перечёркнутой машиной. И суммы всё мелкие — то рубль, то двенадцать копеек. Как будто важна не сумма, а чтобы он заплатил. И чем дальше — тем ржавее машина, стёкла трещинами покрываются, а на последних фото фара уже даже и вывалилась и светит куда-то вбок, в сторону обочины — и видно, как там отсвечивают красные огоньки, сотни и сотни, будто вся обочина из них и состоит. В общем — поменял он адрес, с работы ушёл — и штрафы те ему приходить перестали. Он и мне тоже один такой штраф показывал. Там было фото мчащейся машины, и видно, что скорость большая, но все четыре двери распахнуты, а позади, совсем на границе фото — видно, как кто-то ползёт с обочины, лицо от камеры отвернув, а над ним знак торчит — и там тоже нарисован ползущий человек, в такой же позе. Внизу было написано:
ФОТОМАТЕРИАЛ, ПОЛУЧЕННЫЙ С ПРИМЕНЕНИЕМ РАБОТАЮЩЕГО СПЕЦИАЛЬНОГО
Скорость: 121 км/ч
Разрешённая скорость: отсутствует
Направление: встречное
СУММА АДМИНИСТРАТИВНОГО ШТРАФА ВНОСИТСЯ ИЛИ ПЕРЕЧИСЛЯЕТСЯ ПО СЛЕДУЮЩИМ ЗА ТОБОЙ
В общем — на такси он больше не работал. Устроился механиком в парк, гайки крутит. И рассказывает всем, что если достаточно долго крутить зеркало заднего вида — то обязательно увидишь в нём красные отблески, и тогда лучше остановиться, а то они и в других зеркалах появляются. Правда, он пьёт сильно, так что, может, и брешет…
Ну — а вот и твоя поворотка, кажется… Чего сидишь? Задумался? Понимаю… Давай уж помогу вытащить сумки а то, небось, заслушался, засиделся… Держи! Как говорится — было приятно прокатиться! Деньги ты уже скинул, я вижу, так что — бывай! В следующий раз если что не через приложение, а прямо так, на номер пиши, я по этой дороге часто катаюсь! И смотри осторожнее на дороге, а то мало ли чего!
(звук отъезжающего автомобиля)