Ветер задувает в разбитые окна, холодя спину. Гнилые доски под коленями продавливаются, будто вот-вот вовсе не выдержат, и я рухну в подпол, голая, замерзшая и нелепая.
— Наступила седьмая ночь сентября, и я призываю силы, что могут мне помочь, — вполголоса бубню заученный текст и отчаянно надеюсь, что не забуду что-нибудь в самый ответственный момент.
Согнувшись на полу в молитвенной позе, кладу перед собой серебряный крестик. Мелодично позвякивает тяжелая цепочка, переливаются во мраке тусклые блики на крошечном лице Иисуса. Снаружи слышится шум редеющей осенней листвы и далекий лай цепного пса. Ни машин, ни пьяных компаний, ни смеха с детских площадок — в частном секторе все не так, как в центре города. Будто совсем другая реальность, а не полтора часа ходьбы.
Окоченевшими пальцами нащупываю в потемках рядом с собой две длинные тонкие свечи и скручиваю их между собой, продолжая сбивчиво тараторить:
— Ровно месяц я не касалась губами мужчин, не ходила во храмы и не пила вина. Не вставала после полуночи на перекрестке и не звала демонов по имени, не надевала чужих свадебных платьев и не устраивала траура по живым. Не купалась в грязных источниках и не умывалась росой с травы бранного поля, не открывала окно стучащимся ночью, не ложилась спать на пороге дома, где умер ребенок. Я сняла с себя все одежды и украшения. Я чиста, как была чиста в тот момент, когда пришла в этот мир.
Устраиваю свечи в щель между досок пола, мысленно радуясь, как легко тут считаться чистой. Хотелось бы посмотреть на тех, для кого не спать на пороге и не звать демонов — трудновыполнимые условия. Ленка говорит, когда искала этот ритуал, натыкалась на такие, где надо не произносить ни слова пять дней до обряда и ничего при этом не есть. Хорошо хоть додумалась выбрать что попроще.
Нашарив в кармане снятых джинсов коробок, я чиркаю спичкой. Рассыпаются искры, вытягивается узкий язычок пламени. Сквозняк набрасывается на него как ворон на падаль, поэтому приходится прикрыть спичку ладонью.
Теперь я в центре зыбкого островка света на полу заброшенного полусгнившего дома. Ленка рассказывала, что здесь жила и умерла ведьма, поэтому место обладает особенной силой, и любой ритуал сработает, даже выполненный обычным человеком.
Зажигаю фитили переплетенных свечей, не сводя взгляда с крестика, и говорю:
— Я прошу, чтобы тот, кому принадлежит эта вещь, полюбил меня всем сердцем, как тепло любит солнце и как темнота любит ночь. Чтобы страсть его ко мне была сильнее морского шторма, а нежность безгранична как звездное небо. Чтобы мы с ним встали на одну дорогу судьбы, какой бы долгой она ни была, и прошли вместе до конца, не отворачиваясь друг от друга.
Отвожу руки от свечей, готовая в любой момент снова прикрывать пламя, но сквозняк теперь бессилен для него. Шуршат по полу таскаемые ветерком листья, шевелятся пряди моих волос, а огоньки ровны и непоколебимы. Хмурясь, я невольно провожу над ними рукой в смутной надежде наткнуться на невидимый колпак. Ничего, только слабый жар. Плавится парафин, стекая мягкими каплями и окончательно склеивая свечи друг с другом. Отблескивает серебром крестик, и чудится, будто отражающиеся в нем тени складываются в острозубые улыбки.
Глупости. Надо поскорее заканчивать, пока не простудилась.
Накрываю крестик ладонями и прижимаюсь лбом к полу, явственно ощущая прилипшую к коже грязь.
— Неведомые силы, покажите свое превосходство над смертными, — шепчу. — Пусть на восходе солнца исполнится, о чем прошу.
Пол вздрагивает, будто кто-то уронил кувалду. Вскидываю голову, со сбившимся дыханием оглядываясь. За темными окнами мечутся тени, и трудно сказать, деревья это или что-то иное. Ветер налетает особенно сильным порывом, а потом резко сходит на нет, обрушивая на дом тишину. Гаснут свечи, тьма сжимает меня в кулак.
Дверь со скрипом отворяется, и я подскакиваю, выпучив глаза на ссутулившуюся фигуру в проеме.
— Ты что? — спрашивает она.
Ленка, всего лишь Ленка.
— Ничего, — бурчу, подхватывая с пола одежду. Сердце колотится где-то в горле, мешая собраться с мыслями. — Вроде все сделала. Слышала шум?
Лена заходит, светя под ноги дисплеем телефона.
— Только ветер, — говорит. — И твой голос. Ты замолчала, вот и я подумала, что всё, можно заходить.
Прыгаю на одной ноге, пытаясь попасть другой в штанину. Холод словно проник в меня сквозь поры кожи и теперь не собирается уходить. Как только доберусь до дома, залезу в горячую ванну.
— Как понять, что этот твой ритуал сработал? — спрашиваю.
Ленка пожимает плечами, наклоняясь за крестиком:
— Не знаю, про это ничего не было написано. Завтра придем в школу, тогда и поймем. Только крестик вернуть сначала надо, у них как раз физра первым уроком. Залезу опять в раздевалку, брошу ему под кабинку — подумает, что сам уронил.
Застегиваю кофту и прячу подбородок в воротник.
— Спасибо, — улыбаюсь. — Я бы сама не осмелилась, это ж грабеж настоящий.
— Ой, забей, делов-то, — отмахивается Ленка с плохо скрываемым самодовольством. — Мы же подруги.
* * *
В столовой пахнет сосисками в тесте и щами. Гогочут младшеклассники с большими портфелями, деловито закатывают глаза девчонки из старших классов. Кто-то толкает меня в плечо, торопясь за порцией, и я отступаю к окну, чтобы не мешаться. Здесь, в переполненном светом и теплом зале, вчерашняя вылазка в частный сектор кажется абсурдной и нереальной. Если подумать, это и в самом деле абсурд — податься в черную магию, как какая-нибудь деревенская дурочка. Надо же было докатиться.
Сквозь шум до ушей доносится знакомый хрипловатый бас, и я замираю, вырванная из размышлений — вот он, Егор Мирецкий из одиннадцатого «А», рассказывает что-то приятелям, оживленно жестикулируя. Коренастый, смуглый, курносый, с черными глазами, похожими на маслины. Никто не считает его красавчиком, и даже Ленка, всегда во всем мне поддакивающая, постоянно удивляется, как можно втрескаться в такой непримечательный экземпляр.
Поначалу я думала, что это сыграет на руку — не избалованный вниманием, Егор тут же ответит взаимностью, стоит только подать намек. Но сколько ни лайкала я его в инстаграме, сколько ни улыбалась будто невзначай, встречая в школьных коридорах, все тщетно. Прошлой зимой, совсем отчаявшись и растеряв самоуважение, я догнала его по дороге из школы и позвала на чай, но он только покачал головой, вежливо улыбаясь.
Лена говорит, что именно эта его неприступность и сводит меня с ума. Мол, если бы он сразу поддался, я бы быстро наигралась и потеряла интерес, а так только больше распаляюсь. Кто знает. Точно сказать можно одно — сильнее всего на свете мне хочется Егора Мирецкого. Немудрено, что так легко согласилась мерзнуть в заброшенной халупе голышом, когда Ленка наковыряла в интернетах приворотный ритуал.
Теперь, нервно поправив волосы, я на негнущихся ногах ковыляю навстречу Егору. Ворот рубашки у него расстегнут, и видно, что крестик уже на груди — значит, Лена выполнила миссию по возвращению украденного. Осталось проверить, чего стоит это ее колдовство.
— Привет! — выдыхаю, оказавшись рядом.
Егор прерывается на полуслове, переводя на меня вопросительный взгляд. Не дождавшись ответа, я спрашиваю упавшим голосом:
— Как дела?
— Нормально вроде. — Он непонимающе оглядывается на друзей, будто ожидая пояснений. — Тебе нужно что-то?
Блин.
— Н-нет, я… Я просто сказать хотела, что… что рубашка классная. У тебя, — выдавливаю.
Егор медленно кивает, хмуря брови. Не исходит от него ни нежности, ни страсти, только растерянность человека, к которому на улице пристала сумасшедшая. Заметив, как насмешливо переглядываются его дружки, я отступаю и бросаюсь к выходу, ничего перед собой не видя.
Ленка замечает меня в вестибюле и ловит за рукав, чтобы увести в сторону.
— Я такая дура, пипец просто, — бурчу, борясь с желанием спрятать лицо в ладони.
— Не сработало?
— Нет, конечно! Как это вообще могло сработать? Дурдом. Додумались же.
Лена задумчиво жует губу. Оглядываюсь. Чудится, будто все косятся в мою сторону — малолетки, уборщицы, учителя. Вот-вот начнут тыкать пальцем и хохотать, мол, идиотку отшили. И ладно был бы это Слава Воронов, по которому вся школа сохнет, так нет же — сраный Егор Мирецкий воротит от меня нос как от мусорного ведра. Залезть бы в какой-нибудь чулан и сидеть там, пока все не забудут про мое существование.
— Это я виновата, — вздыхает Ленка после долгой паузы. — Мне дед рассказал про ту ведьму и про дом ее, вот и полезла гуглить эту всю ерунду. Сама впечатлилась и тебя туда же.
— Да я тоже ку-ку, — верчу пальцем у виска. — Совсем поехала с этим Мирецким. Урод тупорылый.
Верещит звонок, и мы одновременно подскакиваем.
— Ладно, не кисни, пошли на биологию, — говорит Лена.
— Не, я домой, — хмыкаю. — Если сегодня еще раз его увижу где-нибудь, точно с ума сойду. Будут спрашивать, скажешь, что я заболела, хорошо?
* * *
Мое дыхание тяжелое и хриплое, будто в глотку сыпанули песка. Веки неподъемны как каменные плиты — сколько ни силюсь открыть глаза, все без толку. Поднимаю руки к лицу, но кто-то мягко хватает за запястья. Я не одна — совсем рядом кто-то дышит точно так же надсадно. Мы словно в камере, где кончается кислород. Еще немного, и пиши пропало.
Паника захлестывает удавкой, и я выдергиваю руки из чужой хватки.
— Кто здесь? — выкрикиваю хрипло.
Ладони ложатся на мои плечи, ледяные и настойчивые.
— Ты моя, — говорит незнакомый мужской голос.
Дергаюсь всем телом, стряхивая ладони. Голову заполняет туман, дышать все труднее и труднее. Холод поднимается снизу, захлестывая сильной волной, и мне наконец удается разомкнуть веки.
Вокруг бесплодные земли, укрытые сумраком. Горизонт теряется в темноте, небо плоское и черное как скованное льдом смоляное озеро. Кто-то ходит совсем рядом, по самому краю обозримого, но мне не удается ухватить его взглядом, когда поворачиваю голову.
— Я приду за тобой. Заберу тебя.
Ноги подкашиваются, и я падаю на землю. Кости будто растворились, превратив тело в не умеющую двигаться тряпичную куклу. Беспомощность давит многотонной глыбой. Зажмуриваюсь. Надо проснуться, и поскорее.
Холод накатывает новой волной, и я распахиваю глаза, выныривая из тесного сна. Птичий щебет щекочет слух, ноздрей касаются запахи хвои и мха, тело бьет крупная дрожь, изо рта вырываются облачка пара.
Принимаю сидячее положение. Пасмурное небо наливается рассветной серостью, ветер покачивает верхушки редких деревьев. Я сижу в ночной рубашке на голой земле. Кругом, покуда хватает глаз, — кресты, памятники и оградки. Зеленеют пушистые венки, развеваются красные ленточки с золотистыми буквами. Кладбище.
Поднимаюсь на ноги. Видимо, я так и не проснулась. Но холод слишком реален, а окружающее донельзя детализировано. Можно различить каждую хвоинку под босыми ступнями, каждую линию на поднесенных к лицу ладонях.
Я не могла оказаться на кладбище взаправду. Даже если бы лунатила — оно же на самой окраине, пришлось бы пройти полгорода. Кто-нибудь обязательно заметил бы, разбудил бы, помог. Щипаю себя за шею — боль яркая и резкая как фотовспышка.
— Черт, — шепчу. — Черт.
Со спины налетает порыв ветра, короткий и требовательный. Оборачиваюсь. Черный мраморный монолит с серебряными прожилками, грязные пластиковые цветы у подножия. Высеченные буквы обжигают взгляд знакомой фамилией — Мирецкий. Подхожу, близоруко щурясь.
На фотографии молодой мужчина, черноволосый, с массивным подбородком и кустистыми бровями. Подпись равнодушно сообщает, что его звали Александр Мирецкий. Мой парализованный мозг с трудом анализирует даты рождения и смерти, чтобы заторможенно подытожить: Александру Мирецкому было двадцать шесть, когда погиб четыре года назад.
Замечаю новую знакомую деталь, и сердце тут же переворачивается: у Александра на груди серебряный крестик. Тот самый, над которым я корячилась позавчера, бормоча приворотный заговор.
Мороз ползет по коже — теперь это не только холод сентябрьского утра, но и нечто гораздо более неизбывное. Скривившись от подступающей истерики, я срываюсь на бег. Воздух вспарывает легкие, камни и шишки ранят ноги как битое стекло. Перед глазами стоит фотография с надгробия. Мне не спрятаться, как бы далеко ни убежала.
Ведь он сказал, что придет за мной.
* * *
Ленка приезжает через полтора часа. К тому времени я успеваю свариться живьем в горячей ванне и напиться мятного чая, пытаясь успокоиться.
— Так не бывает, — говорит она, дослушав.
Киваю:
— Сама не могла поверить. Всю обратную дорогу думала, что вот сейчас проснусь, но ни фига. Пришлось на двух автобусах ехать. Спасибо кондукторам, что разрешили не платить. Я им наврала, что на спор пошла в другой район и не рассчитала силы. Хорошо хоть родители еще спали и ничего не заметили.
Делаю очередной глоток чая и ежусь. Кажется, будто кладбищенский запах забился в нос несвежей ватой, и никакая мята не способна его перебить.
— Ты знаешь, что это за Александр Мирецкий вообще? — спрашиваю.
Лена глядит удивленно:
— Ну брат же твоего Егорушки, не помнишь разве? Мотоциклист крутой. Потому и умер, в общем-то. Мы тогда в пятом классе были, все эту аварию обсуждали.
— Да, теперь припоминаю, — тяну.
Разговоры о том, что чей-то там брат разбился на мотоцикле, сейчас почти невозможно выудить из памяти. Тогда это не казалось мне интересным, потому особенно не вникала. А через пару лет, влюбившись в Егора, уже и думать забыла, что у него был брат.
Помолчав, медленно спрашиваю:
— Получается, крестик его, да? Поэтому твой ритуал не сработал? Это же не вещь Егора, поэтому он меня не полюбил. Значит, я провела ритуал не на Егора, а на его брата. Его приворожила, понимаешь?
— Ну не знаю, ты ведь не серьезно сейчас? — сомневается Лена.
— В смысле?
— Ну, приворот — это же прикол просто. Интересно, конечно, было попробовать, но мы же понимали, что играем как будто. Типа как в детстве, когда вызывали Пиковую даму и матного гномика. Ты ведь не думала, что твой Егор разом возьмет и полюбит тебя?
Возмущенная, я хватаю ртом воздух, не находя ответа.
— Это скорее чтоб отвлечься, — продолжает Лена. — Ну, и не терять надежду, что он когда-нибудь тебе…
Перебиваю:
— Я голая в холод ползала по этому клоповнику как дурочка! Все по твоим инструкциям, между прочим! Это тоже прикол, что ли? Что ты сразу не сказала, что это игра, я бы не стала!
Ленка вздыхает, отводя глаза. Мы сидим в тишине несколько минут, а потом я залпом допиваю остывший чай и твердо говорю:
— Я сделала приворот на этого Александра Мирецкого. Теперь что-то происходит, и в этом надо разобраться. Что там бывает, если приворожить мертвого?
— Не знаю.
— Значит, узнай. Ты же у нас записалась в колдуньи, ты этот ритуал нашла. Вот там, где нашла его, теперь ищи, как расхлебывать.
Лена поднимается из-за стола, даже не пытаясь скрыть тухлую мину.
— Поищу, — говорит неуверенно. — А сейчас пошли уже в школу, сегодня физика четвертым уроком, как раз успеем.
Морщусь:
— Иди одна, мне сейчас вообще не до физики.
* * *
Вечером я бездумно прокручиваю ленту в контакте, глядя свозь монитор ноутбука, растерянная и не способная заставить себя сфокусироваться хоть на одной мысли. Весь день приходилось включать музыку или кран в ванной, потому что с наступлением тишины сразу становятся различимы шорохи, похожие на далекие шаги. Даже теперь, когда вернулись родители, и квартира заполнилась телевизорным говором вперемешку с шумом вечерней суеты, не получается вытряхнуть из ушей этот фантомный звук. Словно кто-то неторопливо ступает вдалеке, и с каждой секундой расстояние между нами сокращается.
Мелькнувшее на экране уведомление вырывает меня из прострации: «Новый рекомендуемый друг — Александр Мирецкий». Внутренности мгновенно леденеют — слишком странно для совпадения. Сглотнув, щелкаю по имени.
Александр давно не был в сети, последняя запись на стене сделана почти пять лет назад — пафосная цитата с фотографией хромированного мотоцикла. Похожих фоток на странице штук сто. Приходится долго листать, прежде чем попадается сам Александр — верхом на байке где-то на загородной трассе. Кривозубо улыбающийся, в футболке с логотипом рок-группы. Некрасивый, как и Егор. Все-таки надо было влюбляться в Славу Воронова как все обычные девчонки, не мучилась бы сейчас с этой чертовщиной.
Телефон на столе вибрирует, и я вздрагиваю.
— Д-да?
— Ну я посмотрела, — бубнит Ленка. — Как ты просила.
— И что там?
— Этим ритуалом на самом деле можно приворожить не только живого, но и мертвого. Причем приворот покойника был не таким уж редким в старые времена. Это называлось вдовьим самоубийством.
По затылку пробегают мурашки. В ушах поднимается пульсирующий гул, и никак не понять, приближающиеся шаги это или просто стук сердца.
— Почему самоубийством? — спрашиваю.
— Ну, таким ритуалом пользовались девушки, которые не могли смириться со смертью любимого. Если сделать приворот на мертвого, он придет на закате второго дня и заберет приворожившую к себе, чтобы быть вместе на том свете до скончания времен.
Прижимая телефон к уху окаменевшей рукой, я гляжу на фотку Александра. Теперь его улыбка кажется издевательской, а глаза жадными и злыми.
— Ты там? — зовет Лена, не дождавшись ответа.
— Ага, — выдыхаю. — А дальше что?
— В смысле дальше?
— Ну, ты нашла, как это отменить?
— Я и не искала. Зачем?
Вскакиваю на ноги, шипя в трубку:
— Затем, что я не хочу гнить на том свете до скончания времен с каким-то непонятным мужиком!
— Да успокойся ты, блин! Это же сказки дурацкие, бредни для идиотов.
— Я сегодня проснулась на кладбище в другом конце города рядом с могилой чувака, которого нечаянно приворожила! Это тоже бредни?
Ленка мямлит:
— Ну не знаю. Это все слишком странно, и я как-то не…
— Не веришь, да?
— Ну не прям не верю. Просто это можно же как-то объяснить, а ты сразу в крайности какие-то, зацепилась за этот ритуал. Всё к нему сводишь. Нельзя так сразу сходить с ума.
Если бы родителей не было дома, я бы орала до хрипа.
— Сама найду, — цежу сквозь стиснутые зубы, из последних сил сохраняя остатки самообладания. — Скинь мне все эти сайты и пошла нахер, поняла?
* * *
Из-за бесконечно трясущихся рук и невозможности сконцентрироваться на простейших вещах у меня не получается найти что-нибудь вразумительное по Ленкиным ссылкам. В конце концов, наблуждавшись по эзотерическим порталам с вырвиглазным дизайном, я проваливаюсь в тревожный сон, и там ко мне тут же тянутся чужие ладони. Шероховатые пальцы перебирают пряди волос и ползают по груди, слабое дыхание холодит уши. Едва уловимый шепот складывается в слова, но их не разобрать из-за бесконечно нарастающего звука шагов. Я будто стою в центре пустого зала, и кто-то приближается по спирали, утаптывая босыми ступнями мягкую землю.
Теплая рука дергает за плечо, и я вскрикиваю, распахивая глаза.
— Ты что? — удивляется мама. — Заболела? Будильник орет полчаса уже, а тебе хоть бы хны.
Пока выключаю звенящий телефон, она касается моего лба.
— Жар вроде, — констатирует через минуту. — Возьми градусник в аптечке, если есть температура, то в школу не ходи. Там еще от простуды вроде что-то было. Напишешь, в общем, а то мне уже бежать надо.
Когда она уходит, я долго лежу без движения и разглядываю потолок. Шаги ухают по ушам в такт ударам сердца, и не понятно, где именно они раздаются — за окном, под кроватью или из коридора. Возможно, отовсюду одновременно. Или только в моей голове. Наверное, Ленка права: это выглядит как сумасшествие, ведь не может сработать дурацкий волшебный ритуал из интернета. Не может явиться разбившийся в аварии брат Егора Мирецкого, и уж тем более не может он забрать меня в загробный мир.
Когда комната заливается блеклым рассветным солнцем, в памяти всплывает услышанное вчера: «придет на закате второго дня». Интересно, второго дня — это считая день ритуала? Если да, то Мирецкий должен был забрать меня вчера. Значит, не считая. Тогда сегодня. Если всё взаправду, конечно.
Кряхтя, сползаю с постели и глубоко дышу, чтобы собраться с мыслями. Происходящее кажется неправильным и непоследовательным, будто реальность разбилась на осколки, а мне теперь надо собрать их в одно целое и вернуться к привычной жизни. Нельзя просто валяться, надо что-то делать. Каким бы фантастичным ни был риск, он существует, поэтому лучше шевелиться.
Наскоро перекусив, я открываю ноутбук и возобновляю поиски. Стилизованный под пергамент фон сайта, неперевариваемые абзацы текста с непонятными словечками на каком-то старославянском, нелепые иллюстрации с крестами и вороньём. Тут и там мигают анимированные желтые глаза с вертикальными зрачками. Удивительно, как Ленка выдержала все это и даже умудрилась найти что-то полезное.
Через несколько часов, вздыхая от накатившей головной боли, я закрываю лицо ладонями. Шаги не утихают ни на миг, с каждой секундой все глубже заталкивая меня в яму безумия. Долго не протяну, это точно. Сил почти не осталось, будто меня выпили одним большим глотком и выбросили как смятую пластиковую бутылку. Радует только одно — правда это или нет, сегодня все закончится. Либо Александр действительно придет на закате, и Ленка до конца жизни будет оплакивать меня, жалея, что не послушала, либо ничего не произойдет, и мне придется признать себя полной идиоткой. Все равно, что будет, лишь бы поскорее.
Отняв руки от лица, я вздрагиваю — на экране совсем не та страница, что была открыта минуту назад.
— Как это, — бурчу под нос, почти прижимаясь к монитору носом.
Статья из того раздела, куда я даже не думала заглядывать, описывает ритуал гораздо более сложный, чем позавчерашний приворот, но внутри теплой волной поднимается надежда. Хватаюсь дрожащими пальцами за телефон, чтобы сфотографировать. Это именно то, что нужно.
Когда я суетливо одеваюсь, с трудом попадая в рукава свитера, звонит Ленка.
— Я нашла, — выкрикиваю в трубку. — Я нашла!
— Погоди, я…
— Одного мертвеца может одолеть только другой мертвец, там так написано, — тараторю, семеня в кухню за ножом. — Но этот другой должен быть сильнее того первого. Понимаешь же, да? Все так совпадает, все сходится!
— Ты что несешь вообще? Подожди! Я только что…
— Нельзя ждать, времени в обрез. Я позвоню!
* * *
Солнце задумчиво склоняется к закату, когда я добираюсь до ведьминого дома в частном секторе. Особенное место, как Ленка и говорила. Только она не представляла, насколько особенное.
При дневном свете дом изнутри выглядит не так загадочно, как ночью. Отваливающиеся обои, грязный пол, плесень на потолке. Продавленное кресло в углу воняет старостью. Древний сервант завалился набок, приоткрывшаяся дверца будто приглашает осмотреть пустое неинтересное нутро. Сквозь выбитые окна видно запустелый палисадник и неровную дорогу. Далекие домики с яркими ставнями и ровными крышами как будто нарочно стараются держаться подальше от уродливого соседа. То ли брезгуют, то ли боятся.
Сбрасываю с плеча рюкзак и наклоняюсь, выкладывая нужное для ритуала — нож, свечи, черный восковой мелок. Что ж, в этот раз хотя бы не нужно раздеваться.
Телефон перестал вибрировать полчаса назад — Ленка устала названивать. Когда я вытаскивала его на подходе к дому, чтобы посмотреть время, там была целая куча уведомлений от нее. Наверное, все еще хочет доказать, что я просто сумасшедшая.
Отчетливое шарканье снаружи заставляет меня вскинуть голову. Кто-то бродит вокруг дома, совсем не стараясь прятаться.
— Эй! — окликаю. — Кто там?
Ответа нет. Краем глаза отмечаю неясную тень в одном из окон, но когда поворачиваюсь, там видно только кусок краснеющего неба.
Сжав в пальцах мелок, я очерчиваю на полу круг, а потом вывожу по его границе руны, ежесекундно заглядывая в телефон. Гнилые доски — худший холст для рисования: приходится обводить одни и те же линии по десять раз, прежде чем получается что-то похожее на схему с сайта. Ощущая, как лоб щекочут капли пота, я закусываю язык и стараюсь не думать о стремительно убегающем времени.
Падающие на стены лучи делаются багровыми, когда рунная вязь замыкается. Поскрипывают доски крыльца за закрытой дверью, словно там переминается с ноги на ногу незваный гость. Дыша как после километрового забега, я расставляю внутри круга свечи и читаю заговор с телефона:
— Я пришла, потому что нуждаюсь в помощи. Вернись оттуда, откуда нет возврата, потому что только ты можешь мне помочь.
Свет тает и вытекает в окна. Сумерки густеют в углах, постепенно расползаясь по стенам. Чиркая спичками, я зажигаю одну свечу за другой и не умолкаю:
— Та, кто жила в этом доме, я зову тебя и прошу избавить меня от опасности.
Дверь тонко скрипит, отворяясь миллиметр за миллиметром. Бросив туда короткий взгляд, я различаю высокую тень и заползающую в проем руку. Чернеет под ногтями грязь, синеют вены под кожей.
— Явись, повинуясь древнему долгу перед зовущими живыми.
Поднимаю нож и встаю в центр круга, отгоняя последние сомнения. Плотный запах парафина туманит мозг, от подрагивающих огоньков рябит в глазах. Нельзя бояться. Все равно выбора нет.
— Пусть запах моей крови ведет тебя сияющей нитью сквозь мрак.
Дверь открывается шире, и я дергаю ножом, оставляя на ладони глубокий порез. Боль вспарывает сознание, отрезвляя и подгоняя. Сжимаю кулак, чтобы кровь бежала тонкой струйкой, и кручусь на месте, окропляя руны. Похожие на бисеринки капли падают на пол и замирают, отблескивая в свечном пламени.
— Выполни то, о чем прошу, и проси взамен, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы не оставаться в долгу.
Эта часть заговора приводит в смятение сильнее всего, но я не позволяю себе остановиться. Выбора нет. К тому же, о чем бы ни попросила мертвая ведьма, это точно будет не так плохо, как проводить вечность с незнакомым байкером. Даже если она захочет покалечить кого-нибудь или убить. Пусть. Что угодно.
Дверь раскрывается нараспашку. На пороге застывает костлявый силуэт, но я смотрю не туда — сквозь щели в полу текут черные тени, выпивая последние лучи закатного света, и подползают к кругу. Свечи с шипением гаснут одна за другой, когда тьма касается моих ног, впитываясь сквозь кожу и кости в самую душу.
Налившиеся кровью руны вспыхивают алым свечением, и комната заполняется красноватым сумраком. Я уменьшаюсь внутри собственного тела, чудом сохраняя контроль над сознанием. Нечто непонятное вмешивается в меня, перестраивая и меняя. Чужие знания захлестывают упругой волной, озарение ослепляет яркой вспышкой.
Поворачиваюсь к двери, и силуэт в проеме тает как дымка, потому что с самого начала был всего лишь мороком. Мгновенно утихают осточертевшие шаги, потому что их тоже никогда не существовало на самом деле. Теперь я все поняла.
Снаружи раздается взволнованный выкрик:
— Ты там?
Кто-то мелькает в окне, а потом на пороге замирает Ленка, взмокшая, запыхавшаяся, с широко распахнутыми глазами. Даже в потемках видно, как она напугана — лицо белое, рот перекошен.
— Так и думала! Это что вообще? — шепчет она, заходя в дом. — Ты чего?
Молчу, чуть склонив голову и глядя на ладонь. Рана затягивается на глазах, не оставляя даже шрама. Руны у ног медленно теряют свет — все закончилось.
— Я спросила сегодня у твоего Егора, зачем он носит крестик брата, — говорит Ленка дрожащим голосом, с недоумением оглядывая мои рисунки. — Это ведь странно как-то — снимать крестик с мертвого и носить самому, да? Мне это сразу показалось каким-то идиотизмом.
Не отвечаю.
— А он знаешь что сказал? — продолжает она, подходя ближе. — Что это его крестик, тетка подарила уже после смерти брата. Я потом даже на кладбище съездила, нашла могилу этого Александра. Нет у него на фотке никакого крестика. Понимаешь?
Резко выбрасываю руку вперед и хватаю ее за горло. Пальцы ощущают теплый пульс под кожей и вибрацию от хриплого дыхания. Лена неловко пытается вырваться, но я намного сильнее.
— Понимаю, — говорю. — Теперь я понимаю все.
Руны гаснут окончательно, и густая тьма окутывает нас. Лена ничего не видит, а мне без разницы, день или ночь.
Говорю:
— Наш ритуал не сработал, хоть и был совсем простым. Раньше, сотни лет назад, такое мог выполнить даже ребенок. Но в современном мире, где никто не верит в магию, она стала доступна только некоторым. Тем, кто знает, как с ней обращаться.
Мои пальцы сдавливают Ленкино горло сильнее, и она хватает меня за локти в тщетной попытке оттолкнуть.
— Так что приворот не удался, — продолжаю. — Но я все равно добилась кое-чего — привлекла к себе внимание. Ты знаешь, что ведьмы не умирают? С помощью обрядов они передают силу другому, и вместе с силой переходят в другого сами. Живущая здесь ведьма не успела провести обряд, поэтому после смерти обитала в доме и ждала, когда кто-нибудь придет.
Хрустят позвонки в моей хватке, глаза Ленки закатываются к потолку.
— Дальше совсем легко — убедить малолетнюю дурочку, что она натворила дел, запудрить мозги, а потом подкинуть описание нужного ритуала. И вот через несколько часов она уже открывается настежь, чтобы впустить в себя мудрую ведьму.
Кровь льется у Ленки по подбородку черными струйками, дыхания уже нет. Поморщившись, я отбрасываю ее, и тело падает на пол тяжелым мешком. Здесь больше нечего делать.
Ступаю к выходу. Кто-то чуждый продолжает срастаться со мной, и сопротивляться нет сил. Чужие мысли и чувства становятся моими. Яркие как конфетти и горячие как искры костра, они вытесняют мой страх, отталкивают мое сожаление, испаряют мою тоску. Это больше не важно. Так много надо сделать.
И начну я с мести тому, из-за кого влипла в это. Жди меня, Егор Мирецкий.