Она стоит и смотрит на меня, прищурившись. Веснушки на её лице рассыпаются звёздами и будто подмигивают мне на бликах солнца.
– Ну чего застыл? – улыбается. – Идём?
Я потряхиваю головой, пытаясь выкинуть оттуда ненужные мысли, и улыбаюсь ей в ответ.
– Идём.
Мы дожидаемся, пока из подъезда выйдет кто-то из жильцов – и я быстро подставляю в щель ногу, чтобы дверь не закрылась. Озираясь, словно задумали что-то нехорошее, мы тихо входим внутрь и поднимаемся по старой лестнице, стараясь пригибаться перед глазками входных дверей – на всякий случай.
– Так что там? – шёпотом спрашиваю я на четвёртом.
– Тц! – прикладывает Тася палец к губам. – Тихо, Тём. Сейчас сам всё увидишь.
Крадучись, мы наконец добираемся до девятого – и она ловко взбирается на железную лестницу, ведущую к люку ещё выше.
Пока я лезу за ней, гадаю что она нашла на этот раз. Камень, светящийся в темноте, уже был. Как и была вечно стоящая на остановке бабушка. Какие ещё странности может найти Тася в нашем маленьком городке?
Странности.
Я смакую это слово на языке, стараясь подобрать определение лучше – но не могу. Это именно что странности. Они не приносят вреда, иногда даже идут в пользу, но обычные люди не могут увидеть их, сколько бы ни старались.
А Тася может.
Помню, я как-то спросил у неё, как она находит их. Она лишь посмеялась и сказала, что просто родилась такой. Вот и всё. Меня тогда разочаровал ответ – я думал, её бабушка ведьма, или нечто подобное, а она видит странности просто по причине того, что она Тася.
– Ну ты чего там застрял? – шепчет мне сверху она, свесив над проёмом копну коричневых волос. – Рано ворон считать!
– Нас не поймают? – задаю вопрос, уже глупый в моём положении. Я уже почти залез на чужой чердак – если и поймают, то не отвертишься.
Она лишь улыбается мне – и исчезает где-то наверху. Я, вздохнув, наконец преодолеваю последние перекладины и подтягиваюсь за ней.
Чердак встречает меня затхлым воздухом и пыльным полом. Ладони мои сразу же пачкаются, и я, подумав, вытираю их о штаны – потом сполосну на колонке.
– Сюда! – Тася уже стоит в конце чердака, напротив старой двери. – Сейчас всё увидишь!
Я, стараясь наступать на дощатый пол как можно тише, подхожу к ней. Она вновь улыбается мне – и раскрывает дверь.
Тёмный чердак озаряет солнечный свет. Он слепит глаза, и я лишь вижу, как силуэт Таси движется на крышу.
– Ты просто… Привела меня на крышу? – усмехаюсь и осматриваюсь. Крыша как крыша – несколько покосившихся антенн, да провода, висящие тут и там.
– Иди сюда, – подходит она ближе к краю, но соблюдает осторожность. – И смотри.
Тася указывает пальцем куда-то вдаль. Я с опаской подхожу ближе – и вижу, что она смотрит на наш дом культуры.
– Ну и?
– Видишь? – немигающе смотрит она вниз, на улицу Вознесенскую, где рядом с домом культуры стальной рекой протекают рельсы.
Я замечаю маленький, почти крошечный с такой высоты, трамвай – сине-белый, он отличается от типичной грязно-бежевых собратьев. Трамвай едет вдоль по улице, звеня трещоткой и будто бы созывая всех вокруг прокатиться на нём. На остановке трамвай останавливается, но, простояв буквально минуту, едет дальше – в жаркий полдень пассажиров нет.
– Ну вижу? Трамвай как трамвай. Может новый в депо завезли, – недовольно протягиваю я. Мне жарко, я боюсь высоты, и непонятно почему Тася повела меня сюда ради обычного трамвая.
– Да подожди ты! – на лице её мелькает раздражение. – Вон, смотри, сейчас он заедет за дом культуры…
– …И выедет за поворотом, да. Типичный маршрут, – добавляю я, и тогда на её лице вновь проступает улыбка.
Трамвай не появляется из-за дома культуры спустя минуту. Не появляется спустя две, три, пять. Я в смятении жду, когда сине-белая стрела наконец вынырнет из-за дома, но напрасно – судя по Тасиной улыбке, трамвай больше не появится.
– Теперь понял? – усмехается она.
– Может сломался? – спрашиваю с недоверием.
– Каждый день ломается? – победно возражает она и идёт обратно к двери на чердак. – Он тут ежедневно появляется. Выезжает из-за лесопарка в одиннадцать пятьдесят семь, стоит на остановке ровно пятьдесят три секунды, в двенадцать ноль два заезжает за дом культуры – и всё! – чеканит, отдаляясь от меня. Я же в какой-то глупой надежде продолжаю смотреть на дом культуры – но вижу только пару редких прохожих, да и всё.
* * *
Мы вновь стоим на крыше, только в этот раз пришли сюда заранее. Навороченный бинокль я одолжил у отца – сказал ему, что пойду в лес наблюдать за птицами. Но интересовали меня отнюдь не птицы – я лишь хотел понять, что за трамвай курсирует по Вознесенской на протяжении пяти минут и куда он девается после того, как заворачивает за дом культуры.
Тася сегодня красивее обычного – я стараюсь не смотреть в её сторону, иначе она вновь хитро улыбнётся мне и начнёт задавать вопросы.
– Ну что?
– Пока ничего. Походу… – не успеваю договорить я, как из-за стволов деревьев показывается знакомый силуэт. – Едет!
– Дай сюда! – Тася выхватывает у меня бинокль и смотрит на трамвай, в надежде разглядеть хоть какую-то зацепку. Я не пытаюсь забрать его обратно – по правде говоря, наблюдать за увлечённой Тасей даже приятнее.
Спустя полминуты она даёт мне бинокль обратно.
– Дохлый номер. Блики слишком в глаза бьют. Водителя не видно.
Тогда я пытаюсь сам – и вправду, солнце не даёт рассмотреть, кто сидит за сиденьем трамвая. Тем временем тот уже заворачивает по привычному маршруту – мы знаем, что наблюдения на сегодня закончены.
– Пошли! – бросает она и идёт к выходу с крыши. Я же, спешно убирая бинокль в рюкзак, послушно иду за ней.
Идти до дома культуры не так далеко, но июльское марево высасывает силы, словно заставляя пробираться сквозь густой кисель. Наконец, стараясь идти по тени, мы добираемся до цели – большое старое здание величественно нависает над нами, подмигивая коричневыми рамами окон.
– Ну и что дальше? – спрашиваю я, стараясь обмахивать себя руками.
– Тц! – восклицает она. – Слышишь?
И я действительно слышу. Слышу, как среди тихого полуденного города раздаётся смех – даже гогот – а ещё какие-то постукивания. Звуки идут прямиком из-за здания.
– Идём! – в азарте шепчет мне Тася, и бежит за угол. Я стараюсь поспевать за ней.
В голове одна за другой возникают картины – мы забегаем за дом культуры, и встречаем там… Водителя трамвая, который остановил свою железную птицу и теперь сидит на обеденном перерыве? Камеры и режиссёра, который снимает кино? Других коллекционеров странностей – кто знает, вдруг Тася всё-таки не одна такая?
Я стараюсь выбросить из мыслей всю лишнюю шелуху – неважно, что мы увидим, главное чтобы Тася не пострадала.
– Чё надо? – грубый голос выбивает меня из размышлений. Я наконец встаю рядом с Тасей, и вижу, что за домом культуры находится совсем не мистический трамвай. Трое парней – явно постарше нас – рисуют на стенах из баллончика неприличные слова.
– Алло, гараж! Чё смотрим? Что-то интересное? Сдрыснули отсюда! – самый коренастый из троих затягивается сигаретой, и, отбросив её в сторону, сжимает кулаки.
– Так нельзя! – звонкий голос Таси внезапно разрывает наступившую тишину. Парни сначала удивлённо смотрят на неё – но уже спустя секунду на их лицах появляются самодовольные ухмылки.
– А ты кто такая, чтоб нам указывать, что можно, а что нельзя? – угрожающе подаётся вперёд главный. – Вам ли не пофиг на эту древность? Чё нам уже, поугарать запрещено?
– Это же дом культуры! – вклиниваюсь уже я, решая поддержать Тасю. Выхожу вперёд, стараясь заслонить её своим телом. – А то, чем вы промышляете – вандализм!
– А тё, тем ви промишвяете – вяндавизм! – передразнивает меня главный, и затем гогочет вместе с друзьями. – Слышь, пацан. Ещё раз говорю – либо вы отсюда валите в течение пары секунд, либо получите. Не посмотрю, что она девочка.
Я оборачиваюсь на Тасю – она стоит, и грозно смотрит на парней. Мне не хочется уступать ей, мне не хочется, чтобы она пострадала – поэтому я делаю ещё один шаг вперёд.
– Ну всё, мелочь, доигрался! – главного не на шутку злит наша решительность. – Иди-ка сюда!
Он быстро, очень быстро сокращает расстояние между нами и хватает меня за грудки, почти поднимая над землёй. Его злое, прыщавое лицо нависает над моим. Он уже замахивается одной рукой, как вдруг его окрикивают.
– Э, идиоты малолетние! Ща как метлой по мягкому месту дам! А ну пошли отсюда нахрен! – из-за плеча главного я с трудом рассматриваю фигуру старика, вышедшего из-за другого угла. Тот надвигается на компанию – и та моментально бежит врассыпную.
– Тоха, ну их, валим! – кричит один из парней, бросивший на землю пустой баллончик с краской. Тоха бросает меня на землю, зло зыркает на меня, но всё-таки убегает со всеми.
– Пральна! Нехрен тут художества устраивать! Ещё раз увижу – солью пальну! – кричит вдогонку старик. По выцветшей синей форме понимаю, что это, скорее всего, сторож.
Тася помогает мне подняться, а старик тем временем подходит к нам.
– Ну чё, живой? – смотрит он на меня. – Развелись тут, ишь, художники. Пошли хоть чаем вас напою, раз так за культуру радеете. Меня Ефим Василичем звать, кстати, – протягивает он нам свою морщинистую руку.
– Артём, – жму я её.
– Тася, – тоже пожимает она руку.
– Будем знакомы! – улыбается нам Ефим Василич, а затем оглядывается на стену, измалёванную «художниками». – Эх, малолетки. Им всё побунтовать. Лучше б уроками так занимались. Пошлите! – машет он рукой, и мы идём вслед за ним.
* * *
В каморке у Ефима Василича – он, как оказывается, не только сторож, но и дворник – хоть и тесно, но всё равно уютно. Жёлтая лампочка под потолком, маленький стол с кружевной скатертью в компании из трёх стульев, да старенький электрический чайник – вот и всё убранство.
Пока чай кипятится, Тася с интересом рассматривает узоры на скатерти. Я же потираю ушибленный при падении локоть и думаю о том, не посчитала ли она меня слабаком.
– Лимона, увы, нет, – хитро щурится Ефим Василич, разливая нам чай по белым кружкам. У тасиной отколота ручка. – Чем богаты. Ну, рассказывайте, – делает он глоток, и пристально смотрит на нас.
– Что рассказывать? – не понимаю я, но кружку свою всё-таки беру, потихоньку дуя на чай.
– Чего тут делали? Я тут уже с тридцать лет работаю – окромя школьных экскурсий, молодёжи у нас тут вообще нема. Гуляли просто? Или ищете что? – Ефим Василич словно пытается разгадать нас. Хотя, глядя на Тасю, разгадывать ничего и не нужно – весь её интерес словно светится у неё изнутри, вот-вот грозя выплеснуться наружу волной самых разных вопросов.
– Ищем, – и Тася всё-таки решает не тянуть. – Трамвай ищем. Синий с белым. Видели такой?
Ефим Василич продолжает смотреть на нас с прищуром – будто бы оценивая, достойны ли мы знаний о тайне, которую он столь бережно хранит на протяжении долгих лет. Наконец, он ставит свою кружку на стол, и улыбается нам.
– Видел. А как же не видел? В июле у нас ездит. Каждый год курсирует – где-то с месяц. Зимой, весной, осенью его нет – а вот в июле да, постоянно.
– Так что… – Тася удивлена, что её догадки подтверждаются. – Что это за трамвай? Почему только в июле? И куда он девается, когда за дом культуры заезжает? Расскажите!
Вместо ответа Ефим Василич встаёт из-за стола и идёт к выходу. Выглядывает наружу, а затем плотно закрывает дверь.
– Ладно уж, – говорит он, садясь обратно за стол. – По секрету поведаю. Только никому, понятно? А то пойдут потом слухи – мол, Ефим Василич совсем на старости лет кукухой поехал.
Мы синхронно киваем в ответ.
– Значится, трамвай этот уже как несколько десятков лет по одному и тому же маршруту путешествует. Каждый день июля, на пять минут с небольшим он появляется из-за парка и едет вдоль по нашей улице, затем заворачивает к нам, и всё – поминай как звали!
– И куда он девается? – Тасю распирает от любопытства.
– А чёрт его знает! – усмехается Ефим Василич. – Я как-то пытался проследить – вот едет он, едет, а потом рррраз – и всё, нету, даже если видел до этого. Эдакий карман, грубо говоря.
– А едет-то куда? – не унимается Тася.
– А вот это уже совсем другой вопрос, – улыбается ей сторож. – Я как понял, он из другой стороны, трамвай этот. Был у меня друг один, Васька Кузнецов, он однажды съездил. Вернулся на следующий день сам не свой – говорит, там наш мир буквально, только лучше всё в сотни раз. Люди, по которым скучаешь, рядом, и жизнь прямо сахар! Вот такой же наш город по соседству буквально. Только после того, как Васька туда съездил, больше ему трамвай не появлялся.
– Он только на одну поездку? – спрашиваю уже я.
– А то ж! Безбилетники мы все поди. А может ещё вот – его ж далеко не все видят. Я как понял, он появляется если только сильные эмоции есть у человека – горе, любовь, да даже интерес тот же подойдёт. То-то Васька его и смог увидеть – ему ж очень интересно было, что это за диковина такая. А обратно – ни-ни. Видать, и впрямь на одну поездку, а может интерес утолил – и всё, больше не видит.
– А другие люди в него не садятся тоже поэтому?
– Так они и не видят зачастую его. У нас тут летом по жаре вообще мало кто ходит, а трамвай этот кому нужен? Он для них как задний фон – просто штуковину какую-то краем глаза видят, есть и есть, бог с ней.
– Понятно теперь… – Тася задумчиво смотрит на Ефима Василича. – Так же, как у нас, говорите, значит?
– Сам не ездил, но знаю, да. Но я б и не поехал. Ну его. О, вспомнил! Васька когда ко мне приходил, всегда с нашей директрисой здоровался, Софьей Павловной. А потом, когда он в трамвай сел и поехал, я с ней вечером парой слов перекинулся и о Ваське обмолвился как-то. А она глаза вылупила и такая мол – какой Васька, ты что? Походу трамвай этот того, о человеке забыть заставляет. Оно и понятно наверное – там же то же самое, так что здесь и помнить ничего не надо. Я не забыл скорее всего, ибо он моим другом был, да и разговаривали недавно вот. Ладно, засиделся я с вами, – с этими словами Ефим Василич встаёт из-за стола и начинает убирать пустые чашки.
Мы с Тасей прощаемся и идём на выход, но уже у самой двери я оборачиваюсь.
– Ефим Василич!
– Ась? – смотрит он на меня. Только сейчас я понимаю, как много у него морщин и сколько лет он держит что-то в себе.
– А вы почему его видите? Трамвай. Вы ж говорили – эмоцию нужно чувствовать.
Сторож усмехается – скорее как-то грустно, чем весело.
– Сын у меня был. Несчастный случай на заводе, погиб. Совсем молодой пацан ещё. А жена не выдержала и ушла, а больше детей и не было.
– Так чего же вы просто не уехали туда? В город, где есть и он, и жена ваша? – спрашиваю я его.
– А смысл? Я ж на них смотреть буду, и понимать, что не они это. Пускай всё будет так, как судьбой предначертано – я о прожитой жизни не жалею.
Когда Тася выходит из комнаты, он окликает меня.
– Слышь, Тёма. Она девчонка умная – береги её.
Я не вижу его лица, так как стою спиной – но готов поспорить, что он улыбается. По-отечески, по-доброму.
– Хорошо, – отвечаю я ему и выхожу из каморки.
* * *
Последний июльский день мы с Тасей с самого утра проводим на улице – она снова ищет городские странности. Мы идём по центру, пока она рассказывает про голубиных людей, которых можно увидеть ранним утром на высоких деревьях.
Её монолог прерывает угрожающий свист, раздавшийся за нашими спинами.
– Э, пацан! Давно не виделись, а? – я оборачиваюсь и вижу ту самую компанию, изрисовавшую стены дома культуры. Они улыбаются и трусцой бегут к нам.
– Валим! – крик Таси заставляет меня побежать, и я бегу вперёд, в надежде на случайных прохожих, которые смогут защитить нас от преследования. Сзади слышатся крики «Стоять!» и громкий топот – парни бегут за нами.
Тася заворачивает на Вознесенскую и я бегу за ней. Впереди виднеется дом культуры – скорее всего, она хочет добежать до него.
Внезапно из-за ближайшей подворотни на нас выскакивает один из парней – умудрился каким-то образом сократить путь и теперь стоит напротив. Тася лишь кивает мне – и мы разбегаемся в разные стороны. Парень сначала мешкается, не зная, за кем из нас ему гнаться, но решает побежать за Тасей. Остальные двое продолжают кричать мне вслед – значит они за мной.
Я заворачиваю за дом культуры и чуть ли не влетаю в знакомую фигуру – Ефим Василич оказывается здесь вовремя.
– Ты куда приспустил, сайгак? – восклицает он, пока я, выдохшийся, пытаюсь объяснить ему что за нами с Тасей гонятся вандалы.
Тася… Тася!
Гремит трещотка. Я, позабыв о погоне, бегу в обратную сторону, к фасаду здания – и замечаю, как трамвай, сине-белый трамвай объезжает дом культуры с другой стороны. В салоне я успеваю заметить Тасю – она смотрит на меня с тревогой.
Парни, завидев за моей спиной Ефима Василича, останавливаются, и, выкрикивая мне ругательства, всё-таки уходят.
Я же провожаю взглядом трамвай – и когда он заворачивает за дом, бегу за ним изо всех сил. Но напрасно – за углом я вижу лишь змеящиеся на земле рельсы, без намёка на что-то кроме.
– Чего потерял? – подходит ко мне Ефим Василич, кладя руку на моё плечо. – Ты если этих боишься, то я в участок на них заявлю скоро!
– Там… – пытаюсь я отдышаться и сказать нормально. – В трамвае… Тася…
Ефим Василич лишь удивлённо смотрит на меня.
– Кто?
* * *
На следующий день я сижу на остановке заранее. Когда в условленное время трамвай не появляется на своём привычном маршруте, из глаз моих одна за другой начинают катиться слёзы. Я кричу, я бью мусорку, стоящую рядом – проходящий мимо мужик говорит мне, что сейчас вызовет полицию, и только после этого я ухожу домой.
Трамвай не приезжает ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц. Осенью начинается учёба, и я не могу посещать остановку ежедневно. Родители Таси не помнят о ней, никто из взрослых не помнит о ней, но я – помню. И продолжаю приходить на остановку в одииннадцать пятьдесят семь, в надежде что именно в этот день трамвай изменит своему привычному расписанию и покажется из-за уже жёлтых деревьев.
Но он не появляется.
Со временем я начинаю думать, что он больше не появится. А если и появится – зачем ей возвращаться в наш мир, где все кроме меня считают её странной, родители вечно ссорятся, и ей даже запрещают заводить кошку?
К зиме переживания отходят на второй план – наступает предновогодняя суета, в школе нужно исправлять оценки, я знакомлюсь с Ваней из параллельного класса, и трамвай вместе с Тасей оказываются на задворной рельсовой колее моего сознания.
Время летит незаметно – вот на деревьях уже набухают первые почки, а школа близится к концу. Июнь я провожу в деревне у родственников – и домой добираюсь лишь в конце июля. Мама просит разобрать рюкзак, который я закинул на антресоли ещё с прошлого лета – хочет отдать старые вещи на благотворительность. В конце июля, уставший от её вечных просьб, я наконец решаюсь на это.
Утром я выкладываю из него все вещи, пока в одном отсеке мои пальцы не натыкаются на что-то маленькое и круглое. Я заглядываю в рюкзак, и вижу, как в темноте лёгким светом выделяется маленький камешек. Тот самый светящийся камень. Одна из наших странностей.
Я пулей мчусь из квартиры под недовольные выкрики мамы. Успеваю лишь кинуть косой взгляд на отрывной календарь – на нём красуется цифра «31».
Успеть! Успеть! Успеть!
Запыхавшийся, я добираюсь до Вознесенской и забегаю на остановку. Часы на руке показывают без пяти двенадцать. Я в усталости сажусь на лавочку, сжимая в руке тот самый камешек – мою странность, мою связь с ней.
Гремит трещотка.
Я не поднимаю головы, смотря вниз, в асфальт – боясь, что это окажется не тот трамвай, что сейчас я увижу аляповатое бежевое пятно, не имеющее ничего общего с тем, чего жду.
Наконец, трамвай останавливается напротив. Шипят створки дверей – кто-то спускается по ступенькам вниз.
Я боюсь поднять взгляд и посмотреть. Так и сижу – в тишине, разбавляемой только шипением трамвая и стуками своего сердца.
– Ну чего застыл? – слышу я наконец и решаюсь взглянуть.
Тася стоит напротив – такая же красивая, как и год назад. Она улыбается мне, а её веснушки рассыпаются по лицу прекраснее любых звёзд.
– Идём? – улыбается она мне и подаёт руку. Я хватаю её крепко, боясь потерять снова, и киваю в ответ.
И мы идём с остановки прочь.