«Посвящается тем, кто продает и тем, кто покупает»
Лавка изысканной французской посуды «Григорьян» на углу Цветочной улицы открылась сегодня после обеда. Причиной, по которой утром возле закрытых дверей столпилась небольшая, но крайне говорливая толпа, была, во-первых, близость Дня Стекольщика, всегда шумно отмечаемого теми, кто никогда не работал по данной профессии, а во-вторых, утренние внезапные роды, случившиеся у молодой жены владельца лавки, старого, но статного Хауна де Горсерье. Правда, к тому времени, когда товар был выставлен на полки и длиннющий, как нос Хуана, ребристый ключ сделал два зычных оборота против часовой стрелки, около дверей не было никого, кто мог бы лицезреть, как длинная рука владельца снимает с двери картонку с надписью «Клозет».
Удивление и ощущение собственной бесполезности сошло с аристократического лица пожилого продавца только спустя сорок минут после позднего открытия, когда зазвенели чуткие на посетителей стеклярусные бубенцы и в дверях показался первый посетитель.
— Buona giorno, — около прилавка появился невысокий, крайне худой человек, неопределенного возраста, чьи глаза были от шестидесятилетнего старика, лоб от сорокалетнего вдовца, а губы от пятнадцатилетнего юнца, – многоуважаемый месье Хуан, я, Иванов Иван, делал у вас заказ неделю назад и мне сегодня пришло письмо, что он …
— Последние четыре изображения в правом нижнем углу письма, – коротко, но отчетливо подвигал губами старик, одетый в приталенный синий пиджак, предупредительно поворачиваясь к полкам.
— Так, ага, уууу, а вот, – корова, лошадь, леопард и, и, щас, щас, секундочку, эээ, – Иван начал облизываться, пытаясь рассмотреть последнее.
— Дайте-ка сюда, – так, хм, ну, аа, черепаха, точно, — продавец начал плавно сгибать шею, грудь и поясницу, опускаясь почти до пола, ища в самых нижних ячейках заказанную вещь.
Пока снизу доносился легкий шелест, посетитель нервическим взглядом, будто бы засматривался на чужих собак, пробежался по содержимому магазинчика: фарфоровые сервизы, зеленые, синие, красные стаканчики, графины в форме головы лошади с крышечкой, стеклянные чайнички, …
— Вот, пожалуйста, — длинная, некрасивая, коричневая коробка появилась на прилавке, – ваш заказ.
— Да, — Иван стеснительно поджал губки в виде опущенного полумесяца, – я еще обговаривал дополнительную услугу. Правда, тогда, кажется, за прилавком орудовал ваш приемный сын, может быть он …
— Точно, точно, совсем забыл, сию минуту, — продавец начал искать что-то под прилавком.
… стеклянные чайнички, коллекция турецких стопочек, графины в форме львов, …
Послышался скрежет разрываемого картона и на прилавке оголился набор из двенадцати рюмок.
— Да, да, да, то что я заказывал, — клиент начал осматривать каждое стеклянное изделие, поднося его близко к подслеповатым глазам, будто бы пытаясь понюхать, оборачиваясь к свету и стуча коротенькими, безногтевыми пальчиками, – думал, что приду с дочкой, но она сильно заболела, так что вся ответственность за приемку лежит теперь исключительно на мне. А вот, это что, трещина? Look at this!
— Нет, — сказал продавец, храня спокойствие лицевых мышц, – это всего лишь волос.
— А, ну, — Иван начинал светиться так же, как бокалы с чаем на солнце в солнечный летний вечер, — тогда давайте, беру.
Хаун де Горсерье ловким движением правой руки расстелил на прилавке резиновый черный коврик, левой рукой достал длинный, отдающий таким же благородством и утонченность, как завитые усы продавца, молоток, одна головка которого была похожа на наковальню, а вторая на стамеску, поставил одну из рюмок ровно посредине черноты и со всего размаха трахнул ее тупым окончанием инструмента. Треск и дальний звон разлетевшихся осколков. Потом вторая рюмочка точно таким же образом вдребезги разбилась, третья превратилась в мелкие осколки, четвертая размножилась на составляющие и все остальные тем же образом попрощались со своей первоначальной устойчивой формой.
Иван подбирал упавшие стеклышки и подбрасывал найденное на черный коврик для дальнейшего дробления. Продавец идеально точными движениями, крайне нехарактерными для его немолодого возраста, шандарахал по стеклу, так что наружные стекла, отображающее проходящих по улице прохожих, звенели, а с витрины упал стеклянный поднос, расколовшись на две большие и пять маленьких частей.
— На счастье, — тихо оскалился Хуан.
Когда процесс измельчения был закончен, все осколки собрались в кучку и покупатель начал соскребать их в заранее приготовленный мешочек. Потом, не докончивши поскребательное дело, не вытерпел и спросил:
— А можно прям здесь?
— Ну конечно, это теперь ваша собственность, – Хуан повел рукой над горкой битого стекла, будто бы приглашая.
С каким-то особым удовлетворением в расслабленных морщинках, покупатель принялся засовывать в рот дробленое стекло и усиленно разжевывать, работая всеми челюстными мышцами. Мелкие осколки вкусно похрустывали на зубах, больно застревая между молярами, царапали десна, резали мелкими засечками нежную плоть языка, соскребали с неба тонкую кожицу, оголяя при этом тупую кость, так что после первых трех жевательных тактов у Ивана уже пошла кровь через рот, но он все не останавливался и продолжал усердствовать и без того перенапряженными скулами, пытаясь запихать в себя как можно больше стеклянных лакомств. Потом, первый раз сглотнул прожеванную партию, исказил лицо, закрыл глаза и отрыгнул почти все содержимое на прилавок. Кровь, растворенная в слюне, и купающееся в ней стекло залили черную дубовую столешницу.
— Может, воды? – учтиво порекомендовал продавец.
Иван в ответ только лишь помотал вновь набитым мелкой дробью ртом, из которого текли багровые реки. Хуан очаровательно развесил свои усы:
— Ну, вы, батенька, точно гурман, уважаю!
Посетитель как мог, напряг все мышцы головы, лица и шеи, так что на висках вздулись вены, попытался немого раздвинуть и приподнять губы, но тут его оцарапанное горло опять сфонтанировало алым соком с хрустящими блестками. Кажется, на прилавке в луже крови плавал еще боковой резец. А может и клык. А может это просто была стекляшка похожей формы.
Усердно жуя и обливая подбородок кровью, вытаращив глаза, гурман трясущимися руками сгребал в загнутую ладошку оставшиеся и вновь увидевшие свет осколки, выбрасывал их в пакет, чтобы потом опять зачерпнуть целую горсть и затолкать в рот. После пары минут такой трапезы, когда почти вся грудь и шея были окрашены в долгий красный цвет, он достал платок, намереваясь вытереть прилавок, но Хуан размашистыми движениями указательного пальца дал понять, что это уже лишнее.
Тогда Иван вытер рот, из которого сыпались кровавые ошметки, взял пакет за обе ручки и, чуть не сбив входящую в этот момент пожилую даму, оставляя за собой кровавую змейку, вышел на солнечную, по-летнему теплую Цветочную улицу.
— Arrivederci! – учтиво забуксовав на двойном «r», Хаун де Горсерье бросил вслед закрывающимся дверям. – Приходите к нам еще!