Старый Дом, забытый Дом,
Мерно плачет метроном.
Стук оконной рамы, шелест потрёпанной, истёртой занавески. Когда-то она была красной, теперь же – серая, изъеденная по краю то ли молью, то ли крысами Мадлен. Она держит крыс у себя в комнате, в старом детском манеже. Она кормит их старыми, заплесневевшими книгами, лесными грибами и тухлым мясом: питомцы съедят всё, и долго будут с благодарностью тыкаться грязными носами во впалые щёки хозяйки, обвивать её острые запястья облезлыми хвостами, и их гноящиеся глаза будут выражать совершеннейшую благодарность. Когда крысы больны, Мадлен убивает их и ест сырыми: в Доме нельзя зажечь костёр, в нём не должно быть света.
Толкнёшь дверь – и выплывает из густеющего мрака коридор. Погрызенный, протёршийся ковёр всё же скрадывает шаги. На том конце коридора – фигура, низкорослая, горбатая, вся скошенная набок. Трудно признать в ней живое, но Бенедикту и не нужно узнавание других: он занят поисками чего-то, что сам никогда не может назвать вслух. Он ходит по Дому, заглядывает в каждый уголок. Порой нелепо заваливается набок – левая нога, которая почти в два раза короче правой, не выдерживает тяжести мясистого горба.
Старый Дом, забытый Дом,
Вне столетий, вне времён.
Кажется, ничего не меняется. Всё так же в старой гостиной паук прилаживает паутину к замершему навек маятнику часов, всё так же тишина крадёт слова, имена и звуки. Сломанная ножка кресла, сломанный пополам позвоночник, отрезанная голова. Это шьёт Роза: крупная игла в руках покрыта кровью. Её материал – всё, что попадётся под руку: ковры, занавески, пледы. Сейчас она шьёт из Ванессы. Ванесса была красивой, пока не упала с лестницы и не сломалась.
Старый Дом, забытый Дом,
Лес и сумрак за окном.
Дом стоит посреди леса, но наружу выходишь редко, почти совсем никогда. Туда выходит только Леон. Он самый красивый среди обитателей Дома, если верить книжкам. И всё же странно смотреть на его гладкое лицо без походящих на червоточины рытвин и шрамов, прямую спину, одинаковой длины ноги. Он – её будущий муж.
Все они друг другу родня, и не единожды, но никогда не задаёшься вопросом, кто кому мать, отец, брат или сестра. Их мало, детей и пленников забытого прибежища: все они друг на друга похожи, как похожи бесконечные комнаты Дома. Смотришь в треснувшее в сердцевинке зеркало – и видишь одно и то же лицо, с разной степенью уродства проявляющееся в каждом местном обитателе.
Пепельные волосы, похожие на паутину – такие же тонкие, дрожащие на ветру. Неровный рот, будто сросшийся с правой ноздрёй. Тощие, белые руки и ноги – и большой, дёргающийся изнутри живот. Кладёшь на него руку – и слабо улыбаешься.
Там, внутри, новая жизнь. Новый сын, брат, племянник и, быть может, даже дядюшка. Новое существо, которое не увидит света: из тьмы оно придёт во тьму, чтобы навеки остаться в ней. Остаться в Доме, откуда не уходят – никогда.
Старый Дом, Забытый Дом,
Ты оставишь душу в нём.